Текст книги "Наледь"

Автор книги: Борис Можаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Они были одинакового роста и теперь с ненавистью смотрели друг на друга, глаза в глаза. Но говорили спокойно, учтиво улыбаясь.

– Пожалуй, за такую демонстрацию, неуважение к массе могут попросить.

– Главного инженера здесь нет.

– Найдутся и другие.

– Я знаю, что вы услужливы.

– Вы пожалеете... – Неля вспыхнула, не выдержав, и отошла.

У них была старая вражда. Неля ненавидела Катю за то, что она была ее вечной соперницей, и за то, что Катю обожали все геологи, и за то, что она не уступила главному инженеру и с той поры смотрит на Нелю с нескрываемым презрением.

– Что у вас тут случилось? – спросил Михаил, ходивший покурить. – Ее как ошпарили.

– Хочет попросить меня из зала.

– Почему?

– Одежда моя не понравилась.

– Говорили же тебе, что нужно переодеться... Ты все любишь делать напротив. Еще только скандала не хватало. – Михаил, увидев, как направились к ним через весь зал Неля с Дербень-Калугой, взял Катю за руку и потянул на выход. – Пошли, пошли... Нечего на скандал нарываться.

Катя почувствовала, что рука Михаила дрожит. "Трусит", – подумала она. И ей стало противно. Она с силой вырвала руку.

– Пошел от меня прочь!

– Послушайте, девушка! Вы, простите, не по форме одеты, – говорил с наглой любезностью подошедший к Кате Дербень-Калуга. – Общественность просит вас удалиться.

– Что вам от нее надо? – сказал Михаил.

Но Дербень-Калуга, не оборачиваясь, небрежно оттолкнул его, словно чучело.

– Вы слышите, дорогуша?

– Я вам не дорогуша. И проваливайте своей дорогой, самозваная общественность.

– О, да вы дурно воспитаны! Придется поступить так. – Дербень-Калуга взял Катю выше локтя.

– Не трогай меня, мерзавец! – Катя свободной рукой наотмашь хлестнула его по щеке.

– Ах, так! – Дербень-Калуга сграбастал своими длинными ручищами Катю и бросился к дверям.

– Стой! – Семен откуда-то сбоку по-петушиному налетел на Дербень-Калугу и ударил его в скулу.

Дербень-Калуга лязгнул по-волчьи зубами, бросил Катю и, рванувшись к Семену, поддел его правой рукой, словно крюком, и бросил в дальний угол зала. Семен отскочил от стенки, как резиновый, и снова бросился на противника, осыпая его молниеносными ударами.

Дербень-Калуга, не ожидая такого напора, стал по-бычьи отступать и, наконец, страшным ударом в лицо опрокинул Семена на пол.

– Уймите этого крокодила! Он убьет его! – закричала Лиза.

Кто-то сзади взял Дербень-Калугу и в железном замке сцепил руки. Дербень-Калуга попробовал присесть, кинуть его через себя. Но тот был тяжел, как слон. Дербень-Калуга обернулся и узнал рябого монтажника.

– Чего тебе надо? – хрипло спросил он.

– А ничего, – ответил монтажник и легко поднял Дербень-Калугу. Иди-ка, милок, остынь.

Он вынес Дербень-Калугу на лестничную клетку:

– Ступай!

– Ах, вы все тут заодно! Ну, так пожалеете.

– Иди, иди. Поговорили и будет.

– И я здесь не один. Скоро узнаешь, тертая морда.

Монтажник вернулся в зал и объявил тоном начальника:

– Танцы окончены. Прошу расходиться.

Семена и Катю он задержал.

– Вам нельзя уходить. Пока останетесь здесь.

С ними вместе остались Лиза и Михаил. Лиза все смотрела на разбитое Семеново лицо и всхлипывала.

– Перестань! – сердито унимал ее Семен. – Что я, покойник, что ли?

– Тебе больно, Сеня? – спрашивала она жалобно и еще пуще заливалась слезами.

Катя была бледная, глаза ее горели и казались теперь совершенно черными. Михаил держался поодаль, старался не смотреть на нее, отшучивался:

– Ничего себе история с географией. Придется ночную оборону вести.

В зале осталось еще несколько монтажников. Ими распоряжался бригадир:

– Запереть дверь! А теперь парты сюда! Живо! Дверь забаррикадировать!

Из классной комнаты стали сносить к двери парты и громоздить их друг на друга. Работали молча, в томительном ожидании, что скоро придут. И они пришли. Сначала по лестнице громыхали сапоги, потом сгруживались перед закрытой дверью, и слышно было тяжелое дыхание поднимавшихся людей. Наконец раздался громкий стук в дверь и голос Дербень-Калуги:

– Рябой, открывай!

Из зала никто не ответил.

– Послушай, бугор! – примирительным тоном сказал Дербень-Калуга. – Ты нам не нужен, и людей твоих мы не тронем. Выпусти этого щенка, я с ним посчитаюсь. И девчонку: проучить надо. Ну?

– Пеняй на себя. Навались, ребята!

В дверь начали ломиться; она глухо задрожала от сильных ударов, но выдержала напор.

– Ну-ка вниз за бревном, живо! – кричал Дербень-Калуга. – Да потяжелее принесите.

Бригадир отвел Михаила к окну.

– На улице никого не видно?

Михаил приоткрыл створку, посмотрел:

– Никого.

– Нужно бежать в клуб. Там сейчас народ. Позвать сюда... И кого-нибудь из начальства.

– Но ведь отсюда не спрыгнешь... Тут, слава богу... – Михаил снова опасливо посмотрел в раскрытое окно. – Метров двенадцать будет.

Бригадир сходил в классную комнату и принес моток электрошнура. Привязав один конец за радиатор, он бросил второй в окно:

– Спускайся!

– Господи благослови! – Михаил криво усмехнулся и осторожно полез на подоконник.

Шнур показался ему слишком тонким. Он глубоко, до режущей боли впивался в руки. Михаил кряхтел, корчился и отталкивался от стенки коленями. Но его снова тянуло к стене, словно кто-то толкал его, хотел вдавить в эту шершавую, обдиравшую руки и лицо штукатурку. Наконец он почувствовал ногами землю, бросил шнур, огляделся – никого. Быстро отряхнул с пиджака белый известковый налет и побежал.

Недалеко от школы ему встретилась на дороге большая толпа. Впереди шли Синельников и комсорг Пятачков, быстрый круглолицый крепышок.

– Забродин, вы из школы? – спрашивал он своим пронзительным тенорком. И вы допустили драку? Кто участник? Саменко? Безобразие! А еще член бюро...

– Саменко тут ни при чем, – пытался возразить Михаил.

– Молчите! Нам все известно.

– Пошли! – сказал Синельников. – Скорее, ребята!

Эти "ребята", молчаливые пожарники, держались кучно возле Синельникова, как телохранители. Толпа двинулась к школе, сохраняя свой особый порядок: впереди Синельников, за ним пять молодцов, Пятачков и Забродин, а уж потом все любители потешных зрелищ.

Дербень-Калуга со своими приятелями, выломав дверь, уже разбрасывали парты, когда подоспела неожиданная помощь. Увидев перед собой хладнокровно приближавшегося Синельникова, он понял, что терять ему больше нечего.

– Ах, главный инженер! – осклабился Дербень-Калуга. – Давно не виделись... А поговорить есть о чем... Свет! – вдруг рявкнул он и бросился к Синельникову.

Два пожарника, словно по команде, выдвинулись вперед и через мгновение сидели верхом на Дербень-Калуге.

– Тихо, милый, тихо, – ласково уговаривали они его, связывая.

Один из приятелей Дербень-Калуги, толстошеий, с медвежьим загорбком, побежал к выключателю, но там его встретил появившийся из зала рябой монтажник. Он поднес к его лицу увесистый кулак и сказал:

– Чуешь?

Синельников, кивнув на Дербень-Калугу, распорядился:

– В холодную его! – Потом через пролом в дверях вошел в зал.

За ним двинулась вся толпа.

– Кто еще виновен? – строго спросил Синельников, останавливаясь взглядом на Семене.

У Семена опух разбитый нос, на верхней губе остались следы крови. Он зло смотрел на Синельникова и вдруг сказал с вызовом:

– Вы виноваты.

– Я? – Синельников повернулся к комсоргу. – Пятачков, этот парень, кажется, из вашего бюро?

– Да, к сожалению, – быстро подтвердил Пятачков.

– Я повторяю, что виновны вы.

– Что это значит? – строго сказал Синельников. – Может быть, вы поясните?

– Да, я поясню. У нас вместо клуба – барак. В прошлом году должны были построить клуб. Но где он? Нет клуба. А деньги, отпущенные на клуб, вы вложили в док. Вы план выполняете... А мы вынуждены подобные сборища проводить... По углам! В этой пыли, с драками...

– Послушайте, вы, любитель увеселений! Зачем вы сюда приехали? Город строить? Или для приятных развлечений? Вы знаете, что такое док? Это ремонтная станция кораблей. Это – тысячи рабочих!.. А вы хнычете, что вам танцевать негде. Забыли, чьи вы дети! Ваши отцы с ножовками и топорами города строили. Пайки хлеба, как мыло, нитками резали. Создали для вас, вручили вам лучшую в мире технику... – Синельников прервал свою речь, махнув рукой... – О чем тут говорить.

– Мне очень жаль, что этот парень из вашего бюро, – сказал он Пятачкову иным тоном.

– Обычная философия виноватых, – снисходительно заметил Пятачков. – Я займусь. Саменко! – крикнул он вслед уходившему Семену. – Мне поговорить с тобой нужно.

– Не о чем.

Семен быстро спускался по лестнице и вдруг услышал за спиной характерные щелчки высоких каблуков.

– Что ты за мной бегаешь! – сердито обернулся он к Лизе. – Что я тебе, нянька-воспитательница?

– Сеня, не надо так, – ее пухлые губы жалко задергались, в глазах появились слезы.

– Отстань!

Семен выбежал на улицу и быстро пошел в рыбный порт. Но частый топот Лизиных каблучков неотступно следовал за ним. Она всхлипывала и говорила одно и то же:

– Я же знаю, тебе так тяжело...

– Отстань!

– Ты бы не сказал такое Синельникову, кабы не драка.

Семен остановился:

– Дура ты. При чем тут драка? Такие, как Синельников, жизнь нашу обкрадывают. Пойми ты.

– Я понимаю. Только ты не прогоняй меня.

Она прижималась к нему, обнимая его за шею, и шептала:

– Не прогоняй меня, Сеня...

Он вдруг обнял ее и поцеловал в губы.

– Ничего ты не понимаешь. – Поцеловал снова и рассмеялся. – Дура ты, Лизка... Но хорошая и умнее меня.

6

Квартиру Воронов получил на втором этаже с балконом, с видом на море. Он купил кое-какую мебель: диван, стулья, два стола, шкаф для одежды, – но все это куда-то растеклось по углам, и обе комнаты казались пустынными и неуютными. И пахло в них, как на складе, – известью, клеем и чем-то похожим на жженую резину, должно быть, от новой мебели. И все-таки это была его квартира, первая в жизни. Она казалась ему непомерно большой, со множеством дверей, раковин, конфорок. И Воронов впервые почувствовал себя богатым.

А еще он купил пианино Приморской фабрики, тяжелое, как сейф, с глуховатым звуком, но мягким и приятным. Почти все накопленные на Камчатке деньги он пустил в расход и испытывал теперь некоторое облегчение. "В отпуск туда не поеду – не на что. Бросаем якорь здесь. Точка..."

За этими квартирными хлопотами пришло и душевное спокойствие. Хоть женитьба не состоялась, зато квартира есть. Тоже неплохо.

На новоселье нагрянуло много гостей. Пришел и Юпо, и Синельников с Лукашиным, и начальник производственного отдела Зеленин, и Мишка Забродин вместе с Катей, к удивлению Воронова. Но главное, пришел старый друг Воронова – Володька Терехин, тот самый Володька, с которым они хлебали армейский суп из одного котелка и который теперь стал вездесущим дальневосточным журналистом – он и корреспонденции пишет, и очерки, и черт знает чего только не пишет.

После нескольких шумных тостов, когда за столом стало оживленно и говорили кто во что горазд, Терехин потянул за собой Воронова, прихватил бутылку, и они вышли в обнимку в соседнюю комнату.

– Ну вот, старик, мы с тобой снова вместе. Встретились на краю земли. Терехин поставил бутылку на стол и взял Воронова за плечи. – Дай-ка я на тебя погляжу.

– А ты вроде еще длиннее стал, – сказал Воронов, улыбаюсь. – И уши у тебя будто отросли.

Терехин ощупал руками свои большие оттопыренные уши, беззлобно засмеялся:

– А ты все такая же язва! Эх, старик! Сегодня с рыбаками прихожу с моря, устал, как черт. Думаю, только бы дотащиться до дому. А мне говорят, что появился в нашей гавани Воронов, получил участок и уже шумит. Сколько же мы не виделись? Почти три года.

– Да, почти три. На Камчатке я изредка почитывал твои длинные очерки.

– Не могу коротко писать, беда моя.

– А ты восторгайся поменьше, оно и выйдет короче.

– Нельзя не восторгаться, Сергей. Ты смотри, что делается кругом. Вот на этом месте, где мы сейчас с тобой стоим, два года назад шумела тайга. А в бухте? Давно ли на рейде покачивались только старые кунгасы? А теперь пирсы железобетонные, новенькие сейнера! А молодежь! Сколько к нам едет орлов с запада! Это воспевать надо. Газета, братец мой, это – гимн нашему труду, а журналисты – поэты в прозе. – Он выкинул длинный худой палец. О! Выпьем за журналистов!

– Ну ладно, давай выпьем, а там разберемся. – Воронов налил в стаканы водку. – Будь здоров!

– Как твои успехи в музыке? – спросил Терехин.

– Так же, как твои в поэзии. – Воронов ткнул его в бок, и оба засмеялись.

– Мы с тобой, так сказать, нештатные творцы. С нас взятки гладки, сказал Воронов.

– Славно сказано. Выпьем за творцов.

Терехин разлил остаток водки, выпили.

– А помнишь, Сергей, День Победы? Вечерняя Дворцовая площадь, море народу и сверкающий в огнях купол Исаакия!

– Врешь, бродяга! Купол Исаакия был весь заляпан серой краской.

– Ну, значит, мне показалось. Не в этом же суть, это детали. Главное мы с тобой, два солдата-сапера, два будущих студента – строитель и филолог, идем вдоль Невы и мечтаем.

– Опять врешь! Мы просто горланили и были пьянее, чем сейчас.

– Не придирайся к деталям. Ты сказал, что, пока не построишь сотню домов, – не сядешь за пианино, а я поклялся написать сотню очерков, потом взяться за стихи.

– И полгода сочиняли песню, – усмехнулся Воронов. – Помнишь? "Ты далека, Россия, с ветрами буйными, с вихрями снежными..."

Он подошел к пианино и взял несколько резких аккордов.

– Помнишь? Кроме этих двух строчек, кажется, так и не продвинулись...

– Зато с каким жаром сочиняли...

– Кстати, почему – "Ты далека, Россия"? Этого я так и не понял.

– Мода была такая... Все куда-нибудь уезжали, кто в Германию, кто в Китай... Ну, как на стройке? Освоился?

– Вроде бы. Все тихо и гладко. Все как будто довольны, а особенно Лукашин.

– Я решил написать о нем очерк. Примерный руководитель.

– Не руководитель, а начальник. Разница! Эх, хороший бы из тебя богомаз вышел... в старину.

Терехин засмеялся.

– Люблю тебя, Серега, хоть и грубиян ты. Давай споем приморскую.

Воронов одним пальцем стал аккомпанировать, и они запели:

За мысом песчаным погасла заря,

В дозор вышел месяц, подняв якоря,

В лучах его тусклых лежит, молчалив,

Широкий Амурский залив.

Они не заметили, как в комнату вошел сильно захмелевший Зеленин.

– Хм, слова-то какие, – ухмыльнулся он за их спиной. – "Месяц, подняв якоря". Уж эти поэты – и якоря месяцу навесят, и рога приставят, и еще черт знает что. – Он подошел к столу, наклонил бутылку и, убедившись, что она пуста, поставил на место. – М-да... Вы здесь поете, а там начальство сердится. Начальство любит почет и внимание к своей персоне, даже в гостях.

– А твоя персона что любит? – спросил Воронов.

– Водку.

– Вот учись у него краткости, – сказал Воронов Терехину. – Все ясно, ничего не убавишь и не добавишь.

– Нет, почему ж не добавить, – возразил Зеленин. – Пошли к столу и добавим.

Их встретил Лукашин поднятой стопкой:

– Вы что ж это прячетесь, деятель?

– Виноват! Друг с Фонтанки утащил... – сказал Воронов, наливая себе.

– А мы здесь как раз отмечали вашу домовитость. Значит, с Фонтанкой покончено навсегда. За дальневосточное пополнение!

Все выпили. Лукашин, поддевая вилкой заменитель шпротов – местную корюшку, развивал свою тему:

– Если с Камчатки заезжают к нам, это, значит, серьезно. Обычно на Камчатке отрабатывают срок и едут на запад.

– Все мы человеки и стремимся туда, где лучше, – вполне естественно, сказал Юпо.

– Это еще вопрос – кому где лучше, – сказала Катя.

– На твоем месте я бы вернулся в производственный отдел, в контору... подмигнул ей Зеленин. – А то осенью холодно станет.

– Боюсь, что меня Сергей Петрович не отпустит, – Катя озорно поглядела на Воронова.

– Кто из вас кого боится – это тоже вопрос, – сказал Юпо.

Воронов сердито посмотрел на него и, не скрывая раздражения, ответил Кате:

– Сдается мне, что вы держите курс на Фонтанку, только ждете попутчика. Уверяю вас – у Зеленина в конторе проще найти, чем у нас на участке.

– Мерсите за совет. Может быть, я им и воспользуюсь, – Катя мило улыбнулась, но ее слегка вывернутые ноздри округлились.

– Да бросьте вы. Далась вам эта Фонтанка. – Терехин не понимал причины неожиданной вспышки и с недоумением глядел то на Воронова, то на Катю.

Синельников решил отвлечь от назревающей перепалки и, откинувшись на спинку стула, заговорил:

– А я вот не знаю, где лучше: там – на западе, или здесь. В самом деле, чем хуже здесь? Тайга, море! А этот соленый дух! От него так и распирает грудь... Конечно, интересно строить дома где-нибудь на московской улице: техника, все образцово. Тут тебе и метро, и в театры ездишь. Но если ты расчищал кусторезом тайгу под будущую улицу, если ты переселялся из палатки в квартиру с паровым отоплением и с ванной... Ты этого никогда не забудешь. Здесь ты лучше видишь свою силу... на что способен.

– И давно вы переселились из палатки? – любезно спросила Катя.

– Ну зачем это? – Михаил взял ее за руку.

– Что? – Синельников смотрел на нее, словно не понял, о чем его спрашивают.

– Ну, деятели, что-то у вас все на личности переходит, – сказал Лукашин. – Надо говорить по существу.

– По существу и говорить не о чем, – сказал Юпо. – Это все слова, Петя. Все значительно проще. Одни едут сюда за чинами, другие – за рублем, третьи – выполнять свой долг. Земли осваивать. Хорошо! Значит, надо. При чем же тут чувство? Я долг выполняю и буду служить, сколько потребуется. Но восторгаться, говорить: приезжайте, мол, сюда, потому что на кабана ходить интереснее, чем в Мариинку, – не стану. Это фальшь, извините.

– Можно подумать, деятель, что вы сомневаетесь в чьей-то искренности, сказал Лукашин.

– Не то, Семен Иванович, – вступилась опять Катя. – Просто надоела философия горожан, попадающих на лоно природы. Ах, море! Ах, тайга! А море, между прочим, соленое и мокрое. А в тайге комары водятся. Ну, мне пора! Извините, и так засиделась. – Она встала. За ней поднялся и Михаил.

– Мне проводник с вашего участка не нужен, – остановила она Михаила, но говорила, обращаясь к Воронову. – Спасибо за угощение. – И потом Зеленину: – Я, кажется, воспользуюсь вашим советом и перейду к вам в производственный отдел. Надо же чем-то и мне отблагодарить гостеприимного хозяина. Сделаю ему приятное. До свидания!

Она вышла, стуча каблучками.

– Извините, – сказал Воронов.

Он встал из-за стола, догнал Катю на лестнице и проводил ее до порога. Дальше она не позволила.

7

Вместе с горячкой дел нахлынула на участок и жара. В солнечные полдни от нагретой опалубки, от арматурных прутьев, от всего этого скопища железа и бетона исходил тягостный жар, и даже порывистый морской ветерок не приносил прохлады. Обычно непоседливые крикливые чайки в такие часы лениво покачивались на волнах. И когда глухие вязкие удары стального штыря в обрезок рельса, висевшего на углу конторы, возвещали обеденный перерыв, люди с наслаждением сбрасывали пропыленные рубахи, комбинезоны, обливались водой, ухали, притворно захлебываясь. Пищу привозили в термосах, разливали под открытым небом на столах, вынесенных из палаток и бараков.

Обычно в обеденное время Воронов, наскоро проглотив тарелку супа, уходил в бухту, заплывал далеко в море, потом загорал где-нибудь в укромном затишке.

Однажды, лежа за выступом скалы, он задремал; разбудили его резкие голоса споривших:

– Я тебе дело говорю, – убеждал хриповатый басок Семена. – Воронов прав – у нас лишние люди на объектах.

– Может, я тоже лишний? – зазвенел возбужденный тенор Михаила. – Может, и мне кельму взять и становиться на кладку домов? Так, что ли?

– Ты подожди, выслушай, – твердил Семен. – Посмотри как следует.

– Отстань!

– Давай сделаем, как прошу. Ведь пойми ты: двенадцать бетонщиков высвободим! На дома пошлем... Квартиры строить!

– Эх, Семен, Семен! Нам надо массивы бетонировать, а ты с чем носишься?

– А дома не надо?

– Все надо. Но ведь не это главное.

– Конечно. Особенно после того, как мистер Забродин себе собственный дом построил.

– Я не меньше твоего в палатках прожил.

– Скажи, чем хвастается! А я вот не хочу больше в палатке жить!

– Так заведи себе тещу с блинами и полезай на печь.

– А зачем мне теща? Может, я к себе жену хочу привести.

– Ну и приводи.

– Куда? В палатку?

– Слушай, жених! Ты что-нибудь про город Комсомольск слыхал?

– Например?

– Например, любителей мещанского уюта там презирали.

– А еще то, что там мерзли в землянках?

– Мерзли!

– А потом в сороковых годах мерзли в окопах?

– Было и такое.

– А теперь, в пятидесятых, ты предлагаешь мерзнуть в палатках? Прямо сплошная Антарктида. Да, энтузиаст ты с довольно однообразным воображением.

– А ты нытик.

Семен коротко хохотнул:

– Эге! Просто я хочу, чтобы люди не располагались на каких-то биваках и не занимались всякими штурмами. Время теперь не то. Не штурмовать, а работать надо и жить.

– Кончай философию! – неожиданно предупредил Михаил.

– Чего это Катерина сюда идет? – спросил Семен. – К тебе, что ли?

– Наверно, Воронова ищет. Хочет проститься, – тоскливо ответил Михаил.

Воронову стало не по себе: вставать теперь – неловко перед ребятами. Оставаться – Катя может найти... Еще хуже! Она и в самом деле взяла расчет – уходила в производственный отдел.

Сегодня она все ходила вокруг конторы, видимо, хотела наедине поговорить с Вороновым. Но он все время просидел в конторе в окружении то десятников, то экспедиторов... Он избегал этого прощального разговора, еще сцену какую-нибудь разыграет. И теперь он решил притвориться спящим, может, не найдет. А так выйдешь – и тут как тут: "Здрасте... я вас давно ищу"...

– Ты чего не уехала? – спросил ее Семен. – Обеденные машины уже ушли.

– Ей карету надо... – сказал Михаил. – С принцем на запятках.

– И запряженную двуногими ослами, – подхватила Катя.

– Да что в самом деле? Иль обходной лист не подписали? – спросил опять Семен.

– Какое тебе дело? – ответила Катя. – Я вот, может, с Мишей хочу побыть наедине. В укромном местечке... Отвернитесь! Видите, я раздеваюсь.

– Хоть донага, – сказал Семен и пошел прочь, грохая сапогами.

– А чего ты по сторонам смотришь? – спросил Михаил. – Или ждешь кого?

– А ты чего не раздеваешься? Или боишься?

– Пожалуйста! Как тебе угодно. Я тень души твоей.

– Какая несуразная тень!

– Это я заморился, – Михаил скинул майку и заботливо осмотрел свои крупные выпирающие ребра. – От любви сохну.

Катя залезла на скалу и оглядывала дальние извивы бухты, не догадываясь, что тот, кого она искала, лежит тут же, в пятнадцати шагах, за выступом.

– Ну что, не видать его... в "тумане моря голубом"? – спросил Михаил.

– Кого это?

– Ну, этот самый... парус одинокий.

– Давай сюда... Погляди – во-он он...

– Я за тобой и в небо поднимусь.

– А вот посмотрим, как ты летаешь, сокол небесный. Лови! – Катя прыгнула, вытянувшись ласточкой, с отвесной скалы. А через минуту, вынырнув, потряхивая блестящей, черной от воды головой, позвала его: – Ну, что же ты?

Михаил набрал побольше воздуха, угрожающе надул щеки, потом вытянулся во весь свой длинный рост и выбросил из руки камень.

– Подходящая высота, – произнес он, прислушиваясь к падению камня и, кряхтя, медленно стал спускаться вниз; потом поплескался возле берега и вылез за Катей.

– Какой ты все-таки трусливый, – сказала она пренебрежительно.

Михаил произнес миролюбиво:

– Выражайся точнее: благоразумный. Мне нельзя прыгать с большой высоты потому, что я руководитель. Мне положено занимать высоты, а не прыгать с них.

– Ну, будь здоров, руководитель!

– Подожди.

– Что еще?

Он подошел к ней, взял ее за руку и заговорил иным тоном:

– Зачем ты себя унижаешь?. Почему бегаешь за ним? Ну кто он тебе? Что он такого сделал?

– Ах вон ты что? Хорошо, я тебе отвечу... У него есть совесть и мужество. Хотя бы для начала... Он не хочет мириться с бараками, например.

– Барак! А что такое барак с общественной точки зрения? – перебил ее Михаил опять шутовским тоном и назидательно ответил: – Барак – это временная трудность.

– Может, пояснишь, что сие значит?

– Пожалуйста! Представь себе, что один человек любит другого, но открыться пока не может. Вот это и есть временная трудность. Сейчас одни страдания, а впереди – блаженство.

– Боюсь, что такому человеку придется долго ждать.

– Э-эй! Лукашин приехал!.. – закричал кто-то от конторы.

– Ладно, мы еще поговорим о показной храбрости и о трезвости, – сказал Михаил. – А сейчас пошли в контору. Начальство ждет.

– Торопись... не то вдруг чего подумают, – ответила насмешливо Катя, удаляясь.

Через несколько минут вышел из своей засады Воронов.

"Скажи ты на милость, она еще и в делах разбирается... Тоже следит", подумал он.

Против желания своего ему было приятно услышать от нее лестный отзыв о своих начинаниях. Дело в том, что он, собрав бригадиров и десятников, предложил отжать "лишки" с промышленных объектов на жилье. Из-за этого, собственно, и спорили Семен с Михаилом. Ради этого Воронов увез потихоньку от главного инженера его резерв транспортеров. Увез без накладных, нахрапом. Стояли они на наружном дворе под навесом, и завскладом просто просмотрел их. Воронов понимал, что это ему не простят, но ради пользы дела он готов и взыскание получить. "И зачем это Лукашин пожаловал? думал он. – Не из-за этих ли транспортеров?"

Там, возле конторы, стояли окруженные рабочими начальник строительства Лукашин, главный инженер Синельников, секретарша Неля. Среди этой разноголосой шумной толпы Лукашин ходил по кругу, пожимал каждому руку, приговаривая:

– Здравствуйте, труженики, здравствуйте! Нуте-ка, стол сюда! – весело крикнул он. – Мы вам привезли, товарищи, так сказать, производственный подарок – ордера на квартиры. Многие из вас переселятся завтра в благоустроенные дома.

– Сколько?

– Кто именно? – послышались голоса.

– Только десять ордеров, – предупредил Синельников.

– А на очереди полторы сотни...

– Ничего себе – многие...

– Кто списки составлял?

– Товарищи, списки составлены в порядке строгой очередности месткомом. Прошу, – Лукашин передал лидериновую коричневую папку Неле. Та уселась за стол и стала выписывать ордера.

Синельников взял под локоть Воронова и отвел тихонько в сторону:

– Пройдем к карьеру.

– Пожалуйста! – сказал Воронов.

В неглубоком скальном забое только что подорвали очередной отвал, и теперь камень лежал грудой, завалив все подходы. Но ни одного грузчика не было. Ни тачек, ни носилок... Лишь около бурового станка возились двое бурильщиков. А над катальными ходами тянулась целая вереница только что установленных транспортеров.

– Значит, сняли грузчиков? – насупившись, спросил Синельников.

– Да. Поставлю на жилье.

– Все лишки отжимаете, – усмехнулся Синельников и спросил: – А где остальные транспортеры?

– На домах.

– Почему не выписали на них накладные?

Воронов отлично знал, что никто бы ему таких накладных не подписал, но ответил с извинительной улыбкой:

– Не успел в суматохе.

– Партизанщина...

– Но ведь они стояли без дела!

– А вы знаете, что это резерв? Через три недели пойдет бетон в доке...

– За день освобожу.

– Думаете, их так просто перебросить и установить?

– Я надеюсь, что вы это сможете.

– Надейтесь... – сухо сказал Синельников. – Но за самовольство получите взыскание.

Они вернулись к столу, когда уже началась выдача ордеров.

Неля выкликала рабочих, те подходили к столу, Лукашин вручал им ордера, пожимал руку, произнося свое неизменное: "Поздравляю, труженик, поздравляю".

Синельников стоял рядом, скрестив на груди руки; и каждая пуговица его светлого френча ослепительно блестела. И выражение лица его было снисходительно-степенным, полным собственного достоинства; и весь он был похож на маршала, принимающего парад. "Точно похвальные грамоты раздают. Духового оркестра лишь нет... Вот комедианты! – думал Воронов, глядя на застывшего в важной позе Синельникова. – Ведь уже сколько домов-то нужно было сдать и заселить!.. А они привезли десяток ордеров... Смотрите, какие мы добрые! Любим вас, заботимся..." И Воронову захотелось нарушить это парадное настроение Синельникова какой-нибудь неожиданной выходкой.

Дождавшись, когда назвали последнюю фамилию; он повернулся к толпе и сказал громко:

– Товарищи! Вы знаете, как нужны нам квартиры. Я Подсчитывал – людей для строительства жилья дополнительно можно найти на участках.

– Что?

Воронов, даже не оборачиваясь, почувствовал, как вытянулось вместе с возгласом лицо Синельникова.

В толпе кто-то крикнул, кажется, Семен: "Правильно!" На него зашикали.

Покрывая шум, Воронов сказал:

– Я выделяю со своего участка сорок человек. Если так поступит каждый участок, к зиме у нас не останется ни одного барака!

Он повернулся к Лукашину. На лице начальника не осталось и следа от давешнего благодушия. Синельников прищурил карие глаза и с легкой иронией смотрел на Воронова.

– Как вы думаете, товарищ начальник? – спросил Воронов Лукашина.

С минуту длилось напряженное молчание. Но вот Лукашин улыбнулся, развел руками и произнес тихим добродушным голосом:

– Да что ж я! Давайте послушаем производственников. У нас здесь главный инженер Синельников.

– Я возражаю, – резко заявил Синельников. – Надо собрать совещание, обсудить. Нельзя же с ходу решать такие важные вопросы. План под угрозу ставить.

– Я обязуюсь выполнить его без сорока человек, – упрямо настаивал Воронов. – На наших участках лишние люди. Резерв на всякий случай.

В толпе послышался гомон, и Воронов понял, что выходка ему удалась.

– Кого ты хочешь снять? – спросил Лукашин.

– Часть землекопов, грузчиков, плотников. И потом часть бетонщиков.

– А бетонщики согласятся? Ведь они лишатся своих высоких заработков.

– Они сами предложили. – Воронов отыскал в толпе Семена Саменко: Подойдите! Где ваши подсчеты? – спросил Воронов подошедшего Семена. Изложите, в чем суть.

– Понимаете, мы предлагаем двенадцать бетонщиков высвободить, смущенно заговорил Семен, обращаясь к Лукашину.

– А кто будет массивы бетонировать? – спросил Синельников.

– Справимся! Я тут одно приспособление придумал...

– Как план завалить, – вставил, улыбаясь Лукашину, Михаил.

– Извините... У меня даже чертежик есть. Вот! – Семен вынул тетрадный листок, пересыпанный хлебными крошками. Синельников усмехнулся. Семен заметил это, покраснел и стал торопливо пояснять:

– Вот что я предлагаю! Все вибраторы намертво прикрепить к опалубке массивов, соединить параллельно – и на один пульт управления. Понимаете? Только опалубку прочнее обычной надо сделать. И оставить по одному бетонщику на массив. Тут вся хитрость в вибраторах...

– Ну-ка! – Лукашин взял листок и с минуту разглядывал его.

– Ну что ж, дельно! – сказал он, передавая листок Семену, и спросил Воронова: – А как же все-таки бетонщики? Согласятся на жилье?

– Как, ребята? – обернулся Воронов к толпе.