Текст книги "Квест-2. Игра начинается"

Автор книги: Борис Акунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– У меня приготовлены все бумаги. Для германских властей одни, для польских другие, для советских – третьи, из которых следует, что наша делегация сопровождает партию химикатов и приборов, подарок от немецких коммунистов молодой советской индустрии. Проблем на таможне не будет.

Предусмотрительность Айзенкопфа вызывала уважение. Гальтон подумал, что с помощником ему все-таки повезло. Ротвеллеровские специалисты по подбору кадров не зря едят свой хлеб.

Автобус уже подъезжал к величественному краснокирпичному зданию с вывеской «Bremer Hauptbahnhof».[28]28
  Бременский вокзал


[Закрыть]

До отъезда берлинского поезда, к которому был прицеплен спальный вагон Бремен-Москва, оставалось вполне достаточно времени.

«Советская профсоюзная делегация» шла по перрону, провожаемая брезгливыми или откровенно неприязненными взглядами приличной публики. Зато носильщик приветственно поднял сжатый кулак, сказал: «Rotfront, Kameraden!»[29]29
  Ротфронт, товарищи! (нем.)


[Закрыть] и чуть не силой отобрал у «колхозника» кофр.

– С комприветом, товарищ! – звонко поприветствовала пролетария княжна. – Даешь мировую революцию!

Расположились в четырехместном купе второго класса.

Зоя оживилась, с удовольствием вживаясь в роль.

– Товарищ проводник! – кричала она. – Три стакана чаю! Нет, шесть! С сахаром и с лимоном! Споем, товарищи?

И завела на весь вагон: «Наш паровоз вперед летит, в Коммуне остановка!»

– Что-то ее сиятельство расшалились, – пробурчал Айзенкопф, но подхватил басом: «Иного нет у нас пути, в руках у нас винтовка!»

«Гей, по дороге!

По дороге войско красное идет. Гей, оно стройно! Оно стройно песню звонкую поет!», – выводил вместе с коллегами два дня спустя и доктор Норд.

За время пути он выучил немало советских песен: про красных кавалеристов, про колхозный трактор, про кузнецов-пролетариев, которые куют ключи народного счастья.

После пересечения советской границы в вагоне пели почти все, причем беспрестанно. Зоя объяснила, что это старинная дорожная традиция, восходящая к тем временам, когда ямщики везли седоков в санях по бескрайним просторам и заводили нескончаемую песню, чтоб не заснуть на облучке и не замерзнуть.

Непоющее купе выглядело бы просто подозрительно, вот члены экспедиции и упражнялись в освоении туземного фольклора. На территории России княжна оказалась в положении ведущего эксперта, мужчины слушались ее рекомендаций – Гальтон с удовольствием, Айзенкопф без. «Песенник молодого большевика», который Зоя везла с собой, разучили от корки до корки.

Как и обещал немец, государственную границу «профделегация» пересекла без осложнений. У биохимика была заготовлена целая стопка бумаг с внушительными печатями. Он продемонстрировал таможенникам склянки с разноцветными жидкостями, какие-то мудреные инструменты, а Зоя обозвала каждый из этих предметов каким-нибудь звучным термином собственного сочинения. «Это, товарищи, бульбоспектрохроматоскоп для определения урожайности пшеницы. Это копрофекалий натрия для удобрения чернозема. Это электротерминатор для развития социалистической индустрии», и так далее. «Даешь! – сказал старший таможенник. – Утрем нос чемберленам!». Проблем не возникло.

Страна была очень большая и мало понятная. Гальтон внимательно изучал ее из окна вагона.

Первое впечатление следовало сформулировать так: во всем наблюдалось какое-то несоответствие, одни фрагменты противоречили другим и не желали складываться в общую картину.

Пейзаж был довольно тоскливый: скверно вспаханные поля, полуразвалившиеся деревни, грязные города. Люди, которых Норд видел на станциях, производили впечатление бродяг и оборванцев. В целом возникало ощущение очень старой и очень больной, а возможно, и умирающей страны, силы которой окончательно подточены гражданской войной и разрухой. Но газеты, которые доктор исправно покупал на каждой станции, излучали мощный заряд неподдельного оптимизма, а пассажиры в поезде ехали сплошь веселые, энергичные и по преимуществу молодые.

Одно место в купе было свободным. От Варшавы до Минска его занимал работник Белорусшвейпрома, ездивший в Польшу для обмена портняжным опытом. Он оживленно рассказывал Зое о новейших веяниях в советской моде. Рисовал на краешке газеты блузон «коммунарка», кепи «тельмановка», куртку «безбожник»: всё сплошь прямоугольники, углы, квадраты, ничего округлого и плавного. Зоя смотрела и слушала с большим интересом.

В Минске сел директор станкостроительного завода, парень лет двадцати восьми. Этот сразу же присоединился к хору, а в промежутках между песнями говорил исключительно о перевыполнении промфинплана. Он ехал в московский главк «воевать с беспочвенными бумажными максималистами и правооппортунистическими минималистами». В вагоне-ресторане красный директор не питался, потому что дорого. Ел захваченную с собой вареную картошку и ливерную колбасу, угощая этой гадостью соседей. Директор был членом партии и жил на скудном «партмаксимуме» – оказывается, в СССР для коммунистов существовало ограничение по зарплате. Никто, даже самый большой начальник не мог получать больше, чем квалифицированный рабочий. Это поразило Гальтона сильней всего.

Оба случайных попутчика ему очень понравились. Людей такого сорта он нигде не видел – ни в Америке, ни в других странах. Может быть, большевикам в самом деле удастся вывести небывалую прежде породу homo sapiens, превратив всю страну в своеобразный Музей нового человечества?

Чем меньше времени оставалось до прибытия в советскую столицу, тем больше Норд сосредоточивался на задании. Поговорить о деле с коллегами удавалось лишь урывками, когда попутчик выходил в уборную или на остановке отправлялся купить у торговок какой-нибудь снеди. Обстоятельный разговор решили отложить до Москвы, когда группа обзаведется собственной базой.

На эту тему состоялся короткий разговор, поставивший Гальтона в тупик. Он спросил у Зои, где удобнее остановиться. В газете «Правда» рекламируют гостиницу «Дом Востока». А вот «Известия» зазывают в «Гранд-Отель».

– Знаешь, у нас говорят: в «Правде» мало известий, а в «Известиях» мало правды, – рассмеялась княжна-рабфаковка, до такой степени вжившаяся в свою роль, что Советский Союз уже стал для нее «у нас». – Нет в Москве никаких гостиниц для случайных приезжих. Только для ответственных работников, вызванных к начальству. А реклама в СССР выполняет не ту функцию, что в капиталистических странах. Она существует не чтобы продавать товар, а чтобы обозначать его наличие. Даже если товара на самом деле нет. Это род транспаранта.

Норд подумал-подумал, ничего не понял, но углубляться не стал. Его интересовал практический вопрос.

– Где же мы остановимся?

– А где бы ты хотел?

– Желательно поближе к Ректорию, чтобы можно было обходиться без транспорта. В месте, где нам никто бы не мешал и где бы мы не привлекали ненужного внимания.

– Сделаем, – уверенно сказала она, но как ей это удастся, объяснить не успела – в купе вернулся красный директор.

* * *

В столицу победившего пролетариата поезд прибыл фиолетовым утром. То есть, утро-то было нормального золотистого цвета, как и полагается в ясный майский день, просто в СССР действовал особый революционный календарь,[30]30


[Закрыть] согласно которому неделя была не семи-, а пятидневной, и дни в ней обозначались разным цветом: жёлтый, розовый, красный, фиолетовый, зелёный. Каждому месяцу отводилось ровно по шесть пятидневок, так что Россия была единственной в мире страной, где существовало 30 февраля. Все излишки, прежние 31-е числа, объявлялись «безмесячными выходными». Новое общество требовало новизны во всем, в том числе и в отсчете времени. Зоя говорила, что ведутся дискуссии, не поменять ли, по примеру Французской революции, и летоисчисление – вести его с 1917 года, переломной вехи в истории человечества, или, если уж от рождества, то не какого-то выдуманного Христа, а Владимира Ильича Ленина.

Одно дело смотреть на инородный, почти инопланетный мир через окно вагона, и совсем другое – оказаться в самой его гуще.

Вблизи всё оказалось еще чуднее.

На площади, куда вышли члены ротвеллеровской экспедиции, там и сям виднелись следы недавних первомайских торжеств. В сквере уныло сидели огромные фигуры из фанеры: папа римский, буржуй в цилиндре, поп с огромным крестом на брюхе.[31]31
  Наглядная агитация


[Закрыть] Зоя сказала, что этих страшилищ во время манифестации катают по городу на грузовиках, а гигант-пролетарий лупит их картонным молотом.

В небе, рассыпая листовки, кружил аэроплан с подвешенным к нему красным полотнищем, на котором большими белыми буквами было написано «Советский энциклопедист».

– Что это? Реклама энциклопедии? – удивился Норд.

Зоя подобрала листовку.

– Нет. Авторы и редакторы «Советской энциклопедии» на полученный гонорар подарили государству аэроплан.

Доктор принял диковинную информацию к сведению, продолжая оглядываться.

Если на Белорусском вокзале[32]32
  Площадь Белорусского вокзала


[Закрыть] было грязно, а публика преобладала самая простая – с мешками вместо чемоданов, многие в плетеных соломенных лаптях, – то город выглядел вполне урбанистически.

Дома небольшие, в три-четыре этажа, но сплошь каменные. Посреди площади превосходная триумфальная арка в классическом стиле. Транспорт на привокзальной стоянке преимущественно гужевой, но имелись и такси. Зоя без труда наняла приличный «рено».

Погрузились, поехали.

– Это главная улица, называется Тверская, – тоном экскурсовода объясняла княжна. – Она является продолжением Петербургского (теперь Ленинградского) шоссе и ведет прямо к Кремлю.

Норд вглядывался в прохожих.

Толпа была и похожа, и непохожа на западную. Мужчины одеты по-другому: очень мало шляп, преобладают картузы и кепки. Пиджаков тоже мало, в основном полувоенные френчи, гимнастерки, широкие рубахи навыпуск – так называемые «толстовки», введенные в моду еще писателем Львом Толстым, всё собрание сочинений которого осело в глубинах Гальтоновой подкорки. А вот женщины были одеты примерно так же, как в Америке или Германии.

– Надо же, сколько перемен за какие-то несколько месяцев! Шляпки, туфли на каблуке, зонтики от солнца. Я в своей юнгштурмовке выгляжу чучелом, – обеспокоилась Зоя. – В этой стране всё так быстро меняется!

Что город существует в неестественно убыстренном темпе, было заметно по многим приметам, прежде всего по походке людей. Норд был уверен, что быстрей всего по тротуарам передвигаются обитатели Манхеттена, но за москвичами им было не угнаться.

Казалось, все жители коммунистического Иерусалима куда-то торопятся или от чего-то убегают.

Мимо катились трамваи, обвешанные людьми, словно виноградинами на грозди. А кто-то еще бежал сзади, норовя повиснуть на буфере.

Возле магазинов вертелись стремительные водовороты, всасывая и выплевывая покупателей.

На перекрестке энергично отмахивал жезлом щеголеватый регулировщик в белом шлеме[33]33
  Регулировщик возле одного из первых светофоров


[Закрыть] с большой красной звездой. Красный цвет тут вообще был повсюду – на флагах, транспарантах, плакатах.

Хоть Гальтон, благодаря самсонитам, и овладел русским языком в совершенстве, смысл многих вывесок, призывов и лозунгов был ему совершенно непонятен.

Переводчицей выступала Зоя (благо шофер был отделен от пассажиров стеклом и не мог слышать этого подозрительного толмачества).

– Что такое «За обрабочение госаппарата!»? – например, спрашивал доктор Норд.

Зоя охотно объясняла:

– В СССР регулярно проводят так называемые чистки государственных учреждений. Чтобы там не засели далекие от рабочего класса элементы.

– Кто проводит чистку? ГПУ?

– Нет, рабочие. Например, прокуратуру чистили труженики завода «Арматура». А пролетаризировать Московский мюзик-холл было доверено заводу «Авиаприбор», причем один из рабочих стал директором этого развлекательного учреждения.

– Бред, – буркнул колхозник Айзенкопф, смотревший на все вокруг с отвращением.

Княжна засмеялась.

– А меня это веселит. Разве вы не чувствуете, сколько здесь свежести, силы, нахальства?

– Наше задание состоит именно в том, чтобы поумерить у большевиков нахальства.

Норд уставился на красное полотнище, натянутое поперек улицы.

ДАЕШЬ НЕДЕЛЮ СОВДЕТМУЗЫКИ!

Музсовет Главсоцвоса, музсекция МОНО и Софил

Это загадочное заклинание не смогла расшифровать даже Зоя.

– А что такое «Апрельские талоны на выдачу яиц[34]34
  Талон на хлеб


[Закрыть] действительны до 1 июня»? – показал Гальтон на большущее объявление, украшавшее фудстор.

Оказалось, что с прошлого года, после того как в стране произошла массовая коллективизация сельского хозяйства, сразу начались перебои с продовольствием. Поэтому на основные продукты питания введены талоны, которые распределяются по предприятиям.

– Постойте, чем же тогда будем питаться мы? – забеспокоился биохимик. – Нужно поскорей раздобыть образцы этих самых талонов, чтобы я мог их подделать!

– В городе полно коммерческих магазинов, где продукты можно купить по повышенной цене.

Курт сразу успокоился.

– Глядите, здесь есть бойскауты! – обрадовался Гальтон, наконец увидев хоть что-то неинопланетное.

По тротуару, колотя в барабан и трубя в горн, шел отряд ребятишек в красных нашейных галстуках.

– Это не бойскауты, это пионеры.

– Неважно, слово все равно наше, американское.

В одном месте пришлось остановиться – улицу пересекал взвод солдат в островерхих кепи. Все красноармейцы были почему-то с тазиками и березовыми вениками под мышкой.

– В баню идут, – объяснила Зоя.

Солдаты подмигивали ей, кричали:

– Девка, давай с нами! Спинку потрешь!

Она улыбалась.

Но сержант свирепо рявкнул:

– Отставить разговорчики! – и взвод затопал дальше в молчании.

Все-таки новое человечество, пожалуй, здесь пока не выведено, пришел к заключению Гальтон. Дети играют в первооткрывателей Запада, солдаты пристают к девушкам, а уж сержанты вообще вряд ли подвержены мутации. От этой мысли доктору Норду почему-то стало спокойнее.

Тверская улица[35]35
  Тверская улица у Страстной площади


[Закрыть] немного расширилась, дома стали повыше и понарядней, количество автомобилей увеличилось.

– Вон впереди кремлевские башни, – показала Зоя. – Нет, вы смотрите не туда, это башни Исторического музея. Кремлевские правее.

Норд немного удивился, увидев на высоком шпиле двуглавого орла, герб свергнутой царской династии. Очевидно, в погоне за будущим у большевиков за 13 лет не хватило времени снять со своего штаба символы прошлого.

– На Моховую! – крикнула княжна шоферу.

Машина провернула вправо, на неширокую улицу, по левой стороне которой тянулись маленькие невзрачные дома, зато справа показалось величественное здание с колоннами.

– Это Первый МГУ – бывший Московский императорский университет. Поворачивай на Герцена, товарищ!

– Здесь и находится старинный Университетский квартал. Ректорий, в котором расположен Музей нового человечества, отсюда не видно, он в глубине двора… Где бы нам высадиться? Пожалуй, вот здесь… Или нет, лучше здесь. – Зоя оценивающе приглядывалась к домам, будто все они являлись ее собственностью и надо было лишь выбрать, в котором лучше остановиться. – Приехали!

Пока мужчины выгружали багаж, барышня куда-то исчезла.

Гальтон заметил это, когда такси уже уехало.

– Где она?

– Обещала найти квартиру – пусть ищет. – Айзенкопф закурил отвратительно пахучую самокрутку. – Должна же от нее быть хоть какая-то польза. Кроме физиологической лично для вас, – едко прибавил он.

– Вы что-то нынче не в духе.

Немец передернулся.

– Не нравится мне эта страна. До революции я бывал в России. Но я ее не узнаю. Нищета, самомнение и агрессивность – именно на таких дрожжах вырастет тесто, которому тесно в кадушке. Лет через десять из этого хорька вымахает здоровенный медведь, от которого не поздоровится и нашей Европе, и вашей Америке.

Посторонний человек, верно, удивился бы, услышав подобные речи из уст бородатого крестьянина, дымящего махоркой, но Гальтон за время пути уже свыкся с новым обликом биохимика. Лицо, заросшее пегими волосами, нравилось ему больше, чем каменная тевтонская физиономия, рассеченная шрамом. В конце концов, под бородой можно было вообразить какую-то мимику, даже улыбку.

– Бросьте. Примерно то же самое говорил мне мистер Ротвеллер. Пока я не увидел Россию собственными глазами, в это можно было поверить. Но мы с вами проехали через половину страны. Это обломки державы, которая и в лучшие свои годы не числилась в лидерах. Вся экономическая мощь СССР сегодня меньше, чем у одного Чикаго. С тем же успехом можно считать опасной демилитаризованную и кастрированную Германию.

Айзенкопф не нашелся что ответить, а может быть, просто не успел, потому что показалась Зоя.

– Партия сказала «надо!» – комсомол ответил: «есть!» – бодро сообщила она. – Отдельная трехкомнатная квартира с ванной, газом и телефоном, да еще на верхнем этаже, откуда есть ход на чердак. Годится?

– Конечно! Это идеальный вариант. Платите любые деньги!

– Ничего платить не нужно. Идите за мной. Говорить буду я, а вы оба помалкивайте и делайте суровые лица. Колхозник, достаньте-ка из своего волшебного сундука папку с документами.

Она порылась в пачке бланков с печатями и удостоверений, отобрала книжечку с изображением щита и меча.

– Марш за мной!

– Куда?

– К управдому. В Москве жилищный кризис, люди живут в подвалах, делят на углы каждую комнату, а при этом много квартир стоят пустые.

– Но почему?

– Потому что хозяева посажены в тюрьму или высланы. Это так называемые «бывшие» – дворяне, интеллигенты, коммерсанты. Чуждый элемент, которому незачем жить в столице. В каждом доме обязательно найдется запертая квартира, где на входе прилеплена печать ГПУ.

Они поднялись по темной, грязной лестнице к двери с табличкой «Жилсектор». Перед дверью топталась очередь, но Зоя махнула своей книжечкой, и люди поспешно расступились.

В кабинет княжна вошла без стука.

– Который тут управдом?

– Я управдом, – с тревогой приподнялся над столом мужчинка со старательным зачесом на лысине. – А в чем, собственно…

– Остальные вышли, – приказала Зоя посетителям, и те безропотно ретировались.

Под нос лысому было сунуто грозное удостоверение.

– Квартира 18, на пятом этаже, будет временно занята для служебной надобности. Вот здесь распишитесь, что предупреждены об ответственности за разглашение.

На стол лег бланк, выуженный из кофра.

Норд стоял за спиной у Зои, поражаясь ее актерским талантам. Айзенкопф остался во дворе, около своего чемодана.

Всё шло на удивление гладко. Управдом расписался в бумаге, выдал ключ и лишь после этого, искательно улыбаясь, осмелился открыть рот.

– Меня хорошо знают в райотделе, я лично известен товарищу Петелису. Между прочим, это по моей наводочке элемент из восемнадцатой выявили. Бывший профессор богословия. Вычистили к черту в Киркрай.

– Куда? – неосторожно переспросил Гальтон.

Зоя метнула на него красноречивый взгляд.

– В Кировский край, товарищ старший уполномоченный, я вам докладывала.

Провожая опасных гостей до двери, супервайзер задал вопрос, который, по-видимому, его очень занимал:

– Вы к нам, извиняюсь, надолго? А то, знаете ли, на восемнадцатую враз очередь выстроилась. Граждане волнуются…

– Кто будет очень сильно волноваться, сообщайте мне. Я их быстро успокою, – грозно сказал Норд, переживая из-за промаха с Киркраем.

– Само собой. – Человечек усмотрел через окно бородача с загадочным сундучищем и хитро прищурился. – Понимаю, всё понимаю. У нас тут рядом и самурайское посольство, и турецкое. Я слежу за новинками техники, у нас в Красном уголке и радиокружок есть. Это у вас секретная аппаратура?

– Следующий вопрос будешь задавать параше. В домзаке. Ясно? – сказала Зоя непонятную фразу, от которой осмелевший было управдом побледнел и затих.

Квартира членам экспедиции пришлась по вкусу. Там было три изолированных, чистых, хорошо обставленных комнаты и большая кухня со стеклянной дверью – совсем как в Америке. С фотографий на чужаков печально смотрели прежние обитатели этого уютного жилища. Лица у них были совсем не такие, как у москвичей, которых Гальтон видел на улицах и в жилконторской очереди: другие черты, иное выражение. Очевидно, так выглядело старое человечество, активно вытесняемое новым.

Пока новоселы втаскивали на пятый этаж кофр и осваивались в квартире, управдом сделал вот что: запер дверь на ключ и позвонил по некоему номеру. Разговаривал он шепотом, да еще прикрывал трубку ладошкой.

– Товарищ Петелис? Буйченко беспокоит, из дома 34 корпус 2. Я в порядке информации и, так сказать, проверочки…

На том конце «информацию» заинтересованно выслушали.

– Та-ак. По нашей линии к тебе никого не направляли. Проверим у смежников. А ты, товарищ, не отходи от аппарата.

Минут десять, а то и пятнадцать управдом Буйченко пребывал во взволнованно-воодушевленном состоянии. Его воображению рисовались картины одна великолепней другой, вплоть до того, что всесоюзный староста товарищ Калинин вручает ему похвальную грамоту за пролетарскую бдительность.

Когда в дверь постучала супруга и позвала обедать, он крикнул, что занят государственным делом, не до глупостей.

Наконец, телефон зазвонил.

– Что ж вы, гражданин, сами подписку о неразглашении давали, а сами через коммутатор названиваете? – сказал райуполномоченный ГПУ Петелис, уже не называя управдома «товарищем». – Ты, Буйченко, гляди у меня, не то…

И дальше последовала угроза, от которой у бдительного работника жилсектора на лысине выступили холодные капли.