Текст книги "Клык на холодец"

Автор книги: Борис Батыршин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

VI

Сквозь шипение и треск дряхлой ламповой радиолы (приличная, современная электроника здесь, как и на прочей территории Леса работать отказывалась) едва пробивался голос певца. Бар «Б.Г.», один из трёх на Речвокзале, предлагал недурное меню и выбор напитков – что местных, что привозных. И всё бы ничего, но к меню в обязательном порядке прилагалось музыкальное сопровождение – песни Бориса Гребенщикова, и никакие больше! Случайный посетитель через полчаса начинал морщиться, как от зубной боли, слушая бесконечные «Я хотел бы опираться на платан», «Дай мне напиться железнодорожной воды» и «Огни печей Вавилона».

 
«Я ранен светлой стрелой – меня не излечат.
Я ранен в сердце – чего мне желать еще?
Как будто бы ночь нежна, как будто бы есть еще путь –
Старый прямой путь нашей любви…»
 

Впрочем, троим, сидящим за дальним столиком, было не до иконы русского рока.

– Ты хоть панимаешь, дарагой, в какие вы меня ввэргли убытки? – сварливо спросил Кубик-Рубик. – Одних комиссионных двести тысяч! Евро! Да вся твоя шайка за год и половины нэ заработает!

Чекист, вожак отряда барахольщиков, носящего название «Партизаны», данное за отмороженность и пристрастие к антуражу времён Великой Отечественной, насупился. В прошлый раз армянин назвал сумму в сто пятьдесят тысяч. Ставки демонстрировали неприятную тенденцию к росту.

– Ну, вы, уважаемый, не преувеличивайте. Мои парни тоже не пальцем деланные. У нас, эта, как её… репутация!

Яцек, до сих пор внимавший гневной отповеди молча, скептически хмыкнул.

– Видишь, и твой друг со мной сагласен, да? – немедленно отреагировал владелец «СТАРЬЁ БИРЁМ». – А он, мэжду прочим, самый умный срэди вас, хоть и пшек!

При слове «пшек», поляк поднял на собеседника свои белёсые, почти лишённых ресниц, глаза, и армянин тут же смешался. Странное это было зрелище – смешавшийся Кубик-Рубик. Не один посетитель Речвокзала голову дал бы на отсечение, что такого быть попросту не может. Потому что – не может быть никогда.

На первый взгляд Яцек производил впечатление, скорее, комическое. Рыжий, худой, нескладный, губастый, запястья торчат из рукавов потёртого кителя фельдграу чуть ли не по локоть. Засаленная конфедератка мала на пару размеров и едва держится на вихрастом затылке. Но, стоило присмотреться – и становилось ясно, что нарочитая сутулость скрывает широкие плечи, водянистые лупетки смотрят на мир сторожко и хищно, а мосластые лапы играют обрезом трёхлинейки, словно дамским браунингом. Яцек и прозвище получил из-за этого обреза – по слухам, он раздобыл его в запасниках Музея на Поклонной горе. За стволом числилось немало подвигов, то ли в годы Гражданской войны и коллективизации, то ли в конце сороковых, когда НКВД гоняло по Западной Украине ОУНовцев вперемешку с недобитками из Армии Крайовой. А кое-то уверял даже, что Яцек заявился в Лес уже со своим тёзкой, и было у того на цевье четыре глубокие засечки…

Говорил он обычно негромко, слегка заикаясь, и никогда не позволял себе нецензурной брани. Матом в отряде не ругались, им разговаривали, – но никто и никогда не слышал жеребятины от поляка. Лишь однажды, когда некий несговорчивый обитатель Малиновки (в вышиванке и соломенной шляпе), торгуясь из-за горилки и солёного сала, буркнул под нос «Бандеры на тебя нет, пшеков выблядок", Яцек страшным ударом вбил наглого селюка в стену сарая. После чего, тихо, даже как-то удивлённо произнёс: "Jebany chub"11
  Грязное польское ругательство


[Закрыть]. Заплатили в тот раз селянину какую-то совсем уж унизительную сумму.

Чекист, вовремя разглядевший в подчинённом талант коммерческого переговорщика, назначил его отрядным начальником снабжения. И не прогадал: стоило Яцеку-Обрезу приобнять самого упрямого контрагента за плечи и ласково заглянуть в глаза, как цена сразу снижалась.

Нет-нет, да и находился желающий поинтересоваться у поляка, почему тот такой рыжий, и что у него обрезано. В ответ «снабженец» миролюбиво скалился и предлагал показать. Если дурак соглашался, то через мгновение обнаруживал у себя в зубах дуло яцекова обреза.

Подойдя с Чекистом к столу (остальным «партизанам» было велено оставаться снаружи) Яцек первым поприветствовал дожидающегося их армянина: "Барэв дзэс, варпэт Рубик"22
  (армянск.) Уважительное приветствие старшего по возрасту


[Закрыть].

– Э, – удивился тот – Откуда по-нашему знаешь?

Яцек пожал плечами, и с этого момента его авторитет в глазах владельца «СТАРЬЁ БИРЁМ», и без того немаленький, подскочил на высоту, недосягаемую для товарищей по отряду.

– Ну, хорошо, дарагой, не год. Пусть полгода, пусть три мэсяца, а? Всё равно балшой срок. Я дал вам заказ – и что палучил?

– Мы ведь не спорим. – негромко ответил рыжий снабженец. – Но, если память мне не изменяет, о неустойке речи не было.

Кубик-Рубик возмущённо всплеснул руками.

– Слюшай, какая неустойка-шмеустойка? Мы с тобой, серьёзные люди, всё на доверии, да? Разве ты не просил у меня заказ? – повернулся он к Чекисту. – «Рубик – говорил, – уважаемый, совсем мы на мели, дай заработать!» И я дал, вошёл в твои праблэмы, так?

– Так, то оно так. – уныло отозвался Чекист. – Но, поймите, шипомордники…

– А у Бича нэ шипомордники? Но он всё сдэлал, и в срок!

О том, что егерь сделал дело лишь наполовину, оставив один из «заказов» на его законном месте, в церкви при Третьяковской галерее, Кубик-Рубик не упомянул. Полезно, когда партнёр чувствует, что должен. Очень помогает при переговорах. Лишь бы не помешал поляк со своей невозмутимостью.

А радиола всё выводила:

 
«А мы все молчим, а мы все считаем и ждем,
А мы все поем о себе – о чем же нам петь еще?
Но словно бы что-то не так,
Словно бы блеклы цвета,
Словно бы нам опять не хватает Тебя…»
 

– Да заткни ты эту тягомотину! – заорал кто-то из посетителей.

Бармен понимающе ухмыльнулся и прибавил звук. Чекист тоскливо вздохнул – он на дух не воспринимал Гребенщикова. Но не препираться же, в самом деле, с барменом, который пока что исправно наливает в долг?

Чекист нечасто бывал в «Б.Г.» – а потому не знал, что в баре считалось хорошим тоном время от времени издавать вопли типа «Хватит нытья!» или «Когда этот козёл уже заткнётся?!». Владелец заведения не протестовал: так чернокожие «братья» называют друг друга «ниггерами», дабы подчеркнуть принадлежность к кругу своих.

 
«Серебро Господа моего…
Серебро Господа…
Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?..»
 

Гребенщиков пел, а командир думал.

От требования покрыть убытки Яцек, конечно, отопрётся – но и только. После очередного фиаско (о том, что «партизаны» едва сумели унести из Замоскворечья ноги, уже судачит половина Леса) они оказались на мели. Но, главное: репутация, и без того изрядно подмоченная (тут Чекист не питал иллюзий) и вовсе упадет ниже плинтуса. А ведь именно её, репутацию он и рассчитывал подправить, берясь за заказ! Добыча, выдернутая из-под носа Чернолесских тварей – да после такого «партизаны» в любом баре могли бы сколько угодно хвастать своими подвигами!

Но – не сложилось. Спасибо, уйти удалось без потерь, и даже с прибытком: Яцек, единственный из всех, сохранивший присутствие духа после чудом отбитого нападения шипомордников, приказал бойцами не жевать сопли, а скорее вырезать у дохлых тварей мускусные железы.

И вот теперь с добычей придётся расстаться, чтобы сохранить добрые отношения с владельцем «СТАРЬЁ БИРЁМ». Но дело того стоит – если заполучить такого заказчика, о будущем отряда можно не волноваться.

– Договорились, варпэт Рубик! – Яцек хлопнул ладонью по столу, скрепляя сделку. – Пять мускусных желёз отдаём. И скидка в две трети суммы очередного заказа.

– Вот и славно, Яцек-джан, вот и хорошо! Только вы уж не уходите далеко, а? Побудьте дня три на Речвокзале, пока я что– нибудь подберу.

 
«…Как деревенский кузнец я выйду засветло
Туда куда я за мной не уйдет никто
И может быть я был слеп, и может быть это не так
Но я знаю, что ждет перед самым концом пути…»
 

Что-то неуловимо смущало Чекиста в предложении Кубика-Рубика. Чуйка протестовала – та самая, охотничья, что предупреждала и о соседстве с опасными тварями и о прочих, не столь очевидных неприятностях. Идёшь, к примеру, по Лесу, и вдруг – стоп. Не хочется идти дальше. Вроде, и травка по обочине зеленее, и солнышко сквозь листву приветливо подмигивает, да и сама тропинка утоптана десятками ног, а… неохота. И лезешь в обход через бурелом. Потому как чуйка. Вот и в этой договоренности, пока ещё предварительной, лишённой конкретики, угадывался невидимый шлагбаум.

«…а куда ты денешься, парень? И согласишься, и спасибо скажешь, и пойдёшь, куда пошлют. Не пойдёшь – побежишь вприпрыжку, клык на холодец! Репутация – она дорогого стоит…»

 
«Серебро Господа моего…
Серебро Господа…
Выше слов, выше звезд,
Вровень с нашей тоской…»
 

***

Место для бивака выбрали у дальней границы парка, за которой начинались владения Леса. Мехвод прикатил проржавевший колёсный диск от фуры – в нём развели огонь, покидали на траву рюкзаки с шинелями и стали устраиваться вокруг. Сапёр и Мессером, сгонявшие в отсутствие командира на рынок, выложили на доску здоровенный шмат копчёной оленины, горку помидоров и несколько саговых лепёшек. После чего Мессер, под оживлённый гомон извлёк на свет божий литровую бутыль мутной самогонки. Чекист слегка нахмурился, но возражать не стал: разговор предстоял непростой, пусть лучше уж нажрутся, чем разводят склоки.

«Партизаны» устроились подальше от соблазнов Речвокзала с единственной целью – без помех и свидетелей обсудить предложение Кубика-Рубика, опрометчиво принятое командиром. Стоило тому объявить, что им предстоит поработать в покрытие убытков владельца «СТАРЬЁ БИРЁМ», как среди личного состава возникло опасное брожение. Не то, чтобы Чекист всерьёз предполагал, что подчинённые могут пойти на насильственную смену командира, но поймав на себе пару мрачных взглядов, он, как бы невзначай, перебросил коробку с «Маузером» на колени.

Первым слово взял Мехвод, здоровенный парень в чёрном комбинезоне из «чёртовой кожи» и вытертом танкистском шлеме.

– Командир, я чёй-та не врубаюсь. Нафига нам вообще нужны эти заказы?

– Ты чё, опух? – удивился Мессер. – А бабки?

– На что тебе бабки в Лесу? – резонно возразил Мехвод. – Нет, они тоже нужны, но чем пахать на дядю, лучше по Центру пошарить. Там до сих пор до хрена чего лежит – купюры в банкоматах, рыжьё, камешки по ювелиркам и богатым квартирам.

Мессер задумался. План, обрисованный соратником, хоть и сулил неплохие перспективы, но имел очевидный изъян.

– В Центр нельзя, там Ковёр. И Пятна.

– Если по уму, то можно.

– По уму – это ты про себя?

Яцек-Обрез, сидящий через костёр напротив, не думал скрывать иронии. Бойцы заржали. Мехвод, обычно упрямый и задиристый, умолк – с поляком в отряде предпочитали не спорить.

– Аполитично рассуждаете, бойцы! – пресёк дискуссию Чекист. Без учёта текущего момента. Бабки, рыжьё, камешки – это, конечно, хорошо, но главное – репутация! Узнают, что мы на Кубика-Рубика работаем, сразу по-другому на нас смотреть будут!

– А сейчас как смотрят? – поинтересовался Мессер. Он сидел в стороне, на чурбачке и привычно поигрывал финкой. Парень был помешан на холодняке: с шести метров, что с правой, что с левой руки, мог всадить нож в дырку от сучка. Финку с наборной, из цветного оргстекла, рукояткой он носил за голенищем и называл на блатной манер, «мессером», за что и получил прозвище.

– Сейчас-то? Сейчас нормально смотрят, хорошо даже. А так будут ещё лучше. Помнишь, как нас из Серебряного Бора попросили?

– Так он, сука, сам тогда начал, падлой буду!

Мессер, едва появившись в отряде, стал корчить из себя урку: понтовался, скалился, демонстрируя золотые фиксы, коряво сыпал по фене, хвастал звёздами на плечах и перстнями на пальцах. Но, стоило опытному по части понятий Мехводу (тот, было дело, отсидел год по малолетке) задать пару вопросов о значении того или иного патрака – немедленно стушевался и замолк. Несерьёзный, одним словом, человек, фуфло, погремушка. Думали, в отряде он не удержится, но Мессер, к всеобщему удивлению, показал себя отчаянным бойцом и отличным стрелком из винтовки. Талант в обращении с ножами шёл бонусом.

– Сам, не сам, какая разница? Главное – выставили, как сынков! А будет репутация – никто нас выгонять не посмеет. И бабы на тебя будут вешаться!

– Они и так вешаются! – боец ухмыльнулся, блеснув фиксой. Беспутно-красивый, высокий, гибкий, цыганистого вида Мессер был уверен в своих правах на всех женщин. Недавняя история с поножовщиной была, увы, далеко не первой: в любом заведении Леса, хоть в трактире какого-нибудь Пойминского Городища, хоть в лучшем баре ВДНХ, он норовил притиснуть в углу очередную смазливую девицу. За что и огребал – то бутылкой по голове, как в Серебряном Бору, то наряд вне очереди от обозлённого командира. Недаром, прежде чем стать Мессером, он за постоянные залёты ходил в «Штрафниках».

– Мы здесь надолго? – осведомился Обрез. – Если дня на два– три, тогда ешче ниц.. ничего. А если дольше – надо подумать о жилье. В «Двух столицах» не потянем, даже по четверо в каюте.

«Две столицы», старый теплоход, стоящий у пирса Речвокзала, служил плавучей гостиницей.

– Не больше трёх. – ответил Чекист. Мог бы и не отвечать – поляк сам договаривался с армянином и был в курсе их планов. – А там бабки будут, клык на холодец!

– В каждом разе, лепше пошукать ино мисто… другое место. Неясно, гдже он нас вышле… куда Кубик-Рубик нас пошлёт. А нам ещё припасы закупать. Можно спробовать очистить пару кают вон там.

Яцек ткнул зажатым в руке ломтём оленины в сторону пирса. Там, за границей очерченной Лесом зоны безопасности приткнулся брошенный теплоход. Мох, ползучий плющ и прочая растительность так его затянули, что других кандидатов на дармовую жилплощадь не нашлось.

– Не, бойцы… – Чекист помотал головой. – Если нам нужна репутация – хватит по крысиным норам ныкаться. Пусть знают, что мы не пальцем деланные!

«Партизаны» одобрительно загудели. Перспектива провести три дня в удобных каютах гостиницы-дебаркадера, где имеется бар и постоянно толкутся приезжие девицы, вдохновляла. Яцек, лучше других представлявший состояние отрядной кассы, скептически покачал головой, но спорить не стал. С владельцем заведения, можно рассчитаться потом, а то и вовсе кинуть. Не впервой.

– Значит, Кубик-Рубик бабки платить не будет, а только эту… репутацию? – сменил тему Мехвод.

– Бабки тоже. – подумав, ответил Чекист. Не следовало разочаровывать буйных подчинённых. – Но репутация главнее, клык на холодец!

При этих словах слушатели умолкли и запереглядывались. Чекист насторожился.

– Вы чё, бойцы?

– Слышь, командир… – с ухмылкой заговорил Мессер. – Ты, чё, под Бича косишь? Это ж он всё время повторяет про клык?

– Не, я так, прицепилось… – начал было оправдываться Чекист, но вовремя опомнился. Ни в коем случае нельзя демонстрировать слабость!

– И вообще, разговорчики в расположении! Расслабились, решили, что всё теперь можно? А ну, оружие к осмотру! Небось, стволы плесенью заросли…

***

– Дядька Афанасий, а со мной-то как? Я всегда помочь готов, только скажите!

– Кому дядька, а кому Афанасий Егорыч! – буркнул в ответ собеседник, тучный мужчина лет пятидесяти в видавшей виды штормовке. – Как-нибудь без сопливых обойдусь. По лавочкам, вон, пройдись, Аньке-вдове что-нибудь купи. А то оставит твой сучок без работы, и будешь ты у нас не Хорёк, а Мерин!

И загоготал, довольный своей шуткой.

Его спутник – тот, кому была адресована незамысловатая острота – скривился, как от зубной боли. Обидно, конечно: Анька, к которой наведывались все мужики коммуны «Дружба», действительно намекнула, что с пустыми руками больше на порог его не пустит. Мало того: стервозная бабёнка раструбила об этом по соседям, и теперь он не знал, куда деться от болезненных насмешек.

Не лучше было и то, что Хорёк, напросившийся сопровождать председателя коммуны на Речвокзал в расчёте приобщиться к гешефтам, которые тот проворачивал с тамошними торгашами, получил от того отлуп по всей форме. Не помогла ни бутылка «Арарата», добытая у барахольщиков, ни похвалы, без меры расточаемые организационным талантам председателя, ни даже тяжеловесный комплимент, отпущенный его супружнице. Афанасий Егорыч хлестал дармовой коньяк, смеялся Хорьковым шуткам и даже позволил волочить тяжеленную тележку с товаром до самого Речвокзала. Но стоило запахнуть коммерческими интересами – без колебаний отправил несостоявшегося «партнёра» погулять.

Не только председатель и беспутная вдовушка относились к Хорьку (по-настоящему его звали Игорь Пешко) с обидным пренебрежением. Другие обитатели коммуны «Дружба», поселения, раскинувшегося в парке возле метро «Речной вокзал», от них не отставали. Это отражалось и в кличках, которыми они награждали соседа. Когда Игорь только объявился в коммуне, его ожидаемо прозвали Пешкой. А позже – переименовали в Хорька, поскольку был он мелкий, пронырливый, с торчащими зубами, весь какой-то изворотливый. Одним словом, Лес шельму метит.

Ни семьи, ни детей Хорёк за эти годы не завёл, чем окончательно исключил себя из уважаемых членов общины. Здесь не любили бобылей. Что с такого взять: перекати поле, чуть что – снимется, наплевав на коллективные интересы. К основному «дружбинскому» промыслу, разведению на прудах уток-огарей, он тоже интереса не проявлял: копался на огороде, выращивал какие– то травы и грибы – и если бы не превосходный самогон, который он настаивал на перце и душистых травах, Хорька давно бы попросили из коммуны. А так – терпели и даже хвастались ядрёным Хорьковым пойлом перед соседями.

Не брезговал он и кой-какими подозрительными смесями, которые сам же и составлял из собранных в окрестностях травок и грибов. Вообще-то, в «Дружбе» это не одобряли, и отказывались от соблазнительных предложений речвокзаловских барыг, переправляющих дурь за МКАД. Но Хорёк-то знал, что председатель, мечущий громы и молнии при любом упоминании о «порошках», сам втихую греет руки, посредничая между скупщиками с Речвокзала и тёмными личностями, время от времени появляющимися со стороны Ховрина. Односельчан же дядька Афанасий кормил сказками о гостинцах, присланных с оказией знакомцами, живущими где-то за Дмитровкой – и только Хорьку было известно, где тут собака порылась.

Дело было пару недель назад: усидев с председателем бутыль самогонки, Хорёк засобирался домой. Было уже темно. Выбравшись во двор, он кое-как добрёл на заплетающихся ногах до нужника, прикрыл щелястую дверь и собрался, было предаться, как говорят японцы, «уединённому созерцанию» – как вдруг со стороны крыльца донеслись незнакомые голоса.

Хмель как рукой сняло. Он кое-как разделался с естественными потребностями организма и на цыпочках прокрался к окну, выходящему на огород. Осторожно раздвинул плети дикого винограда и замер, прислушиваясь.

Собеседники устроились в глубине комнаты, и до его слуха долетали только обрывки фраз. Ночные гости говорили о расчётах за партию товара. Хорёк слушал целых полчаса, одеревенел от неудобной позы, но боялся шевельнуться, выдать себя даже лёгким шорохом. И не прогадал: под конец один из чужаков обмолвился о некоем «Порченом», который «обещается выдавать порошочек такого качества, что замкадные торчки последние штаны за него снимут». Второй гость обложил болтуна матюгами, то ли за чересчур длинный язык, то ли за непочтительное упоминание неведомого зельевара.

Главное Хорёк уловить успел: фортуна, обычно к нему немилостивая, подбрасывала шанс. Соседство с такими «товарными потоками», хоть и сулило опасности (наркота есть наркота, хоть в Лесу, хоть в Замкадье), но и открывало серьёзные перспективы. Но, сперва следовало набиться к председателю в партнёры. Как угодно: уговорами, обещаниями, даже, если придётся, даже шантажом.

Но для этого надо решиться, выложить карты на стол – а решимости-то как раз и не хватало. Хорёк обожал строить наполеоновские планы, но когда доходило до их воплощения пасовал и включал заднюю передачу. А потом кусал локти, исходя злобой по адресу воображаемых виновников очередного фиаско.

Вот и сейчас – такой облом! А ведь яснее ясного, что председатель собирается на встречу с перекупщиком, чтобы предложить тому «продукцию» таинственного «Порченого». И его, Хорька с собой не возьмёт, проси – не проси.

Что ж, была не была…

Он поправил висящую на плече двустволку и, прячась за спинами посетителей рынка, пошёл за дядькой Афанасием. Тот и в мыслях не имел опасаться слежки – шагал себе, насвистывая весёленький мотивчик. Хорёк вслед за ним миновал группу вооружённых до зубов типов в гимнастёрках и ватниках, дымящих самокрутками у входа в бар с вывеской «Б.Г», и проследовал в левое крыло здания. Здесь, в тесных клетушках, разгороженных фанерными щитами, обосновались оптовые торговцы, перекупщики и прочая «коммерческая» шушера, на которой держались обороты Речвокзала.