Текст книги "Рождение «Шерхана»"

Автор книги: Борис Рябинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Борис РЯБИНИН
РОЖДЕНИЕ «ШЕРХАНА»

Глава 1

СИЗО городского суда располагался в здании тюрьмы, построенной еще в прошлом веке предусмотрительным царским правительством.

Тюрьма была знаменита тем, что в ее стенах погиб от голода и болезней один из величайших умов России, бессмысленно замученный большевиками Николай Иванович Вавилов.

В одной из камер, при царе считавшейся одиночной, а ныне вмещавшей восемь человек, спавших на двух четырехъярусных шконках-койках, с лязгом отворилась массивная дверь и впустила невысокого, тщедушного, давно небритого и немытого мужичка лет пятидесяти, одетого в неподдающиеся описанию лохмотья.

В специзоляторе содержатся подследственные, то есть люди, подозреваемые в совершении преступления, но еще не получившие приговора суда. Формально администрация не имеет права привлекать их к работам и обязана в интересах следствия максимально ограничить контакты подследственных с внешним миром, собственно, поэтому данное учреждение и называется изолятором. На практике, однако, все выглядит несколько иначе. По различным причинам люди проводят в СИЗО годы, дожидаясь решения суда. Многие из них не имеют родственников, а без дополнительной подкормки на одном тюремном рационе недолго и ноги протянуть. Администрация СИЗО и рада бы кормить своих подопечных получше, но стеснена в средствах.

Поэтому вынуждена привлекать к работе за дополнительное питание тех сидельцев, кто в этом особенно нуждается.

Вернувшийся мужичок и был одним из таких малоимущих сидельцев.

Войдя в камеру, наполненную запахом немытых тел и нестираной одежды, мужичок осторожно, стараясь не задеть храпящих и сопящих сокамерников, из-за жары и духоты спавших в полуголом виде, пробрался к ближайшей от окна шконке. На ее нижнем ярусе, то есть на самом почетном в камере месте, спал двухметрового роста гигант, тело которого было густо покрыто черными курчавыми волосами. Сквозь редко встречавшиеся проплешины было видно, что еще более густо тело покрыто татуировками.

Небритая щетина и усы не могли скрыть широкий шрам, пересекавший наискось все лицо гиганта.

Мужичок боязливо потрепал спящего по плечу и сдавленным шепотом прохрипел ему в волосатое ухо:

– Бес, проснись! Слышишь, Бес, проснись!

Бес сначала перестал храпеть, а затем открыл глаза, привстал на шконке, жалобно заскрипевшей под его тяжестью, и спросил с сильным грузинским акцентом:

– Чего надо?

– Тебе малява.

С этими словами мужичок протянул Бесу скрученную в плотный цилиндр бумажку.

– От кого? – удивленно поинтересовался Бес и тут же понял свою ошибку. Мужичок не должен был этого знать. В его обязанности входило только максимально быстро и надежно передать маляву адресату. Попытка ознакомиться с ее содержанием или поинтересоваться автором являлась серьезным нарушением неписаного тюремного закона и каралась очень строго, особенно если речь шла о таком авторитетном адресате, как Бес.

Мужичок испуганно пожал плечами.

Бес молча кивнул ему головой, и тот тихо исчез где-то на верхнем ярусе шконки.

* * *

Бесик Кварая, по кличке Бес, из сорока прожитых им лет ровно половину провел в местах лишения свободы. Сидел он в колонии для малолетних преступников по статье за злостное хулиганство, сидел в колонии общего режима за участие в разбойном нападении, сидел в колонии усиленного режима за побег из колонии режима общего, а в колонии строгого режима за убийство, совершенное в колонии режима усиленного. Раз за разом статьи становились серьезнее, сроки длиннее, а режим строже.

Бес никоим образом не хотел вставать на путь исправления, как призывали его к этому многочисленные плакаты и другие средства наглядной агитации и пропаганды во всевозможных лагерях, крытых тюрьмах и других учреждениях советской, а потом и российской пенитенциарной системы, которые он удостоил своим присутствием.

Осознав этот прискорбный факт, народный суд в одном из своих выездных заседаний признал Бесика Кварая особо опасным рецидивистом, а вскоре после этого воровской сход удостоил Беса высокого звания – вора в законе.

Года три тому назад Бес, убив конвоира, совершил удачный побег из лагеря в Мордовии и счел за благо вернуться на свою историческую родину – в солнечную Грузию.

Вернувшись, он с изумлением обнаружил, что там его не только не пытаются изловить и опять посадить, а, напротив, подобные ему люди, в том числе его друзья и знакомые, сами творят суд и расправу и вообще живут как у Христа за пазухой. Это сделало Беса ярым приверженцем независимости и демократии, а точнее, ее грузинского варианта той поры.

Попробовав себя на различных поприщах, предоставляемых ему юной грузинской государственностью, предпочитая, однако, с присущей ему практической сметкой те их виды, где наилучшим образом могли бы пригодиться навыки его предыдущей жизни, а именно политику и коммерцию, Бес остановился в конце концов на том, что возглавил «фирму» по работе с несостоятельными должниками. А проще говоря, Бес и его шайка занимались выколачиванием долгов, за немалый процент, из различных незадачливых юридических и физических лиц сначала в Грузии, а потом и в других странах ближнего и дальнего зарубежья. В средствах они при этом не стеснялись, и если в процессе применения таковых из клиента удавалось выколотить больше, чем он задолжал (находились и такие, средства Беса и его подручных были достаточно эффективны), то этим деньгам также находилось достойное применение. Бес привык жить на широкую ногу.

Со временем Бес перестал лично заниматься грязной работой и постепенно превращался в респектабельного господина, главной заботой которого было успешное размещение обильно поступающей наличности.

С этой целью Бес неоднократно выезжал за границу, в том числе и в Россию, для участия в различных аукционах, ярмарках, конкурсах. Дипломатический паспорт (материальный след его короткой, но бурной политической карьеры) и респектабельная внешность, казалось, гарантировали ему безопасность. Впрочем, Бес прекрасно помнил, что в России за ним числится приговор, отягощенный побегом и убийством.

Сгубила Беса, как это часто бывает, случайность. Самолет, на котором он летел из Тбилиси в Нижний Новгород для участия в аукционе по продаже акций автозавода, из-за плохой погоды совершил незапланированную посадку в Желтогорске. Пассажиров попросили пройти в здание аэровокзала. Там Беса и узнал патрульный сержант милиции. В прошлом сержант служил в охране того самого лагеря в Мордовии, откуда бежал Бес, и убитый Бесом конвоир был его другом.

Сержант знал свое дело, и спустя две минуты Бес уже лежал, уткнувшись носом в свежевымытый и пахнущий хлоркой пол аэровокзала, с наручниками на руках, а еще через десять минут он подписывал протокол задержания в линейном отделении милиции.

За всем происходящим хладнокровно наблюдал, ни во что не вмешиваясь, старый знакомый Беса, выполнявший в последнее время функции его личного секретаря, шофера и телохранителя, – некто Феликс Мкртчан.

Вопреки ожиданиям, дипломатический паспорт Беса не произвел на милиционеров большого впечатления. Может быть, это произошло потому, что в силу глубокой провинциальности желтогорская милиция диппаспортов республики Грузия отродясь не видывала, в то время как на субъектов наподобие Беса насмотрелась предостаточно.

В итоге Бес вместо аукциона оказался на шконке СИЗО, где вот уже четвертую неделю ожидал отправки по этапу куда-то, куда – он и сам не знал. Особого значения это для него не имело.

Какая разница, где тебя приговорят к расстрелу?

А в том, что другого приговора не будет. Бес не сомневался.

Единственный шанс ему давал только побег.

Но для удачного побега необходима помощь извне. Бес был достаточно богат, чтобы оплатить любые расходы, и его друзья это знали. Оставалось только ждать и надеяться.

И наконец вот она – долгожданная весточка с воли.

Бес не отрываясь прочитал довольно длинную записку, подойдя поближе к тускло горевшей круглые сутки лампочке. Потом он сжег записку, вернулся на шконку и лег на нее, удовлетворенно улыбаясь. Содержание записки оправдало все его ожидания.

Глава 2

«Интересно, что это за штука такая, бермудский шлюп?» – подумал Игорь Сергеевич Хохлов, тридцатилетний холостой врач-анестезиолог, стоя перед зеркалом ванной комнаты и намыливаясь для бритья.

Этот странный вопрос интересовал его по той причине, что он как раз готовился впервые принять участие в двухдневной прогулке по Волге на парусной яхте своего приятеля, Сергея Крылова, которая и являлась этим самым таинственным бермудским шлюпом, несущим в самом своем названии романтику и пряный аромат южных морей.

Интерес к тонкостям парусной терминологии усиливался тем обстоятельством, что участвовать в экспедиции любезно согласилась чрезвычайно симпатичная студентка четвертого курса мединститута Ирочка, вот уже месяц проходившая практику в их клинике. Как уже было отмечено, Игорь Сергеевич был не женат, но отнюдь не собирался и впредь оставаться в таком состоянии. Более того, именно Ирочка, сама того пока не ведая, но, очевидно, благодаря природной женской интуиции смутно о чем-то догадываясь, занимала главное место в матримониальных планах Игоря Сергеевича.

По этой причине ему было крайне нежелательно показать себя полным профаном в морском деле, ибо по каким-то неведомым причинам почти все мужчины боятся проявить перед нравящейся им женщиной неспособность, в сущности, всего к трем вещам (не считая, естественно, неспособности к продолжению рода человеческого): быть хорошим моряком, ремонтировать электрические утюги и зарабатывать много денег. Хотя, казалось бы, зачем врачу-анестезиологу уметь вязать морские узлы, а миллионеру – ремонтировать утюг?

Покончив с бритьем, Игорь Сергеевич посмотрел на часы, подошел к телефону и набрал номер Крылова. Они уговорились встретиться сегодня в три часа пополудни в затоне, куда капитан должен был самостоятельно подогнать яхту под загрузку пассажирами и провиантом, но сейчас вполне мог еще быть дома. Так оно и оказалось.

– Алло, – услышал Игорь Сергеевич хриплый бас своего приятеля.

Крылов был высок, бородат и чрезвычайно силен. В детстве сверстники присвоили ему кличку Слон; его голос и внешний вид ей вполне соответствовали.

– Привет, Слон! Это я, Игорь.

– Привет, привет. Ты чего трезвонишь в такую рань? Передумал, что ли? Так я и знал!

– Да нет! Что ты! Наоборот, я хотел уточнить, что такое бермудский шлюп.

– Чего-чего? Ты, часом, вчера не перебрал малость?

– Да нет. Ты в прошлый раз сказал, что твоя яхта – бермудский шлюп, помнишь? Вот я и хочу узнать, что это такое.

– Я-то помню. А вот тебе это зачем? Хочешь заделаться яхтенным капитаном?

– Да просто интересно, – уклонился от прямого ответа Игорь Сергеевич.

– Мне бы твои заботы. Не можешь потерпеть до вечера? Я бы тебе на примере все и показал.

– Ты лучше мне сейчас расскажи, в двух словах.

– А-а! Хочешь произвести впечатление на свой новый кадр? – оживился Крылов. – Никак у нас серьезные намерения?

– Нет никаких намерений, чего ты прицепился, – неуверенно запротестовал Игорь Сергеевич.

– Не тушуйся, старичок, дело житейское!

Смотри на это проще.

Он имел право давать подобные советы. Сам он смотрел на такого рода вещи настолько просто, что, будучи сверстником Игоря, умудрился уже трижды успешно жениться и дважды, не менее успешно, разойтись. Являясь директором и совладельцем небольшой, но процветающей строительно-ремонтной фирмы, каждой из жен, помимо ребенка, Крылов оставил по двухкомнатной квартире, платил вполне приличные алименты и благодаря этому, а также благодаря своему незлобивому характеру сохранил с ними прекрасные отношения.

У него был только один недостаток – он был чрезвычайно влюбчив, да к тому же пользовался успехом у женщин, что в сочетании с абсолютной неспособностью к вранью делало этот маленький, в сущности, недостаток роковым для семейной жизни.

– Да отцепись ты, Слон африканский! Тебя про шлюп спрашивают, вот и отвечай.

– Да чего тут мудреного? Вооружение такое у яхты, – неохотно сменил тему разговора Сергей.

– Что значит вооружение? – удивился Игорь. – Там у тебя пушки, что ли, есть?

– – Какие еще пушки, темнота. А еще жениться собрался. Имеется в виду парусное вооружение. Шлюп означает – одна мачта со стакселем, а бермудский парус означает – треугольный.

Понял, тундра?

– Понял, чего там не понять? – неуверенно отозвался Игорь. Добавился, правда, еще какой-то стаксель, но это можно пока просто запомнить. – Ладно, остальное потом расскажешь, а то я на работу опаздываю, встречаемся в затоне, как договорились. Пока.

– Давай, до встречи, жених.

– От жениха слышу, – находчиво парировал Игорь и положил трубку.

В этот ранний час начальник управления уголовного розыска области тридцативосьмилетний полковник милиции Житков Павел Иванович лежал на спине рядом со спящей женой, заложив руки за голову, и размышлял о превратностях судьбы, разглядывая ползущую по потолку муху.

Еще четыре года назад он был ничем не примечательным старшим оперуполномоченным одного из райотделов милиции в звании капитана.

Без связей или, как принято говорить, без волосатой лапы и без малейшей склонности к лизоблюдству и интриганству дальнейшее его служебное продвижение просматривалось весьма смутно, в таком качестве можно было остаться до самой пенсии. Всеми, правда, признавалось, что Житков прекрасный и удачливый профессионал, до тонкости знающий свое дело, но одного этого, и это тоже ни у кого не вызывало сомнений, было до обидного мало. Но таковы были правила игры, и с этим ничего нельзя было поделать.

И вдруг, почти в одночасье, все переменилось..

С одной стороны, в качестве побочного продукта перестройки и ускорения город буквально наводнили действующие почти открыто группировки рэкетиров и грабителей. Руководство правоохранительных органов всех видов, сделавшее себе карьеру главным образом языком (причем даже более лизанием, чем красноречием), просто оцепенело перед этим валом преступности и со всей очевидностью показало собственную неспособность контролировать ситуацию в городе и области.

С другой стороны, неудачный августовский путч дал мощный импульс для кадровых перестановок во всех государственных учреждениях.

Не явилось исключением и УВД.

Вот уже скоро год, как Житков занимает свою высокую должность, а неделю назад он получил и соответствующее ей звание полковника.

И никто не станет отрицать, что свои чины и должности он получил недаром, так же как и орден Красной Звезды, пылившийся сейчас в шкафу на парадном мундире. Многое пришлось испытать ему за эти тяжкие четыре года. Неделями Житков не появлялся дома, лично принимал участие в ликвидации более двадцати банд и преступных группировок. Он был ранен; бандитская пуля, выпущенная в упор, пробила легкий бронежилет и застряла в грудной мышце, в двух сантиметрах от сердца.

Многое удалось и сделать. Конечно, криминогенная ситуация в городе и области оставалась еще очень далека от идеала, Житков это прекрасно понимал, но все же сдвиги в лучшую сторону были налицо. Самое главное, были раскрыты почти все заказные убийства, и вообще уровень тяжких преступлений против личности стал заметно ниже. Житков, несомненно, мог гордиться результатами своей четырехлетней деятельности.

Однако вовсе не заботы о раскрытии очередного преступления заставили полковника преждевременно проснуться в это солнечное летнее утро. Наоборот, обычно в самой напряженной оперативной обстановке сон его был настолько глубок, что разбудить Житкова стоило больших усилий жене или сотрудникам. Организм прирожденного сыщика всегда максимально плодотворно использовал малейшую возможность для редкого отдыха. Нет, сейчас дело было не в сложности оперативной обстановки.

Года полтора-два назад на передний план его служебной деятельности стали выходить трудности совсем иного рода. Именно тогда обозначилось скрытое напряжение в треугольнике: администрация области – администрация города – руководство Управления внутренних дел.

Положение усугубилось созданием РУОП – Регионального управления по борьбе с организованной преступностью, которое возглавил полковник Климачев, бывший начальник Житкова на одном из этапов его служебной карьеры. Житков уважал Климачева как квалифицированного профессионала.

Формально РУОП подчинялся и УВД и непосредственно Москве, своему Главному управлению. Но фактически, как этого и следовало ожидать, одеяло быстро перетянуло московское начальство, и на региональном уровне РУОП оказалось еще одним самостоятельным центром административной власти.

Таким образом, треугольник превратился в квадрат, а напряжение усилилось еще больше.

Житков старался держаться в стороне от интриг и противостояний, неизбежных при таком раскладе. Он мало что понимал в этом ввиду полного отсутствия интереса к подобного рода времяпрепровождению. Благо работы было хоть отбавляй, и какое-то время ему удавалось сохранять нейтралитет.

Внешне все выглядело тихо и благопристойно, но сейчас закулисная борьба обострилась до предела. Все это, по образному сравнению Уинстона Черчилля, высказанного, правда, по другому поводу, но в сходной ситуации, напоминало схватку бульдогов под ковром. Снаружи ничего не видно, но время от времени из-под ковра вытаскивают трупы.

Первый труп появился около года тому назад, когда застрелился глава городской администрации, а два его ближайших сподвижника, стараниями РУОП, оказались за решеткой по обвинению в коррупции.

На время конфликт, казалось, затих, но только на время. Руководство УВД подготовило контрнаступление на РУОП, задумав возбудить против ряда его сотрудников уголовные дела по различным мотивам.

И вот вчера, в кабинете начальника УВД, генерала милиции, Житкову было недвусмысленно предложено заявить, на чьей он, собственно, стороне, может ли руководство УВД рассчитывать на него в этой борьбе и понимает ли он что его ожидает в случае отказа.

– Житков на второй вопрос незамедлительно ответил, что понимает, а для ответа на первый попросил на размышления двое суток.

* * *

Диспетчер Балашовской ГЭС, Петр Иванович Голобородько, заступил на очередное двенадцатичасовое дежурство ровно в восемь часов утра. Дела у своего предшественника Петр Иванович принял быстро. Станция работала всего на треть своей мощности, на части отключенного оборудования шли профилактические работы. И хотя дежурство обещало быть спокойным и рутинным, на душе Петра Ивановича было неспокойно. Впрочем, в последнее время он почти всегда заступал на дежурство с тяжелым сердцем.

Петру Ивановичу оставалось полгода до пенсии, и сейчас решался вопрос о том, разрешит ли ему начальство продолжать работу в прежней должности или нет. Перспектива жить на одну пенсию выглядела не слишком привлекательно.

Жена Петра Ивановича, бывший продавец бакалейного магазина, уже год как получала пенсию, которой едва хватало на оплату их трехкомнатной квартиры. Так что практически жили они втроем с сыном, студентом политехнического института, на довольно неплохую по нынешним временам, и, что тоже немаловажно, регулярно выплачиваемую зарплату диспетчера ГЭС.

Положение усложнилось, когда три месяца назад к ним, разойдясь с мужем-алкоголиком, переехала их старшая дочь с трехлетним сыном.

Работу ей найти пока не удалось, и неизвестно, удастся ли найти вообще. Поэтому, как никогда ранее, Петр Иванович ощущал свою зависимость от начальства.

А с начальством тоже было не все гладко.

Новый директор – Станислав Олегович Скроцкий, появился в результате кадровых перетасовок, вызванных событиями августа девяносто первого года, и, хотя формально имел соответствующее образование, всю жизнь занимался так называемой общественно-политической работой, перепрыгивая, как это было принято, с одной номенклатурной должности на другую.

Насколько было известно Петру Ивановичу, руководил он и коммунальным хозяйством и заготовкой вторсырья. Теперь он значительно расширил свои возможности, перепрыгивая из партии в партию. Конкретное руководство ГЭС он оставил своему заместителю – Сорокину, бывшему до него в течение трех лет директором, – знающему и энергичному специалисту, а сам занимался главным образом какими-то более важными для него делами. Но все кадровые вопросы на ГЭС он решал единолично. В те, к счастью, редкие случаи, когда директор непосредственно вмешивался в процесс управления станцией, персонал, как правило, имел разнообразные неприятности.

Вспомнив о грядущем неизбежном общении с директором по поводу своего выхода на пенсию, Петр Иванович тяжело вздохнул.

Зазвонил городской телефон. Прежде чем взять трубку, Петр Иванович автоматически, по профессиональной привычке, взглянул на часы.

Они показывали восемь сорок семь. Звонил директор.

– Петр Иваныч, это ты?

– Я, Станислав Олегович, с добрым утром.

– Привет. Как там у тебя, нормально?

– Все нормально, Станислав Олегович.

– Сорокин на месте?

– Да, с восьми часов.

– Я сегодня, пожалуй, не приеду. У меня тут дела в городской администрации. Ты скажи Сорокину при случае, я ему звонить не буду.

– Хорошо, Станислав Олегович, так и передам.

– Да, вот еще что. Мы с Долбоносовым сегодня вечерком на рыбалку собрались. На леща.

Так что смотри, чтобы клев был. Ты меня понимаешь?

Несмотря на тридцатитрехградусную жару, Петр Иванович почувствовал, как по спине побежали мурашки. Не зря его с утра мучили дурные предчувствия.

Долбоносов был главой администрации города и большим любителем ловли леща на кольцо, так называлась предназначенная для этого снасть. Вообще-то она была запрещена, и начальство собиралось заниматься откровенным и неприкрытым браконьерством, но это никого не интересовало, и меньше всего Петра Ивановича.

Дело было в другом – лещ ловился при одном непременном условии – достаточно сильном течении. Вот обеспечить это самое течение и просил его директор. А сделать это было далеко не просто.

– Ну ты чего молчишь? Молчание знак согласия?

– Я постараюсь, Олег Станиславович, но не знаю, что из этого получится. Сегодня ведь пятница, вы сами понимаете…

– Не была бы пятница – не было бы и рыбалки, – сухо прервал его директор, – у начальства, чтобы ты знал, Петр Иваныч, тоже только два выходных. Да и то не всегда. Сорокину, если что, скажи, что я велел тебе посодействовать. Но, я полагаю, ты и сам управишься. Ты уже взрослый мальчик, а? Петр Иваныч? Тебе когда на пенсию-то?

– В декабре начну оформлять, – упавшим голосом ответил Голобородько.

– Ну вот. Я же говорю, что взрослый уже.

Должен понимать, что к чему. Договорились?

– Я постараюсь, Станислав Олегович.

– Ты уж постарайся.

Директор повесил трубку.