Текст книги "Петрушка – душа скоморошья (Бывальщина)"

Автор книги: Борис Привалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

СТАРЫЙ ЗНАКОМЕЦ

Веселее скомороха друга не сыщешь.

(Старая поговорка)

Невеликие стены города Острожца были грязного цвета, во многих местах покрыты оледеневшим снегом. Купола церкви тускло сверкали на солнце. Избы посада, разбросанные там и тут, напоминали стаю собак, выбежавших из городских ворот.

Окружающие посад надолбы – деревянные столбы – тесно, в два ряда, притороченные друг к другу, местами были разрушены.

Сани миновали надолбы, посадские постройки и по мосткам через заваленный снегом ров въехали в городские ворота.

Низенькие курные избы с чёрными деревянными кровлями, виднеющимися сквозь проталины на крышах, набегали со всех сторон на Петруху, словно хотели сжать его, раздавить, – такой показалась ему городская улица после сверкающего простора полей.

На ночлег возчик и Петруха остановились в сарае, таком широком, словно его кто-то ударил по крыше и расплющил.

Ранним утром возчик простился с Петрухой:

– Не забывай, малец, про голый камень! Помни – всё при тебе!

И уехал на рынок, чтобы занять место получше.

Петруха ещё полежал немного у остывающей печи, потом проверил, не пострадали ли за ночь куклы, снова аккуратно завернул их и вышел в город.

Сани, возки, волокуши – всё двигалось к рынку.

Туда же шли горожане, мужики, нищие.

Целые своры собак, голодных и худых, рыскали по улице в поисках еды.

Голос торжища был слышен издали – крики, звон, грохот, ржание сливались в один монотонный шум. Но чем ближе подходил к рынку Петруха, тем отчётливее различались отдельные звуки.

Вот крики торговца рыбой, вот звон чугунов и топоров, вот ссорятся купец и мужик, вот заунывно кричит нищий, вот подковывают лошадь, вот дерутся собаки…

Петруха пошёл по торговым рядам. Колёса, ободья, дуги, бочки, скамьи, ложки – ряд деревянный.

Ряд скобяной – топоры, пилы, чугуны, жбаны, крюки, ножи.

Съестной – мясо, рыба, соль, крупы всякие, тут же овёс, мука, отруби…

А это уже не ряды – тут торгует кто чем горазд.

Разноцветная гора сундуков – алых, синих, зелёных, жёлтых.

Старик и трое парней – сыновья, наверное, похожи и друг на друга, и на старика – бойко расторговывают, распродают свой товар. Особенно ходко идут небольшие яркие сундуки, которые можно унести одной рукой.

Одни торгуются, а другие стоят смотрят на игру красок.

– Вон, гляди, с золотом – ну чисто из боярского терема!

– Сколько стоит тот, который подешевле?

– Эх, одного гроша не хватает, а то бы все сразу купил!

– Купи, Игошка, сундук. Спасибо скажешь!

– А что мне с ним делать?

– Одежду свою будешь в него складывать.

– А самому голым ходить? У меня вся одежда на мне, вторых штанов нету!

Вокруг сундуков расположились нищие, какие-то старухи, ребятишки.

Даже два пса, вывалив яркие дымящиеся языки, присели возле, прикидывая, видно, съедобен ли самый маленький, цвета свежего мяса, сундук? Тот самый, который старик держит возле себя и куда кладёт кошель с вырученными от продажи деньгами?

– Есть ли, купцы-молодцы, такой сундук, у которого крышка музыку играет? Откроешь – спляшешь, закроешь – споёшь. Куплю, за ценой не постою!

«Где я слышал этот голос? – тряхнул головой Петруха. – Недавно, кажется…»

И тут он увидел возле старика купца своего старого знакомого – скомороха-вора.

Петруха сразу узнал его по бегающим наглым глазам. На воре был ярко-жёлтый зипун, разноцветные лапти и колпак с бубенцом на конце.

Вор крутился вокруг денежного сундучка, как крыса вокруг сала.

Петруха до боли закусил губу – будь на то его воля, всех воров на земле он предал бы мучительной смерти.

– Эй, купец, – крикнул Петруха, – сиди да посматривай, не ровен час в убытке останешься!

Все обернулись к Петрухе. Старик, его сыновья, вор-скоморох.

– A-а, старый друг лучше новых двух, – отходя от заветного сундука, сказал как ни в чём не бывало скоморох-вор. – Ты чего тут потерял?

И, не дав Петрухе слова сказать, подтолкнул его в сторону, прошептал зло:

– Каждому своё, не мешай мне, Петрушка, хуже будет. Что примолк?

– Лучше молчать, нежели врать… Камень продал и во всё новое обрядился? – с горечью произнёс Петруха. – Не пойдут тебе во здравие воровские деньги.

– Пристукнул бы я тебя тут, – спокойно проговорил скоморох-вор, – да жалко. И в яму не хочется попадать. Да и ватага наша тут – слышишь? – уже работать надо!

Петруха прислушался. Действительно, в рыночном шуме можно было различить звуки гудка и бубна.

Скоморох-вор исчез в толпе.

Петруха вместе с горожанами, нищими, ребятишками, мужиками пошёл смотреть скоморошину.

В нескольких шагах мелькнуло знакомое лицо возчика, он встретился глазами с Петрухой, крикнул:

– Сейчас посмотрим потеху!

Петруха хотел пробраться к нему, но не сумел: толпа стала гуще, музыка – громче, слышны были только отдельные выкрики скоморохов.

Поднявшись на носки, Петруха увидел, как скоморох-вор в шапке из дубовой коры, важный, надутый, ходит по площадке.

«Барин-боярин!» – догадался Петруха.

В их ватаге любили эту скоморошину. Кто-нибудь, чаще всего сам Потихоня, был барином-боярином. Все остальные скоморохи приходили к нему с дарами-посулами. Кто с песком, кто с лопухом, кто с веником берёзовым, кто с камнем.

Просители низко кланялись, просили у барина-боярина различные милости. Барин-боярин каждому говорил что-нибудь обидное, обзывал их оборванцами, мужичьём вонючим. Кончалась скоморошина тем, что все набрасывались на барина-боярина и били его, а он старался спастись, но обычно барину-боярину это не удавалось.

От скомороха, который изображал барина-боярина, зависело очень много: он должен был умело оскорблять «просителей», а во время драки веселить зрителей, показывая свою трусость.

У Потихони сцена драки выходила особенно смешно: такой богатырь, а трусит!

В разгар потасовки тощий Грек обычно произносил своим набатным голосом:

– Люди добрый, посмотрите, как холопы из бояр выбивают жир!

…Петруха разглядел всего трёх скоморохов: вор был «боярином», а два других, меняя шапки, изображали мужиков-просителей. В то время как один из них переговаривался с «барином-боярином», другой играл на гудке и приплясывал.

Скоморохи были опытные – Петруха это сразу понял. Ведь втроём выступать трудно – отдыха не получается, подмены нет…

Видимо, двое пожилых скоморохов давно знали друг друга, а вор лишь недавно примкнул к ним.

«А может, они все воры? – подумал Петруха. – Целая шайка?»

Тем временем «мужики» начали тузить «барина-боярина», вокруг раздался радостный смех: вид побитого «барина-боярина» всегда веселит народ.

Скоморохи обошли с шапками зрителей и, наигрывая плясовую, двинулись в другую часть рынка.

Пробежал, расталкивая народ и громко ругаясь, какой-то краснорожий дядька, очень похожий на вылепленную Петрухой куклу – пучеглазого стражника.

– Боярский холуй за подмогой побежал! – крикнули рядом.

Петруха вздрогнул: кто-то из людей воеводы побежал за стражниками. Скоморохов могли посадить в яму, обвинив их в «подстрекательстве к избиению».

«Надо предупредить!» – решил Петруха и бросился следом за скоморохами.

Петруха смог пробраться к скоморохам тогда, когда они уже начали своё второе выступление.

Площадка находилась прямо перед купцом, продающим сундуки.

Вор снова был «барином-боярином».

Петруха не решался помешать представлению.

«Авось успеют деньги собрать, пока стражники появятся… А может, здешний воевода подобрее других, тогда всё обойдётся…» – думал Петруха, прижимая к груди свёрток с куклами.

Скоморохи, может быть, и успели бы закончить игру, но «барин-боярин», убегая от «мужиков», бросился к торговцу и затеял такую возню среди сундуков, что из-за криков старика купца и его сыновей, смеха зрителей никто не заметил, как над толпой блеснули бердыши – появились стражники, сопровождаемые краснорожим дядькой.

Увидя их, Петруха рванулся к скоморохам, но сам, споткнувшись о сундук, чуть не свалился.

– Стой! – раздался зычный крик стражника. – Глумцы, голь перекатная, бесовское отродье, смутьяны!..

Погрустневшие скоморохи, на ходу снимая с себя колпаки, послушно подошли к стражникам.

Петруху удивил довольный вид скомороха-вора, который первым подскочил к стражникам. Словно радовался он этой беде.

– Мы люди прохожие, зла никому не делаем, – начал пожилой скоморох, но стражник остановил его:

– Воевода-батюшка повелел всех скоморохов в яму посадить! Кто тут ещё скоморохи? Их трое было? – обратился стражник к краснорожему.

– Трое, трое, все тут, – подтвердил краснорожий. – Будут знать, как смуту сеять, бояр бить!

– Держи вора! – раздался истошный крик старика сундучника. – Кошель украли! Из сундука вынули!

– Держи! Держи! Держи!.. – закричали сыновья сундучника, и один из них ухватил Петруху за плечо.

– Да ты что? – попытался вырваться Петруха, но парень так крепко вцепился в зипун, что тот жалобно треснул.

– Ты и давеча тут вертелся, у сундуков, – сказал парень, – я тебя приметил. И сейчас опять прямо в товар влез!

Стражники, как коршуны, почуявшие добычу, даже вперёд подались.

Петруха растерянно огляделся и вдруг наткнулся на наглый, торжествующий взгляд скомороха-вора.

Мгновенно встала перед Петрухой вся картина: как нарочно вор затеял потасовку среди сундуков, как обрадовался стражникам – ведь скоморохов отпустят на волю в конце концов, а вору клеймо ставят да батогами рёбра считают.

– У него кошель! – показывая на вора, закричал Петруха. – Держите его! Вор он, а не скоморох!

^{– У него кошель! – показывая на вора, закричал Петруха. – Держите его!}

Стражник так ловко и сноровисто вытащил у вора кошель, будто знал, где тот его прятал.

– Держите его! – закричал вор, показывая на Петруху. – Это не вор, зато скоморох!

Стражник бердышом ткнул Петруху в спину:

– Иди сюда!

– Да он же ещё малец совсем! – сказал один из пожилых скоморохов стражникам. – Отпустите его!

– Не по годам бьют, а по рёбрам! – захохотал вор.

Старик сундучник бросился выручить из рук стражника свой кошель, начался торг: стражник не хотел задаром выпускать свою добычу.

Второй стражник спросил Петруху:

– Ты скоморох?

– Да истинно, вот те крест! – закричал вор.

– Покажь! – кивнул стражник на свёрнутую холстину, которую Петруха держал под рукой.

Скоморохи вытянули шеи, стараясь увидеть из-за плеча высокого стражника, что там у парнишки в свёртке.

– Ого! – увидев куклы, радостно молвил краснорожий. – Ещё одного смутьяна изловили!

– Ну, пошли, охальники! – Стражник кончил торг и отдал кошель купцу, предварительно ссыпав себе в карман горсть монет. – Да побыстрее, в яме выспитесь!

В толпе Петруха увидел возчика.

Ободряюще подмигнув Петрухе, он сказал:

– Помни, Петрушка, о голом камне! Всё при тебе!

ПРИГОВОР ГРЯЗНЫМ РУКАМ

Слово – замок, ключ – язык.

(Старая поговорка)

Петруха как-то раз уже сидел в яме. Их ватагу один боярин продержал в подземелье, в голоде да холоде, три дня и три ночи. В конце концов Потихоня сумел ублажить бояринова приказчика, и тот на свой страх и риск отпустил скоморохов, а барину доложил, что удрали.

Но Острожецкая яма показалась Петрухе гораздо страшнее боярской.

Может быть, потому что рядом не было верных друзей. Может быть, потому, что в последние дни уж слишком много бед свалилось сразу на вихрастую Петрухину голову.

Ямой называлась изба, нижний этаж которой – подклеть – глубоко врыли в землю. В полу избы была сделана крышка, куда стражники спихивали арестантов.

Первым спихнули скомороха-вора. Вместе с ним спрыгнул один из стражников. Он быстро и ловко надел на ногу вору железный браслет, цепь от которого была прикована к колоде, затем вылез назад.

Скоморохи сами полезли в люк, полетели вниз, как кули.

Петруха постарался так спрыгнуть, чтобы не упасть, – очень боялся куклы помять. Но всё обошлось благополучно, хотя он на ногах не устоял и сел на что-то мягкое.

– Ну, не балуй! – послышался ленивый, сонный голос.

В яме едко пахло дымом.

Когда глаза привыкли к густому полумраку, Петруха увидел, что дым шёл из коровьего рога, который держал во рту толстый мужик, сидевший в углу на колоде.

– Табачок-то как попахивает, – потянул носом вор. – Небось за табак и попался, а?

– Да весь распродал вчера ещё, – охотно ответил мужик и вновь запыхтел коровьим рогом. – Табаком зелье называть нельзя – кнут за это бывает. Я так кричал: «Кому свекольный лист!», «Кому сушёные яблоки толчёные!»

– Всё продал, говоришь? – весело продолжал вор. – А денежки успел спрятать? Ну, тогда недолго тебе, мил человек, здесь сидеть. Откупишься.

– Я как в яму попал, так сидел один-одинёшенек, – сказал курильщик. – Теперь веселее станет.

– Базар только начался, к вечеру тут не продохнёшь, – проговорил вор, звеня цепью. – Дай покурить чуток…

Вор взял рог и затянулся дымом.

Словоохотливый торговец табаком, соскучившийся по собеседникам, говорил без удержу:

– Мне люди добрые притчу одну сказывали про табачного торговца. Пришёл тот торговец на ярмарку, стоит, торгует табачком и приговаривает: «Кто это зелье, люди добрые, курит, тот никогда собак бояться не будет, к тому воры в дом не залезут, тот от старости не умрёт». Понятно, покупали у него тот табак все – и стар и мал. Долго ли, коротко ли – весь разобрали. Торговец барыши подсчитал, в кубышку положил и пошёл в кружало. Хлебнул там ковшик браги, разомлел чуток. Тут к нему один курильщик подходит и говорит: «Я твой табачок курю исправно, не жалуюсь. Только вот не понял твоей присказки. Вот ты говорил: ежели курить, то собак можно не бояться». Торговец отвечает: «Это дело простое. Ведь кто много годов курит, тому в конце концов ходить трудно будет, придётся посох брать. Какая же собака на него наскочит, если посох увидит?..» Тогда курильщик дальше спрашивает: «Почему курильщика воры дома не ограбят?» – «Да потому, торговец отвечает, что курильщик ночами не спит, всё кашляет: кхе да кхе. А какой же вор в дом полезет, ежели слышит, что хозяин не спит?» – «Ну, а третья загадка: почему курильщик от старости не умирает?» Торговец ответил так: «До старости курильщику нипочём не дожить, раньше умирать придётся…» Вот тогда тот курильщик, который спрашивал, удивился, говорит торговцу: «Почему же ты сам такой румяный да пригожий – кровь с молоком?» Отвечает тот торговец: «Я ж табак не курю, я его продаю…»

– Ловко! – сказал вор. – Мудрая притча. Только мне до старости далеко. Поэтому дай-ка я ещё покурю чуток. Ох и крепко зелье…

В яме – от дыма табачного, что ли – стало почти темно. Лица скоморохов – старые, измождённые – Петруха видел только потому, что они были рядом, на расстоянии локтя.

– Ты из какой ватаги будешь? – спросил один из скоморохов Петруху.

– Я десять лет с Потихоней ходил. С Рыжим, с Греком.

Скоморохи недоверчиво переглянулись, завозились, закряхтели.

– Что, не верите? – вспыхнул Петруха.

– Не было у них кукольника в ватаге, – сказал второй скоморох. – Я Потихоню знаю, он давненько с кукольниками-то не ходил…

– Так я не кукольник, – покачал головой Петруха. – Это я так, баловаться начал, когда один остался. А зовут меня Петрушкой. Может, слыхали?

– Петрушка? Вроде есть такой, – задумчиво молвил один из скоморохов.

– Это не он ли у Потихони вместо сына был? – спросил второй.

– Отчего ж «был»? – обиделся Петруха. – Я – есть. Вот он я.

Разговор пошёл про общих знакомых, про давние встречи, которые почти позабылись.

Петруха, как оказалось, об этих скоморохах тоже слышал. Прозывали их Кострюком и Еремеем.

– «Всякий Еремей про себя разумей!» Присловье такое слыхивал, Петрушка? – спросил Ерёма. – Это про меня сказано!

– Говорила о себе репа: «Я, репа, с мёдом хороша!» – подхватил Кострюк. – «А я и без тебя хорош!» – ответил ей мёд.

– Это, выходит, ты – мёд? – шутливо рассердился Еремей. – Да ты дёготь, в тебе мёду – одна капля. Уж я-то знаю, тридцать годов, почитай, с тобой брожу.

Кострюк был постарше Ерёмы годков на пяток. Своей ватаги они не имели, бродили то с одним атаманом, то с другим. Часто сами по себе, вот как сейчас.

– А вор этот к нам вчера пристал, – сказал Кострюк. – Мы его толком и не знаем. По всему видно – скоморох, бахарь, либо песельник. Кто ж знал, что он на руку нечист.

Про себя Петруха много не говорил: дескать, ушёл из ватаги, идёт к родичам в Колядец. Зато подробно поведал о происшествии в монастыре, о том, как он спас жизнь вору, приняв его за честного скомороха.

Кострюк оборотился в угол ямы, застланный табачным густым дымом, и спросил вора, верно ли Петруха сказывает о дуплянском чуде и краденом камне.

– Мы с другой стороны идём, – пояснил Ерёма, – до нас про это слух ещё не дошёл.

– Десять пальцев у тебя есть и один рот, – смеясь, ответил невидимый в дыму и мраке скоморох-вор. – Стыдно, если десять одного не прокормят! У кого я камень взял, не убыло!

 
Ай один начал играть, —
 

запел вор, —

 
А другой начал плясать,
А третий, весёлый, будто спать захотел.
Он и ручку протянул
И кубышечку стянул!..
 

– Не зря слово молвится, не попусту песня слагается, – поддержал вора торговец табаком.

– Не украдёшь – не проживёшь! – крикнул вор. – Только попадаться не след… – И он снова запел:

 
Ты живи, баба, подоле,
Ты копи денег поболе,
А мы двор твой найдём,
Опять к тебе зайдём!
 

– Вот из-за песен этих срамных нас многие и считают ворами, – грустно молвил Кострюк. – А их такие вот и слагают… Тьфу!

– Наша нигде не пропадёт! – расхвастался вор. – У меня в Новгороде прошлой осенью осечка произошла – стрелец поймал, в яму повёл. Проходим мимо кружала, я говорю стрельцу: «Дозволь перед ямой ковшик браги испить? Сдачу тебе принесу». – «Ну давай, говорит, пей. Только возвращайся быстрее, я тебя тут обожду». Вошел я в кружало, прошёл через него во двор в ворота, да и был таков… На следующий день – снова осечка. Опять тот же самый стрелец-пострелец меня изловил и в яму повёл. Ведёт мимо того же кружала. «Дозволь, я его прошу, ковшик браги испить? Вот те крест – не убегу». Отпустил. Только, смотрю, он решил меня перехитрить: бежит к воротам, что со двора ведут. Решил так: я, мол, тем же ходом, что вчера, уйду, а он меня тут-то и схватит. Меня, раба божьего. А я вышел через двери на улицу и ушёл спокойненько. Так на третий день – чтоб мне на этом месте провалиться, если вру! – он снова меня ловит! И ведёт – уже в третий раз! – в яму. Идём мимо кружала. «Дозволь, говорю, добрый молодец, браги испить. Сам же видишь – бежать мне от тебя нельзя, уж больно ты хитёр». – «Нет, говорит он мне, ты хитёр, а я – хитрее. Больше меня не окрутишь. Сам я пойду за брагой и принесу тебе. Давай деньги и жди меня здесь». Дал ему полушку, он пошёл в кружало… И до сих пор меня ловит, наверно…

Торговец табаком захохотал:

– Ох и ловок же ты!

– Собака и то хвостом не из прихоти виляет, а ради хлеба! – ответил вор. – Дай мне горсть табаку – ещё и не такое услышишь!

В яму начали спихивать арестантов. Ещё одного вора приковали к колоде.

– Нас здесь, скоморохов, четверо, – сказал Кострюк, – значит, можем считаться ватагой. По старому скоморошьему закону меньше четырёх человек в ватаге быть не может.

– Ты, Кострюша, забыл, – поправил его Ерёма, – четверо, считая медведя.

– Да, есть такой обычай, – усмехнулся Кострюк. – Но я не про то. Раз мы здесь ватага, то можем правёж держать. Судить члена ватаги за позорные дела.

Вор услышал слова Кострюка и закричал из своего угла:

– Дым коромыслом, пар столбом, ни тепла, ни согрева! Мели, Емеля! Можете мне смерть приговорить, убить меня тут. Только сами тогда на дыбу пойдёте, скоморошечки!

– Есть наказания похуже смерти, – тихо сказал Ерёма, но слова его услышали все в яме.

– Лишить нужно тебя скоморошьего звания, – произнёс Кострюк. – Ты им, как личиной, прикрывался, чтоб воровать. А ежели каждый видеть будет, что ты не скоморох, так тебе и не украсть.

– Привели вороны сокола на правёж! – крикнул вор. – Старые да малые судят бывалого! Не учи меня плясать – я сам скоморох!

– Не бывать тебе, вору, больше скоморохом! – твёрдо молвил Кострюк.

– Ноги-руки переломаете? – весело спросил вор. – Ну попробуйте! Кто кого?

– Пальцем не тронем, – ласково сказал Ерёма. – Живи-поживай. А скоморошество забудь.

– Уговорили, уговорили! – захохотал вор.

– Помнишь, как называют колокол, который на неправое, грязное дело народ зовёт? – произнёс Кострюк. – Язык с него снимают, и на век он немеет. Чугуном для каши такой колокол становится.

– Да и каша в нём не варится – горька выходит, – добавил Ерёма.

– Язык мне вырвать хотите? – грозно спросил вор. – Да я вас всех перекалечу, только подойдите!

Вор ещё долго бушевал и гремел цепью, но кто-то цыкнул на него, и он замолк.

На воле день погас, и полный мрак воцарился в тюрьме.

– Чтой-то ногу ломит, – кряхтел рядом Кострюк. – Ох-хо-хо, к ростепели это, не иначе…

– А я погоду всё больше спиной да боками чую, – проговорил Ерёма, устраиваясь поудобнее. – Как начнёт кости выламывать – значит, к перемене…

Старики посудачили ещё немного о всякой всячине, потом затихли. Вздохи, ворчание, кашель становились всё глуше. Яма наполнилась храпом.

Петруха лежал рядом со скоморохами и не смыкал глаз. Суды в ватагах были редкостью, и на Петрухиной памяти такого не случалось. Давно, зим шесть назад, Потихоня, Грек и Рыжий судили кого-то, но Петруху, по молодости лет, к разговору старшие не допустили.

Думал Петруха, думал, как же старые скоморохи решили наказать вора? Что ему можно сделать? Он молодой, сильный, а они… Кроме того, Ерёма же сказал, что пальцем его не тронут…

Ночью Петруха проснулся от цепного звона. Шумел вор:

– Дайте попить, а то спать не дам!

– Накурился, баламут! – сердито пробормотал кто-то спросонья. – Теперь глотку дерёт!

– Дайте попить, православные! – заскулил вор. – Сам бы отыскал водицу, да меня колода не пускает, лязгает, как цепная собака зубами!

– Эй, держи крепче, не лей на землю, – сказал Кострюк, во тьме передавая ковш.

Слышно было, как ковш, переходя из рук в руки, движется через яму в угол, к вору.

– Не разлей…

– Не расплёскивай…

– Да не тут ручка, не тут, бестолочь…

Ковш дошёл до вора. Тот, крякнув от удовольствия, выпил его и заснул.

– Дайте ковш-то назад, – сказал Кострюк, – не гоже вещи пропадать…

– В яме не потеряется, чай, тут не океан-море, – пробормотал чей-то сонный голос.

Однако ковш пришёл назад, и Кострюк долго ворочался, пока спрятал его куда-то.

Снова стало тихо. Петруха прикорнул к тёплому боку Ерёмы и заснул.

…Утром в яме посветлело. Стало видно даже колоду в углу.

Постепенно просыпались арестанты.

Проснулся и вор. Он с хрустом потянулся, хотел сказать что-то, раскрыл рот, но вместо молодого звонкого голоса послышалось старческое шамканье. Вор опять раскрыл рот, и в яме раздался сиплый хрип.

Скоморохи равнодушно, безо всякого интереса смотрели на вора.

Тот сипел, как охрипший гусак.

Наконец разобрали: он спрашивал, что с ним.

– Потерял ты, вор, голос свой на всю жизнь, – вздохнул Кострюк. – С ватаги нашей, со всего скоморошества мы позор сняли, а с тобой, как с вором, ужо воевода сочтётся…

– Зелья дали ночью! – прохрипел вор. – Погубители!

Он забился над колодой, пытаясь вырвать цепь, потом ослаб и только тихо, по-змеиному, шипел да дёргал ногами.

– Не быть тебе больше скоморохом, – спокойно сказал Ерёма. – Нам грязных рук не надобно…