Текст книги "Здесь водятся драконы (СИ)"

Автор книги: Борис Батыршин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– То есть он теперь нашу, российскую присягу примет? – спросил Матвей. Из прочитанных книг он твёрдо усвоил, что доверять перебежчикам не стоит – что бы там ни говорил Казанков, оправдывая французского унтера.

– Не обязательно. – офицер покачал головой. – У меня, как у командира судна, находящегося в заграничном плавании, есть право брать в команду вольнонаёмных матросов – при особой необходимости, разумеется. Сейчас именно такая необходимость и есть.

– И в чём эта необходимость? Вы же сами говорили, что он мало что знает!

– Специальность у него полезная, вот в чём. Механик и рулевой на малых паровых судах и минных катерах.

Юноша удивлённо вздёрнул брови.

– У нас разве своих нет? Трюмные механики, машинисты с «Манджура», морские пластуны, опять же. Осадчий говорил, что они все этому обучены, разве нет?

– Обучены-то они обучены… – не стал спорить Казанков. – Но одно дело уметь управлять паровым катером, а другое – знать его машину до винтика, потому как служишь на этих посудинах не один десяток лет. К тому же, премьер-старшина – это унтер-офицерское звание, примерно соответствует нашему главному корабельному старшине – не один год ходил по реке Красной и знает её, как свои пять пальцев, а это очень даже нам пригодится.

– Но… – что-то тут не сходилось, во всяком случае, по понятиям Матвея. – Но ведь аннамиты знают реку не хуже, чем этот тип?

– Разумеется, куда ему до местных жителей? Они тут каждую мель, каждый островок, каждый топляк только что не облизали! Анамиты на реке как у себя дома – да это и есть их дом… Они ловко управляются со своими лодчонками, шампуньками китайскими и парусными джонками, пригодными для плавания по морю, но вот беда, с техникой не дружат – в лучшем случае за кочегаров на паровом катере, сойдут да и то, за ними глаз да глаз, иначе дров наломают…

Казанков усмехнулся неожиданно образовавшемуся каламбуру.

– … да, без присмотра с ними никак. Дикари-с, хоть и нехорошо так говорить…

Матвей озадаченно крякнул. Собеседник прав, конечно, но…

– Но ведь, Сергей Ильич, у нас паровых катеров нет! Один был, но его расколотили!

Действительно, единственный паровой катер, доставленный из Владивостока на борту многострадального «Манджура», не пережил аврала при разгрузке – напоролся на камни в полосе прибоя и в считанные минуты превратился в груду обломков. Старший механик порывался хотя бы снять с разбитой посудины паровую машину, но Казанков категорически это запретил. В любую минуту на горизонте могла появиться канонерка, а то и колониальный крейсер под французским триколором, и тогда им всем пришлось бы солоно – на узкой полосе песчаного берега, заваленной снятыми с транспорта грузами, укрыться было решительно негде.

– Будут у нас катера, будут. – Казанков многообещающе улыбнулся. – Всё будет, дайте только срок. Если верить аннамитским лазутчикам – а как не верить, коли у них во французском лагере полно своих глаз и ушей? – неприятель готовит большую вылазку вверх по реке. И нам это очень даже на руку…

Он расстелил на столешнице потрёпанную, всю в карандашных пометках, карту.

– Вот, извольте видеть, господин гимназист, как оно интересно получается….

* * *

Скоба «Винчестера» холодила ладонь. Матвей осторожно, стараясь двигаться как можо медленнее, – левый бок, на котором он лежал, давно затёк, но если Осадчий заметит, что отрядный снайпер решил немного размяться, то подзатыльником он не ограничится. Рожу набьёт, к гадалке не ходи, и не посмотрит, что провинившийся ходит у начальства… нет, не в любимчиках, разумеется, но уж точно в доверенных лицах.

Именно Казанков и назвал Матвея этим н словом – снайпер, «бекасинник» по-английски. Случилось это после того, как молодой человек продемонстрировал на лагерном стрельбище отменную точность стрельбы из своего американского карабина… И дело было не в трубке-телескопе, прикрученной к карабину поверх ствола. У Матвея будто проснулось дремавшее раньше чувство, которое позволяло попадать в цель, словно пальцем тыкать – почти не целясь, навскидку. Однако от неудовольствия Осадчего это не спасёт, и даже если он сумеет хорошо проявить себя в предстоящем деле – бравый унтер не спустит ему такой оплошности. И правильно сделает, вынужден был признать Матвей – если французы или их проводники заметят на берегу хоть малейшее шевеление – плохо будет всем. На двух паровых катерах, сопровождающих караван лодок с пехотой и разобранными лёгкими орудиями, стоят пехотные митральезы системы Монтиньи; вместе с винтовками сидящих в лодках стрелков они способны нашпиговать прибрежную зелень таким количеством свинца, что живых там попросту не останется…

Над рекой разнёсся прерывистый звук, похожий то ли на детский плач, то ли на вопль ужаса. Так кричала птица, названия которой на аннамитском Матвей так и не смог выучить. Осадчий называл её выпью и уверял, что точно такие создания, похожие на некрупных цапель с желто-бурым оперением во множестве водятся в его родных донских плавнях. В данный момент никакой выпи поблизости не было – кричал один из пластунов, засевших далеко за поворотом реки в дозоре вместе с тремя аннамитами. Матвей подобрался и очень осторожно,, чтобы не шелохнуть ни одну из низко нависающих веток, протёр окуляр телескопа. Так… расстояние до секрета – верста с четвертью, пронзительный звук еле слышен… а стука машин французских катеров и вовсе не слыхать, его начисто съедает растительность по берегам и поворот реки. Но скоро караван покажется, и вот тогда придётся сидеть тихо, как мышка, не выдавая себя ни единым движением. От поворота до маленького островка, образованного унесёнными течением деревьями, поверх которых нанесло ил, ветки и прочий речной мусор – шагов триста, не больше. Французы пойдут по правому, руслу – другое наглухо закупорено топляками. Этот завал повстанцы-аннамиты ещё и укрепили вбитыми в дно заострёнными стволами бамбука – против слонов, которых французы тащат с собой. Животные идут прямо по воде, благо река неглубокая по всей протяжённости, и если караван натыкается на такое вот препятствие – серые гиганты прокладывают путь, растаскивая брёвна и кустарники своими хоботами. А если этого оказывается мало – берут лодки и катера на буксир.

Слонов специально для этой цели доставили с юга, из Кохинхины, позаимствовав в частях колониальной артиллерии, где их использовали в качестве гужевой тяги; без них подобная экспедиция вообще была бы невозможна. А потому Казанков особо предупредил пластунов не стрелять в животных – пригодятся, когда отряд нанесёт французам ответный визит. Что касается Матвеева «Винчестера» – то главными целями для него определили не слонов и даже не погонщиков, а расчёты митральез. Дальше в дело должны вступить пластуны и аннамиты – те засели не на берегу, а прямо на островке, по пояс в воде, в ожидании, когда французский караван втянется в узость между берегом и островом.

Кроме слонов, предстояло захватить оба паровых катера, желательно, без повреждений, а так же взять хотя бы одного языка. «И постарайтесь взять офицера. – говорил Казанков, ставя подчинённым Осадчего боевую задачу. – Рядового или унтера тоже неплохо, но они мало знают, а без надёжной информации строить планы – то же самое, что гадать на кофейной гуще…»

До слуха донесся новый звук – на этот раз не птичий крик, а ровное пыхтение и металлический перестук, И из-за поворота реки высунулся острый форштевень парового катера. Посудина была крашена в серый цвет; на носу, на вертлюге было закреплено орудие с очень толстым стволом – вместо одного жерла в нём была целая россыпь мелких отверстий. Митральезы Монтиньи, сообразил Матвей – в отличие от знакомых ему систем Гатлинга и Гочкиса, стволы этого боевого агрегата не вращались, а были жёстко закреплены в общем кожухе. Зарядка происходила посредством вставляемой сверху обоймы, а для стрельбы следовало провернуть рукоять в казённой части, отчего все тридцать семь стволов либо давали залп, либо выстреливали по одному, очередью. Сейчас митральеза была направлена на противоположный от засады берег; Матвей, затаив дыхание, поймал в перекрестье телескопа грудь наводчика и стал ждать, когда караван втянется в узкую протоку между островком и засадой.

Французы, однако, не торопились. Караван остановился, матрос на головном катере принялся прощупывать дно длинным полосатым шестом. Матвею пришлось ещё трижды переводить дыхание, прежде чем офицер, стоящий рядом с рулевым, не махнул своим пробковым шлемом, подавая сигнал к продолжению движения. Катер медленно пополз вперёд; за ним, с интервалом в два десятка шагов слоны тащили тяжело гружёные лодки – по бортам первой топорщились винтовки стрелков, вторая же доверху была нагружена мешками и ящиками. Остальные суда – три лодки, так же влекомые слонами, и ещё один паровой катер только-только показались из-за поворота. Но Матвей на них не смотрел – он вёл стволом, выцеливая наводчика, и когда нос катера поравнялся с шестом, заранее воткнутым у берега, плавно потянул за спусковой крючок.

«Винчестер» грохнул, лягнул своего владельца в плечо. Наводчик выпрямился, схватился за грудь, и повалился за борт, подняв большой всплеск. Одновременно весь берег оделся дымом – у аннамитов, в отличие от пластунов Осадчего, патроны были снаряжены чёрным порохом, так что караван сразу затянула белёсая пелена. С лодок почему-то не стреляли, видимо, не успели опомниться от внезапного нападения – и когда Матвей, решивший, что прятаться более смысла не имеет, и встал на колено, выцеливая заряжающего, стрелять было уже поздно. И катер, и лодки захлестнула волна аннамитов – они, словно чертенята, сигали из кустов, заскакивали в лодки и беспощадно орудовали своими кривыми саблями и ножами. Пластуны же атаковали хвост каравана – первый же залп выбил прислугу митральезы, а французские солдаты, ошеломлённые внезапностью нападения, бросали в воду винтовки, задирали руки и вопили, прося пощады. Офицер на одной из лодок выхватил револьвер и стал палить по атакующим – но кто-то из солдат толкнул его в спину, так, что бедняга вылетел из лодки – после чего его скрутил насевший сверху, словно медведь, Осадчий.

Всего пленных взяли десятка три с половиной, и почти всех – с концевых лодок и катера. Из тех, кто был в голове каравана, не уцелел ни один. Всего в живых остались два офицера, капитан и су-лейтенант, тринадцать рядовых и унтеров, остальные же – проводники, носильщики и погонщики слонов из местных. Эти, правда, жили недолго – аннамиты, дорезав раненых (плевать они хотели на призывы Казанкова к христианскому милосердию) взялись за своих соотечественников и прикончили всех до единого. Матвей, видевший немало крови и смертей ещё при Сагалло, не выдержал и малодушно сбежал. Казанков отыскал его на соседней поляне – юноша сидел, привалившись к стволу дерева, и вытирал губы и подбородок от следов рвоты.

– Ну-ну, друг мой, всё уже позади… – офицер вытащил из кармана плоскую оловянную фляжку, открутил крышку и протянул молодому человеку. – Глотните-ка, вам сейчас не помешает…

Матвей благодарно кивнул и поднёс фляжку к губам. Внутри оказался ром, но он, хоть и не привык к напиткам такой крепости, даже не почувствовал, как жидкость обожгла гортань и хлынула расплавленным свинцом в пищевод. Перед глазами стояли жуткие картины расправы над пленными, раскачивались насаженные на острия пик отрезанные головы, в ушах, заглушая все прочие звуки, звучали вопли смертного ужаса и страдания. Тошнота снова подкатила к горлу – спас очередной глоток рома, прикончивший содержимое фляжки.

– Так уж тут принято – Азия-с, дикий народец, хоть и наши союзники… – увещевал Казанков, помогая ему подняться на ноги. – А что вы, дюша мой, от них хотели? Китайцы ещё не так пленных терзают, не приведи Бог вам это увидеть когда-нибудь. Да и господа лягушатники тоже хороши – голов они, правда не режут, а вот вешать или расстреливать захваченных туземцев – это за милую душу. Или, скажем, штыками переколоть, на предмет экономии боезапаса – было такое, наслышаны…

Он подхватил с травы «винчестер», пучком травы стёр с приклада остатки Матвеева завтрака.

– Ну что, пришли в себя? Вот и хорошо, пойдёмте тогда. Вам бы сейчас отоспаться – с непривычки, да на пустой желудок с ног свалитесь…. А потом – за работу, друг мой, у нас ещё уйма забот, и времени терять никак нельзя.

IV

Австро-Венгерская империя.

Город Триест.

В ресторане Остелецкого встретил пышноусый швейцар. Поинтересовался фамилией гостя и проводил на второй этаж, в отдельный кабинет, где его ждали. День в Триесте выдался жаркий, к вечеру на город словно спустилось душное покрывало, и окно в кабинете было распахнуто настежь. За ним, по другую сторону мощёного дворика виднелась плоская крыша дома, на которой грелся здоровенный полосатый кот.

Стоящий возле окна мужчина повернулся к вошедшему, и Вениамин испытал облегчение, узнав в нём своего сослуживца. Николай Симагин пришёл в военно-морскую разведку не из флота, а из гвардии. Выпускнику Пажеского Корпуса и поручику Кавалергардского полка, одного из самых престижных в Российской Империи, приелась и служба с её парадами, караулами и сопровождением августейших особ, и столичная светская жизнь с балами и приёмами, которым прочие его однополчане отдавались со всем возможным рвением. Прибегнув к своим многочисленным связям, поручик добился перевода в ведомство графа Юлдашева – решение, мягко говоря, неожиданное и отнюдь не одобренное бывшими сослуживцами и многочисленными петербургскими знакомыми.

Но Симагину, вообще склонному к авантюризму и некоторой независимости в поступках, было наплевать на мнение света. Свободно говоря на трёх европейских языках, владея многими видами оружия, он быстро сделался доверенным сотрудником и по совместительству курьером для особых поручений. Поручик колесил по всей Европе, обычно под чужими именами и документами; он передавал депеши тайным агентам и получал от них ответные послания, которые требовалось доставить в Петербург, перевозил похищенные документы, а так же осуществлял некоторые весьма щекотливые поручения графа. Случалось ему сопровождать коллег, отправленных с теми или иными целями за границу. Иногда это сводилось к сопровождению, обеспечению безопасности и, при необходимости, скрытности; в других случаях требовалось доставить человека в определённое место, передать его с рук на руки третьему лицу (не обязательно сотруднику их ведомства) – и благополучно забыть о выполненном задании.

Симагин впервые встретился с Остелецким как раз при выполнении подобного задания. Вениамина тогда требовалось скрытно переправить в одну маленькую европейскую страну – и так, чтобы об этом не узнала ни единая живая душа. Тогда они под видом охотников двое суток блуждали в горах, изрядно намёрзлись и успели довольно близко познакомиться. Видимо, решил Остелецкий, именно из-за этого поручика и прислали сейчас – пароли паролями, а всегда полезно, когда посланец и адресат знают друг друга в лицо.

Тем более, что посланец на этот раз был не один. Оглядевшись (Симагин предусмотрительно прикрутил газовый рожок, так что в комнате царил полумрак, рассеиваемый только отсветами из камина), обнаружился ещё один человек. Незнакомец – в отличие от рослого красавца Симагина невысокий, коренастый с простоватым круглым лицом, украшенным пышными пшеничного цвета усами – встал с кресла и шагнул навстречу гостю, протягивая ладонь для рукопожатия. Отогнав лёгкий укол подозрительности (раз этот тип явился с эмиссаром Юлдашева – значит, так оно и нужно) Симагин ответил на рукопожатие. Ладонь у незнакомца оказалась сухая, горячая и твёрдая, как деревянная дощечка; они сухо поздоровались, сделали по шагу назад – и остались стоять один напротив другого. В кабинете стало тихо, лишь потрескивал в камине огонь (кому пришло в голову развести его в такую-то теплынь?) да неслись из окна пронзительные голоса уличных разносчиков.

– Ну-ну, не смотрите букой, дружище… – прервал Симагин затянувшуюся паузу Симагин. – Позвольте представить: Кухарев Дмитрий Афанасьевич, ротмистр. Шеф лично распорядился вас познакомить, все подробности тут. Прочтите прямо сейчас, а потом…

И протянул собеседнику конверт из плотной тёмно-коричневой бумаги, не забыв кивнуть на пылающий камина. Вот и разгадка, усмехнулся Остелецкий, и чересчур исполнительный коридорный тут ни при чём – поручик сам его и разжёг именно для этой цели.

Обычно за границей сотрудники Юлдашева пользовались чужими именами или конспиративными кличками – граф особо настаивал на неукоснительном соблюдении этого правила. И то, что поручик представил своего спутника его собственной фамилией, говорил о многом. Например, о том, что тот послан с расчётом на долгое сотрудничество с Остелецким, и Юлдашев таким образом подталкивает их к известной откровенности. Что ж, начальству виднее, подумал Остелецкий. Он отодвинул от круглого стола, стоящего в середине комнаты, стул, сел, и жестом предложил собеседникам занять два других места. Кухарев уселся напротив, положив на столешницу руки – большие, грубые, в маленьких рыжеватых волосках. Остелецкий же отошёл к окну и встал к нему спиной.

– Вы беседуйте, Вениамин Палыч, а я с вашего позволения, тут постою, у окошка. Духота, знаете ли, жара, будь он неладен Триест этот…

Закончить фразу он не успел – дёрнулся, вскрикнул, ухватился за плечо и повалился на пол.

Кухарев, вскочил, с грохотом опрокинув стул, и кинулся к упавшему; мгновением спустя к нему присоединился Остелецкий. Поручик корчился в жесточайших судорогах, выгибался дугой, упираясь затылком в паркет. Изо рта у него шла пена, глаза закатились так, что видны были одни белки.

– Челюсти ему разожмите, челюсти! – крикнул ротмистр, прижимая бывшего кавалергарда к полу. – И вставьте между зубов что-нибудь, пока он язык себе не откусил! Там, на столе, чайные ложки – и скорее, не стойте столбом, прах вас побери!

Остелецкий вскочил на ноги. Над ухом свистнуло и на створке входной двери возникло что-то вроде крошечного металлически поблёскивающего цветка. 'Ложись! – истошно заорал Кухарев. – он, гад, через окно бьёт, с крыши напротив! Вениамин откатился к стене, извиваясь ужом, дополз до окна и, не поднимаясь, задёрнул занавеску. Снова свист, в плотной ткани возникло отверстие с рваными краями. Он обернулся – ещё один стальной цветок распустился на дверном косяке, дюймах в трёх от первого.

– Вслепую палит, сволочь… – прокомментировал происходящее ротмистр. – Ну, хоть не видит нас, и на том спасибо… а вы, голубчик, ложку-то несите, да пригнитесь, а то как бы не зацепил вас ненароком. И давайте-ка этого бедолагу перенесём, он, кажется, кончился…

Так они и поступили. Тело поручика уже обмякло, глаза начали стекленеть, пена на губах и подбородке высыхала клочьями. Остелецкий перехватил мертвеца за плечи и, вместе с Кухаревым пристроил его на кожаный диван, стоящий вдоль боковой стены – так, чтобы оставаться недоступными для неведомого стрелка за окном.

Кухарев перевернул тело, выругался и двумя пальцами ухватился за что-то, торчащее из плеча.

– Вот ты где… – пробормотал он и продемонстрировал Остелецкому тонкую, в палец длиной, стальную стрелку со стальным же оперением. – Изволите видеть, Вениамин Палыч, это его и убило. Только осторожнее, не наколитесь. – добавил он, когда Остелецкий протянул руку, чтобы взять метательный снаряд. – Голову положу, наконечник смазан сильным ядом. Что-то вроде кураре, приходилось иметь дело, картина смерти такая же.

Вениамин едва не спросил, где именно новому знакомому приходилось видеть смерть от экзотической южноамериканской отравы, но Кухарев уже оторвался от трупа и поднялся на ноги – в руках у него тускло, воронёной сталью блеснул «бульдог».

– Убийца не мог уйти далеко. Если поторопимся – можно попробовать перехватить…

И на ходу крутанул барабан револьвера, проверяя, все ли шесть камор заняты тупоносыми, в медных гильзах, патронами калибра четыре с половиной линии[1].

Спустившись на первый этаж, Кухарев в сопровождении Вениамина выскочил на улицу. Ресторанная прислуга и посетители, которых в этот вечерний час (большие ходики в гостиничном холле как раз отбили десять) было немало, шарахались при виде прилично одетых мужчин с револьверами в руках и провожали их испуганными взглядами. Раздались крики «Убийца!» и «Держи!»; метрдотель, раньше других сориентировавшийся в обстановке, отправил швейцара за полицией, а кое-кто, похрабрее и полюбопытнее, даже побежал за ними вслед. Но – всё бесполезно, убийца как в воду канул. Кухарев, послав своего спутника в обход дома, откуда велась стрельба, самолично забрался по приставной лестнице на крышу и принялся искать следы. Всё оказалось напрасно – убийца как в воду канул, не оставив никаких следов, сколько ни обшаривали квартал Остелецкий с добровольными помощниками.

Полиция в лице вахмистра и двух капралов прибыла спустя полчаса и решительно взяла дело в свои руки – для начала арестовав с полдюжины зевак и бдительного метрдотеля. Они бы и Кухарева с Остелецким задержали, но узнав, откуда они, поумерили свой правоохранительный пыл. С некоторых пор авторитет владельца паспорта Российской империи взлетел на Балканах (да и по всей Европе, чего уж там…) на небывалую высоту, и полицейские чины предпочли грозно орать на обывателей, но отнюдь не ввязываться в то, что по их понятиям могло обернуться скандалом, даже и международным. Тем не менее, пришлось ответить на множество вопросов и пообещать зайти назавтра в участок, чтобы в присутствии чиновника российского консульства в Триесте заново дать показания и оформить, как положено, все бумаги.

Прибывший полицейский врач (труп к тому времени уже начал коченеть) произвёл положенный осмотр, подписал протокол и увёз то, что совсем недавно было кавалергардским поручиком Симагиным в морг. Полицейские изъяли документы погибшего и тоже удалились, не забыв опечатать комнату, где произошло убийство. Оставаться в ресторане Кухареву с Остелецким было решительно незачем, и они направились в гостиницу, где Вениамин остановился после прибытия в Триест. Нужно было перевести дух, успокоиться и помянуть, как положено, безвременно усопшего коллегу – после чего обсудить в спокойной обстановке все детали трагического происшествия. А заодно – договориться о том, что делать дальше. Кухарев успел только представиться, и даже письмо от Юлдашева так и лежало нераспечатанным в кармане у Остелецкого.

– Странная штучка… – Вениамин повертел в пальцах короткую, дюймов пять в длину, трубку. Она была сделана из латуни, с дыркой на одном конце, и рукояткой – на другом. Рукоятка торчала вбок из узкой щели, чрезвычайно напоминая устройство винтовочного затвора, только гораздо меньше габаритами. Сверху имелся рычажок, утопленный в другую щель, и когда Вениамин поднял трубку на уровень глаз, направив в сторону воображаемой цели, большой палец лёг точно на него. Он надавил – в трубке звонко щёлкнуло, ладонь подбросило, словно отдачей при выстреле из револьвера. Остелецкий подул зачем-то в отверстие на торце и вернул трубку Кухареву.

– Из этого Симагина, значит, и подстрелили? Никогда не видел ничего подобного, хотя принцип и понятен. Там внутри сильная пружина, верно?

– Точно так-с… – подтвердил ротмистр. – Китайская штучка для стрельбы отравленными стрелками, называется «сюцзянь». Вот, видите – шпенёк сбоку, им взводят пружину, а потом вставляют стрелку прямо в ствол.

Он забрал оружие у Остелецкого, взвёл пружину, щёлкнул.

– «Сюцзянь» придумал лет триста назад какой-то то ли министр, то ли военачальник – он, видите ли, очень боялся наёмных убийц, и вделал такое вот приспособление в кисточку для письма – чтобы убийца не застиг его в библиотеке, когда под рукой не будет другого оружия.

– И что, помогло? – Остелецкий прикинул размеры кисточки, способной скрывать опасную диковину. Получалось что-то слишком крупно.

– Увы. – Кухарев развёл руками. – В библиотеке его, правда, не убили – ворвались без затей в загородный дом и вырезали всех, кто там находился. Но изобретение осталось, как видите. Для шпиона и тайного убийцы – чрезвычайно удобная штучка, особенно, если стрелять в упор. Стрелка-то может лететь и дальше, пружина там достаточно сильная, но мушки и прицельной прорези нет, целиться неудобно.

– В поручика стреляли с крыши дома напротив, а это шагов тридцать. – прикинул Вениамин. – На выстрел в упор не слишком-то похоже.

– Вывод – убийца меткий стрелок и прекрасно владеет этим оружием.

– И, тем не менее, он его бросил там, же на крыше. Кстати, как вы решились забрать её с собой? Если бы эти петухи нашли её при вас – так просто мы не отделались бы. Свободно могли и в убийстве обвинить!

«Петухами» в империи Габсбургов неуважительно именовали полицейских чинов – из-а чёрных шляп, украшенных пучками петушиных перьев.

– Да куда им… – отмахнулся Кухарев. – Они, как узнали, что мы из России – только что во фрунт не вытянулись, не то, что обыскивать. А штучка эта мелкая, в рукаве спрятать – так и не заметишь. Именно так, полагаю, её и принёс убийца. А стрелки отравленные – вот!

И протянул собеседнику узкий кожаный футляр, напоминающий портсигар. Вениамин открыл – в одном из четырёх узких кармашков лежала знакомая стрелка.

– Одна досталась поручику. Ещё две убийца выпустил по нам, но не попал, к счастью. Эта – последняя, он бросил её на крыше, вместе со стреломётом.

Остелецкий пригляделся – острие стрелки покрывал слой тёмной то ли смолы, то ли мази.

– Вы понюхайте… – предложил ротмистр. – У кураре весьма характерный запах, ни с чем не спутать…

Вениамин осторожно втянул в себя воздух. Запах был незнакомым, но достаточно сильным.

– Китайцы тоже применяли кураре для своих стрелок? Я-то полагал, что эта дрянь родом из Южной Америки…

– Так и есть. – кивнул Кухарев. – У них свои яды, не менее эффективные. И это, кстати, загадка – почему владелец стрелок предпочёл проверенным рецептам заокеанскую экзотику?

– Вижу, вы хорошо в этом разбираетесь – осведомился Остелецкий, возвращая футляр со стрелкой.

– Есть немного. – не стал спорить ротмистр. – А вам, насколько мне известно, приходилось бывать к югу от Панамского перешейка?

Остелецкий испытующе глянул на собеседника «Ну да, разумеется, граф должен был рассказать ему, с кем придётся иметь дело…»

– Приходилось. – ответил он. – И я знаю ещё одного господина, который разбирается в тамошних способах душегубства – а заодно и в разнообразных восточных душегубских штучках. Но об этом, с вашего позволения чуть позже, а мне сейчас надо кое-что сделать….

Он уселся в кресло.

– Не сочтите за труд, голубчик, сходите пока, скажите коридорному, чтобы принесли, что ли, кофе. И чтоб побольше, цельный кофейник – разговор предстоит долгий…

Сел в кресло, дождался, когда Кухарев закроет за собой дверь, потянул из кармана нераспечатанный конверт.

…Итак, Кухарев Дмитрий Афанасьевич. Тридцать девять лет от роду, православный, из мещан, родился и вырос в Белостокском уезде Гродненской губернии. Отец – учитель, преподавал естественную историю в реальном училище города Белосток; он с супругой перебрался на жительство в Царство Польское из родного Смоленска ещё до рождения сына. Закончив казённую гимназию в возрасте семнадцати лет, Кухарев поступил на юридический факультет университета в Варшаве, но через три года оставил учёбу и записался в Гродненский гусарский полк вольноопределяющимся. В армии не задержался – дослужившись до поручика, вышел в отставку и поступил в полицию. Службу начал в Радомской губернии Царства Польского…

Остелецкий вернулся к предыдущей странице (всего их в конверте было полдюжины) перечитал и озадаченно нахмурился. Так и есть – о причинах внезапной отставки Кухарева в бумагах нет ни слова. Карточные долги? Какая-нибудь неприглядная история, после которой сослуживцы подвергли его остракизму – вроде отказа принять вызов на дуэль? Банальные денежные затруднения, вынудившие искать местечко подоходнее? Что ж, раз Юлдашев не счёл возможность упомянуть об этом – значит, оно не стоит внимания…

Начав службу исправником, Кухарев вскорости сменил место службы, перебравшись в Варшаву, где поступил в сыскную полицию где и прослужил восемь лет, получив чин ротмистра. За это время приобрел репутацию непревзойдённого знатока криминального мира Царства Польского, а заодно и сопредельной Австро-Венгрии.

Остелецкий отложил бумаги и задумался. Вот, значит, из-за чего Юлдашев прислал к нему в помощь именно Кухарева! А что, вполне разумно – знакомство и связи, которые тот наверняка успел завести в империи Габсбургов, наверняка пригодятся в их поисках. Он вздохнул – что-то долго не несут кофе! – и снова взялся за чтение.

…Варшава, заслуженно считалась одной из криминальных столиц Российской Империи – и как раз в этом городе пересеклись однажды дорожки сыскного ротмистра уголовного сыска и одного из сотрудников ведомства графа Юлдашева. Тот приехал в Царство Польское по сугубо служебной надобности, и оказавшись невольно замешанным в некую криминальную историю, запомнил ловкость и профессионализм полицейского ротмистра, который помог ему выпутаться из неприятностей.

И отблагодарил, конечно, но на особый манер – перспективный кадр был взят на заметку в Петербурге. Папка с личным делом Кухарева встала на полку в кабинете Юлдашева, и когда графу понадобился специалист специфического профиля – причем не случайный человек, нанятый за деньги, или вор, которому обещано снисхождение, а некто, безусловно надёжный и, желательно, связанный присягой – тот вспомнил о ротмистре из Варшавской сыскной полиции. И ни разу с тех пор об этом не пожалел, поскольку специалистом бывший поручик Гусарского гродненского полка оказался уникальным. Кроме прямой своей полицейской специальности он в совершенстве владел несколькими воровскими «профессиями» – освоил ремесло карманника, умел подделывать документы, вскрывал замки и сейфы не хуже матёрого медвежатника, а уж в способах сбыта и реализации краденого разбирался так, что не уступал любому скупщику – «каину» на воровском жаргоне.

(77)

Владея, кроме польского и русского, ещё немецким и французским языками, Кухарев говорил на них с выраженным польским акцентом. Это позволяло, находясь в Европе, выдавать себя, например, за гастролирующего варшавского карманника, взломщика сейфов из австрийского Лемберга, или, наоборот, за сыщика из германского Данцига – и то, и другое, и третье он, судя по присланным Юлдашевым сведениям, проделывал неоднократно и с неизменным успехом.