Текст книги "Наледь"

Автор книги: Борис Можаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Они старались не смотреть друг на друга, испытывали какую-то странную неловкость, молчали... Но говорить ему хотелось с ней, только совсем о другом, о том, что она пришла к нему, пришла сама, и массивы тут ни при чем... Все проще и важнее – он ждал ее, ждал последние дни и ночи, и сам хотел к ней, и пошел бы, если бы не эта дьявольская занятость, если бы знал, что она выйдет навстречу...

– Значит, зря я сюда шла, – сказала она наконец.

– Нет, почему же! Очень даже не зря... Очень. – Он смотрел на нее как-то растерянно и робко улыбался. – Хотите знать – я бы сам к вам пришел.

Она встала.

– Сергей Петрович! Сережа, милый!.. – она бросилась ему на грудь и вся тряслась и плакала, приговаривая: – Прости меня, прости...

Он целовал ее прохладные, отдающие морской влагой волосы и бормотал:

– Ну что ты, что ты, глупая! За что же? За что?

11

Голубые стены лукашинского коттеджа в летний день совершенно тонули в густой листве амурских бархатов, кленов и ясеней. Здесь, у бугристых, выпирающих из земли корней таежных исполинов, было тихо, свежо и тенисто. Лучшего места для отдыха и не найдешь. Лукашин любил под вечер растянуться в гамаке с газетой в руках, слушать заливистый хохот своей многочисленной неугомонной детворы и добродушную воркотню дородной супруги, оберегающей цветники.

Вечернее солнце с трудом пробивалось сквозь заслон деревьев: в подсвете красноватых лучей трепетали серебристые перистые листья бархата и мельтешили в глазах, как морская рябь. Лукашин отложил газету и, закинув руки за голову, долго смотрел на протекающее сквозь листья синее небо и думал о том, что вот прошел еще один день, что завтра будет новый, что дни, в сущности, так мало отличаются один от другого, как и эти листья.

– Сеня! – послышался от цветников голос жены.

– Аиньки!

– К тебе Петя пришел.

– Так пусть проходит, – не вставая, сказал Лукашин.

От дома шел Синельников, одетый, как всегда, щеголевато – он был в светло-сером костюме и кофейного цвета шляпе.

– Ну, что стряслось? – спросил Лукашин. – Ты, деятель, и после работы не даешь покоя. – Он, кряхтя, стал подниматься.

– Да вот распоряжение о закладке фабрики пришло, – подал Синельников депешу. – Пришел посоветоваться, кого послать завтра на рудники.

Лукашин прочел бумагу.

– Ну и кого думаешь? – спросил он.

– Мне думается, Воронова надо послать, – предложил Синельников. Закладка фабрики – дело ответственное. К тому же там строительство жилого поселка идет скверно. Может, пристегнем ему и поселок? Я думаю, он двинет дело.

– Правильно мыслишь, деятель. Он потянет. Феня! – крикнул Лукашин, обернувшись к жене. – Принеси-ка чего-нибудь из графинчика!

– Сейчас.

Над гамаком, раскинув свои пестрые крылья, спланировал дятел и, усевшись неподалеку на толстый ясень, начал деловито постукивать носом. Лукашин с минуту наблюдал за ним. Потом перевел свои робкие глаза на Синельникова, усмехнулся:

– Видал, птаха какая? Порхает, суетится, а дело свое делает и место свое знает. Не лезет в соловьи. Так вот и в жизни, деятель, важно занять свое место.

– Правильно, Семен Иванович! Да не каждый знает, какое место отведено ему, – сказал Синельников в тон Лукашину, с оттенком многозначительности.

Жена Лукашина, седеющая женщина с могучим тройным подбородком, принесла графинчик густой вишневой наливки, две рюмки и тарелочку свежих парниковых огурцов. Лукашин снял с себя полосатую куртку, расстелил на траве, разложил на ней все это богатство и присел на колени.

– Давай сюда, деятель! – Он налил обе рюмки.

Синельников, боясь запачкать костюм, присел на корточки.

– За новую фабрику, – поднял рюмку Лукашин.

– И за успех Воронова, – добавил, улыбаясь, Синельников.

На следующий день он занес в производственный отдел папку с чертежами фабрики, положил на стол Зеленину.

– Вот, передайте Воронову чертежи. Пусть отправляется завтра закладывать обогатительную фабрику.

– Значит, Воронова решили на рудники послать?

– Да, Воронова. И передайте ему, чтобы он принял там еще жилой поселок.

– Но почему же Воронова? – вышла из-за своей перегородки Катя. – Ведь у него план повышенный. Он сорок человек отпустил с основных объектов!

– Вы напрасно беспокоитесь за него, – любезно возразил Синельников. Он отличный производственник. И потом, если ему не под силу, он может сам отказаться. – Синельников слегка кивнул головой и вышел своей легкой походкой.

– Леонид Николаевич, да что же это такое? – с бессильной горечью спросила Катя. – Он план может провалить.

– К этому и ведут, – зло ответил Зеленин.

– Но зачем?

– Чтоб не лез поперед батьки в пекло. Вы знаете, что будет, если ваш Воронов выполнит план без сорока человек? Строительству удвоят жилищную программу. Понятно? А от Синельникова потребуют выполнить ее. – Он взял оставленную Синельниковым папку и сердито вышел.

В вестибюле за длинным некрашеным столом одиноко сидел шофер дежурного "газика" и выкладывал столбики из домино.

– Поехали в рыбный порт, к Воронову, – сказал ему Зеленин и, не задерживаясь, пошел к машине.

"Ну, Аника-воин, – невесело подумал он про Воронова, – вот теперь ты попрыгаешь!"

Ему нравилась открытая, горячая натура Воронова и эта ничем не поколебленная вера в правоту дела, в свои силы. А он давно уже растерял свою уверенность. Жизнь обходилась с ним далеко не любезно, она тискала его, точно пресс формовочную глину, и Зеленин не раз удивлялся своей выносливости. Первый удар обрушился на его голову совершенно неожиданно: это было в тридцать восьмом году. Он был тогда еще совсем юнцом, только что окончившим институт. Работал в Белоруссии, неподалеку от границы, на строительстве небольшой гидроэлектростанции. Грунты были болотистые, тяжелые, речушка своенравная, лесная. После сильных дождей размыло временную фашинную перемычку, залило котлован с оборудованием, посрывало насосы. Словом, убытки были большие. Началось расследование. И посадили за вредительство кое-кого из инженеров, в том числе и его, ответственного за перемычку. В сорок втором выпустили, и он сразу попал в армию. Потом бои, три раза был ранен и под самый конец войны получил тяжелую контузию – два с лишним года провалялся в госпиталях – и опять встал на ноги. Куда податься? Жена с маленьким сыном была угнана в Германию и пропала без вести. Знания порастерял настолько, что на большую стройку идти было стыдно. Он и подался на край земли, сюда, на Дальний Восток. И здесь начал все сначала: и стаж производственный зарабатывать, и семью наживать.

Четыре с лишним года назад его послали главным инженером в Тихую Гавань. Здесь тогда было маленькое строительство по реконструкции старого рыбного порта, кое-что закладывалось в рыбацком поселке да строился рыбоконсервный заводишко. Но уже через год строительная программа увеличилась в несколько раз... А потом по соседству было открыто оловянное месторождение и запроектированы рудники с горняцким поселком. Прислали изыскательскую группу с представителем от заказчика.

Зеленин выбрал под будущий поселок широкую солнечную долину, километрах в пятнадцати ниже того ущелья, где должны быть рудники. Он составил проект и послал его на утверждение в совнархоз. И вот приехал сам председатель с начальником управления горнорудной промышленности и начисто забраковали зеленинский проект, приостановили уже начатые работы по закладке поселка и приказали перенести строительство ближе к рудникам в целях экономии и удобства. Зеленин пытался возражать, но его не поддержал Лукашин. "Не все ли равно, деятель, где нам строить. Мы подрядчики".

А через два месяца в Тихую Гавань приехал на должность главного инженера Синельников – автор нового проекта горнорудного поселка. В приказе говорилось, что, в связи с увеличением объема работ, целесообразно сосредоточить усилия Зеленина на производственном отделе, и далее в таком духе... Зеленин отнесся к этому философски спокойно, только чаще стал выпивать и насмешливее, желчнее получались его рассуждения. Собственный горький опыт научил его прозорливости. Он и теперь видел, чего добивается Синельников, и ему было жаль запальчивого в своем упорстве Воронова. А впрочем, ну их всех к чертям! Жизнь идет своим ходом. И все, в конце концов, в порядке вещей.

Воронова он застал на участке, в конторе.

– Привет передовикам! – воскликнул Зеленин, входя. – А вот и добавочная нагрузка. – Он подал папку с чертежами сидящему за столом Воронову. Белено ехать завтра на рудники фабрику закладывать.

Воронов с недоумением принял папку, раскрыл ее и озабоченно стал рассматривать чертежи.

– Да, но ведь у меня план под угрозой! И потом, массивы-гиганты бетонировать надо.

– У всех план. У тебя есть заместитель, вот и поручи ему.

– У меня же повышенные обязательства!

– Вот тебе и отдали фабрику. Почетное дело! Кстати, горняцкий поселок тоже примешь.

Воронов испытующе посмотрел на Зеленина.

– Понятно! – наконец тяжело произнес он и встал.

С минуту ходил, подминая скрипучие половицы. – Что делается! Что делается! И все довольны.

– Почему все? Вот ты, например, недоволен.

– А ты доволен?

– А я посмотрю, как ты теперь план будешь выполнять. А не выполнишь уж на тебе отоспятся.

– Спасибо за откровенность... Все равно, рано или поздно, а нам с Синельниковым придется столкнуться.

– Да дело-то не в Синельникове, голова. Ведь Синельников не сам по себе, а при Лукашине. По попомни меня, если Синельников будет проигрывать – Лукашин пожертвует им.

– Почем ты знаешь?

– По личному опыту. Он даже поддержит тебя.

– Почему – даже?

Зеленин усмехнулся.

– Поддержать может. Но учти, Лукашин никогда не поставит тебя главным инженером.

Воронов в недоумении пожал плечами.

– Не догадываешься? У тебя слишком много самостоятельности. Ты можешь гнуть свою линию. Нет, таких в заместители не берут. Впрочем, желаю тебе удачи.

12

Воронов выехал на рудники ранним утром. Впрочем, рудников никаких не было; так называлось прорабство в верховьях речки Снежинки на месте оловянного месторождения. Воронов ехал закладывать первую обогатительную фабрику для будущих рудников. Там уже строился жилой поселок для горняков, но, судя по донесениям, дела шли из рук вон плохо.

Дорога в верховьях Снежинки проходила по таежной долине и была в летнее время доступна только для тракторов, да, в порядке исключения, пробивались к рудникам грузовики – "татры".

Машину, на которой ехал Воронов, основательно загрузили кирпичом, так что рессоры вытянулись в стрелочку.

– Надо, чтоб лесная жижа вылетала из-под колес, как из-под пресса, пояснил шофер, конопатый худенький паренек в солдатской гимнастерке. Чтоб до корней пробивало.

Грузовик был высокий, тяжелый, как танк, с двумя ведущими мостами да еще со свободной подвеской четырех спаренных задних скатов. В его тупорылом корпусе глухо рокотал могучий дизель.

– Цепи возьми на всякий случай, – сказали шоферу в гараже.

"Черт возьми! Словно на штурм Казбека собираемся", – невесело подумал Воронов.

Сразу же за поселком, как только въехали в березовое мелколесье, дорога запетляла. Первый мосток через Снежинку, выложенный из кривых, неошкуренных бревен, под тяжелыми колесами грузовика забился, как в ознобе. Воронов опасливо покосился из кабинки на стремительный, бугристый, словно перевитый, поток:

– А не провалимся?

– Тут неглубоко, – равнодушно отозвался шофер. – Мы раз десять будем переезжать ее, Снежинку-то.

И в самом деле, километра через полтора невыносимо тряской дороги грузовик на мгновение застыл на гравийном речном откосе, словно приглядываясь, и, раскатисто всхрапнув, смело пошел в речной поток, шумно разбрызгивая воду. Потом этих бродов и через речку, и через потоки, и через болота было столько, что Воронов сбился со счета. Ехали по двум широким колеям, оттиснутым зубчатыми гусеницами. На корневищах и выворотнях могучий грузовик кренило и бросало с боку на бок. Воронов упирался обеими ногами в пол кабинки, держался за скобу, и все-таки его сильно потряхивало. "Эдак всю душу вымотает, пока доедешь, – думал он. – И что у нас за народ! Фабрику закладывают, а дороги к ней нет... Давай, давай! Будет и дорога. Разумеется, будет когда-нибудь. Но почему не с дороги начинать? Почему начинаем закладывать фабрику, когда еще поселок не готов?

Ведь и дорога и этот поселок нужны позарез, и, рано или поздно, они будут! Так почему их до сих пор нет? Ведь давно известно, что фабрику там ставить надо. Почему же рабочие, строя фабрику, теперь должны жить в палатках? Почему сначала не построить этот поселок? И рабочих завезти в те дома столько, сколько нужно для строительства фабрики. И поселить их в настоящие квартиры. И работа пойдет веселее и куда легче. А так мы ломаем машины на этих вот дорогах, несем убытки на временном жилье... А люди? В какие убытки уложишь их лишения?"

Широкая лесная долина, по которой петляла Снежинка, все выше поднималась в горы. Они тянулись двумя ровными хребтами, увалистыми, пологими, затененными дремотной таежной синевой. Куда ведут они и где окончатся – кто знает? Их мягкие от лесного покрова, словно шерстистые, спины пропадали где-то высоко в лиловом мареве горизонта. А машина все упорно шла, подпрыгивая, решительно ревела, и можно было подумать, что она в самом деле хочет забраться куда-то на небо.

Мысли Воронова от этой беспрестанной тряски постоянно прерывались, и в памяти возникал вчерашний вечер, Катя и как привел он ее домой.

Он ввел ее в квартиру по-смешному торжественно: оставил чемодан на лестничной площадке и повел ее, открывая двери и в комнаты, и на балкон, и в ванную – отчего квартира казалась больше и внушительней.

– Это все наше! – говорил он, радуясь, чувствуя, как смотрит она больше на него самого, чем на эти двери, белые раковины и блестящие краны.

– Наше, – тихо повторяла она. – Наше... я как во сне.

Потом они пили водку и смеялись, что на закуску нашлась только копченая кета. Они обдирали сухие вязкие волокна и складывали их в кучку, на столе перед собой, точно щепки. "Мы биндюжники!" – засмеялась Катя, не особенно представляя себе смысл этого слова. "Мы охотники, – возражал Воронов. – У нас есть юкола, но нет собак, поэтому мы поедаем ее сами..." Он наливал водку в высокие пластмассовые стаканчики. Каждый раз после выпитой стопки он обнимал ее за плечи и притягивал к себе. Она запрокидывала голову, закрывала глаза и жадно, торопливо целовала его.

Он вдруг легко поднял ее на руки и понес в спальню.

– Боже мой, в комбинезоне? – прошептала она.

– Наплевать! – он совсем позабыл, что не переоделся с работы.

– Наплевать, – повторял он, торопливо сбрасывая одежду с ее обмякшего податливого тела... У него дрожали руки и щемило где-то в горле, точно от испуга. Его и в самом деле охватил на какое-то мгновение страх – а вдруг всего этого не будет, не состоится? И то, к чему он теперь стремился, чего так жаждал, казалось важнее всего на свете. И он всем существом своим чувствовал, как сильно забилось сердце, как отдавались эти удары гулом в ушах, как от радостной тревоги распирало грудь. "Ну, скорей же, скорей!" все кричало в нем в какой-то слепой ярости. Катя, Катюша... Катенька...

А утром, когда он чуть свет очнулся от короткого сна, то увидел, как разбросанные на полу вперемешку валялись простыни, сапоги, одеяло, черный комбинезон и розовая сорочка. Катя спала совершенно нагой, свернувшись калачиком, положив голову ему на руку. Она показалась ему теперь худенькой и совсем небольшой. Он стал тихонько гладить ее ноги и удивился, что бедра были теплые, а голени каменно холодными...

Потом на балконе в пестрых халатах они пили кофе, и он удивлялся свежести ее лица – как будто и не было беспокойной ночи, словно проспала она восемь часов беспробудным сном.

– Ну, обживай здесь... хозяйка, – сказал ей на прощанье Воронов.

Она долго не отпускала его у порога:

– Приезжай скорее, Сережа!..

Грузовик, натужно ревя, медленно выползал из болотной гати; застоявшаяся зеленоватая жижа быстро затягивала следы, и только по хрусту фашин под колесами можно было предположить, что под ними есть все-таки какая-то твердая основа. Вместе с болотом внезапно окончился лес. Машина весело катила по мягкой, черной, взбудораженной тракторами дороге. На травянистой широкой впадине вовсе не было леса, и оттого казалось, что горы здесь внезапно расступились, отдав этот простор солнцу, ветру и веселым серебристым волнам, несущимся по высокому травостою в оранжевых пятнах саранок и синих вкраплинах касатиков. Посреди этой пестрой цветочной благодати серыми кочками возвышалось несколько заброшенных развалюшек, полузаросших бузиной и бурьяном.

– Что это за местечко? – спросил Воронов у шофера.

– Солнечное. Раньше здесь подсобное хозяйство леспромхоза было.

– Солнечное! – Воронов вспомнил, что в этом Солнечном по первоначальному проекту Зеленина и должен был строиться поселок горняков.

– А ну-ка останови!

Он вылез из кабинки как раз напротив невысоких куч битого кирпича. Осмотрелся. Здесь же, недалеко от дороги, чернели когда-то вырытые под фундамент траншеи: теперь они обсыпались, отвалы их позаросли травой. Да, в этом самом месте по замыслу Зеленина закладывался поселок. Сомнений не было. Ну что ж, по крайней мере, место выбрано подходящее. Посмотрим, что там. Воронов влез в кабинку.

– Поехали!

И снова пошел густой подлесок, только не светлый березовый, как в низовьях, а темный кедрач. По уступам скалистых отрогов карабкались островерхие ели; свилистые ветви ильмов и трескуна безжизненно свешивались над дорогой, точно перебитые. Высокие хмурые хребты, словно в отместку за приволье Солнечного, сошлись теснее, громоздя друг перед другом угловатые гранитные плечи. Долина перешла в горное ущелье. Снежинка зашумела тревожнее и вся растеклась по каменистому ложу на десятки пенистых ручьев. Вскоре скрылось за одним из хребтов солнце, и со дна ущелья, там, где сгрудились темные кедры, потянуло острой погребной сыростью. Чем выше поднимались в горы, тем все теснее становилось ущелье, все беспокойнее металась река по своему изменчивому руслу.

На рудники приехали лишь за полдень. Сперва показались дома так называемого аварийного поселка, то есть поселка, располагающегося у самой фабрики, в котором будут потом размещаться дежурные службы. Он был в основном уже построен. Воронов насчитал шесть восьмиквартирных двухэтажных домов, прижатых Снежинкой к самому подножию хребта. Чуть на отшибе стояло обнесенное забором деревянное здание школы. Полускрытая елями, виднелась белая коробка котельной, черная труба вровень с макушками елей. Прорабская дощатая контора вместе с двумя сараюшками-складами притулилась под самым скальным навесом. Воронов поставил машину под разгрузку, а сам пошел в контору.

Здесь, вокруг стола на табуретках, сидели человек пять ребят и отчаянно ругались. В конторе было сумрачно от табачного дыма и голо, как в проходной. В одном углу стоял грубо сколоченный из неоструганных досок стеллаж, на его полках валялись чертежи. Возле стеллажа виднелось ведро, в котором плавал ковш.

– Что это у вас за спор? – спросил Воронов, поздоровавшись.

Один из споривших, с редкими рыжими волосами, сквозь которые просвечивался шишковатый череп, словно булыжник сквозь клок сена, сердито вскинул на Воронова голубые глазки с белыми ресницами и вызывающе произнес:

– А вы кто такой, чтоб отчитываться перед вами?

Воронов представился, показал направление, подписанное Лукашиным. Рыжий парень сразу как-то обмяк, и его белые ресницы часто замигали.

– Прораб Белкин, – протянул он руку и заговорил быстро, заикаясь, словно его подстегивали: – Что ж это за работа! Надо фундаменты закладывать, траншеи копать, а наши бригадиры только и знают, что скандалить...

– Да ты обеспечь нас насосами!

– Ломы давай нам, клинья! А потом работу спрашивай, – загудели все разом.

– Стойте! – Воронов поморщился. – Выкладывай по очереди. Кто первый?

Но все умолкли, как по команде. И снова заговорил Белкин:

– Насосов у нас не хватает. Да разве их напасешься! Ведь мы здесь только и делаем, что воду качаем. – Он огорченно махнул рукой. – Да и наледь замучила. Хватишь грунт штыка на полтора, а там – лед: ни киркой его, ни лопатой не возьмешь.

– Это где же наледь?

– Да по всему ущелью. Особенно на месте будущего главного поселка.

– В июне – и наледь? – удивился Воронов.

– Ого! Она тут до самого августа держится, как в хорошем погребе.

Один из сидевших, черноусый, с намотанным на голову полотенцем, похожий на турка, зло сказал, ворочая синеватыми белками:

– Мы ехали сюда за десять тысяч километров не воду качать, а работать.

– Так не будешь же в воде фундамент класть! – крикнул с каким-то тоскливым бессилием Белкин. – Или тебе все равно, лишь бы траншею завалить и деньги получить?

– Ты нас деньгами не попрекай, – угрюмо пробасил широкоскулый с облезлым носом рабочий в засаленной гимнастерке. – Много мы у тебя тут заработали денег-то?

– У меня заработали? Ты так же у меня работаешь, как я у тебя, отбивался и наскакивал по-петушиному Белкин.

– Ты нас работой должен обеспечить, а не мы тебя, – упрямо твердил свое рабочий в гимнастерке.

– Поди ты, докажи ему, что здесь не частный сектор! – Белкин всплеснул руками и просительно посмотрел на Воронова в надежде получить поддержку.

Воронов знал, что подобные препирательства затягиваются надолго и тут порой трудно бывает не только разобраться, кто прав, кто виноват, но и доискаться до причины споров. Поэтому он решил попросту перевести разговор на другую тему. Посмотрев на широкоскулого, он спросил дружелюбно:

– Где это вы так нос перекалили? Вроде бы вас не балует здесь солнышко.

Парень в гимнастерке пощупал свой облупленный сизый нос.

– А вон там, на верхушке, – он поднял кверху палец.

– Он к нам недавно из экспедиции перешел, – пояснил Белкин.

– А что ж в экспедиции? Харчи кончились?

– Работу завершают геологи, – отозвался беловолосый паренек в розовой рубашке, – запасы пересчитали. Колоссальные залежи!

– Ну вот и мы к сроку поспели. – Воронов положил папку с чертежами. Фабрику закладывать будем.

– Вот это дело!

– На сопке?

– Вот это можно рвануть...

– Да уж не воду качать.

Черные, мозолистые, заскорузлые руки потянулись со всех сторон к папке.

– Э, нет! – Воронов придавил ее ладонью. – Фабрику строить будут другие рабочие. Специально приедут сюда шестьдесят человек. Так что надо приготовить место для палаточного лагеря, – сказал Воронов Белкину. – А у вас же есть работа! – обернулся он к примолкшим рабочим. – Вы строите жилые дома... целый городок с клубом, с магазином и даже с центральным проспектом.

– Этот городок на воде вилами писан, – усмехнулся похожий на турка парень. – Пополоскать бы в этой воде тех, кто проектировал его.

– Ну что же, разберемся, товарищи! – Воронов посмотрел на часы. – Обед кончился, пора за работу.

Загремели табуретки, и рабочие стали расходиться нехотя, вразвалочку, засовывая руки в карманы.

– Новый начальник, новые обещания...

– Все они хорошо поют первое колено, – раздавались голоса в дверях, и Белкин настороженно посмотрел на Воронова: "Ну-ка, что ты возразишь?" Но Воронов равнодушно выкладывал из папки чертежи, словно ничего и не слышал. Потом посмотрел на стеллаж – куда все это положить? Там валялись замусоленные и протертые на сгибах чертежи, пухлые растрепанные книжки "пояснительных записок" и смет с оборванными корочками, "единичных расценок" – и все эти стопки были придавлены то счетами, то арифмометром, то какими-то ржавыми железными болтами. Перехватив тяжелый вороновский взгляд, Белкин бросился к стеллажу наводить порядок.

– Ладно, чего уж там, – примирительно сказал Воронов. – Есть и поважнее дело. Пошли-ка на строительную площадку. Что у вас там за веселье?

13

Будущий главный поселок лежал выше аварийного, за Снежинкой, на том месте, где виднелись разваленные избы и дворы, оставленные экспедицией. Через Снежинку переходили до середины по бревнам, дальше – вброд.

В одном месте Воронов оступился и залил сапог. Вода оказалась холодной до ломоты в костях.

– А, черт! – выругался он. – Хоть бы мосток уложили.

– Укладывали не один раз, да сносит, – уныло отозвался Белкин. Сумасшедшая река. После дождей здесь такое творится, что и не подступишься. Море-окиян...

От самой кромки противоположного берега, сплошь покрывая неширокую речную пойму, поросшую низкорослым жиденьким леском, потянулась наледь. Из ее ноздрястой грязной поверхности торчала клочковатая бурая щетина застарелого бурьяна, отчего наледь смахивала на шелудивую шкуру издыхающего зверя. Она все еще была толстой и крепкой, от нее веяло холодной сыростью и горьковатым грустным запахом оттаивающей ольховой коры. Все эти прихваченные наледью деревца стояли трогательно обнаженными и по сравнению со своими рослыми зелеными собратьями на склонах сопок выглядели какими-то жалкими недокормышами. Все здесь было запоздалым и почти ненастоящим: ольха казалась голенастой, и крохотные зеленые листики удерживались на ней рядом с черными прошлогодними шишечками; тонкие, словно вымученные березки росли кустами и были похожи на картофельные побеги, вытянувшиеся из подполья; на них тоже еле распускались листочки; багульник стоял совершенно голый и цвел вовсю, хотя пора его цветения прошла уже давным-давно – месяца два назад. И только темные ели, равнодушные и к теплу и к холоду, сохраняли свой обычный вид и достоинство, одиноко возвышаясь остроконечными макушками, да вокруг них теснились стайками маленькие лиственницы, опушенные налетом мягкой хвои.

Воронов долго оглядывал эту непривычную для глаз картину и наконец произнес сочувственно:

– Ничего себе кладовая! Холодильника держать здесь не надо.

– За зиму ее столько намерзнет, что дома по крышу закрывает. Из-под каждого камня прет.

– А ну пойдем, показывай свои дома. – Они пошли по наледи к подножию того хребта, на склонах которого будут карьеры и фабрика. Здесь, внизу, всюду остались следы от геологической экспедиции: валялись вмерзшие в лед ящики, бревна, остатки разваленных и растащенных сараев; а там, возле самого устья Снежинки, в редком ельнике, Воронов заметил три вмерзшие по самые крыши избы – их так и бросили, поснимали только кровлю да на одной разобрали верхние венцы сруба.

– Есть здесь кто-нибудь из экспедиции? – спросил Воронов.

– Есть. Кажется, главный инженер. Там, наверху, возле штольни обитает.

Весь будущий поселок горняков состоял пока из одного двенадцатиквартирного дома, выведенного почти под стропила. Здесь работали десятка два каменщиков и плотников: одни заканчивали кладку стен, другие трудились над чердачными перекрытиями. Окна первого этажа наполовину были скрыты наледью, междуэтажного перекрытия не было; изнутри здания десятка полтора рабочих вырубали лед.

– До сих пор не могли лед вырубить! – с заметным раздражением сказал Воронов.

– Так ведь рабочие заняты были в аварийном поселке. – Белкин по-девичьи заморгал своими белыми ресницами.

"Не в том беда, что лед поздно вырубают, а в том, что на этом месте дома строят", – с досадой подумал Воронов и пошел к траншеям, вырытым под новые дома.

Закладывалось четыре фундамента: они вытянулись по наледи, окруженные кучами бутового камня и кирпича, завезенного зимой и снизу наполовину все еще скованного льдом. Под наледью шли тяжелые глинистые грунты, перемешанные с булыжником. Вода хлестала по дну траншей сплошным потоком, и насосы, установленные на фундаментах, не успевали откачивать ее. Люди ходили грязные и злые – одни ругались, вычерпывая воду ведрами, другие курили и, казалось, равнодушно смотрели, как вода затапливает только что уложенные стенки фундамента.

Здесь Воронов встретил тех ребят, что шумели в конторе; они выжидательно смотрели на него и тяжело молчали.

– Надо все насосы поставить на один фундамент, – сказал Воронов Белкину.

– А что будут делать люди на остальных фундаментах? – спросил Белкин. Куда я их поставлю? Эх! – воскликнул он в сердцах. – Пока аварийным поселок строился, еще дело шло. А теперь вот сгрудилось все здесь...

– Ведь это же Снежинка, Снежинка бьет здесь из-под каждого камня! выкрикивал он с каким-то злорадством, тыча рукой в траншеи. – Просто какая-то подземная река. Разве ее перекачаешь?

– Верно говоришь, река и впрямь будто подземная, – согласился Воронов. – Тут одними насосами не обойдешься. Здесь канал отводной нужно рыть. Сверху, на перехват воды.

– Да кто ж нам заплатит за такой канал? В проекте он не предусмотрен...

– Придется заняться этим проектом, – раздумчиво заметил Воронов. – Вот что, распоряжайся здесь. А я схожу к геологам, у них должен быть точный дебит Снежинки. А потом вместе подумаем, что можно сделать.

Он несколько раз пересекал ущелье, поднимался наверх к геологам и тщательно изучил многочисленные промеры Снежинки. Река действительно оказывалась, по меткому определению Белкина, подземной. Ее поверхностный дебит был в девять раз меньше грунтового. Она имела капризный, своенравный характер: постоянно меняла русло и гуляла в пределах ущелья как ей вздумается.

Характер наледи оказался тоже очень неприятным.

Если бы она имела определенное направление, ее можно было бы преградить барьером. Но она вырастала повсюду и принимала самые неожиданные формы. Здесь, в ущелье, били сотни ключей – грунтовые воды выбивались повсюду. Они неслись в Снежинку и наращивали наледь. "Очень сложные условия. И не столько для строительства, сколько для жизни здесь", – думал Воронов. Существующий проект, по его глубокому убеждению, не устранял этих трудностей. Снежинку, например, предлагалось взять в глубокое русло. Но это было б целесообразно, если бы река являлась обыкновенной, а не с подземным дебитом. А так она может пробиться в любом ином месте и попросту обойти уготовленное ей русло. Другое дело, если ее взять в огромную дренажную трубу, но это будет стоить колоссальных денег! И даже в таком случае трудно застраховаться от наледей.

Вечером Воронов долго просидел с Белкиным над генеральным планом поселка. Чертежи Белкин прихватил с собой на дом. Он занимал комнату в коммунальной квартире нового дома. В комнате Белкина было так же голо, как и в конторе: вся мебель состояла из койки, стола с двумя табуретками и грубо сколоченного стеллажа под книги. В углу висели фуфайка, комбинезон да валялись резиновые сапоги, прикрытые портянками.

– Вы расположились как временный постоялец, – сказал Воронов, осматриваясь.

– А я и так временный, – весело отозвался Белкин. – Меня уж два раза снимали отсюда. И опять посылают... Видать, лучше подыскать никого не смогли. Наверно, подыщут.

– За что же вас снимали?