Текст книги "Пути-дороги"

Автор книги: Борис Крамаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

На пороге хаты, потягиваясь, появился Андрей. Увидев растерянную фигуру отца, он быстро сунул в рот пальцы. Раздался резкий разбойный свист. Жеребец уже собирался перемахнуть через забор на улицу, но, услышав свист, остановился. Маленькие уши его, прижатые назад, настороженно зашевелились. Он вскинул задними ногами и помчался к дому.

Казалось, что жеребец обязательно собьет с ног идущего к нему навстречу Андрея. Но, к удивлению Григория Петровича, доскакав до хозяина, конь ласково ткнулся в протянутую руку.

Взяв жеребца за гриву, Андрей подвел его к отцу:

Младший урядник Семенной! Два наряда за то, что

упустил лошадь! – И, глядя в растерянное лицо отца, крикнул:

– Как стоишь! Смир–р–рр–но–о–о!

Григорий Петрович, оторопев, вытянулся, а правая рука его сама невольно поднялась кверху, сгибаясь в локте.

Андрей, не выдержав, расхохотался:

– Ну и здорово же вас, батя, муштровали, если досе помните.

Григорий Петрович обиженно пробормотал:

– Когда б тебе десятка два раз морду в кровь били, так и ты добре… запомнил бы. А за коня от матери обоим попадет – вон, гляди, как он, собачья душа, помидоры повытолок.

И, сердито глядя на жеребца, Григорий Петрович потянул его за недоуздок. Жеребец, почувствовав себя снова в чужих руках, злобно оскалил зубы, взвился на дыбы, махая над головой Григория Петровича ногами, словно выточенными из черного мрамора. Старик испуганно отскочил в сторону:

– Хай ему бис! Привязывай его сам! Еще, чего доброго, на старости лет кости переломает.

– Стоять!

Голос Андрея лязгнул металлом. Жеребец присмирел. Косясь на хозяина огненным глазом, он тихонько греб землю копытом. Привязав его к дрогам, Андрей принес из конюшни щетку, засучил рукава сорочки и подошел к жеребцу.

Григорий Петрович присел на бочонок, с удовольствием поглядывая, как быстро мелькала щетка в ловких руках сына.

– Кто у нас, батя, атаманит?

– Коваленко выбрали, – нехотя проговорил старик, осматривая ушивальник.

– Это какого – хорунжего Коваленко?

– Его самого.

– А партии у вас есть?

– Это чего? – Григорий Петрович удивленно посмотрел на сына.

– Ну, митинги в станице бывают?

Старик насупился:

Не хожу я на митинги. Времени нету.

– Ну хоть раз–то были? – Андрей перестал махать щеткой и вопросительно поглядел на отца.

– Да раз был, как аптекарь речь держал.

– Ну и что ж?

– Да что… Всё – дезертиры, да фронт, да до победного конца… Слушал–слушал, а потом плюнул, да и пошел до дому. Еще какие–то большаки объявились. Люди кажут, что они Вильгельмовы шпиены.

Андрей внимательно посмотрел на отца:

– А вы, батя, как думаете?

– А бис их разберет. Сергеева знаешь?

– Это портной, что ли?

– Он самый. Ну, так вот люди кажут, что он большак и есть. Говорит, «войну надо кончать». Ну, известно, война каждому обрыдла – вот народ и прислухается…

Григорий Петрович, нагнув голову, стал внимательно рассматривать наложенный шов.

– Война, она, сынок, всех разорила, а когда ее кончат, неизвестно.

– Ну, это вы, батя, зря говорите за всех. Разве Богомолова иль Бута война разорила? Да они за это время еще больше разжирели. Вон Богомолов вторую маслобойню строит. – В руках Андрея снова быстро замелькала щетка. – А кто вам будет говорить, что большевики – немецкие шпионы, не верьте – это брехня.

Семенной испытующе поглядел на сына:

– Ты откуда знаешь?

– А уж знаю, на фронте слышал.

Андрей, тщательно выколотив скребницу о колеса дрог, подошел к отцу:

– Скажите, когда ваш дед со Ставропольщины на Кубань пришел, добре ему жилось?

Григорий Петрович неопределенно крякнул.

– Ну, что ж, кажите!

– Где ж добре, сынок? В сырой землянке, как кроты, жили. – И, посмотрев сурово на сына, выдавил из себя налитые давней обидой слова: – Всю жизнь твой прадед у чужих людей горбину гнул – все счастливой жизни искал. В казачество подался, да и там ее, эту жизнь, не нашел. Так батраком в чужом дворе и умер. – Григорий Петрович замолчал.

– А ваш батька добре жил?

– Да и ему, бедолаге, горя хлебнуть пришлось… Не своей смертью помер…

– Так, может, вам, батько, добре жить? Может, у вас амбары от хлеба ломятся? Может, во дворе от скотины тесно? Может, в хате полы деревянные, крашеные и крыша под железом? Чего же молчите? Добре вам жить?.. Так зачем же я с пятнадцати лет у Богомолова мешки тягал? Я, казак, батраком сделался таким же, как и мой прадед–мужик.

– Такая уж наша доля, сынок, – вздохнул Семенной. – Вот ты вахмистром вернулся, егорьевским кавалером. Может быть… бог даст, в офицеры выйдешь. Не будешь жить, как твой батька…

Андрей хотел что–то возразить отцу, но в это время раздался из–за забора чей–то веселый голос:

– Эй, Андрейко!

Повернув голову, Андрей увидел Максима и, улыбаясь, пошел навстречу. Приятели обнялись.

– Ты откуда узнал, что я приехал? – спросил Андрей.

– А мне Ванька Казанок сказал. Он видел, как ты с Брюховецкой верхом ехал… Ты что – совсем?

– Какой черт, совсем… – В голосе Андрея послышалась досада. – На две недели всего, – и он с сожалением добавил:

– Жениться хотел, да навряд успею.

– Что ж, война кончится, тогда и женишься.

– Кончится, говоришь! Сейчас кончать надо. Все равно фронт, как глиняный черепок, разбился. Если раньше с фронта сотнями бежали, так теперь тысячами.

Максим, тая усмешку, спросил:

– А почему ж ты снова идти хочешь?

Андрей отвел взгляд в сторону:

– Нельзя не идти. Тебе хорошо, что по чистой дома сидишь.

Максим насмешливо посмотрел на друга:

– У меня отсрочка еще в мае кончилась.

Андрей удивился:

– Это что ж выходит – ты дезертир?

– А хоть бы и так. Что я, один, что ли?

– И не боишься, что поймают?

– Всех не переловят. Сам же говоришь, что тысячи бегут.

Андрей вздохнул.

– Эх, мир бы скорее! – в его голосе прозвучала тоска.

– Это с немцами мир–то? – притворно удивился Максим.

– А хоть бы и с немцами. Чего рот раззявил? – Андрей злыми, колючими глазами посмотрел на Максима. – Наслушались тут аптекаря толстозадого…

Максим улыбнулся:

– Не сердись, Андрей, я пошутил. У меня к тебе дело есть.

Андрей, все еще хмурясь, буркнул:

– Ну, ежели дело есть, пойдем в хату…

Прошла неделя. Андрей лихорадочно готовился к свадьбе. На собранные деньги от жалованья он и отец купили на Лемашовке, у вдовы Игната Черенка, маленький, крытый камышом дом о двух комнатах, с земляным полом. Во дворе стояла только в прошлом году отстроенная Черенком конюшня. Но что более всего понравилось Андрею – это молодой фруктовый сад и обширный двор, обсаженный тополями и белыми акациями.

Получив деньги, Черенчиха в тот же день уехала к родным в Славянскую, передав ключ от дома сияющему счастьем Андрею.

На другой день утром, выпросив у Богомолова линейку и запрягая в нее своего Турка, Андрей уговаривал отца поехать с ним покататься. Тот, с опаской косясь на злобно прижимающего уши жеребца, решительно отказывался. И когда Андрей, взяв в руки вожжи, стал садиться на линейку, Григорий Петрович, крестясь, отскочил в сторону.

Но, к его удивлению, жеребец не встал на дыбы, а спокойно, шагом, пошел к раскрытым воротам. Григорий Петрович, не выдержав, восторженно заорал:

– Да он, сукин сын, у тебя раньше в упряжке ходил!.. – И незаметно для себя очутился на линейке рядом с сыном.

По станице они промчались так, что купающиеся в пыли куры еле успевали отскакивать в сторону. Григорий Петрович, ловя то удивленные, то восхищенные взгляды, самодовольно поглаживал бороду, не забывая другой рукой цепко держаться за линейку.

Мимо бутовского дома Андрей пустил жеребца шагом. Навстречу, немного сутулясь, медленно шел по краю дороги Семен Лукич Черник. Увидев жеребца, запряженного в линейку, он замахал рукой и стал осторожно переходить канаву.

– Здорово, Григорий Петрович! Как живешь? – Губы Черника растянулись в приветливой улыбке, а глаза завистливо покосились на приплясывающего жеребца.

Андрей притронулся кончиками пальцев к папахе. Черник, делая вид, что только сейчас заметил Андрея, насмешливо проговорил:

– А, господин вахмистр, с приездом!

– Спасибо, господин хорунжий! Что ж, атаманская булава надоела, что ли?

Семен Лукич, делая вид, что не заметил насмешки, вздохнул:

– Старый я стал. Пусть молодые послужат. – И, наклоняясь к Григорию Петровичу, заискивающе сказал:

– Не продашь ли, Григорий Петрович, жеребчика? Тебе он без надобности, а мне – для заводу.

– Не мой он, вот хозяин, – старик мотнул головой в сторону сына. – Его и спрашивай.

– А сколько дашь? – неожиданно спросил Андрей. Его глаза заискрились смехом.

– Сколько же годков ему? Поди, старый уже.

Семен Лукич не спеша, словно нехотя, подошел к жеребцу. Но лишь только его пальцы протянулись к тонким раздувающимся ноздрям, как жеребец злобно взвизгнул и укусил его за руку.

Семен Лукич испуганно отдернул окровавленную руку.

Линейка сорвалась с места и исчезла в облаках пыли.

Томительно длинными казались Андрею дни. С Мариной он виделся редко. Она готовила приданое и целые дни проводила у своей подруги, помогающей ей шить. Когда же, томясь долгой разлукой, он приходил ее проведать, девушки со смехом и шутками выпроваживали его за дверь. Андрей протестовал, просил разрешения посидеть с ними, но девушки были неумолимы. Тогда Андрей шел к портному Сергееву, с которым его познакомил Максим. У Сергеева по вечерам собирались иногда фронтовики из иногородних и казаков. Сергеев читал им никогда не виданные ими книги, много рассказывал про Петроград, про Ленина.

…Подходил день свадьбы. Накануне вечером отец уговорил Андрея пойти с ним на охоту. Андрей хотел этот вечер провести с Мариной, но, боясь обидеть отца, согласился.

Когда вернулись, было уже темно. У ворот встретил их Василий.

– Андрей! – голос Василия сорвался до шепота. – Марина заболела, лежит, бредит… как у Лельки шила, так и слегла.

Андрей почувствовал, что сердце покатилось куда–то вниз. Он бросил на землю ружье и дичь.

– Василь! Лошадь!..

– Сидай скорей! – прошептал Василий, подводя Серого. – Я его давно подседлал, все ждал тебя. А черта твоего побоялся седлать… – Он виновато улыбнулся, подавая брату повод.

Андрей, не переодеваясь, вскочил на коня.

– Запрягай скорей буланого в линейку да скачи за фельдшером!

Василий еще не успел ответить, как Андрей уже скрылся в темноте…

Целыми днями просиживал Андрей у постели Марины, почти все время метавшейся в бреду. Ежедневно навещавший ее фельдшер беспомощно разводил руками в ответ на умоляющий взгляд Андрея:

– Воспаление легких, не какой–нибудь насморк. – И сердито добавлял: – Ну, я ее выстукаю, а ты того, уходи…

Андрей брел домой, но чаще сворачивал и шел к Сергееву, по дороге заходя за Дергачом.

Как–то, придя к Сергееву, Андрей застал его одного. Сергеев шил бекешу.

– А, Григорьич! Садись, садись! Ты, должно, за газеткой пришел? Э, да ты чего–то кислый… Случилось, что ли, что?

Андрей молча сел на лавку. Достав кисет, он стал свертывать цигарку.

– Маринке хуже, а тут на фронт возвращаться срок подходит. Дмитрий Мироныч, что делать–то – посоветуй. Срок пропущу – разыскивать будут, а и ехать мне никак нельзя.

Сергеев отложил в сторону недошитую бекешу и с участием посмотрел на Андрея:

– Да, дела у тебя, брат, неважные… а все–таки ехать на фронт тебе надо.

Андрей, рассыпая махорку, вскочил с лавки:

– Ехать, ехать! А я вот не поеду. Пошел он, фронт этот, к собачьей матери! Ты лучше посоветуй, как не поехать.

– Конечно, на дальнем хуторе перебыть можно, но ты прими во внимание, что за это надо на хозяина день и ночь работать, а от Маринки все же вдали будешь. С другой стороны, сейчас казаки еще на фронте и ежели ты туда поедешь, большую пользу принесть можешь. – Портной многозначительно поднял вверх палец.

– Какой уж с меня агитатор, – с досадой проговорил Андрей. – Нет, я, Мироныч, лучше останусь. Будь что будет. Не я один…

… Задумчиво шел Андрей по пустынным улицам станицы, заснувшей крепким сном.

Подходя к гребле, Андрей замедлил шаг. Посеребренная светом луны вода манила прохладой. В прибрежном камыше перекликались разбуженные водяные курочки. Андрей остановился.

– Хорошо! – Он нагнулся, поднял камешек и бросил его в воду.

Раздался тихий всплеск. Андрей присел на берег и задумался.

… В тот вечер Григорий Петрович, придя к Богомолову получить заработанные деньги, застал в лавке Бута и Семена Лукича.

Прервав разговор, все трое неприязненно оглядели высокую фигуру старика. Бут небрежно бросил:

– Здравствуй, Петрович! Что–то тебя давно не видать. Болен был, что ли?

– В Уманскую, Павел Васильевич, за товарами ездил.

Богомолов, подавая старику засаленные рублевки, пробасил:

– Сынок–то твой, говорят, с портным снюхался. Вместе народ мутят, собачьи души. Землю казачью мужикам делить хотят.

Семен Лукич, набивая трубку, зло усмехнулся:

– Ничего, мы им, собачьим сынам, головы поотвертываем!..

У Григория Петровича, прятавшего за пазуху деньги, от волнения тряслись руки. Вспомнился разговор с сынсм в первый день его приезда, его частые отлучки из дому.

«Неужели вправду снюхался? – промелькнула мысль. – Недаром зачастил к нему Максим Сизон».

– Что ж молчишь, Петрович? – голос Бута зазвучал неожиданной лаской. – Ты казак, урядник, две медали за геройство имеешь, а сын с мужиками путается, большевик.

Григория Петровича прорвало:

– Ты, Павел Васильевич, стар, а бабьи сплетни, видать, здорово охоч слушать. Мой Андрейко егорьевский кавалер, вахмистр, и чтобы он с мужиками на казаков пошел? Ни в жизнь не поверю! Его в хорунжие скоро произвести должны, – неожиданно для самого себя прихвастнул он.

– В хорунжие? – переспросил Семен Лукич. – Хорош офицер, казачью землю городовикам отдать думает…

Домой Григорий Петрович шел в большом смятении. «А ну, как правда? – Он даже перекрестился. – Не дай бог. Да нет, быть того не может», – успокаивал он себя, а в сердце росла тревога.

Около дома встретился Василий. На плече он нес багор, на конце которого болталась сплетенная из куги кошелка.

– Что, аль рыбу ловить собрался? Чего ж ты на ночь–то?

– Ничего, сейчас ночи светлые, а завтра с утра на мельницу зерно возить.

– Андрея не видал?

– С утра он из дому ушел.

В ту ночь Григорий Петрович не ложился спать. Он то ходил по двору, то выглядывал на улицу, не идет ли Андрей, то шел в конюшню проведать коней.

Андрей просидел у гребли до света. Когда он входил в просыпающуюся станицу, по дворам звонко орали петухи, а над плавнями рдела заря.

Отворив калитку, он увидел во дворе отца. Григорий Петрович снял заднее колесо дрог, старательно мазал дегтем ось. Заметив подошедшего сына, он спросил:

– Где шалался–то? День на дворе, а он только до дому идет.

Андрей понял, что отец сердится и в то же время чем–то встревожен.

– У гребли сидел.

– У гребли?!

Григорий Петрович, перестав мазать, выпрямился:

– Это, то есть, чего же ты там делал?

– А так, сидел, о жизни думал. Решил на фронт завтра ехать.

Гриторий Петрович испытующе посмотрел на сына. «Спросить или не надо? А может, в самом деле, брехня? Марина больна, парень мучается, вот и бродит бог знает где…» t

Тон отца стал мягче:

– Да, сынок, она, жизня–то, тебе невеселая выпала. Кто ее знает, когда война кончится. Так, значит, завтра ехать решил? И то: на две недели пущен, а три гуляешь. Как бы не вышло чего?

– Ничего не будет, батя. Многие и вовсе не вертаются. Ну, я пошел… – Андрей потянулся. – Спать хочется, пойду лягу.

Прямые палящие лучи солнца купают станицу в ярком свете и зное.

Полдень. Не дрогнет листва на верхушках серебристых тополей. Дремлют в садах деревья, низко склоняя отягощенные плодами ветви к растрескавшейся от зноя земле. Неугомонные воробьи и те попрятались под застрехами камышовых крыш. И лишь изредка, нарушая тишину пронзительными криками, пронесутся высоко в синеве неба быстрокрылые чайки. Тихо и в плавнях. Не шелохнет сажённый камыш. Стоит он в безмолвье, словно любуется своим отражением в озерах.

Андреев жеребец, настороженно всхрапывая, медленно спускается с крутого откоса к воде.

Справа от гребли–огромный лиман, слева–широкая речка, извиваясь среди садов и камышей, убегает в плавни.

Андрей, голый, коричневый от загара, прижимается к шее жеребца, понукая его войти в воду.

Прохладные струи ласково обнимают обоих.

Выкупав жеребца, Андрей наскоро одевается и выводит его в поводу на греблю.

– Ну, а теперь, Турок, до Маринки!

Жеребец раздувает тонкие ноздри и мчится по пустынным улицам.

Марина спала. Боясь разбудить ее, Андрей с подступаюшими к глазам слезами поцеловал ее горячий лоб и неслышно пошел к двери.

– Андрейко!

Он быстро повернулся и, увидев, что Марина открыла глаза и силится приподнять с подушки голову, бросился к ней.

Опустившись около кровати на колени, Андрей уткнул лицо в одеяло.

– Андрейко, что с тобой, ты плачешь?

Марина с нежностью гладила его волосы.

Наконец Андрей поднял голову. Смотря на Марину влажными от слез глазами, он думал: «Нет, не могу я поехать…»

– Что ж ты молчишь, Андрейко?

Он пробормотал что–то невнятное. Марина улыбнулась:

– Ты не плачь, я скоро поправлюсь. Ей–богу, скоро. Вот увидишь. А как мы с тобой заживем… в новом доме! Скажи, ты наведывался туда?

Андрей взял ее руки в свои и рассматривал их так, словно видел впервые:

– Марина, я к тебе… проститься пришел. Завтра ехать надумал.

– Как – ехать?!

– Срок прошел. Надо ехать.

У Марины дрогнули губы:

– Опять ехать! Все домой едут, а ты – на фронт! Офицером хочешь быть? Меня тогда бросишь.

– Марина, Маринка!..

– И слушать не хочу. Никуда ты не поедешь!

Она заплакала. Андрей окончательно растерялся.

Сзади послышался старческий сердитый голос:

– Опять ты ее расстроил. Знаешь что? Убирайся–ка отсюда. – И фельдшер бесцеремонно вывел Андрея за дверь.

Выйдя за калитку, Андрей остановился в раздумье. Потом решительно, махнул рукой:

– А, никуда не поеду!

Возвратившись домой, он увидел во дворе Ивана Дергача.

Дергач сидел на скамеечке под вишней и держал в руках какой–то сверток. Увидев Андрея, он встал и пошел ему навстречу:

– А меня Сергеев послал. Просил тебе вот это передать. Книжки тут для фронта.

Дергач протянул Андрею сверток. Андрей, не глядя на Дергача, грубо сказал:

– Отдай назад, пусть сам едет, а я дома останусь.

Дергач удивленно посмотрел на него и молча пошел к

калитке, прижимая сверток к груди. Но едва он вышел на улицу, Андрей крикнул:

– Иван!

Дергач остановился. Андрей бегом нагнал его и вырвал у него сверток.

– Чего ж ему передать, Андрей?

– Убирайся ты к черту!

Не прощаясь, Андрей повернулся и пошел к дому.

Утром он встал рано. Выкупал лошадей и запряг Серого. А через два часа, стоя на подножке вагона, махал рукой идущим за поездом отцу, Максиму и Ивану Дергачу.

Глава IX

Григорий Петрович под осень ждал сына с фронта хорунжим. Эта надежда росла из месяца в месяц. «Разве старик Коваленко не такой же урядник, как он, Григорий Семенной, а приехал же его сын Петро офицером, да теперь еще и атаманит над целым юртом. А чем Андрей хуже?» Следом за этими мыслями приходили и другие, тревожные – о дружбе Андрея с Сергеевым. Но старик гнал их от себя прочь. Да к тому же и Сергеев с Максимом Сизоном, боясь расправы за сочувствие большевикам, давно убежали из станицы и скрывались неизвестно где, а Иван Дергач не показывался на улице даже днем.

Шли дни. Уже вернулись в станицу братья Бердниковы, Трынок, Шмель и другие казаки–однополчане Андрея. Григорий Петрович, скрывая тревогу, все чаще приезжал на станцию и подолгу смотрел на убегающие вдаль рельсы.

Андрей приехал неожиданно, в одну из холодных январских ночей.

И когда скинул он заиндевелую бурку, Григорий Петрович горестно крякнул: погон на Андреевой бекеше не было.

Григорий Петрович молча посмотрел на сына, и они без слов поняли друг друга. Андрей сумрачно сказал:

– Снимал, батя, с офицеров, снял и с себя.

С тех пор и охладело сердце Григория Петровича к сыну. А после того, как по станице пошли разговоры об Андрее, как о большевике, после того, как осмелели фронтовики во главе с Андреем, а в станице снова появились Сергеев и Максим Сизон, Григорий Петрович даже разговаривать перестал с ним. И если была какая надобность по хозяйству, обращался к Василию.

Сергеев, сидя в углу на колченогом стуле, с тревогой посматривал в окно. Его истощенное, давно не бритое лицо с опущенными углами рта говорило о крайней усталости.

В комнате расположились, где кто сумел, десятка полтора фронтовиков. На широкой лавке возле окна, искоса посматривая то во двор, то на улицу, сидел Дергач.

Сергеев перевел взгляд с окна на Максима, угрюмо опустившего голову:

– Ну, Максим, говори!

Максим поднял голову, большими зеленоватыми глазами обвел присутствующих.

– Так вот, по вашему поручению ездили мы с товарищем Сергеевым в Ейск. Ругали нас там – стыдно было слушать!

– Ты лучше расскажи, что они нам сделать наказывали? – сказал нетерпеливо Андрей.

– Ну, расспросили нас и, как мы сочувствуем большевикам, дали поручение. Атамана ко всем чертям – раз! – Максим загнул один палец. – Ревком организовать – два! Отряд самообороны сформировать из надежных фронтовиков – три!

– Вот это здорово! – не выдержал Андрей.

– Оружие у того, кто не будет зачислен в отряд, отобрать – четыре!

– Давно пора куркулей обезоружить! – не вытерпел снова Андрей.

Сергеев укоризненно посмотрел в его сторону и сказал:

– Не прерывай, Андрей! – И добавил: – Вот и выходит, что надо немедленно созвать сход и выбрать ревком. Правильно я говорю?

– Давно пора!

– Чего там долго размусоливать!

– Идем на майдан*.

___________________________________

*Станичная площадь

– Постойте, товарищи!

Андрей подошел к столу:

– Надо организовать свой отряд, пеший и конный, а для этого надо сегодня же отобрать у куркулей оружие и коней. Так и Ейский отдел большевиков наказывал, а раз мы сочувствуем большевикам, то должны их наказ выполнить.

– Предлагаю, – сказал Сергеев, – поручить организовать конный отряд Андрею Семенному и Ивану Дергачу, а пеший – Максиму Сизону. Коней отобрать поручить им же… Итак, товарищи, времени терять нечего! Каждую минуту кулаки и офицерье могут поднять восстание.

С улицы ворвался тревожный гул набата. Все, вскочив, бросились к окнам. Сергеев хрипло выкрикнул:

– Опередили, гады! Идем на площадь! Держаться всем вместе!

Из дворов, на ходу пристегивая кинжалы, шли казаки. Иногородние, с хмурыми лицами, нерешительно выглядывали из–за заборов, боясь выходить на улицу.

Сергеев, отобрав по дороге пять человек, послал их по дворам собирать иногородних.

Около станичного правления уже собралась большая толпа. Сергеев шепнул на ухо Андрею:

– Собери вокруг себя фронтовиков из казаков, которых знаешь.

– Ладно, не учи!

Густой, тяжелой волной плыл в воздухе набат, когда на крыльцо станичного правления в сопровождении помощника и писарей вышел Коваленко. На его черкеске узкими полосками блестели серебряные погоны, а сбоку в деревянной коробке болтался тяжелый маузер.

Окинув пристальным взглядом притихшую толпу, он шепнул что–то писарю. Тот опрометью бросился с крыльца и скрылся в толпе.

Вскоре набат смолк. Коваленко, поправив маузер, шагнул вперед.

– Господа станичники! – голос его зазвучал властно, словно он не речь собирался произнести, а командовал сотней. – Наступило тревожное время. Мне донесли, что крупная банда большевиков…

– Сам бандит!

– Погоны сними, сволочь!

– Долой!

В группе фронтовиков, стоящих около Андрея, началось движение. На них зашумели пожилые казаки:

– Замолчите, сукины дети!

– Дайте человеку договорить!

– Идите вы к чертям собачьим с вашим человеком! Золотопогонный гад он, а не человек!.. – кричали фронтовики.

Наконец шум утих. Коваленко снова заговорил, но уже не так уверенно:

– Так вот, станичники, эти самые большевики захватили паровоз, несколько вагонов и ездят по станицам, грабят население.

– Сами грабите!

– Долой с майдана, куркуль!

В Коваленко полетели комья грязи. Один из них угодил ему прямо в лицо, плотно залепив правый глаз, другой попал в подбородок. Отплевываясь и ругаясь, Коваленко скрылся за спинами своего помощника и писарей.

Бут, стоящий рядом с Волобуем и Семеном Лукичом в толпе пожилых казаков, поднял палку над головой и, потрясая ею в воздухе, истошно кричал:

– Станичники! Да куда ж вы смотрите! Атамана бьют! Гоните их, голодранцев, с майдана!

Фронтовики, хватаясь за кинжалы, настороженно и выжидающе глядели на толпу наступавших на них сторонников Бута и Семена Лукича.

Над бушующей толпой выросла длинная фигура Сергеева. Уверенно, громким голосом, он сказал:

– Граждане! Атаман Коваленко получил ложное сообщение насчет большевиков. Отряд, о котором он говорит, ездит по заданию ЦИКа Черноморской республики для организации советской власти на местах и никакими грабежами не занимается. Советская власть…

– Долой!

– Геть с майдана!

– Станичники, чего вы куркулей слушаете? – отчаянно прозвучал и затерялся в ругани и криках голос Дергача.

Грубо оттолкнув Сергеева, на крыльцо взобрался Волобуй. Его обычно тусклые глаза блестели теперь злыми огоньками.

– Господа станичники! – злобно взвизгнул он. – Господа станичники! Коваленко хотел тут предложить нам организовать отряд самообороны из старых казаков…

– А ты–то откуда знаешь, что он хотел предложить?

– Снюхались, собаки треклятые!

– Ты брюхо–то убери! Кабан!

Волобуй, делая вид, что не слышит выкриков, продолжал:

– Я говорю, надо организовать такой отряд, который мог бы защитить нашу станицу от банды.

– Банду организовать хочешь?

– Долой!

– Дайте ему говорить!

– Дело человек кажет!

– Долой!

Рукопашная казалась неизбежной. Андрей шепнул что–то окружавшим его фронтовикам и стал решительно пробиваться вперед. Фронтовики помогали ему расчищать дорогу.

Когда он, в новом казачьем уборе, с георгиевскими крестами, приколотыми повыше серебряных газырей, появился на крыльце, притихли даже старики.

Сергеев был чужой казакам, иногородний, им было оскорбительно слушать чужого городовика на своем казачьем майдане. Андрей же был свой, казак. И хотя про него и ходили слухи, что он большевик, все же он был вахмистр и георгиевский кавалер.

Казаки плотнее придвинулись к крыльцу, ожидая, что скажет Андрей. Шум постепенно смолкал.

Андрей молча вытянул вперед руку, и все невольно повернули головы в указанную им сторону. Бут, шептавший что–то Семену Лукичу, почувствовал на себе сотни внимательных, любопытных глаз, смущенно умолк.

Станичники! Вот он… – в голосе Андрея зазвучали гнев и презрение. Семен Лукич спрятался за широкую спину Бута. – И вот он, – рука Андрея протянулась к все еще стоящему на крыльце Волобую, – а также и другие куркули нашей станицы, подговорив атамана, готовят восстание против советской власти. Они боятся, что у них отберут добытые ими обманом сотни десятин лучшей земли и отдадут вам. Чтобы защитить свое добро, они хотят создать контрреволюционную сотню. Я вас предупреждаю, казаки, в его голосе послышалась угроза, – что мы пришли с фронта не с пустыми руками, а боевые наши кони стоят готовыми к седловке. Сейчас мы уйдем с майдана и соберемся в другом месте. И если они посмеют собрать свою банду… мы вырубим их всех до одного!

– Это отцов–то своих рубать?

– Не отцов, а тех, которые посмеют собраться в контрреволюционный отряд. А если… если отцы наши пойдут с врагами нашими, то… и отцов повырубаем!

Собиралась гроза. Где–то далеко прозвучал глухой раскат грома.

Старики закрестились. И не понять было отчего – в страхе ли перед громом или от неслыханных слов Андрея.

От крыльца отделилась группа фронтовиков. Невольно расступалась перед ними колыхнувшаяся толпа. С гордо поднятой головой шел Андрей. Фронтовик, стоящий рядом с Чесноком, восхищенно шепнул ему:

– Вот, чертяка, отчебучил! Он такой, что и очень свободно может повырубать!

Чеснок, не отвечая, стал выбираться из толпы…

Когда площадь осталась позади, Андрей остановился:

– А теперь, хлопцы, до дому, седлать коней! Собираться у моста за греблей. У кого лишняя шашка или кинжал есть, берите с собой! Патроны тоже несите. Ну, а вы, – обернулся он к иногородним фронтовикам, присоединившимся к ним в конце площади, – приходите пеши. Коней вам добудем! – И, обведя всех смеющимися глазами, крикнул: – А теперь – по домам ма–р–р-ш!

Фронтовики с шутками и смехом быстро расходились в разные стороны.

Около Андрея остался один Максим.

– Ну, а ты, – Андрей вынул из кармана новенький вороненый наган, – бери вот это да беги до Сергеева, чтоб они, гады, с ним чего не сделали. – И, проводив задумчивым взглядом удаляющегося Максима, поспешно свернул а переулок…

Когда Андрей прискакал за греблю, там уже собралось около десяти конных казаков. К своему удивлению, он увидел среди них и Луку Чеснока.

– А ты зачем здесь? – подъехал к нему Андрей.

Лука выпрямился:

– А вот слыхал, что ты сотню фронтовиков собираешь, ну, и приехал. Я что, по–твоему, не фронтовик, что ли? – в его голосе послышалась обида.

Да нет, Лука, я так спросил… – замялся Андрей.

Ты на мою руку не гляди! – поймал Чеснок недоумевающий взгляд Андрея, смотревшего на его пустой рукав – Я, может, повод в зубах держать буду.

Андрей, соскочив с коня, порывисто обнял Чеснока:

– Спасибо, брат! А рука что ж… Казак и с одной рукой все же казак.

Со всех сторон к гребле съезжались казаки. Появились и пешие иногородние и те из казаков, у кого не было лошадей.

Андрей стал на большой камень:

– Товарищи! По поручению партии большевиков мною из иногородних и казаков организуется отряд. Начальником отряда временно назначен я. Когда же отряд организуется полностью, вы сами выберете себе командира. А теперь говорите – согласны ли вы, чтобы временно отрядом командовал я?

– Согласны! Чего там!

– Командуй, грец с тобой!

– Ну, а если согласны, то слушать мою команду! Нас собралось двадцать семь конных да пеших… тридцать два человека. Товарищ Дергач! Построй пеших и веди их к станичному правлению, а остальные – по ко–о–оням!

После ухода Андрея и фронтовиков с майдана остальные также стали расходиться. Старики нерешительно топтались на месте, не зная, что предпринять. Такой сходки в станице еще никогда не было.

Приезжающие с фронта сыновья часто вступали в споры со своими отцами, но из повиновения все же не выходили. А когда появился Андрей Семенной, все вверх дном пошло. Перестали слушать сыны родительское слово. Атамана и того в грош не ставили.

Семенной словно зачаровал молодых казаков – так и ходят за ним следом. И знают старики, что скажи он сегодня лишь слово, разогнали бы фронтовики майдан и на седину стариковскую не посмотрели бы.

На крыльце снова показался Коваленко. Из–за его спины робко выглядывал Волобуй.

– Господа станичники! В правлении семьдесят пять винтовок и десять цинков патронов, присланных отдельским атаманом. Говорите: передать эти винтовки фронтовикам или нет?