Текст книги "Мир истории. Начальные века русской истории"

Автор книги: Борис Рыбаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Смерды пахали землю, проживали в селах, а приписаны были к погостам.

«…а кто смерд – а тот потягнеть в свой погост» (грамота 1270 года).

Современное нам слово «село» имеет расширительное значение сельского поселения вообще и близко к понятию деревни. В древней Руси обычная деревня называлась древним индоевропейским словом «весь», а слово «село» было обозначением владельческого поселка, домениального княжеского или боярского селения. Смерды жили в «селах», а не в «весях»:

«…А смерд деля помолвих, иже по селам живут…» (Вопрошание Кирика. XII век).

Летописные сведения о реформах княгини Ольги в 947 году ценны тем, что дают нам начальную точку отсчета исторической жизни такого комплекса, как «погост – село – смерды».

Система эксплуатации «людей», крестьян-вервников в их весях, состояла из следующих элементов: дань, взимаемая во время полюдья, и ряд повинностей («повоз», изготовление ладей и парусов, постройка становищ) в виде отработочной ренты. Дань взималась, по всей вероятности, местной племенной знатью, делившейся (поневоле) с киевским князем.

Кроме того, с середины X века нам становятся известными некоторые разделы княжеского домениального хозяйства. За пределами «большого полюдья», на севере Руси, домениальное княжеское хозяйство утверждалось в виде системы погостов, окружение селами с проживавшими в них данниками князя – смердами.

Время княгини Ольги, очевидно, действительно было временем усложнения феодальных отношений, временем ряда запомнившихся реформ, укреплявших и юридически оформлявших обширный, чересполосный княжеский домен от окрестностей Киева до впадающей в Балтийское море Луги и до связывающей Балтику с Волгой Меты.

Переломный характер эпохи Игоря и Ольги, середина X века, ощущается и в отношении к христианству. Официальное принятие христианства как государственной религии произошло позже, в 988 году, первое знакомство с христианством и эпизодическое крещение отдельных русских людей началось значительно раньше, в 860-е годы, но в середине X века мы уже ощущаем утверждение христианства в государственной системе. Сравним два договора с греками: при заключении договора 911 года русские послы клянутся только языческим Перуном (послы-варяги тоже клянутся чужим для них русским Перуном), а договор 944 года скрепляется уже двоякой клятвой как Перуну, так и христианскому богу.

«Мы же, елико нас крестилися есмы, кляхомъся цьркъвию святаго Илие в съборьней цьркъви и предълежащьмь честьнымь крьстъмъ…»

Церковь святого Ильи (сближаемого с Перуном-громовержцем) находилась в торговой части Киева на Подоле «над Ручаем, коньць Пасынъче Беседы». Важно отметить, что церковь названа соборной, то есть главной, что предполагает наличие и других христианских храмов. Кроме крещеных русских, упомянуты крещеные хазары и варяги.

Христианство представляло в то время значительную политическую и культурную силу в Европе и на Ближнем Востоке. Принадлежность к христианской религии облегчала торговые связи с Византией, приобщала к письменности и обширной литературе. К этому времени ряд славянских стран уже принял христианство.

Для наших земель наибольшее значение имела христианизация Болгарии (864?) и изобретение славянской письменности Кириллом и Мефодием (середина IX века). К середине X века в Болгарии создалась уже значительная церковная литература, что облегчало проникновение христианства на Русь. Вполне возможно, что одним из связующих звеньев между Болгарией и Киевской Русью был «остров русов», земля «дунайцев», нередко находившаяся в политической зависимости от Болгарского царства. Древнейшая русская кириллическая надпись 943 года обнаружена именно там. Второй точкой соприкосновения древних русов с болгарскими культурными центрами был сгусток «русских» пристаней на болгарском побережье Черного моря между Констанцией и Варной.

Князь Игорь был язычником: он и клятву давал не в Ильинской церкви, а «приде на хълм, къде стояше Перун и покладоша оружие свое и щиты и злато»; и похоронен он был Ольгой по языческому обряду под огромным курганом. Но среди его боярства, его послов к императорам Византии была уже какая-то часть христиан, «крещеной руси».

Вдова Игоря, княгиня Ольга, регентша малолетнего Святослава, впоследствии приняла христианство и, возможно, предполагала сделать его государственной религией, но здесь сразу резко обозначилось противоречие, порожденное византийской церковно-политической концепцией: цесарь империи был в глазах православных греков наместником бога и главой как государства, так и церкви.

Из этого делался очень выгодный для Византии вывод: любой народ, принявший христианство из рук греков, становился вассалом греческого императора, политически зависимым народом или государством.

Киевская Русь, спокойно смотревшая на христианские верования, предпочитала равноправные взаимоотношения с Византией, которые бы определялись взаимной выгодой, равновесием сил и не налагали на Русь никаких дополнительных обязательств, связанных с неубедительной для нее божественностью императора.

Объявленное Ольгой в 955 году желание креститься в христианскую веру следует расценивать не как эпизод ее личной жизни, а как политический поединок монархов, возглавлявших две крупнейшие державы того времени, поединок, в котором каждая сторона стремилась обусловить свою позицию в предстоящей ситуации. Мы не знаем предмета спора, не знаем пределов пожеланий сторон, так как переговоры были тайными и в известные нам источники просочились только намеки и недомолвки. Хотя следует сказать, что автором одного из источников был непосредственный участник этих тайных бесед – сам цесарь Константин Багрянородный, тот самый, который оставил нам подробное описание русского полюдья. Император, как видим, умел хранить тайны.

Надпись 943 года из низовий Дуная (фрагмент).

В русскую летопись включено особое сказание о поездке русской княгини-регентши в Константинополь:

«В лето 6463 [955 год] иде Ольга в Грькы и приде Цесарюграду. И бе тъгда цесарь Костянтин сын Леонов, и приде к нему Ольга. И видев ю добру сущю зело лицьмь и съмысльну, удививъся цесарь разуму ея, беседова с ней, рек ей: „Подобьна еси цесарьствовати в граде сем с нами“».

Сказание составлено не по свежим следам – в некоторых списках цесарь назван Цимисхием (969–976), а он начал царствовать уже после смерти Ольги; в приведенном отрывке другая несообразность – цесарь сватается к русской княгине, тогда как у него жива жена, беседовавшая с Ольгой. Ольга ответила Константину, что она язычница и хочет, чтобы ее крестил он сам:

«Аз погана есмь. Да аще мя хощеши крьстити, то крьсти мя сам. Аще ли [ин], то не крьщюся».

«И крьсти ю цесарь с патриархъм…» «Бе же имя ей наречено в крьщении Олена, якоже и древьняя цесарица, мати Великого Костянтина».

Выбор христианского имени весьма символичен: Ольге дали имя императрицы Елены, принимавшей в IV веке участие в утверждении христианства как государственной религии империи. Цесарь Константин Великий и его мать Елена были за это признаны православной церковью «равноапостольными». Наречение русской княгини при крещении Еленой очень прозрачно намекало на стремление Византии установить с ее помощью христианство на Руси как официальную религию и тем самым поставить молодое, но могучее славянское государство в вассальные отношения к цесарю Византии. Далее сказание разрабатывает понравившуюся автору неправдоподобную, но занятную романтическую тему: Константин Багрянородный будто бы сделал формальное предложение Ольге-Елене: «Хощю тя пояти собе жене».

С легкой руки В. Н. Татищева историки считали Ольгу в момент приезда ее в Царьград пожилой женщиной 68 лет от роду и усматривали несообразность в сватовстве к ней именно в этом.

Произведем примерный расчет, исходя из известных нам данных и обычаев древней Руси. Святослав – единственный ребенок Ольги. В 946 году он символически начинал битву с древлянами, бросая копье, но оно упало у самых ног его коня – «бе бо вельми детеск». В древней Руси мальчика сажали впервые на коня в 3 года (обряд «постригов»); очевидно, княжичу Святославу три года уже исполнилось, но то, что он смог пробросить копье только «сквозе уши коневи», говорит о том, что ему было не более 3–5 лет («вельми детеск»). Следовательно, он родился в 941–943 году.

Замуж в древней Руси выходили обычно в 16–18 лет. Ольга, по этим расчетам, родилась в 923–927 году. В момент бесед с Константином ей должно было быть 28–32 года. Ее правильнее было бы назвать молодой вдовой, а не сильно пожилой княгиней.

Ольга, торжествуя, ответила сватающемуся цесарю: «Како хощещи мя пояти, крьстив мя сам и нарек мя дъщерию?» Крестный отец по церковным порядкам не мог жениться на своей крестнице. Автор сказания изображает дело так, как будто бы Ольга заранее задумала крещение как способ избавления от нежелательного брака с императором. Получив такой коварный ответ, цесарь будто бы воскликнул: «„Переклюкала ми [перехитрила меня] еси, Ольго!“ И дасть ей дары мъногы: злато и сьребро и паволокы и съсуды разноличьныя и отъпусти ю, нарек ю дъщерию собе».

Сам Константин описал встречи с Ольгой в книге «О церемониях» под 957 годом. Здесь говорится о дарах русскому посольству, упомянуто золотое блюдо, на котором было поднесено 500 милиарисиев. Об этом блюде упомянул новгородский купец Добрыня Ядрейкович, побывавший в Константинополе в 1212 году. Он писал, что видел в Софийском соборе «блюдо велико злато, служебное Олгы Русской, когда взяла дань, ходивше ко Царюгороду».

Восточные монеты X века, носившиеся киевлянками как монисто.

Император, описывая церемонию приема Ольги в своем дворце, упомянул два ее визита – 9 сентября и 18 октября. Ольга прибыла со своим священником Григорием. О крещении княгини император не говорит ничего. Трудно допустить, что если бы Ольга действительно была окрещена в Царьграде императором и патриархом, то Константин, перечисливший состав посольства, размер уплат, приемы, беседы и обеды, не намекнул бы в своем тексте на это важное событие.

Вероятнее всего, что Ольга прибыла в Византию уже христианкой (недаром при ней был священник, вероятно – духовник), а красочный рассказ о крещении ее императором – такая же поэтическая фантазия русского автора, как и сватовство женатого Константина. Предметом долгих и, очевидно, не вполне удовлетворивших стороны переговоров было нечто иное, не связанное ни с крещением, ни с браком. Из слов Добрыни Ядрейковича явствует, что Ольга взяла у греков «дань», но это скорее всего просто богатые дары.

Летописное сказание раскрывает больше:

«Си же Ольга приде Кыеву и, якоже рехом, приела к ней цесарь Грьчьскый, глаголя, яко „Мъного дарих тя. Ты бо глаголаше къ мъне, яко, аще възвращюся в Русь – мъногы дары присълю ти: челядь и воск и скору и вой в помощь“. Отъвещавъши же Ольга, рече к сълом [послам]: „Аще ты, рьци такоже постоиши у мене в Почайне, якоже аз в Суду, то тогда ти дам“».

Выясняются две важные подробности: во-первых, русское посольство слишком долго держали в цареградской гавани («Суд»), а во-вторых, Ольга обещала за что-то дать «дары многи». Кончилось дело тем, что Ольга сама получила какую-то «дань»; даров и воев из Киева не прислала и очень злопамятно пообещала Константину, что если бы ему довелось приехать в Киев, то он натерпелся бы у нее в киевской гавани Почайне.

Главным предметом обсуждения был, очевидно, пункт о военной помощи Византии со стороны Киевской Руси. У многих историков возникала мысль о том, что причиной напряженности переговоров был вопрос об организации русской церкви с элементами самостоятельности.

Через два года, в 959 году, судя по западноевропейским источникам, Ольга направила послов к германскому императору Оттону I якобы с просьбой прислать епископа и священников. Просьба, «как оказалось впоследствии, была притворной».

Однако на Русь отправился (заранее посвященный в епископы Руси) монах Адальберт. В 962 году Адальберт, «не сумев преуспеть ни в чем, для чего он был послан, и видя свой труд тщетным, вернулся назад. На обратном пути из Киева некоторые из его спутников были убиты и сам он с большим трудом спасся».

Возможно, Ольга действительно думала об организации церкви на Руси и колебалась между двумя тогдашними христианскими центрами – Константинополем и Римом. Представитель римской курии был изгнан русскими и едва уцелел; представитель константинопольской патриархии не был послан. Не сыграла ли здесь свою роль византийская концепция церковно-политического вассалитета?

Русский летописец довольно наивно радовался тому, что и патриарх и император назвали Ольгу дочерью. Это не только и не столько «указание на определенную степень престижа того или иного государя», сколько определение политической дистанции между «отцом» и «сыном» или «дочерью». Когда какой-либо русский князь XII века просил великого князя принять его в вассалы, то просил как милости права называться его сыном и «ездить подле его стремень».

Напутствие Константина Ольге в итоге всех переговоров («нарек ю дъщерию собе») едва ли было напутствием предполагаемого крестного отца своей великовозрастной крестнице. Это было определением ситуации с точки зрения главы империи и церкви: русская княгиня расценивалась им не как равноправная «сестра» цесаря, а всего лишь как подчиненная ему «дщерь». Такая концовка переговоров и вызвала, очевидно, отказ Ольги от присылки русских товаров, от посылки русского вспомогательного корпуса и притворное заигрывание с римской церковью. Этим же объясняются и злобные воспоминания княгини о самих переговорах в Константинополе, когда ей долгое время пришлось жить не во дворце, а на корабле в Босфоре.

Как видим, эпоха Ольги отмечена рядом новшеств: в дополнение к старому полюдью, проводимому князем совместно со своими мужами (и местными князьями), организуется собственно княжеский домен. Далеко на севере, в Новгородской земле, на бойких международных путях (Мета) создаются погосты, новая форма окняжения земель вне зоны полюдья.

Для упрочения княжеской власти над населением земель, объявленных принадлежащими киевскому князю, применялись две различные формы мероприятий: во-первых, устанавливалась более определенная фиксация повинностей и их норм («уставы», «уроки», «оброки» и «дани»), а во-вторых, создавались эпические произведения, прославлявшие великую княгиню в ее внешней политике (исторически недостоверное сказание о крещении в Царьграде) и устрашающее «Сказание о мести», первое на Руси монархическое произведение, рассчитанное на запугивание народных масс и местной знати показом трагической обреченности всех попыток неповиновения Киеву. К этому же разряду охранительных государственных мер следует отнести и попытку введения христианства Ольгой.

Государство Киевская Русь выглядит уже вполне оформившимся и в меру исторических условий устроенным. Эпоха Ольги завершала собою большой, полуторасотлетний период истории Руси от «каганата русов» начала IX века до Киевской Руси середины X века, описанной авторами разных стран.

В самых восторженных тонах придворного панегирика описано русским летописцем короткое княжение Святослава Игоревича (964–972). Страницы, посвященные этому князю, являются не столько хроникой событий, сколько воспеванием доблести, рыцарства и мудрости молодого князя, «славой», «хвалой» ему, где восхищение преобладает над добросовестным описанием. Автор небрежен в датировке событий, его не интересует география театра военных действий. (Он пропускает такие известные города, как Филиппополь, Преслав Великий, Аркадиополь). Даже император Византии у него оставлен без имени, точь-в-точь как в том сказании, каким пользовался Нестор, извлекая из него сведения о путешествии князя Кия в Царьград «к цесарю, которого не съвемы». Имя императора Иоанна Цимисхия указано только в пересказе договора 971 года, сделанном другим лицом.

Летописная запись о Святославе хорошо сохранила эпический строй дружинной поэзии, близкой к былинам, но не тождественной им; как уже говорилось, в народном эпосе имени Святослава нет.

Автор дружинного сказания показывает своего героя слушателям (а потом и читателям) еще ребенком, «детским вельми». Но этот мальчик 3–5 лет обрисован как настоящий князь-полководец – он открывает сражение с древлянами броском своего копья, и воеводы почтительно говорят: «Кънязь уже почал. Потягнем, дружино, по кънязи!»

На последующих страницах летописи переплетаются голоса летописца-церковника, превозносящего Ольгу за принятие христианства, и певца-воина, славящего князя за верность своей языческой дружине – на уговоры матери последовать ее примеру пятнадцатилетний княжич твердо отвечал: «Како аз хощю ин закон прияти един? А дружина сему смеятися начнуть…» Христианство было отвергнуто Святославом, так как он и его бояре хорошо знали, что за крещением последует вассалитет по отношению к Византии и очередной цесарь охотно назовет его «сыном» в феодальном смысле.

Под 964 годом в летопись включено эпическое описание начала самостоятельного княжения Святослава, возможно, сохранившее первоначальную ритмику устного сказа:

«Кънязю Святославу възрастъшю и възмужавъшю нача вой съвъкупляти мъного и храбр бе бо и сам храбр. И льгъко ходя, акы пардус, войны мъногы творяше. Ходя же, воз по себо не вожаше, ни котьла, ни мяс варя но потънъку изрезав конину или зверину или говядину на угъльх испек ядяше.

Ни шатьра имеяше, но подъклад постилаше а седьло – в головах.

Такоже и прочии вой его вьси бяху И посылаше к странам глаголя:

„Хощю на вы ити!“»

Перед нами спартанец, привыкший к суровому походному быту, пренебрегающий жизненными удобствами ради быстроты движения войска без отягощающего обоза. Стремительный барс благороден: он заранее предупреждает противника о своем походе.

Перед сражениями Святослав вдохновлял свое войско речами, ставшими позднее хрестоматийными. Об этих речах полководца, обращенных ко всем воинам, свидетельствуют и греческие писатели, современники событий.

Византийский хронист X века Лев Дьякон приводит одну из речей Святослава: «…Проникнемся мужеством, которое завещали нам предки, вспомним о том, что мощь россов до сих пор была несокрушимой, и будем храбро сражаться за свою жизнь! Не пристало нам возвращаться на родину, спасаясь бегством. Мы должны либо победить и остаться в живых, либо умереть со славой, совершив подвиги, достойные доблестных мужей!»

Летописная передача речей Святослава (около 969 года) близка к этой записи участника императорских походов:

«Уже нам некамо ся дети – волею и неволею стати противу.

Да не посрамим земле Русьскые, но лязем костию ту!

Мъртви бо срама не имам; аще ли побегнем, то срам имам.

И не имам убежати, но станем крепъко!

Аз же пред вами пойду;

аще моя глава ляжеть – то промыслите о собе».

И реша вой: «Идеже глава твоя, ту и главы наша съложим!»

Святослав воевал в Волжской Болгарии, в Хазарии у Каспийского моря, в печенежских степях, на территории Болгарии и в Византии.

По самым минимальным подсчетам, Святослав прошел походами за несколько лет 8000–8500 километров. Иногда историки обвиняют Святослава в излишней воинственности, безрассудной драчливости, называя его авантюристом, «предводителем бродячей дружины». При этом обычно ссылаются на события 968 года, когда в отсутствие князя печенеги осадили Киев и Ольга с внуками оказалась в опасности.

«И посълаша кыяне к Святославу, глаголюще: „Ты, къняже, чюжея земли ищеши и блюдеши, а своея ся охабив – малы бо нас не възяша печенези…“»

Легкий, как пардус, князь, находившийся в это время на Дунае, «въбързе въсед на коне с дружиною своею, приде Кыеву и целова матерь свою и дети своя и съжалися о бывъшимь от печенег. И събьре вой и прогъна печенегы в Поле. И бысть мирьно».

Независимо от благополучного исхода эпизода с осадой Киева обвинение в авантюризме и отсутствии государственного мышления осталось на Святославе. Нам надлежит рассмотреть деятельность этого князя более подробно и на широком историческом фоне.

Прежде всего следует сказать, что военная деятельность Святослава при всем ее небывалом размахе подчинена только двум направлениям: волжско-каспийскому (хазарскому) и цареградскому, византийскому. Оба они являются, как мы уже неоднократно видели, основными направлениями торговых экспедиций, организуемых Киевской Русью как государством. Государственный экспорт был формой реализации первичной феодальной ренты, и обеспечение его безопасности являлось важнейшей задачей молодой державы.

К X веку торговля Руси с Востоком приобрела и транзитный характер. В получении разных восточных товаров (шелк, пряности, оружие, украшения, скакуны и многое другое) были заинтересованы многие государства Северной Европы и Франция, не имевшие прямого доступа к ним: Византия слишком строго регламентировала и централизовала свой экспорт; прямая сухопутная дорога в анатолийские восточные земли была закрыта мощным полукольцом кочевых племен от Среднего Дуная до Нижней Волги: мадьяры, тюрко-болгары, печенеги, хазары, кипчаки, гузы.

Крестовыми походами XI–XIII веков западноевропейское рыцарство пробило себе путь на Восток, а до крестовых походов только Киевская Русь была в силах провести свои «бремены тяжкие» через кочевнические заслоны и в Багдад, и в Царьград, и в Раффельштетен или в Регенсбург на Дунае.

Борьба за свободу и безопасность торговых путей из Руси на Восток становилась общеевропейским делом.

Паразитарное государство хазар, жившее за счет таможенных пошлин, держало в своих руках все выходы из Восточной Европы на Восток в страну гузов. Хорезм и остальные владения Халифата. Хазарский каган брал огромные пошлины при проезде и возврате, а в случае благоприятного для него соотношения сил просто грабил возвращавшиеся русские караваны, как это было в 913 году.

Византия начала систематические агрессивные действия против Болгарии (Первого Болгарского царства), устанавливая время от времени свое влияние в тех местах Балканского полуострова, мимо которых проходил давний торговый путь русов в Константинополь.

Оба направления русских заморских экспедиций по-прежнему требовали военной поддержки.

Хронология походов Святослава в источниках не очень точна, но четко выделяются два последовательных комплекса:

1. Поход на Вятичей, на Волгу и на Хазарию (по летописи в 964–966 годах, по Ибн-Хаукалю в 968–969 годах).

2. Поход в Болгарию Дунайскую и война (совместно с болгарами) против Византии (967–971 годы).

Описание Хазарского похода Святослава в летописи с двух сторон обрамлено упоминанием Вятичей, плативших ранее дань (проездную пошлину?) хазарам. Это в какой-то мере определяет маршрут похода, во время которого русские войска воевали в Волжской Болгарии, в земле Буртасов и в Хазарии, где взяли Итиль и древнюю столицу каганата – Семендер на Каспийском море. Затем были покорены народы Северного Кавказа – ясы (осетины) и касоги (адыгские племена). Поход был закончен на Таманском полуострове, который с этого времени стал русской Тмутараканью. Очевидно, на обратном пути был взят Саркел («Белая Вежа») на Дону, и Святослав оттуда пошел не прямо в Киев, а обходным вятическим путем на север (поэтому земля Вятичей упомянута дважды под 964 и под 966 годами) для того, чтобы миновать приднепровские кочевья печенегов.

Протяженность похода – около 6 тысяч километров. На его осуществление потребовалось, надо полагать, не менее трех лет с зимовками где-то на Волге и Северном Кавказе. Какие именно это годы, сказать трудно; комбинируя данные летописи и Ибн-Хаукаля, можно допустить, что грандиозный поход состоялся в промежуток 965–968 годов. Ибн-Хаукаль знает уже о том, что русы после победы над Хазарией отправились в «Рум» (Византию) и «Андалус» (Анатолию, южный берег Черного моря).

Результаты похода были совершенно исключительны: огромная Хазарская империя была разгромлена и навсегда исчезла с политической карты Европы. Пути на Восток были расчищены; Волжская Болгария перестала быть враждебным заслоном и, кроме того, Саркел и Тмутаракань, два важнейших города юга-востока, стали русскими центрами.

Изменилось и соотношение сил в полувизантийском, полухазарском Крыму, где Керчь (Корчев) стала тоже русским городом. Спустя сто лет князь Глеб, праправнук Святослава, измерял замерзший Керченский пролив и оставил знаменитую запись о том, как он «мерял море по льду от Тмутаракани до Корчева», как бы отмечая столетний юбилей русской победы на этой важной магистрали.

Возросшее после побед могущество Киевской Руси, появление русских в Крыму и распродажа полюдья (накопившегося за годы похода) в Византии и ее малоазиатских владениях могли создать неизвестную нам конфликтную ситуацию, которая в очень неясных формах обозначалась в 967–968 годах, а к 969 году приняла характер большой войны русских и болгар с Византийской империей. Оценки этой войны тоже противоречивы, в чем повинна прежде всего неполнота сведений русской летописи и крайняя тенденциозность греческих источников, стремившихся изобразить русских как врагов Болгарии, а византийцев как друзей и освободителей болгар. Но именно по поводу этих событий русский летописец и написал свою знаменитую фразу о лживости греков, часто вспоминаемую историками: «Суть бо грьци льстиви и до сего дьне».

Все началось с того угла Черного моря, где, по предположению, помещался «остров русов», образованный излучиной и дельтой Дуная, морем и огромным «Траяновым валом» с полноводным рвом.

В 943 году, когда Игорь Киевский принимал здесь, на Дунае, откупную дань Византии, эта область принадлежала Болгарии (в надписи 943 года упомянут жупан Димитрий), но по праву заселения русами-уличами на нее могла претендовать и Киевская Русь, владевшая здесь несколькими гаванями. Впрочем, этническая близость жителей «острова русов» к киевским русам еще не определяла политических симпатий – ведь уличи переселились на Дунай в результате трехлетней войны с Киевом.

Греческое население приморских городков и обилие здесь римско-византийских крепостей и крепостиц давало некоторое основание и империи заявлять свои претензии на эту стратегически важную область.

Стотысячное русское население «острова» могло, подобно позднейшим донским казакам, стремиться к независимости, но в силу разных внешних событий оно неизбежно должно было колебаться между двумя родственными странами – Киевской Русью и Болгарией. Меньше всего оно было заинтересовано в подвластности Византии, так как это, во-первых, возлагало бы много обязательств по охране дунайской границы, а во-вторых, лишало бы местные порты выгод, получаемых от русско-цареградской торговли.

Обстановка усложнялась тем, что внутри Болгарии среди феодальной знати существовали как сторонники, так и противники Византии. Вполне возможно, что чем дальше от империи была расположена та или иная область, тем меньшую непосредственную опасность представляла империя и тем безопаснее было обращаться к ее покровительству. Во всяком случае, власти Переяславца на Дунае, столицы «острова русов», несколько раз обнаруживали свою враждебность Святославу во время его войны с Византией.

Начало балканских походов Святослава русская летопись описывает так:

«В лето 6475 [967 год]. Иде Святослав на Дунай на българы. И бивъшемъся обоим. Одоле Святослав българом и възя город 80 по Дунаеви. И седе къняжа ту, Переяславьци, емля дань на Грьцех».

В этой короткой заметке ощущается ряд противоречий. Преувеличенным кажется такое большое количество дунайских городов; отчасти оно объясняется тем, что в свое время император Юстиниан построил на Дунае множество крепостей, часть которых потом запустела.

Странным представляется и то, что одолел Святослав войско болгар, а дань взимал с Византии. Это объясняется, очевидно, резким переломом в византийско-болгарских отношениях в конце царствования Никифора Фоки (963–969 годы). Византия ощутила свою силу, расторгла в 966 году невыгодный для нее договор с Болгарией (927 года), и Никифор начал обращаться к болгарскому царю Петру как к своему вассалу. Тогда же, в июне 966 года, император, по словам хроники Иоанна Скилицы, «выступил, чтоб обозреть города, расположенные во Фракии, и прибыл к так называемому Большому Рву. Он написал архонту Болгарии Петру, чтобы тот воспрепятствовал туркам [мадьярам] переправляться через Истр и опустошать владения ромеев…».

Дальнейшие события греческий автор изображает так: царь Петр отказался выполнять распоряжение Никифора. Византия и Болгария стали врагами.

В это время на Нижнем Дунае дважды появляется Святослав с россами и будто бы по просьбе Никифора занимает болгарские земли, после чего «разрывает договор, заключенный с императором Никифором», и дает цесарю «ответ, преисполненный варварской хвастливостью».

Другой греческий автор, Лев Дьякон, сообщает несколько иную версию: императорский посол патрикий Калокир в переговорах со Святославом начал действовать в своих личных интересах и уговаривал Святослава ввести войска в Болгарию, с тем чтобы в дальнейшем начать войну с Византией и помочь ему, послу Калокиру, свергнуть Никифора и овладеть императорским троном.

Греческие источники полны недомолвок, противоречий и явного нежелания признать союз русских с болгарами, который, судя по переходу к Святославу 80 болгарских городов, обозначился уже при первом появлении русских на Дунае. Греческие авторы писали тогда, когда Византия, вытеснив Святослава с Балкан, полностью поработила Болгарию, и их многочисленные выпады против русских являются просто выполнением политического задания. Это следует учитывать при анализе источников.

Из того, как император Никифор (будто бы сам пригласивший Святослава для того, чтобы привести к покорности болгар) отнесся к вести о появлении русских у дельты Дуная, уже становится ясно, что никакого приглашения, никакого дружественного договора Византии с Киевской Русью, направленного против болгар, на самом деле не было.

Узнав о появлении русских, Никифор начал спешно готовиться к обороне своей столицы: «снарядил закованную в железо конницу, изготовлял метательные орудия и расставлял их на башнях городской стены»; Босфор был перетянут огромной железной цепью. Союзников, якобы «повиновавшихся императору», так не поджидают.

Из слов того же Льва Дьякона явствует, что появление Святослава на Дунае сам император расценивал как «начало войны против обоих народов», то есть и против русов, и против болгар. «Ему показалось, что полезно склонить один из этих народов на свою сторону». Хитроумные византийцы решили получить у болгарской знати заложников и под видом смотрин невест для принцев (сыновей императора Романа) заполучили в Константинополь болгарских знатных девушек. После этого какая-то часть болгарских феодалов невольно оказалась в руках Никифора. Это объясняет нам многое в событиях конца 960-х годов.