Текст книги "Лаплас"

Автор книги: Борис Воронцов-Вельяминов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Марат бичует Академию и Лапласа

Марат со свойственной ему революционной горячностью беспощадно обличал Академию наук, как оплот старого режима.

Марат начал борьбу с Академией еще до революции. В большом памфлете «Современные шарлатаны» Марат задается целью «разоблачить академическое шарлатанство». «Не Месмер и Калиостро должны занять наше внимание…. речь идет о другом сообществе шарлатанов… окруженных фимиамом популярности, откормленных правительством, пожирающих в безделии и наслаждении средства существования бедных ремесленников…»

Передовые слои старой Академии группировались вокруг энциклопедистов, в том числе Даламбера, являвшихся идеологами буржуазии. Марат, как революционер-демократ, видел в королевской Академии и ее членах составную часть феодально-монархического строя, тормоз широкого развития науки в массах, узурпатора ученых патентов, дававших обеспечение и признание «светочам разума».

Страстность памфлетов Марата производила большое впечатление на читателей.

Брошюра Марата «Современные шарлатаны» вышла из печати 12 сентября 1791 года во время выборов в Законодательное Собрание и преследовала, в частности, цель дискредитировать друзей Лапласа – Лавуазье, Кондорсе, а также Пасторе – кандидатов буржуазии на выборах в Собрание.

Вот некоторые выдержки из этого памфлета.

«К числу лучших академиков-математиков относятся Лаплас, Монж, и Кузень: род автоматов, привыкших следовать известным формулам и прилагать их вслепую, как мельничная лошадь, которая привыкла делать определенное число кругов, прежде чем остановиться.

Ах, кто не знает, что милости, которыми осыпают этих интриганов, почти всегда имеют источником мелкие страстишки какого-нибудь бесстыдного министра, всегда готового удовлетворить их за счет казны. Порою сдерживают перо этих новых Аретинов,[10]10
  В данном случае Марат имеет в виду Пиетро Аретино – итальянского поэта и драматурга (1492–1557), известного интригами и написавшего ряд скабрезных произведений.


[Закрыть] порой заставляют болтаться их язык; я знаю это; но в какой мере их благополучие обязано маленьким маневрам их целомудренных половин! В числе стипендий Сюара есть одна – в восемь тысяч ливров, предназначенная цензору „Журналь де Пари“. Не правда ли, хорошо заработаны эти восемь тысяч? История гласит, что Лаплас, ослепленный успехами Сюара и Мармонтеля, ломал себе голову над причинами их успеха, когда, наконец, ему заметили, что у того и другого очень красивые жены; Лаплас поспешил воспользоваться советом. Если совет не помог ему, то не из-за недостатка желания хорошо его выполнить; просто время прошло».

Характерны и следующие саркастические строки Марата:

«Взятая как коллектив, Академия должна быть рассматриваема как общество людей суетных, гордых тем, что собираются два раза в неделю…

Она делится на несколько групп, из которых каждая бесцеремонно ставит себя выше других и отделяется от них.

На своих публичных и частных заседаниях эти группы никогда не упускают случая обнаружить признаки скуки и взаимного презрения. Весело смотреть, как геометры зевают, кашляют, отхаркиваются, когда зачитывается какой-нибудь мемуар по химии; как химики ухмыляются, харкают, кашляют, зевают, когда зачитывается мемуар по геометрии.

Если каждая группа действует таким образом, то отдельные лица обращаются друг с другом не лучше, и собратья милостиво расточают друг другу сотни любезных эпитетов. Кондорсе у них – литературный проходимец; Ротон – зазнавшийся мужлан; Лаланд – мартовский кот, завсегдатай веселых домов».

Революция углубляется

Революция, между тем, вступала в новую фазу. Весной 1792 года жирондистское правительство об'явило Австрии войну, которая, как надеялись монархисты, приведет к поражению революции и восстановлению абсолютизма. Начало войны было неудачно для революционной Франции. Хозяйственная разруха, измена и саботаж старого командного состава, предательская роль короля – все это обусловило ряд поражений, понесенных французской армией. Для спасения страны нужны были энергичные, действительно, революционные меры.

Под руководством якобинцев 10 августа произошло массовое вооруженное восстание, свергшее Людовика XVI с престола, и открывшийся 22 сентября Национальный Конвент провозгласил Францию республикой.

В первое время оборона страны велась еще довольно вяло. На обращение Национального Собрания помочь обороне Академия наук откликнулась несколькими патриотическими фразами и ограничилась тем, что передала в фонд народной обороны золотой самородок гигантских размеров, хранившийся как исключительная редкость.

Если уже после взятия Бастилии в июле 1789 года многие из аристократов скрылись за границу, то после провозглашения республики эмиграция резко возросла. В числе эмигрантов были некоторые почетные члены Академии.

Эмигранты всеми мерами стремились организовать за границей интервенцию и любой ценой задушить разгорающуюся революцию. Это вызвало справедливый прилив ненависти к эмигрантам, охвативший и научные круги.

Пример подало Общество медицины, вычеркнувшее из своего списка всех бежавших.

25 августа 1792 года один из наиболее революционных членов Академии – Фуркруа предложил сделать то же по отношению ко всем «утратившим гражданскую добродетель» академикам. Однако Академия наук оказалась более реакционной, чем Общество медицины, и предложение Фуркруа было встречено с явной враждебностью. Под формальным предлогом, что Академия лишена права сама исключать своих членов, предложение Фуркруа было отвергнуто собранием. Возмущенный Фуркруа настаивал на исключении эмигрантов, исходя хотя бы из старинного пункта устава, гласившего, что каждый, не посещающий академию более двух месяцев, должен быть исключен. Но и тут реакционное большинство стало доказывать, что и в этом случае исключение производилось не Академией, а министром короля.

Фуркруа с трудом удалось добиться обещания, что руководство Академией представит министру республики список эмигрантов-предателей.

18 ноября на трибуне Конвента появилась новая делегация Академии, уверявшая в своей ненависти к тиранам и напоминавшая о своих заслугах перед страной. В составе делегации был и Лаплас. Делегацию встретили приветствиями.

Конвент с начала своей деятельности стал обращаться к Академии наук за консультацией по всевозможным возникавшим вопросам. Академию запрашивали о лучшем типе закрытых повозок для перевозки больных, о режиме больниц и госпиталей, о согласовании нового республиканского календаря с прежним грегорианским, о новой военной машине и о новом виде пуль, предложенных какими-то изобретателями, о новых сортах тканей для обмундирования армии, о способе сохранения сухарей и овощей в морской воде и т. д. и т. д. На эти бесчисленные вопросы Академия отвечала, как умела, и постепенно приобрела доверие Конвента. Однако часть академиков, недовольная новыми функциями, на них возложенными, перестала появляться на заседаниях. Часть академиков сбежала за границу, часть переключилась на политическую деятельность, ряды академиков в зале заседаний значительно поредели.

После доклада академической делегации Конвент выразил пожелание о замещении освободившихся вакансий новыми учеными по выбору самой Академии. Не решаясь сопротивляться открыто, Академия приняла все меры, чтобы отложить дело в долгий ящик.

Лаканаль, ведавший в Конвенте делами науки, получил 17 мая 1793 года прямое приказание заполнить вакансии, привлекая в состав Академии талантливых революционных ученых. Новое глухое сопротивление, оказанное Академией этому мероприятию, вызвало недовольство Конвента. Неудивительно, что журнал «Revolution de Paris» выразил удивление, что королевская Академия наук все еще существует, тогда как весь старый государственный механизм заменяется новым.

По предложению Грегуара, 8 августа 1793 года Конвент постановил закрыть все академии и литературные общества, содержавшиеся за счет нации. Вместе с тем Конвент создал специальные органы для руководства научной работой в стране, вменяя им в обязанность всемерно развивать деятельность всех научных учреждений, библиотек, музеев и т. п. Этот декрет Конвента характерен для якобинской политики в области культуры: последняя должна под руководством и контролем революционного правительства служить интересам народа, а чванству и саботажу дореволюционной цеховой науки должен быть дан решительный отпор.

Постановление о ликвидации академий фактически так мало затронуло Академию наук, что уже через несколько дней Лаканаль провел в Конвенте декрет: «Члены бывшей Академии наук должны собираться в своем обычном месте на заседания, чтобы заниматься исключительно теми делами, которые им предложил или предложит Национальный Конвент. Печати, если таковые были, наложенные на их дела, бумаги и т. п., будут сняты, а годичное вознаграждение, полагавшееся ученым, будет выдаваться им попрежнему».

По существу эта мера являлась как бы восстановлением Академии наук, но ставила ее под контроль революционного правительства.

В октябре 1793 года непременный секретарь Академии Кондорсе, наряду с другими депутатами-жирондистами, был внесен в список приговоренных к казни. Место скрывшегося Кондорсе занял Лавуазье. Крупный откупщик в прошлом, состоятельный финансист, уже в самом начале революции напуганный проявлениями народного гнева, он принял новое постановление Конвента враждебно. Посоветовавшись кое с кем из прежних коллег, настроенных оппозиционно к якобинскому составу Конвента, Лавуазье от имени Академии отказался работать на новых началах. Лучшие элементы Академии порвали с Лавуазье и постановили продолжать свое служение республике. Они стали собираться в помещении недавно учрежденной Комиссии мер и весов, на которую возлагалась историческая задача установить метрическую систему.

Метрическая комиссия

Комиссия по установлению единообразной системы мер и весов была создана по постановлению Национального Учредительного Собрания 8 мая 1790 года. В эту комиссию вошли Лаплас, Лагранж, Монж, Кондорсе, Тилле и Борда.

Надобность в комиссии возникла в связи с просьбой многих городов (в 1788–1789 гг.) ввести единую систему мер, чтобы покончить с многочисленными злоупотреблениями и обмериванием, имевшими место на почве характерного для феодального строя отсутствия в стране единой твердой системы мер и весов, которую всегда и везде можно было бы проверить. В комиссии впоследствии приняли участие многие другие ученые. Лаплас был ее председателем и главным руководителем.

Как известно, комиссия в составе Лапласа, Борда, Монжа и Кондорсе рекомендовала принять за единицу длины какую-либо часть земного экватора или меридиана. За единицу массы была принята масса кубического сантиметра дистиллированной воды при 4° Цельсия Тончайшими опытами по этому вопросу занимался Лавуазье. Работа по установлению единицы длины распадалась на определение длины окружности земного меридиана (сложнейшее предприятие, выполненное с громадной точностью) и изготовление эталонов длины.

Грандиозная работа Метрической комиссии закончилась лишь в 1799 году. Под наблюдением особой комиссии во главе с Лапласом были изготовлены нормальные образцы новых мер – метра и килограмма, торжественно сданные в архив республики. Постепенно метрическая система единиц распространилась по всему миру. У нас она введена лишь после Октябрьской революции советской властью.

Заметим, что впоследствии стала очевидна невозможность абсолютно точно измерить длину меридиана, и потому, вопреки первоначальной идее Лапласа и его сотрудников, метр фактически равен не одной десятимиллионной доле четверти Парижского меридиана, а длине образца, изготовленного под руководством Лапласа.

Работая в Метрической комиссии, Лаплас познакомился с известным химиком Бертолле – своим ровесником. Сходство во взглядах на науку и жизнь создало между ними близость, продолжавшуюся до самой смерти Бертолле, умершего на пять лет раньше Лапласа.

Из состава этой комиссии Лаплас, как и Лавуазье, был отозван по причине «недостаточности республиканских добродетелей и слишком слабой ненависти к тиранам».

Лаплас в Мелене

Наблюдая нарастание серьезных политических перемен и неопределенное положение Академии, Лаплас с семьей весной 1793 года уехал в провинцию, в тихий город Мелен, недалеко от Парижа. Мелен – главный город департамента Сены и Марны, ближайший из городов, лежащих южнее знаменитого леса Фонтенебло. На скатах и у основания высокого правого берега изгибающейся полукругом Сены раскинуты в густой зелени дома этого уютного местечка.

Тут Лаплас с колоссальным упорством, в бодром настроении работал над книгой «Изложение системы Мира». Она должна была явиться общедоступным изложением всех достижений небесной механики и астрономии вообще. Тут же у него зародилась и быстро оформилась идея о происхождении вселенной – идея, доставившая ему вечную славу среди будущих поколений.

В Мелене же Лаплас начал свой колоссальный труд, многотомную «Небесную механику», в которой сказалась вся его плодовитость и гениальность.

Восхищенный условиями работы в Мелене, Лаплас пишет в Нант своему другу Байи, приглашая его приехать с семьей отдохнуть от треволнений. Чтобы предоставить Байи все удобства, Лаплас даже переехал с семьей из города на живописный левый берег Сены. Здесь он нанял дачу, а свой городской дом предоставил в полное распоряжение Байи.

Байи недолго гостил в Мелене. Арестованный узнавшим его солдатом, очевидцем расстрела на Марсовом поле, одним из главных виновников которого был Байи, он был доставлен в Париж и по постановлению Революционного трибунала гильотинирован – Лаплас уцелел. Назначенный впоследствии на министерский пост, он в первый же вечер выпросил у Наполеона пенсию в две тысячи франков для вдовы Байи и даже добился того, что деньги, причитающиеся за первую половину года, были выплачены ей вперед. Лаплас лично получил эту сумму в почти пустом казначействе республики.

Осенью 1793 года в связи с применением закона о «подозрительных», к которым причислялись и бывшие откупщики, был арестован Лавуазье. Вместе с другими откупщиками 8 мая 1794 года Лавуазье был казнен.

20 апреля 1794 года в Париже был гильотинирован другой приятель Лапласа – Бошар де Сарон. Как бывший королевский чиновник, он тоже попал в список подозрительных. За четыре месяца, проведенных в тюрьме, он, вспомнив свои былые увлечения, вычислил орбиту кометы, открытой незадолго перед этим астрономом Месье.

Несмотря на все эти события, Лаплас продолжал плодотворно работать. С прежней ясностью мысли и усердием он набрасывал страницы «Изложения системы Мира» и «Небесной механики».

Углубляясь в сложнейшие теории, Лаплас не имел никакой возможности производить обширные и кропотливые вычисления, необходимые для сравнения своей теории с наблюдениями. Помогло завязавшееся близкое знакомство с его будущим учеником и горячим поклонником Буваром.

Бувар родился восемнадцатью годами позже своего учителя и покровителя, в деревушке, затерянной в одной из альпийских долин французской Швейцарии. С палкой в руке и котомкой за плечами юноша направился в Париж на поиски счастья.

Много голодных месяцев провел Бувар в шумной столице. Случай привел его в Парижскую астрономическую обсерваторию. Тут обнаружилась в нем неизвестная прежде ему самому страсть к науке о тайнах неба, и он жадно погрузился в изучение теории и производство наблюдений. Особенным виртуозом Бувар стал в области вычислений по формулам, развитым создателем «Небесной механики».

Бувар приехал в Мелен и предложил себя в полное распоряжение Лапласа. Хотя вычисления, которые ему пришлось проделать по поручению Лапласа, в общей сложности заняли у него несколько десятков лет и о них один известный писатель сказал, что «они обременяют, но не увлекают», но энергия его никогда не ослабевала. Именно благодаря этим вычислениям Лаплас смог убедиться в полной точности развитых им теорий. В маленьком дачном домике на берегу Сены они совместно производили штурм неба.

Скромный Бувар, не блиставший особым талантом, но поражавший своей усидчивостью, нашел в Лапласе друга и могучего покровителя. При содействии Лапласа Бувар сделался по возвращении в Париж ад'юнктом в Бюро долгот, потом его членом и, наконец, членом Академии наук.

Апаго в речи на похоронах Бувара сказал: «Завидна смерть того, кто имеет право написать на своей могиле: „Он был сотрудником и другом Лапласа“. Какая похвала не побледнеет перед этими словами».

Наука, война и революция

В то время как Лаплас скрывался в тихом уединении своей меленской дачи, а ученые, выступавшие за контрреволюцию, всходили на эшафот, многих академиков захватил порыв, который об'ял всю Францию, когда над ней в 1793 году нависла угроза интервенции.

Большинство французских ученых исполнило свой гражданский долг перед родиной и народом, а многие из них навсегда связали свои имена со славной эпопеей борьбы и защиты революции от интервентов.

Кто не слыхал имени Лазаря Карно, организатора военной мощи республики в самое тяжелое для нее время, когда внутри страны царили голод и экономическая разруха, а на границах несметными тучами надвигались полчища интервентов, грозя восстановить во Франции произвол дворян и духовенства. Комиссар Конвента при северной армии, член Комитета Общественного спасения, организатор четырнадцати армий и руководитель всех военных действий, он был неутомим и поразительно скромен. Но менее известно, что этот человек был не только одним из крупнейших деятелей французской революции, но и выдающимся ученым.

Гаспар Монж, сын деревенского точильщика, с трудом попавший в Мезьерскую школу, скоро стал известен как создатель начертательной геометрии и энергичный исследователь целого ряда математических и физических дисциплин. Будучи уже академиком, он горячо приветствовал революцию и по рекомендации Кондорсе тотчас после низложения Людовика XVI сделался морским министром. Потом он был главным инициатором привлечения ученых к активной оборонной работе. Он был ее душой, и своим энтузиазмом увлекал всех, в частности Бертолле – своего приятеля.

Фурье, сын портного, выдающийся математик, имя которого повторяется в каждом современном учебнике высшего анализа, также отдался революции со всей горячностью своего возраста. Однажды, когда революции потребовался спешный набор армии в 300 тысяч человек, он так пламенно говорил о необходимости защиты родины и революции, что наплыв добровольцев в Нонне, где он выступал, сделал ненужной жеребьевку.

Химик Газенфратц, некогда учитель Лавуазье, не походил на своего ученика: он был правой рукой Паша и Бушоза в военном министерстве. 1 июня 1793 года он прочитал с трибуны Конвента петицию парижских секций об аресте двадцати двух жирондистов. Во время якобинского восстания 1 прериаля III года республики он был арестован Директорией с оружием в руках.

Мы уже видели, каким революционером был другой знаменитый химик – академик Фуркруа. После смерти Марата он занял его место на «Горе» Конвента, хотя никто не мог заменить «Друга народа», павшего от руки убийцы. В октябре 1793 года его избрали секретарем Конвента, а двумя месяцами позже – председателем клуба якобинцев.

Всякая война не является войной одних только армий. Вся масса населения, вся страна так или иначе участвует в борьбе. Мощность земледелия, индустрии, транспорта, от которых зависит снабжение действующей армии, – крайне важна для успешного ведения войны.

Огромную роль в организации тыла играют, разумеется, сырьевые ресурсы, но они должны быть использованы на основе развитой техники, оплодотворяемой наукой. Все это накладывает на ученых борющейся страны огромную ответственность и дает в их руки мощное оружие. Блестящей иллюстрацией этого положения является роль науки во время Французской революции.

В конце XVIII столетия французская наука стояла на высоте, недосягаемой для других стран тогдашней Европы. Нигде и никогда позже в капиталистических странах не собиралась такая плеяда мировых ученых, никогда наука не была окружена таким почетом и вниманием, как в разгар Французской революции.

Популярность науки только выросла после того, как она отдала себя на служение идеалам демократии. Победа четырнадцати революционных армий Карно была в огромной степени обеспечена содействием ученых, и прежде всего – французских химиков.

Буржуазные историки любят повторять анекдот о том, будто бы на суде трибунала судьи сказали Лавузье, об'являя ему смертный приговор: «Республике не нужны ученые». Эти слова, приписываемые то Дюма, то Коффиналю, вероятно, никогда не были сказаны. Правда, ни Дюма, ни Коффиналь не были руководящими деятелями революции, но и они, особенно в то время, не могли не знать, какую роль сыграла наука в борьбе с интервентами, грозившими задушить молодую Францию.

5 июня 1793 года Газенфратц представил Конвенту группу ученых и изобретателей, вызвавшихся помочь организации обороны, и сказал им: «Усиливайте, совершенствуйте французскую промышленность, и вы сделаете жителей страны самыми сильными, самыми богатыми и благоденствующими в Европе. Страна становится сильной в такой же мере благодаря промышленности и ее гражданам, как и благодаря их мужеству, и степень ее силы измеряется силою ее богатств. Но поскольку промышленное богатство все более и более становится результатом практического приложения научных знаний, в конечном счете именно наука определяет живую силу нации».

Для отражений напора эмигрантов, вандейцев и зарубежных монархических полчищ Конвент постановил собрать девятисоттысячную армию. И тут выяснилась зловещая новость: арсеналы и цейхгаузы пусты, солдат не во что одеть, нечем вооружить. Нет орудий, нет пороха, нет меди. Снаряжения хватит лишь на десятую часть этой армии и нет возможности восполнить недостаток.

Для пороха нужна селитра, но ее привозили из Индии, находившейся в руках англичан.

Медь, нужная для пушек, привозилась из монархических стран: Швеции, Англии, России, ненавидевших революцию.

Комитет Общественного спасения при содействии Монжа и Карно призвал Бертолле, Фуркруа, Перье, Газенфратца, Вандермонде и других. Возможно, что он пригласил бы и Лапласа, но… Лапласа не было в Париже. В распоряжение ученых был предоставлен малый Медонский замок с парком, который служил опытным участком.

Но где же все-таки добыть 17 миллионов фунтов селитры, которых нехватало для создания пороховых запасов? «Во французской почве, – отвечал Монж, – в конюшнях, в погребах и на кладбищах. Вы даже не представляете себе, как ее там много. Селитры добудем вдоволь, и через три дня зарядим все пушки».

Были составлены простые, понятные инструкции, и вскоре неустанно днем и ночью дети, женщины рылись в земле, в хлевах, конюшнях и на кладбищах. Селитра стала поступать в огромном количестве. Леблан и другие химики изобрели способы быстрой и простой очистки селитры, и скоро пушки действительно были заряжены.

Для добывания меди с закрытых церквей были сняты колокола, Фуркруа нашел способ отделять в них медь от олова. Медленный способ приготовления глиняных форм для отливки пушек Монж заменил формовкой в песке; он же усовершенствовал способы высверливания дул, улучшил приемы обточки орудий.

Спешно организовали школу мастеров для изготовления оружия и боевых припасов. Из каждого округа в нее были выделены «здоровые, понятливые и привычные к труду» люди в возрасте от двадцати пяти до тридцати лет. В амфитеатре музея Гитон де Морво Фуркруа, Бертолле, Плювинэ, Газенфратц, Монж и Перье поочередно читали лекции и быстро подготовили свою аудиторию к развертыванию оборонной промышленности.

Испания, снабжавшая королевскую Францию поташом, закрыла для республики свои источники. Химики нашли, что в щелочном, стекольном и других производствах поташ можно заменить содой. Лебланом был найден способ добывания соды из морской соли.

Фуркруа нашел новый способ дубления кож, занимающий несколько дней, вместо старого способа, требовавшего нескольких лет.

Специальность Лапласа, более далекая от непосредственных практических применений, не позволила бы ему так же успешно помогать обороне, как это посчастливилось химикам, но при желании и он мог бы внести свою лепту в общее дело. Ведь математик Лагранж, еще более далекий от практики, чем Лаплас, вычислял методами механики траектории артиллерийских снарядов. Лаплас предпочел воздержаться от всякого вмешательства в дела защиты родины. Затаившись, сидел он в тихом Мелене и пережидал события, целиком углубившись в открытие тайны возникновения мира.