Текст книги "Письмо самому себе: Стихотворения и новеллы"

Автор книги: Борис Нарциссов

ПАМЯТЬ
Третья книга стихов
(Вашингтон, 1965)

…А памяти дана власть воскрешать из мертвых…

Лонгфелло, «Золотая легенда»

… Черный ворон Хугин, скорбной памяти детище,

У него на плече.

И. Бунин.

ТКАНЬ

 
Еще нельзя сказать:«свершилось»,
Но вот, свершается сейчас.
Как неожиданная милость,
Приговоренным каждый час.
 
 
Незримо маятник считает.
Но это – кровь стучит в висках…
Таят секунды страх и тают,
Но это – тает жизнь, и прах
 
 
Ложится серой пеленою.
Но это – сумерки. О, да!
Окончен день тобой и мною,
В клепсидре истекла вода
 
 
Холодный лик стоит в зените,
И жизни ткань сквозит, редка:
Все ощутимей рвутся нити,
И выпускает их рука
 

БЕЗВРЕМЕННЫЙ ЦВЕТ

 
По альпийским лугам в октябре расцветает
Розоватым тюльпаном безвременный цвет.
Снег пойдет, нападет, полежит и растает,
А цветку ничего. Он туманом одет.
 
 
До зимы остается цветок ядовитый.
Он белеет в увядшей траве до конца.
Так вот эти стихи: ты ведь слышишь, как слиты
В них прощанье и нежность с шагами Гонца.

 

ПАРСИФАЛЬ

Видишь – возник

Гибельный клен,

Раненый в бок

Солнечным копьем.

И. Елагин

…Золотой иконостас заката…

И. Бунин

 
Осень – бурная дева Кундри –
Н аголос воет в лесу,
Рвет в исступленьи рыжие кудри:
Ей ли слова понесу?..
 
 
Вот я пришел под хвойные своды.
Вижу осеннюю даль.
Инок и рыцарь, работник Господень,
Кроток и прост. – Парсифаль.
 
 
Низкое солнце сияньем прощальным
Таинство света льет,
Чашей златою, святым Граалем,
В чьих-то руках плывет.
 
 
Но пред пламенным иконостасом,
Видишь, – и он обречен.
Трепещущий Амфортасом,
Истекающий кровью клен.
 

ПАМЯТЬ

1

 
Во сне я вижу улицу пустую
В каком-то захолустном городке,
И странно мне, что вдруг я так тоскую:
В свой прежний дом попал накоротке
 
 
Домишки, огороды и заборы,
И ни души, и мертвый желтый свет.
Всё тот же сон, и всё стоит пред взором,
Как найденный на чердаке макет.
 
 
Я опускаюсь в глубь тогда, как рыба.
Я забываю там, что я – привычный я.
И вот, сквозит полупрозрачно глыба
Незнающе-дневного бытия:
 

2

 
Домишки, огороды и заборы.
Сипит звонок в убогой мелочной.
Мальчишки возятся в канавах с сором.
Так днем. Но жуток час ночной:
 
 
Фонарный свет здесь темен и тревожен,
И сторожит свою добычу тьма.
Здесь редкой тенью промелькнет прохожий,
И слепы мертвые дома.
 

3

 
Там этой ночью раздадутся гулко,
Приблизятся и смолкнут вдруг шаги.
Там в эту ночь в безлюдном переулке
Замрут наедине враги.
 
 
И сладким хмелем мозг мой затуманит
Смертельной злобы радостный угар.
Он будет точен, быстр и не обманет:
В висок направленный удар.
 

4

 
По улицам, под изморосью липкой,
По лужам, где дрожит фонарный свет,
С застывшей, неподвижною улыбкой
Запутает убийца след.
 
 
И где-то труп незрячими глазами
Смотреть в потемки будет до утра.
– Стемнело. Город светится огнями.
Одиннадцать часов. Пора.
 

5

 
Как в нечистотах пес, как прокаженный,
В самом себе я мерзостен себе.
По совести, до мяса обнаженной,
Есть выход побежденного в борьбе:
 
 
Я радуюсь, что белый холод смерти
Сорвет с меня отравленную плоть,
Что воды смерти схватят и завертят –
Меня на жерновах во прах смолоть.
 
 
И забываю я, что я – нечистый я,
И предо мной давно забытым домом
Всё та же улица, обжитая, своя,
Встает опять во сне знакомом.
 

ИЗ ЦИКЛА «МОЗГ»

 
Тянулись дни томительно, как слизни,
Туманы набухали и ползли:
Паук-ноябрь сосал остатки жизни
Из обессиленной земли.
 
 
Мой мозг впитал тягучесть туч свинцовых,
Свирепый яд гниения впитал,
И паутиной жадной и готовой
Он мысли хищно разостлал,
 
 
И, как паук, меня поймал, окутав,
И держит цепко клейкой пеленой:
Забытое, минута за минутой,
Сосетиз памяти больной.
 

* * *

 
Светит с заката полоска огня,
Точно сквозь пепел, сквозь тучи седые.
Если ты помнишь и слышишь меня,
Вспомни про эти стихи молодые:
 
 
«Утром в саду по кленовой листве
Частые капли шуршали.
Мокрые астры, сгибаясь к траве,
Красные кудри измята…»
 
 
Эта любовь листопадом осенним,
Садом заплаканным видится мне.
Все-таки первая: длинною тенью
В жизнь мою падают клены в окне.
 
 
Клены пылают под пасмурным небом,
Винною свежестью тянет в окно.
Вечером Лебедь с хрустальным Денебом
Путает в Млечном Пути волокно.
 
 
Где-то закралась в любовь обреченность.
– То ли мы осень любили вдвоем,
Был ли то символ – листвы золоченой
Медленный лет с высоты в водоем…
 
 
Только – недолго. Весенний туман
Снег рассугробил, и льдинки кружили.
В этом тумане настиг нас обман,
Будто мы снова друг другу чужие.
 

* * *

 
Запушенные белою вьюгой,
Застывают узоры ветвей,
Точно хрупкие руки и дуги
Серебристых кораллов морей.
 
 
Это выгибы пухом одетых,
Исполинских оленьих рогов
Зачарованы призрачным светом
Бесконечных волнистых снегов.
 
 
Это спящей в сугробах метели
Снится в сумерки сон про страну,
Где торжественно слушают ели
Заповедных лесов тишину.
 
 
Тишина неподвижно сковала
Облака и застывший закат.
И плетенья жемчужных кораллов
Как резьба, на закате сквозят.
 

СИРИУС

 
Позаполночь щетинится иней
И по насту хрустит от шагов,
И на тверди, огромной и синей,
Жемчуговая зыбь облаков.
 
 
Ориона огни вереницей
Высоко поднялись на дозор,
И осколками радуг дробится
Над лесами звезда, как костер.
 
 
Содрогаясь, сползает к закату
Не звезда, а трепещущий круг:
В паутине лучей синеватых
Беспокойный алмазный паук.
 
 
До костей холодит спозаранку
Перед утром колючий мороз.
Но горит самоцветной огранкой
Семицветный сверкающий Пес!
 

ПОСЛЕ БАЛА

Е. Матвеевой

 
Как пахнут чайные розы
На корсаже твоем, увядая…
После бала лицо как с мороза –
Хорошо, что ты молодая!
 
 
По ступеням, покрытым ковром,
Подымайся к тяжелым портьерам.
Вот свеча золотым цветком
Распустилась в сумраке сером.
 
 
Из ресниц, от огня полусомкнутых,
Вырастают сиянья павлиньи,
И плывут от свечи по потемкам
Мутно-зелено пятна и линии.
 
 
До пушистых волос дотронувшись,
Ты глаза затеняешь ладонью.
Оттого ты угластых зеленышей
И не видишь, на лестницу согнанных.
 
 
А их гонит подглядывать рыхлое
Привиденье в туманном пенснэ,
Что таится в норе, как выхухоль,
И порою приходит во сне.
 
 
Холодок от подушек приятный,
Одеяла мягки и теплы.
А уснешь – хорошо будет пятнам
Без людей по комнатам плыть.
 

* * *

 
Старик был ядовитый
И ссорился с прислугой,
Жил всеми позабытый
И мучился недугом.
 
 
Он долго в рюмку капал
Коричневые капли,
А после, сползши на пол,
Лежал, худой, как цапля.
 
 
Его похоронили
По третьему разряду.
Кровать слегка помыли,
Сказав, что смерть – от яду.
 
 
А он с тех пор исправно
Синел в отхожем месте
И наслаждался явно
Своей нехитрой местью.
 

КРЫСА

 
Никогда еще не было так:
Так отчетливо ясно и точно.
Каждый день – это пройденный шаг
К неизбежно поставленной точке.
 
 
Я теперь совершенно готов:
Всё равно, не уйти и не скрыться.
Будет несколько диких прыжков –
Точно в газовом ящике крыса.
 
 
– Детский ужас: да разве сейчас,
И со мной происходит всё это?..
Но смертелен невидимый газ,
И без выхода тесная клетка.
 
 
И тогда-то, потом, под конец,
Совершится великое чудо:
Избавленьем будет конец
Зверю, в угол прижатому, будет.
 

ОТРИЦАТЕЛЬНЫЙ МИР

 
В отрицательном мире, где всё нам дико,
У пряников – твердый строй и уклад:
«Осолоди мя, отче витой сладыка!» –
Обращается к старшим всякий не-слад.
 
 
А со мною учтивы: хоть я не со сдобью,
Но присвоенный титул мне пишут всегда
В обращении: «Ваше неправдоподобие»,
И мой адрес: «Не нам, не сюда».
 
 
И так мирен там летний пейзаж: между губок,
От зари до другой зеленой зари
Головастых ребят пускают из трубок
Пыльные музыри.
 

* * *

 
В этот город с климатом приморским
Он попал случайно, как и все.
Там играли странной переброской
Умственных – и всех других – осей.
 
 
Он, герой сего стихотворенья,
Ощутив в себе водоворот,
Вдруг увидел город сокровенный
И себя у городских ворот.
 
 
И его, с радушно-важной миной,
Старожил почтенный поучал:
«Чтобы быть полезным гражданином,
Да и чтобы сам ты не скучал,
 
 
Избери профессию – любую – ,
Лучше ту, с которой не знаком…
Ну, хотя бы, – краску голубую
Слизывать с построек языком!
 
 
Или вот: оранжевой заплатой
Вывеску над окнами повесь:
– За не очень дорогую плату
Умерщвляют любопытных здесь!»
 
 
И в нем мысль успела пометаться,
Детская своею простотой,
Что миры – игрушечные яйца –
Можно вкладывать один в другой.
 

* * *

 
Заглянул к себе в подвал, –
А оттуда – скверной сыростью…
Я давно их не топтал:
Вот, успели снова вырасти.
 
 
Беловаты, как грибы.
Я сравнил бы их с опенками.
Натянули туго лбы,
Заплелись ногами тонкими.
 
 
Притаились, пауки!
Не моргнут глаза их кроличьи…
Все как будто двойники,
Все Борисы Анатольичи.
 

НЕСКАЗУМОЕ

«Я» – подлежащее, «есмь» – сказуемое.

 
Говорят, что я семь, – ну, а кто же?
Существую, а как – не сказано.
Это всё на мазню похоже:
Бытие-то житьем замазано.
 
 
Подлежащее «я» ненадежно:
Вот возьмет и на много размножится
Или станет прозрачным и ложным,
Как пустая клопиная кожица.
 
 
Уходи, заблудись и запутай
Повороты в проходах и комнатах.
Опускайся и с каждой минутой
Надлежи ты тому, кто не помнит их.
 
 
И не сказ, а сказуемый ты там,
Глубоко в подвалах и ящиках.
Там лежит под житьем пережитым
Несказуемо над-лежащее.
 

* * *

 
На себя натянула туманом возд ухи,
Распростерлась земля, и глаза ее спят.
Небосвод в темно-синем, Мигуев-Звездухин,
Всю ее одремал от лесов и до пят.
 
 
От росы и от ночи русалкой запахли
На полях, разбухая от влаги, овсы.
Ты колосья помни – на руке, на зубах ли –
Защекочут тебя голубые усы.
 
 
На медовые головы клеверной ткани
Осторожно ложится туман, как в постель,
И мешает росе в сновиденьях стеклянных,
Неустанно скрипя колесом, коростель.
 
 
Вот и знаю, что ночь эту, синюю сказку,
Буду звать я потом, и нигде не найду…
А вверху – посмотри – осторожною лаской
Сизогубое облако лижет звезду.

 

ПОДРАЖАНИЕ ПУШКИНУ

 
Был вещий голос дан поэту
Будить уснувшие сердца.
Но глухбыл мир,и без ответа
Остался тщетный зов певца.
 
 
Поэту грозные виденья
О роке были явлены.
Но слеп был мир – предвозвещения
За бред им были сочтены.
 
 
Замолк поэт в толпе холодной,
Забывшей древних муз язык.
Так посреди степей бесплодных
В песках скрывается родник.
 
 
Но в тишине мечты живее
И вещих слов чеканней сталь.
Так на глубинах, холодея,
Вода прозрачна, как хрусталь.
 

VERSO LA FINEDELCAMIN DI MIA VITA

Галине Иваск

 
От юности моей меня бороли страсти.
Я вел свой путь, не слушая Отца.
И над душой своей достиг я власти:
Держать ее в готовности бойца.
 
 
Но при скончаньи странствия земного
Я вижу пройденный бесцельно путь,
И я устал, и нет руки Отцовой,
К которой мог бы, слабый, я прильнуть.
 

* * *

…Жар холодных числ…

А. Блок

 
В кристальных сферах хладных числ
Усталый дух нашел забвенье,
И внял их беспощадный смысл,
И вот, – застыл в оцепененьи.
 
 
Но истину обречена
Провозглашать поэта лира.
Я истину познал. Она
Собой кончает книгу мира:
 
 
Движенье-Жизнь течет рекой
К безгласным глубям океана,
Чье имя – мертвенный Покой.
Нуль математики. Нирвана.
 

ЧЕЛОВЕК БУДУЩЕГО

 
В одежде из искусственного шелка,
За сделанным из пластики столом
Сидит, следя за тонкою иголкой
Какого-то прибора под стеклом.
 
 
Калории, гормоны, витамины:
По формулам рассчитана еда.
Он любит телевизор у камина
И о погоде говорит всегда.
 
 
В консервах – музыка, в консервах – блюда;
Он точен, исполнителен и туп.
И лучше так: его не жалко будет,
Когда испепелят последний труп.
 

ИЗ МОНАСТЫРСКОЙ ХРОНИКИ

 
Как некий живописец восхоте
Глумитися над старцем-чудотворцем,
Отай списа подобие иконы
И в дар святому старцу принесе.
Егда же старец, образ сей прия,
Его в кивотце малом утверди,
Сей изверг взем губу, сию исполнив
Потайно соком теревинфчим,
Списание с доски сотре,
И се, очам предста кромешный демон,
Хулой рыкаяй из разверстой пасти.
Рече же в окаянстве неразумный:
«Молися, старче, адописным доскам!»
Но старец отвеща: «Смирися, бесе!»
И се, бысть зрим на дщице ангел сокрушенный.
Изограф же прия у старца постриг
И бе отселе верный инок,
Но в покаяньи кисти не касася боле.
 

АНГЕЛЫ

И ноги его подобны халколивану, как раскаленные в пещи.

Откров. св. Иоанна 1, 15

И увидел я другого зверя, выходящего из земли; он имел два рога…

Там же 13, 11

ВЕЧЕР

 
Не багровым цветут олеандры:
Над землей пламенеют сады.
За закатом живут саламандры
У озер бирюзовой воды.
 
 
А закат – золотая страница
О совсем небывалой стране,
Где слова, точно райские птицы,
Возникают и гибнут в огне.
 
 
Раскаленный архангел с улыбкой
Созидает стихи из огня
И, как ветер, упруго и зыбко
Их кидает с высот на меня.
 

Ночь

 
Столбы синеватого света
И тундра где-то внизу,
И звезды сквозь свет продеты,
Как платина сквозь бирюзу.
 
 
Холодное тонкое пламя –
Надмирных ангелов плоть –
Вздымает мечи углами
И копьями хочет колоть.
 
 
Разгневаны ангелы – рады
Низринуть огонь с вышины,
И только тонкой преградой
От гнева мы спасены.
 

Утро

 
Зверь изрыгнул хулу,
Выхолил зверь рога.
Ангелы пели хвалу,
Да заглушат врага.
 
 
Ангелов поступь легка:
Это – лазурь, и по ней,
Тонкого пуха нежней,
Все в серебре облака.
 
 
Всё было знаменьем сил
В этот утренний час:
Дым хулу возносил,
Ясен был ангельский глас.
 
 
Тяжко всклубил смолу
В небо ревущий завод.
Трубы, и шлак, и золу
Сверху прощал восход.
 

День

 
В оффисе день занятой:
Горы срочных бумаг.
Всё это – крепкий настой
Чьих-то чужих передряг.
 
 
В это чужое житье
Надо за деньги вложить
Время живое свое:
То есть, и жить, и не жить.
 
 
Вдруг за тобою, как яд,
Чей-то стремительный взгляд,
Кто-то вошел и зовет…
Ты обернешься, и вот,
 
 
Нет никого за тобой, –
Разве что шорох крыл, –
В сердце толчок: перебой…
Это опять Азраил.
 

ОРФЕЙ

 
Провалы вниз черны и дики,
И в них потерян я, Орфей.
Живут бескровно Эвридики
В провалах памяти моей.
 
 
И там, над бледными лугами,
Течет туманов полоса.
Но здесь, в земном тяжелом гаме,
Оттуда слышны голоса.
 
 
Здесь, наверху, ненастояще
Проходит время, и кружат
Никелированно-блестяще
Подробности преддверья в ад,
 
 
И календарные недели,
И телефонные звонки…
– Из бледно-желтых асфоделей
Внизу сплетаются венки.
 

ДВА ГОЛОСА

Ш. Кригер

…Море стеклянное, подобное кристаллу…

Откровение св. Иоанна 4, 6

 
Это – черный и бархатный воздух,
И, смотри, – это звезды летают!
– То высокие птицы, не звезды
Озаряются солнцем и тают…
 
 
Я боюсь оступиться с обрыва,
Потонуть и растаять, как птица…
– Наша птица в порыве отрыва:
Ты не можешь с нее оступиться!
 
 
Темнота прозрачною стала.
Я не знаю, где высь, где глубины …
– Ты слыхала про море кристалла?
Я включил потоки нейтрино!
 

КАК ПОПАДАЮТ В БИЗБЕН

 
Ну, а как попадают в Бизбен? – А надо
Ехать долго железной дорогой.
Остановка будет в леске, у отрога,
Просто так, без вокзала и сада, –
 
 
Очень ветхий и темный сруб и платформа,
А дерево хрупко и гнило,
И вы сходите вниз, как в могилу,
А из ямы – сладкий дух хлороформа.
 
 
И от старости сруб деревянный распорот
Здесь и там обомшелою щелью,
И дурманно веет сладкою прелью,
И внезапно вы входите в город.
 
 
Ах, как сразу от гнета здесь каждый свободен!
Даже воздух здесь радостью пахнет.
Но чужому тут места в уютных домах нет,
Но для счастья чужой тут не годен…
 
 
Обитатели к вам не подходят на сажень…
«А какой это город?» – «Ну, Бизбен…»
«Ах, совсем, как в Австралии, в Квинслэнде – Брисбен!»
«Не совсем, но для вас ведь не важно:
 
 
Это важно для тех, кто сюда прибывает.
Их встречают дипломом на блюде».
«Ну,а кто же живет здесь? И кто эти люди?»
«Тут у нас не живут – пребывают…»
 
 
Недомолвка у них тут с чужим, переглядка.
«Как же к вам попадают в Бисбен?»
«Очень жалко,но план сообщений не издан:
Вы ошиблись в пути пересадкой».
 
 
«Но я очень хочу…» – «Вам не срок – подождите:
Вы получите вовремя вызов».
Я проснулся, и рвутся последние нити,
И рассвет занимается сизо.
 

ЗАСТЕЖКА САТ-ХАТОР-ЮНУТ

 
Над малою судьбою человека
Два сокола схватили лапой свод:
Вся жизнь твоя отныне и до века
В когтях премудрых Гора протечет.
 
 
Увенчаны змеею Горы-Птицы,
И крест с петлей висит на шее кобр:
Ты должен к совершенному стремиться,
И жизни крест к тебе пребудет добр.
 
 
Рубиновое солнце – шар навозный –
Катает бирюзовый скарабей:
Обет тебе, что рано или поздно
Придешь опять для счастья и скорбей,
 
 
Дабы несчастья душу изымали
И ввысь, как шар, катили пред собой…
И это всё – застежка из эмали,
И синей, и небесно-голубой.
 

ГИЗЕХ

Н.Б.

 
Пески пустыни к ночи стынут.
Огромный сфинкс чего-то ждет.
И черной чашей опрокинут
В алмазных звездах небосвод.
 
 
И ты, Изида, здесь, в пустыне.
Ты, мать томительной тоски:
Озарены серпом богини
Волнисто-тяжкие пески.
 
 
И говорят со мною мифы
Словами чуткой тишины:
Смотри – сошли иероглифы
С полуразрушенной стены.
 

ОКЕАНИЯ

 
За серебром по рифу иду я.
Зеленью светит залив.
Золото мертвых, металл Ти-Ондуэ,
Выбросит скоро прилив.
 
 
Вот посвежеет, с бурунов задует…
В зелени лунных ночей
На берег страшные выйдут Ондуэ
С дырами вместо очей.
 
 
Каждый, как может, на рифе колдует.
Я колдовал там вчера:
Там, где покроплено кровью, найду я
Много опять серебра.
 

АНТАРКТИДА

 
Над морем Росса мерзлый пар
И низко сумрачное небо.
По тучам зыблется пожар
Из кратера Эреба.
 
 
Смертельный холод. Белый ад.
Глядятся в глуби океана
Эреб и Ужас – стражи врат,
Два ледяных вулкана.
 
 
От века спрятаны под гнет…
До времени покрыты льдами…
Но, озверев, вулкан взметнет
Задымленное пламя!
 

ПАМЯТЬ

 
Как во сне, заблудился, не знаю я, где я…
Это лес: криптомерии, араукарии,
И бархатно-бурым глядят орхидеи –
Глаза удивленные, карие.
 
 
И смутно я помню залив Карпентарии
И, может быть, берег Новой Гвинеи,
И в воздухе тяжком как в пряном наваре я…
Задыхаюсь, а чаща встает, зеленея.
 
 
Это лес заплетенный, безвыходный, веерный.
И до боли я помню смолистый и северный,
Где от хвойного ветра гуденье и звон,
 
 
Где сосна запылила цветением серным
Повороты тропинки, чуть видной, неверной,
Где-то в памяти вьющейся глубже, нем сон.
 

ГОЛОВА

Путевые заметки

 
Конечно, в Кэмбридже жуют резинку
И можно кока-колу получить, –
Но узки улицы кривые,
И как на них не давят пешеходов
Автомобили, яростно пыхтя,
То ведомо лишь старым башням,
В которых гений места опочил.
 
 
А башен много – вкраплены в постройки.
За «супер-маркетом» внезапно вырастает
Седой суровый камень, и ворота
Возносят золото гербов с единорогом,
Со львом, с размахом бега
Оскаленных курчавых леопардов.
На сером камне ярко расцветают
Лазорь и червлень в золоте оправы.
 
 
За аркой виден дворик и цветы —
Цветы везде, как пламя, для контраста
И с небом серым, и с тяжелым камнем.
 
 
А в комнатах – дубовые столы,
Солидно пахнет затхлым дедом,
Иль даже прадедом. А на столе
Учебник электроники То – Кэмбридж:
«Мост через реку Кэм…»
Река-то вроде Пачковки в Печерах:
Скорей для уток, чем для судоходства,
Но мост хороший – на десять веков,
Горбом пологим римской кладки.
 
 
Там, близ моста, за сетью переулков,
Опять старинный камень, башни, арки, –
Но помоложе: Сидней Сассекс Колледж.
Забавны стены: в гребень обомшелый
Вмурован густо ряд бутылок битых:
«А ты не лазай, где не надо!..»
Стекло изветрилось, играет побежалым.
Немудрено: еще при Годунове,
По счету нашему, воздвигли стены.
 
 
Вдоль дворика – романская аркада.
В углу – окно. Там – комнатка студента.
Не думал он тогда, в шестнадцать лет,
Что этот колледж будет местом
Упокоенья буйной головы:
Ведь в колледжах студентов не хоронят.
Века идут – аркада остается.
 
 
Пройдешь в столовую – всё тот же дуб,
Портьеры, стулья темной старой кожи,
Портреты – как обыкновенно.
Над возвышеньем – лэди Франсис Сассекс:
Так, – из породы рыжеватых, тощих.
Но вот, глаза: глядят глубоко,
Печальные, живые на портрете.
– Тяжелый титул, раннее вдовство,
Тяжелое, в слезах жемчужных, платье.
Уходит жизнь… «Вот, колледж основать…»
 
 
Она – хозяйка здесь. И посему
Портрет – хозяйский, в целый рост,
И тот же трон – за нею кресло.
Другие же, «мужи совета»,
Написаны по пояс иль по плечи,
Кто в пышных буффах, кто и в пиджаке.
Одни с ученым, строгим видом,
Другие – явно самоумиленно…
 
 
От лэди Франсис слева – голова,
А рама – вдруг с зеленой занавеской.
От света? Нет, – в столовой темновато.
Скорей от чьих-то глаз. Кому не стоит
Смотреть на этот лик? А лик другого вида,
Чем те, которых не снабдили
Каляной полинялой занавеской.
 
 
Седые космы жидких прядей
Спадают на колет из кожи;
Мешки, морщины под глазами.
Глаза усталы и спокойны,
А цвет их сер и холоден, как сталь,
А взгляд тяжелый – та же сталь.
Есть что-то львиное в щеках обвислых;
Всё вместе – что-то вроде нашего Петра,
Но только жиже как-то: нету нашей
Огромной безудержной силы.
А сила есть – упорная, как сталь.
 
 
Да, эта голова была высокой
И часто, непреклонная, решала,
Чьим головам катиться кругло с плахи.
Но эту голову с позором отсекли
От вырытого и гнилого трупа
На виселичном поле речки Тайберн.
А дальше и не знали, что с ней делать.
Набальзамировав, хранили здесь и там,
И вот, она пришла в знакомый колледж,
Да будет замурована в часовне.
 
 
Я позавидовал – ведь хорошо лежать
Там, где бывал в шестнадцать лет,
К истокам юности придя обратно.
В притворе лестница ведет на хоры,
Дубовая, приделана к стене.
Доска на белой штукатурке,
И надпись: «Где-то здесь сокрыта…»
Вы догадались: это Кромвелл.
А занавеска на портрете –
Для королевских посещений: закрывают…
Традиция…А может быть, и символ:
Теперь боимся мы взглянуть
В глаза уверенной, железной силе.
 

* * *

Блуждая слепо в мире синем…

Нонна Белавина

 
Строгие, четкие линии
Зимнего города вечером…
Точно глаза твои серые, синие,
Небо над улицей высится глетчером.
 
 
Прошлого льдины глубинные
Смутно синеют просветами.
Мечется память, как птица над льдинами,
Бьется, зовет нас словами неспетыми.
 
 
Что-то, что не было сказано,
Вспыхнуло призрачным пламенем:
Нитью невидимой снова мы связаны –
Памяти льдистым и призрачным знаменьем.
 

* * *

 
Очень давно, и не в этой
Жизни тебя потерял.
Редкие проблески света,
Гробная тьма покрывал –
 
 
Это и всё, что я помню
В жизни последней, простой…
Только все шире, огромней
Зовы из дали пустой.
 
 
Путь – в неизвестные земли.
Должен тебя отыскать.
Только ночами приемлю
Ласковых рук благодать.
 
 
Позднею ночью бывает
Долгий, мучительный миг:
В спутанном сне проплывает
Твой опечаленный лик.