Текст книги "Воевода на кочке"

Автор книги: Борис Егоров

Соавторы: Ян Полищук
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Есть в южном городе Окшанске краеведческий музей. Две допотопные карликовые пушки встречают вас у подъезда. И невольно вспоминается старая солдатская песня: «Зададим гостям пирушку, зарядим картечью пушку!» Вы медленно ступаете по лестницам и попадаете в зал, который вас сразу же отбрасывает на несколько тысячелетий назад. Мастодонты, динозавры, археоптериксы… Работники музея тяготеют к бородатой старине. В музее можно узнать о скифо-сарматах, но абсолютно ничего о современных окшанцах. Сотрудники бережно забинтовали трещины в бивнях мамонта, но не нашли кнопок, чтобы получше приколоть к стенду несколько пожелтевших фотографий передовых колхозников… В центре одного из залов стоят, несомненно, ценнейшие реликвии – знамена «времен Очакова и покоренья Крыма». Но, сколько вы ни оглядывайтесь, не найдете здесь ничего, говорящего об… Октябрьской революции, гражданской войне, наконец, Великой Отечественной войне. Хранители музея почему-то хранят молчание и о промышленности большого, красивого города. Так и хочется спросить уважаемых краеведов: «Какое нынче тысячелетие на дворе?» И вот, представьте, каково-то горожанам при такой ситуации. Где, спрашивается, им развлекаться, отдыхать, духовно расти, повышать уровень? Рано или поздно, но в окно постучится осень. И осыплются каштаны. И закроются парки. Прибавятся к вышеперечисленным новые замки. Что останется для горожан, кроме нескольких небольших ведомственных клубов и одного кинотеатра?

Мороженое и «Напий для диабетиков»…

ВЕЧНЫЙ ШАХ

То, о чем мы хотим рассказать в последующих строках, вероятно, хорошо знакомо тысячам читателей шахматных репортажей. Когда в Концертном зале Чайковского или Центральном клубе железнодорожников проходят всесоюзные битвы на клетчатых полях, болельщики охвачены неописуемой шахматной горячкой. Их много, этих темпераментных озабоченных людей! Они сидят в партере и амфитеатре, па балконах и просто в проходах на ступеньках. У каждого на коленях портативная доска, под рукой блокнот с записью партии лидеров турнира. И в голове зреет тот самый решающий ход, до которого почему-то никак не додумается чемпион.

Это счастливчики, баловни фортуны. Они всеми правдами и неправдами сумели достать себе билет. А сколько ревнителей ферзевого гамбита или ладейного эндшпиля толпится у подъезда в ожидании контрамарок! Сколько их в эти драматические минуты приникло к радиоприемникам и телевизорам! Статистика скрупулезно подсчитала, что шахматный легион в нашей стране насчитывает два миллиона всадников, умеющих пришпорить ретивых деревянных коней.

Именно из этих всадников вырастают те люди, которые приносят своему городу, своей республике, всей нашей стране почетные золотые медали и лавровые венки славы. Недаром во время закрытия турниров спортивные руководители, обронив горючую слезу, произносят ласковые, трогательные слова:

– Вы наша гордость!.. Вы наша радость!.. И мы обязаны всемерно… И мы должны всячески…

При этом, очевидно, в силу торжественности момента никто не уточняет, что именно спортивные руководители «обязаны всемерно» и «должны всячески».

Попробуем взять на себя смелость уточнить эти детали.

«Клубы четырех коней»

Шахматная секция васюкинцев, описанная в романе «Двенадцать стульев», помещалась в тесном коридоре управления коннозаводства. Тем не менее, не смущаясь этими обстоятельствами, васюкинцы назвали свою скромную секцию поэтично и выразительно: «Клуб четырех коней». Они мечтали об ослепительных перспективах, и перед их умственным взором возникал уходящий в голубое небо стеклянный дворец шахматной мысли. В каждом его зале, в каждой комнате сидели вдумчивые люди и играли в шахматы на инкрустированных малахитом досках.

Казалось бы, бесприютные шахсекции канули в безвозвратное прошлое. Но нет, существует еще «Клуб четырех коней»! Именно так называют московские шахматисты неприветливое помещение, которое они арендуют у фабрики «Красная швея».

Забредшего сюда энтузиаста прежде всего встречает хмурый взгляд гардеробщицы.

– Ну вот, опять набилось полное фойе! Мыслители! Куда комендант смотрит?!

По вечерам в помещении, где происходят жаркие турниры, тесно, негде пешке упасть. На столиках не сразу сыщешь место, и тогда на помощь энтузиасту приходит верный друг – портативная шахматная доска, предусмотрительно захваченная из дому. Где уж тут до той плодотворной атмосферы, которая должна окружать творцов новой дебютной идеи!

А ведь жаждущих проникнуть в этот клуб, чтобы участвовать в квалификационном турнире, посмотреть на игру мастеров, коллективно разобрать острую партию недавнего матча чемпионов, очень и очень много. И всем им страстно хочется расти и совершенствоваться.

Им совсем не нужно стеклянных дворцов и досок с малахитовыми инкрустациями. Им надобно всего лишь несколько просторных комнат, даже без ламп дневного освещения. Словом, открыть шахматный клуб куда легче, чем, скажем, отстроить мощный стадион на 50 тысяч посадочных полумест. Но почему футболистов хоть иногда радуют открытием новых стадионов, пловцам наконец-то соорудили три комфортабельных бассейна, 22 гимнасты тренируются в просторных залах, а шахматистам приходится довольствоваться сиротским приютом у «Красной швеи»?!

«Клубы четырех коней» существуют не только в Москве. Встречаются они и на дальней и ближней периферии. В Челябинске активистам шахматной секции предоставили столь студеную комнату, что они передвигают фигуры, не снимая варежек. Видимо, отцы города хотят заморозить на корню шахматное искусство. Вероятно, это желали бы сделать и батумские руководящие товарищи. Но мешают климатические условия, и поэтому здесь попросту прикрыли шахматный клуб.

А в это время представители Комитета физкультуры и спорта, приветствуя чемпионов, твердили испытанную формулу:

– Вы наша гордость!.. Вы наша радость!.. И мы обязаны всемерно… И мы должны всячески…

Староиндийский спор

Исследователи утверждают, что шахматы впервые были изобретены в Индии в начале нашей эры. И, должно быть, именно с той благословенной поры не утихает глубоко принципиальный спор между сторонниками двух направлений. Одни утверждают, что шахматы – это спорт. Другие пытаются доказать, что шахматы – искусство. Спор этот пережил века. Величие и падение древнего Рима, раннее средневековье и поздний Ренессанс, эпоху паровых двигателей и лампочки накаливания. Отголоски его можно услышать и сейчас. В московском «Клубе четырех коней» мы были свидетелями бурного разговора приверженцев этих полярно противоположных лагерей. Двое молодых, хорошо эрудированных и осведомленных людей коротали время за выяснением жгучей проблемы. Очевидно, они так и не сыскали места под шахматным солнцем за столиками.

– Да, – сказал один. – Шахматы – это искусство. Тонкое, как работа ювелира. Прекрасное, как балет «Лебединое озеро». Мудрое, как Большая Советская Энциклопедия.

– Нет, – сказал другой. – Шахматы – это спорт. В чьем ведении мы находимся?

– Никак не припомню. По-моему, ни в чьем.

– Прошу без выпадов. Мы находимся в ведении Всесоюзного комитета физкультуры и спорта. Раз! Теперь два. В прошлом году из Казахстана в Ленинград на Всесоюзные юношеские соревнования прибыла команда шахматистов. Кто возглавлял ее в высоком качестве тренера? Боксер!

– Случайность. Недосмотрели руководящие товарищи. Шахматы – это искусство. Ведь соревнования по ним не включили в спартакиаду народов СССР. А вы говорите – спорт!

– Ах, случайность? Перерастающая в закономерность! Вот в Киргизии кого назначили директором республиканского клуба? Футболиста! И никого не смущает, что он во время одной из церемониальных речей почему-то назвал эндшпиль рашпилем. Как известно, это не подмочило его спортивный престиж.

– Поднимаю руки. Отрекаюсь. Пусть шахматы – это спорт. Но тогда пусть наши уважаемые руководители делают то, что они обязаны всемерно и должны всячески…

– Идемте. Уже пробило полночь. Я вижу освободившееся место за столиком. Ваш ход, коллега!

«В той же позицьи»

Поскольку шахматы находятся в ведении Всесоюзного комитета физкультуры и спорта, газета «Советский спорт» должна быть лучшим другом каждого, кто все вечера отдает борьбе за взятие в плен вражеского короля и кому по ночам снятся проходные пешки. Но вот читатель раскрывает утром газету и пожирает глазами, ах, какие увлекательные строки…

В шахматном репортаже напечатано: «Но пешка а7 отдается надолго» – или: «Ничейные основы закладывались уже в начальной стадии партий. Все встречи были начаты движением ферзевой пешки». И невдомек редакции, что пешки отдают не надолго, а навсегда и что ход ферзевой пешки закладывает основы ничейного исхода в такой же степени, как и «неничейного».

Но нет, мы далеки от мысли, что шахматистам негде почерпнуть материал для руководящей шахматной идеи. В городе Пярну вышла книжка Ю. И. Карахана «В помощь судье по шахматам».

Многие страницы этой книги привлекают внимание не только шахматиста, но и фельетониста. Чем плох, к примеру, такой абзац: «Судья не должен формально поступать так, как указано в кодексе, а в зависимости от конкретных условий, иногда решать и иначе… Можно прибегнуть к такому способу при утере конверта: сказать, что конверт забыт дома, и предложить участникам подождать или сделать записанный ход, а потом его проверить. Это психологическое воздействие иногда помогает» (?).

Тогда уместно спросить: какая разница между неизящным понятием «врать напропалую» и интеллигентным «оказывать психологическое воздействие»?

Ю. И. Карахан вообще не за то, чтобы церемониться с игроками. Ничего не поделаешь: положение обязывает, он долгое время был ответственным секретарем Всесоюзной шахматной судейской коллегии и знает силу руководящего внушения. Ю. И. Карахан рекомендует судьям отбирать у участников турнира квалификационные билеты специально для того, чтобы «держать участника в страхе». Вот как!

Подчеркнуто строг Ю. И. Карахан по отношению к женщинам. «Подсказы могут производиться в самой замаскированной форме, – пишет он. – Особенно они имеют частое распространение в женских турнирах» (!). Далее автор сообщает, что во время XI женского чемпионата страны тренерам было запрещено появляться не только в турнирном помещении, но даже в городе, где происходил турнир.

Итак, надо выселить из города на 101-й километр всех тренеров, запретить болельщикам собираться группами больше двух человек, поставить у дверей часовых, а у турнирного стола – Ю. И. Карахана, и тогда можно начинать женский турнир: за женщинами нужен глаз!

Мы могли бы привести немало фактов о невнимании к шахматистам, о разных курьезах, которые происходят с ними. Но, как говорится, нас сдерживает цейтнот, пора переходить в эндшпиль.

Шахматистов надо любить: они составляют значительную часть человечества. Любить независимо от того, что такое шахматы– спорт или искусство.

* * *

В шахматах, как, впрочем, и в любой другой игре, как-то не принято делать ходы после того, когда остановлены часы и судья крючковатой подписью увенчал протокол соревнования. Но позвольте нам слегка нарушить правила и сделать несколько игровых ходов уже по окончании фельетона. Спустя год, как он был написан.

Совсем недавно в особняке С привлекательным фасадом на одном из зеленых бульваров Москвы наконец-то открылся долгожданнейший Центральный шахматный клуб. Но, увы, в двадцати его не очень просторных комнатах едва может разместиться двухсотая часть желающих. Откровенно говоря, даже не всем перворазрядникам улыбается счастье в виде членского билета…

Много, очень много становится желающих обучиться заманчивому шахматному искусству. А где наставники? Где эти поседевшие в шахматных боях воины-тренеры? Несмотря на обнадеживающий приказ Комитета, до сей благословенной поры так и не создано шахматное отделение в Высшей школе тренеров.

Словом, множество благих обещаний осталось обещаниями. Вот и получается вечный шах на шахматной доске массовости. Или, как образно выразился один наш знакомый гроссмейстер, ходы на этой доске делаются по клетке е2—е2. В переводе с языка специалистов это означает «едва-едва».

СЕСТРИЦА МИТРОФАНУШКИ

Улыбаясь уголками густо накрашенных губ, она томно произнесла свое имя:

– Муза.

И, опустив ресницы, с видом одолжения сказала:

– Общий поклон!

Сидевшие в заводском комитете комсомола прекратили разговор и с любопытством разглядывали вошедшую девушку. Прическа в виде пирамиды Хеопса, увесистые зулусские серьги, рисованные нити бровей, кольца и браслеты на руках – все эти атрибуты красоты производили странное впечатление, особенно здесь, в деловой обстановке комсомольского комитета машиностроительного завода. Но девушку не смутили недоуменные взгляды присутствующих.

– Вы меня вызывали? – спросила она небрежно секретаря комитета. – Чем обязана? Я же не комсомолка и на вашем заводе не работаю!

– К сожалению, не работаете, – подтвердил секретарь. – Но вот ваша мама…

– Ах, вон оно что! – догадалась Муза. – Как работница завода она обратилась к вам за советом? Понятно!

– И нам хотелось бы поговорить. О ваших делах.

– О моих? Странно!

– Или вы считаете, что у вас нет никаких дел?

– Есть, конечно! Но это мои личные, персональные…

– Вот тут мы с вами и не согласны! Присаживайтесь, поговорим.

Девушка пожала плечами и со скучающим видом села на стул.

…С некоторых пор, когда Муза была еще в 9-м классе, жизнь ее стала тревожной и хлопотливой. По ночам она просыпалась от чудившегося ей грохота аплодисментов, а воображаемый свет рампы, софитов и юпитеров потом долго не давал ей уснуть. Твердо веря в свой артистический талант, она решила бросить школу и объявила подругам:

– Приняли в студию.

Но в студию ее не приняли. Там были несколько менее убеждены в ее способностях и еще меньше – в знаниях. Мать настаивала на продолжении образования, но Муза из-за ложного чувства стыда перед подругами не вернулась в свой класс, а поступила в вечернюю школу рабочей молодежи. Кое-как окончив школу, прыткая Муза подала заявление сразу в пять вузов, студий и училищ, но ее приняли лишь на подготовительные курсы педагогического института. Однако пауки были не по сердцу Музе! Ее по-прежнему увлекали честолюбивые мечты о сценической славе. И все чаще ее место за учебным столом сиротливо пустовало.

Утро Музы начиналось с полудня. Скинув с себя стеганое одеяльце, она прежде всего тянулась к зеркалу:

Свет мой зеркальце, скажи

Да всю правду расскажи.

Я ль на свете… не актриса?

Следующим предметом, обращавшим внимание Музы, был телефон:

– Хеллоу! Липочка? Была на стадионе? Я, к счастью, нет. Почему к счастью? Я бы не вынесла. Пять – ноль, это ужасно! Моя любимая команда каждый день разочаровывает меня. Марашкин совершенно неспособен на длинный пасс. Придется болеть за других. Впрочем, я себя и так неважно чувствую. Вчера простудилась: три часа с Ленкой стояла у подъезда Большого, чтобы посмотреть, как Красовский будет выходить. Дождалась. Он прошел рядом и мне головой кивнул. Впрочем, Лепка считает, что это он ей… Она слишком самонадеянна! А у тебя какие новости? Много? Тогда приходи. Поболтаем, пластинки послушаем…

…Липочка всегда приносила кучу волнующих новостей. Из них самыми интригующими и занимательными были последние информации об интимной жизни «заслуженных» и «народных». Вдоволь насытившись этакой духовной пищей, Муза бросала прощальный взгляд на неубранную кушетку, немытую посуду и щелкала замком. Она спешила в заводской Дворец культуры.

Там в одной из комнат самодеятельный коллектив разучивал пьесы и скетчи. Неяркий талант Музы нашел здесь своих поклонников. Она полностью отвечала довольно своеобразным требованиям художественного руководителя самодеятельности, актера в отставке Лакодемонского: важно не наличие способностей, а наличие свободного времени. Его вполне устраивало то, что Муза не работает на заводе и нигде не учится: у девушки нет никаких обязанностей, а значит, она никогда не сорвет ни репетицию, ни спектакль. Подыскивая по такому принципу кружковцев, Лакодемонский собрал вокруг себя довольно большое количество молодых дарований, и среди них даже Муза сияла, точно звезда первой величины.

Бывший театральный деятель Лакодемонский отличался тонкой дипломатичностью. На заседаниях заводского комитета профсоюза он часто докладывал хорошо поставленным голосом о росте стройных рядов самодеятельности, о целеустремленном вовлечении широких заводских масс в искусство.

Профсоюзные энтузиасты восторженно кивали головами:

– Лакодемонский, он умеет! Сквозное действие! Система… Радостное настроение у членов завкома еще более повышалось, когда Лакодемонский сообщал, что в профсоюзную кассу за счет платных спектаклей поступила очередная солидная сумма.

Словом, Лакодемонский всех устраивал…

Для возвышающей душу болтовни у Музы здесь было немало собеседников. Чем, например, не под стать ей Жора Фетюченко? Правда, он не отличается энциклопедическими познаниями, но зато умеет принимать эффектные позы и очаровательно встряхивать артистической шевелюрой. Не обремененный никакими прозаическими житейскими заботами, он так же, как и Муза, может отдавать большую часть суток «творческим исканиям» в кулуарах дворца. Жору обеспечивает папа, Музу – сердобольные тетушки. Чего же боле?

Но довольна ли мама своей дочкой? Увы, нет! Взволнованная женщина не раз приходила к руководителю самодеятельности с просьбой помочь в воспитании отбившейся от рук дочери. Ей учтиво обещали: «Повлияем, образумим…» А когда она уходила, ее провожали равнодушные взгляды: «Какое нам дело? Премьеру срывать, что ли?»

Менялись премьеры, блекли афиши, а круг интересов Музы оставался все тем же. Учтивые обещания таяли в воздухе, и это привело мать в комитет комсомола:

– Сил больше нет! На заводе работаю, дома тружусь, нервничаю. Убедите ее поступить на производство или учиться.

И вот юное дарование вызвали в комитет.

Здесь долго говорили с Музой. Непосредственность и прямота комсомольцев сбили с нее наносную спесь, и Муза обещала изменить отношение к матери, пойти работать и учиться. Но слова эти вскоре потонули в водовороте легкожанровых интересов Так и по сей день учеба и работа остались для Музы далеким и не манящим миражем. Сведения о вселенной у нее ограничиваются загородной дачей и Химкинским пляжем. Нелады с географией вполне компенсирует городской троллейбус. Художественную литературу исчерпывающе заменяют журналы мод.

Что-то знакомое различаем мы в ее чертах, в ее поступках и мыслях. Кого же напоминает она? Напоминает так сильно, что кажется, будто в воздухе повеяло затхлым запахом какого-то старинного литературного персонажа…

Ба, Митрофанушка! Через столетия ты, ленивый и невежественный, воскрес в образе нашей современницы.

Но если твое появление тогда было не случайным, то как нелепо и уродливо выглядит твоя сестрица в наши дни! Жаль только, что такую удобную почву нашла эта недорослевая поросль под крылышком оборотистых людей, взявших на себя не свойственную им роль воспитателей молодежи.

ВОЕВОДА НА КОЧКЕ

В Бережках ждали нового главного врача. Когда гнедая лошадка с седоками показалась из-за поворота, сотрудники больницы в белых халатах торопливо вышли за ограду и приветственно замахали руками.

О предстоящем прибытии знали заблаговременно. Пациенты радовались:

– Доктор едет. Говорят, многоопытный…

Главный врач Загордюк выгружался недолго. Пока вносили скарб, он величественно поднялся на больничное крыльцо, оглядел село и холодновато произнес:

– Ну что ж… Будем исцелять и здесь.

Загордюк повел дело круто. В первый же день в сопровождении свиты из двух медсестер и завхоза он обошел больничные владения вплоть до дровяного сарая и внушительно объявил:

– Учтите: больница – это я!

В сельской больнице наступила пора абсолютизма. Прежде всего главврач направил внимание на укрепление экономики своего дворца. Мы имеем в виду скотного. Из добротно сколоченного хлева раздавалось тихое мычание буренушки и жизнерадостное свинячье повизгивание. А для того, чтобы буренка сохраняла доброту характера, а поросята – повышенное настроение, последовал строгий приказ:

– Все кухонные отходы и недоеденные больными обеды направлять ко мне!..

Калорийное питание благотворно сказалось на комплекции поросенка. За короткий исторический срок он превратился в девятипудовую свинью.

Многочисленные хозяйственные заботы оставляли у врача мало времени для ежедневных обходов стационара, для личного осмотра больных.

Пока Загордюк был увлечен воспитанием поросенка, его почтенная дебелая супруга, врач той же больницы, недрогнувшей рукой делила препараты, выписанные для больных, между больными и своей семьей. Первое же замечание по этому поводу было пресечено на корню суровым руководителем учреждения:

– Жена Цезаря вне подозрений!

Кстати о подозрениях. Загордюк с самого начала повел с ними тонкую дипломатическую борьбу.

Вот в кабинет вызван фельдшер.

– Присаживайтесь. Как самочувствие?

– Это в каком смысле?

– В смысле здоровья.

Удивленный необычной чуткостью, фельдшер садится па краешек стула.

– Ну, а скажи-ка, голубчик, – проникновенно продолжает главврач, – не слышал ли ты, чтобы обо мне кто худое слово говорил? Может, порицал действия руководителя?

– Занят я, товарищ Загордюк. Больных все пользую. Да и как-то неловко об этом.

– А должно быть ловко! – грозно встает с места главный врач. – Иди. И чтоб в следующий раз был в курсе.

Но фельдшер в курс войти так и не сумел. И на него стали все чаще валиться шишки. И когда однажды фельдшер нерасторопно составил отчет, Загордюк дал волю своему повышенному руководящему темпераменту и голосовым связкам. И пришлось фельдшеру собирать с полу листочки, брошенные рукой разгневанного начальника.

– Эх, уехал бы! – мечтательно говорили медсестры.

– Ей-богу, даже боязно к нему заходить, – мрачно замечал завхоз. – Такого страху нагонит! Потом два часа успокоиться не можешь.

– Слова при нем не вымолвишь, – вздыхал фельдшер.

– Впрочем, какое слово. Ежели на цыпочки привстать и что-нибудь о заслугах – это ему, как бальзам…

Сотрудники больницы не безропотно переносили выверты главврача-воеводы. Кое-кто осмеливался поднимать голос критики. Это случалось раз в год, на редких, как улыбка Загордюка, собраниях. Но дорого платили за это критикующие!

Однажды медсестра этой больницы высказалась в том смысле, что, дескать, главврач плохо контролирует потребление медикаментов.

Такая крамола ошеломила Загордюка! Он тотчас же поставил диагноз: «Язва. Злокачественная. Потребуется хирургическое вмешательство».

В больнице запахло не столько камфарой и йодоформом, сколько склокой и раздорами. Загордюк правил по принципу «разделяй и властвуй». Однако не перевоспиталась неуемная медсестра. Она даже осмелилась еще в газету написать. Чаша терпения главного врача переполнилась. И был обнародован категорический приказ об увольнении сестры-бунтарки. Текст приказа был составлен так красноречиво и убедительно, что, казалось, сама земля должна была разверзнуться под тяжестью ее грехов: «…за систематическое… за неподчинение… за оскорбление… за клевету… за унижение… за устройство беспорядков… за развал… за провал…»

Спекулируя на уважении населения если не к его личности, то к званию, Загордюк пытался распространить свою власть за границы больничного участка.

Вот он с царственным видом шествует по селу. Лик его важен. И хочется ему, чтобы селяне при встрече почтительно ломали шапки, а родственники больных на пороге изб привечали его свежевыпеченными караваями на вышитых полотенцах.

Но никто не приветствует Загордюка, его уже знают в округе. Помнят, как он под нехитро придуманным предлогом, например, отказался пользовать одного больного, того самого, который незадолго перед этим критиковал руководителя больницы за пассивность в общественной жизни.

Это помнят.

И никто не помнит, чтобы Загордюк – советский врач, представитель интеллигенции, человек, который должен быть носителем и проводником нашей культуры, – когда-нибудь провел лекцию в клубе, беседу с колхозниками.

Чего не было, того не было.

Разумеется, о поведении Загордюка узнали в райздравотделе. Но отреагировали очень спокойно:

– Он человек нервный, с повышенной возбудимостью. С ним надо тонко. Дипломированный врач. Учитывать надо.

Велико уважение к человеку с дипломом. Но может ли диплом стать символом непогрешимости? Государство вверяет обладателю маленькой тисненной золотом книжечки заводской цех, опытный агроучасток, лабораторию, сельскую больницу. Диплом – это не только академическое свидетельство о сданных экзаменах, а выражение доверия к специалисту, руководителю и воспитателю. И уважать диплом, оправдать доверие народа должен прежде всего тот, кому он дан.

Сколько в нашей стране таких маленьких больниц, школ, предприятий! Во главе их трудятся честные, преданные своему делу советские люди. Руководя коллективами, они сплачивают людей для успешной деятельности на благо государства, народа.

И вдруг попадается такой вот воевода на кочке. Он пытается провозгласить: «Учреждение, предприятие – это я!». Ему кажется, что все и вся в этом учреждении вращаются вокруг него. И вот воевода посылает уборщицу мыть полы в своей квартире, завхоза – приобрести для него поросенка. Супруга воеводы разъезжает по магазинам на служебной машине, а из казенного теса сооружаются дачные хоромы с резными наличниками.

В своем поведении он исходит из того, что ему все можно. Да еще подводит под это железобетонный фундамент:

– Меня надо ценить. Естественно, я требую уважения соответственно своему положению.

Но нет, не уважает наш народ таких людей!

И Загордюк не снискал, конечно, почета в Бережках.

…Наступил час, когда вновь у ворот больницы стояла запряженная гнедая лошадка. Загордюк покидал пределы неблагодарных Бережков. Предвидя, что в дальнейшем может произойти свержение, поборник абсолютизма бежал по собственному желанию в соседний район.

Работники больницы, вышедшие за ограду, и пациенты ликовали, глядя, как Загордюк грузит тяжелый скарб.

МОНТЕККИ И КАПУЛЕТТИ

Отношения между семьями врача Бульбы и архитектора Иванова вызывали самые хорошие чувства у окружающих. Учтивость, с какой семья Бульбы приглашала семью Ивановых отведать вечером подарок периферийной тетки– яблочное варенье, умиляла самые черствые сердца. Предупредительность, которую проявляли члены семьи Ивановых, осведомляясь по утрам о здоровье членов семьи Бульбы, трогала соседей до слез. Словом, в восьмой квартире дома № 30 по Ливерному переулку царили мир и покой.

И надо же было кому-то из семьи Бульбы во время мытья неосмотрительно поцарапать нежную эмалевую стенку ванны! Семья Ивановых восприняла это как личный выпад. Один из ответственных членов семьи Ивановых сделал язвительное замечание одному из ответственных членов семьи Бульбы. Обиженная сторона ответила ядовитым намеком на кое-какие только ей известные обстоятельства.

Таким образом, появились две обиженные стороны. Созрели все предпосылки для коммунально-квартирного конфликта среднего накала.

И что только не свершилось с той поры!.. Маленькая царапина вызвала большую междоусобицу.

Какая-то неведомая центростремительная сила втаскивала в склоку все новых и новых участников. На смену авангардам из домашних хозяек, вооруженных, в общем, довольно примитивными швабрами, пришли почтенные главы семейств. Они внушительно размахивали пузатыми портфелями и говорили друг другу самые изысканные фразы.

Квартирная склока – это пока еще, к сожалению, не умирающая тема. Квартирные склоки щедро отражены в сатирических рассказах, воспеты в газетных фельетонах и занесены в милицейские протоколы. Злые языки утверждают, что, если бы все то, что написано на эту тему, переложить на музыку, получилось бы впечатляющее симфоническое или оперное произведение. Здесь были бы арии зачинщиков скандала, хоровые партии соседей, каватины управляющих домами.

Но вернемся снова в восьмую квартиру. Почти никто из лиц, втянутых в водоворот скандалов, не может сейчас припомнить первопричину междоусобиц. С трудом удалось совершить почти археологический подвиг: докопаться до истока склоки – царапины на ванне. Нет, не кровная месть, описанная Шекспиром в «Ромео и Джульетте», рассорила современных Монтекки и Капулетти из Ливерного переулка, а какой-то пустяк, чушь, вздор!..

Обе семьи старательно отравляют друг другу жизнь всеми доступными средствами. А ведь, казалось, какие у них чудесные условия для дружелюбного сосуществования! Новый дом. Коммунальный комфорт. Отдельные шкафы для хранения снеди. И все же ссора следует за ссорой. Домашняя хозяйка Бульба время от времени восклицает: «Я женщина остро нервная!». Возможно… Но тогда почему она пытается вызвать клинический интерес к своей особе именно у соседей?

Нам известен факт, когда принципиальный спор из-за лампочки, простите, в том месте общего пользования, который на прямолинейном строительном языке называется санузлом, вырос в энергетическую проблему. Обитатели каждой из комнат, дабы не общаться с соседями, завели в санузле свои лампочки. Включались они непосредственно из комнат. Шесть осветительных приборов на один туалет! Это встревожило наконец поборников экономии электроэнергии из домоуправления. Разумеется, их не волновала морально-этическая сторона проблемы.

Можно привести десятки фамилий зачинщиков квартирных скандалов, участников долговременных склок, витязей коммунальных баталий. Но не стоит. Они и так отнимают ценное время у сотен занятых людей. Ведь почти каждая такая история, рождаясь в недрах кухни, увы, не сразу умирает там же на корню. Она, набираясь сил, выходит за пределы своего очага возникновения. И часто, слишком часто приходится заниматься этой проблемой ведомствам, учреждениям, жилищным органам, наконец, народным судам. Судебная статистика утверждает, что значительный процент гражданских дел ложится на квартирные склоки между доморощенными Монтекки и Капулетти. Медицинская статистика утверждает, в свою очередь, что наибольшее число гипертоников – жертвы квартирных конфликтов.

А ведь квартирное равновесие можно успешно поддерживать не только блоками между враждующими друг с другом жильцами. Еще лучше оно сохранится при отзывчивом, внимательном отношении друг к другу. Предупредительность, забота стали законом в социалистическом общежитии. Они отвечают духу нашего общества, где все проникнуто уважением к человеку.

В одном из своих писем А. П. Чехов подчеркивал, что воспитанные люди «уважают человеческую личность, а потому всегда снисходительны, мягки, вежливы, уступчивы… Они не бушуют из-за молотка или пропавшей резинки…»