Текст книги "Сегодня и вчера. Книга стихов"

Автор книги: Борис Слуцкий

Танки

 
Это было время танков.
Года три. Немного больше.
Танки вышли из Берлина
И пошли сначала в Польшу.
 
 
Танки вырвались на волю,
Вышли на большую сцену,
Танки распахали поле,
Танки распахнули стены.
 
 
Три или четыре года,
Может, пять, по точной справке,
Танки делали погоду
И – пошли на переплавку.
 
 
Конница держалась дольше,
И подков державный цокот,
Замерший все в той же Польше,
В древнем мире начал цокать.
 
 
Ну, а танки продержались
Очень мало. Очень скромно.
Полторы войны сражались
И… своим же ходом – в домны.
 

«Я говорил от имени России…»

 
Я говорил от имени России,
Ее уполномочен правотой,
Чтоб излагать с достойной прямотой
Ее приказов формулы простые.
Я был политработником. Три года:
Сорок второй и два еще потом.
 
 
Политработа – трудная работа.
Работали ее таким путем:
Стою перед шеренгами неплотными,
Рассеянными час назад
              в бою,
Перед голодными,
перед холодными.
Голодный и холодный —
              так!
               Стою.
 
 
Им хлеб не выдан,
          им патрон недодано,
Который день поспать им не дают.
И я напоминаю им про Родину.
Молчат. Поют. И в новый бой идут.
 
 
Все то, что в письмах им писали Из дому,
Все то, что в песнях
            с их судьбой сплелось,
Все это снова, заново и сызнова
Коротким словом – Родина – звалось.
Я этот день.
Воспоминанье это,
Как справку, собираюсь предъявить
Затем,
   чтоб в новой должности – поэта
От имени России
          говорить.
 

Памятник

 
Дивизия лезла на гребень горы
По мерзлому,
   мертвому,
      мокрому
         камню,
Но вышло,
      что та высота высока мне.
И пал я тогда. И затих до поры.
 
 
Солдаты сыскали мой прах по весне,
Сказали, что снова я Родине нужен,
Что славное дело,
          почетная служба,
Большая задача поручена мне.
 
 
– Да я уже с пылью подножной смешался!
Да я уж травой придорожной пророс!
– Вставай, поднимайся! —
Я встал и поднялся.
И скульптор размеры на камень нанес.
Гримасу лица, искаженного криком,
Расправил ударом резца ножевым.
Я умер простым, а поднялся великим.
И стал я гранитным,
          а был я живым.
 
 
Расту из хребта,
      как вершина хребта.
И выше вершин
         над землей вырастаю.
И ниже меня остается крутая,
           не взятая мною в бою
                        высота.
 
 
Здесь скалы
      от имени камня стоят.
Здесь сокол
      от имени неба летает.
Но выше поставлен пехотный солдат,
Который Советский Союз представляет.
 
 
От имени Родины здесь я стою
И кутаю тучей ушанку свою!
Отсюда мне ясные дали видны —
Просторы
    освобожденной страны,
Где графские земли
            вручал
               батракам я,
Где тюрьмы раскрыл,
            где голодных кормил,
Где в скалах не сыщется
               малого камня,
Которого б кровью своей не кропил.
Стою над землей
          как пример и маяк.
И в этом
     посмертная
         служба
            моя.
 

1945 год

 
На что похожи рельсы, взрывом скрученные,
Весь облик смерти, смутный, как гаданье.
И города,
    большой войной измученные —
Ее тремя или пятью годами?
Не хочется уподоблять и сравнивать
Развалины, осколки и руины,
А хочется расчищать, разравнивать
И Белоруссию и Украину.
Среди иных годов многозаботных,
Словами и работами заполненных,
Год сорок пятый
         навсегда запомнился,
Как год-воскресник
Или год-субботник.
Усталые работали без устали.
Голодные, как сытые, трудились.
И ложкою не проверяя: густо ли? —
Без ропота за пшенный суп садились.
Из всех камней, хрустевших пол ногами,
Сперва дворцы, потом дома построили,
А из осколков, певших под ногами,
Отплавили и раскатали
               кровли.
На пепелище каждом и пожарище
Разбили сад или бульвар цветочный.
И мирным выражением «пожалуйста»
Сменилось фронтовое слово «точно».
А кителя и всю обмундировку:
И шинеля, и клеши, и бушлаты —
Портные переушивали ловко:
Войну кроили миру на заплаты.
И постепенно замазывались трещины,
Разглаживались крепкие морщины,
И постепенно хорошели женщины,
И веселели хмурые мужчины.
 

Засуха

 
Лето сорок шестого года.
Третий месяц жара, погода.
Я в армейской больнице лежу
И на палые листья гляжу.
 
 
Листья желтые, листья палые
Ранним летом сулят беду.
По палате, словно по палубе
Я, пошатываясь, бреду.
 
 
Душно мне.
Тошно мне.
Жарко мне.
Рань, рассвет, а такая жара!
За спиною шлепанцев шарканье,
У окна вся палата с утра.
 
 
Вся палата, вся больница,
Неумыта, нага, боса,
У окна спозаранку толпится,
Молча смотрит на небеса.
 
 
Вся палата, вся больница,
Вся моя большая земля
За свои посевы боится
И жалеет свои поля.
 
 
А жара – все жарче.
Нет мочи.
Накаляется листьев медь.
Словно в танке танкисты,
              молча
Принимают.
      колосья
         смерть.
 
 
Реки, Гитлеру путь преграждавшие,
Обнажают песчаное дно.
Камыши, партизан укрывавшие,
Погибают с водой заодно.
 
 
…Кавалеры ордена Славы,
Украшающего халат,
На жару не находят управы,
Но такие слова говорят:
 
 
– Эта самая подлая засуха
Не сильней, не могучее нас,
Сапоги вытиравших насухо
О знамена врагов
          не раз.
 
 
Листья желтые, листья палые,
Не засыпать вам нашей земли!
Отходили мы, отступали мы,
А, глядишь, до Берлина дошли.
 
 
Так, волнуясь и угрожая,
Мы за утренней пайкой идем.
Прошлогоднего урожая
Караваи
    в руки берем.
 
 
Режем,
   гладим,
      пробуем,
         трогаем
Черный хлеб, милый хлеб,
                 а потом
Возвращаемся той же дорогой,
Чтоб стоять
      перед тем же окном.
 

Память

 
Я носил ордена.
После – планки носил.
После – просто следы этих планок носил,
А потом гимнастерку до дыр износил
И надел заурядный пиджак.
 
 
А вдова Ковалева все помнит о нем,
И дорожки от слез – это память о нем,
Столько лет не забудет никак!
 
 
И не надо ходить. И нельзя не пойти.
Я иду. Покупаю букет по пути.
 
 
Ковалева Мария Петровна, вдова,
Говорит мне у входа слова.
Ковалевой Марии Петровне в ответ
Говорю на пороге: – Привет! —
Я сажусь, постаравшись, к портрету спиной,
Но бессменно висит надо мной
Муж Марии Петровны,
Мой друг Ковалев,
Не убитый еще, жив-здоров.
В глянцевитый стакан наливается чай.
А потом выпивается чай. Невзначай.
Я сижу за столом,
Я в глаза ей смотрю,
Я пристойно шучу и острю.
Я советы толково и веско даю —
У двух глаз,
У двух бездн на краю.
И, утешив Марию Петровну как мог,
Ухожу за порог.
 

Баня

 
Вы не были в районной бане
В периферийном городке?
Там шайки с профилем кабаньим
И плеск,
   как летом на реке.
 
 
Там ордена сдают вахтерам,
Зато приносят в мыльный зал
Рубцы и шрамы – те, которым
Я лично больше б доверял.
 
 
Там двое одноруких
            спины
Один другому бодро трут.
Там тело всякого мужчины
Исчеркали
      война
        и труд.
 
 
Там по рисунку каждой травмы
Читаю каждый вторник я
Без лести и обмана драмы
Или романы без вранья.
 
 
Там на груди своей широкой
Из дальних плаваний
             матрос
Лиловые татуировки
В наш сухопутный край
              занес.
 
 
Там я, волнуясь и ликуя,
Читал,
   забыв о кипятке:
«Мы не оставим мать родную!» —
У партизана на руке.
 
 
Там слышен визг и хохот женский
За деревянною стеной.
Там чувство острого блаженства
Переживается в парной.
 
 
Там рассуждают о футболе.
Там с поднятою головой
Несет портной свои мозоли,
Свои ожоги – горновой.
 
 
Но бедствий и сражений годы
Согнуть и сгорбить не смогли
Ширококостную породу
Сынов моей большой земли.
 
 
Вы не были в раю районном,
Что меж кино и стадионом?
В той бане
     парились иль нет?
Там два рубля любой билет.
 

«Вот вам село обыкновенное…»

 
Вот вам село обыкновенное:
Здесь каждая вторая баба
Была жена, супруга верная,
Пока не прибыло из штаба
Письмо, бумажка похоронная,
Что писарь написал вразмашку.
 
 
С тех пор
     как будто покоренная
Она
  той малою бумажкою.
 
 
Пылится платьице бордовое —
Ее обнова подвенечная.
Ах, доля бабья, дело вдовое,
Бескрайное и бесконечное!
 
 
Она войну такую выиграла!
Поставила хозяйство на ноги!
Но, как трава на солнце,
               выгорело
То счастье, что не встанет наново.
 
 
Вот мальчики бегут и девочки,
Опаздывают на занятия.
О, как желает счастья деточкам
Та, что не будет больше матерью!
 
 
Вот гармонисты гомон подняли,
И на скрипучих досках клуба
Танцуют эти вдовы. По двое.
Что, глупо, скажете? Не глупо!
 
 
Их пары птицами взвиваются,
Сияют утреннею зорькою,
И только сердце разрывается
От этого веселья горького.
 

Воспоминание

 
Я на палубу вышел, а Волга
Бушевала, как море в грозу.
Волны бились и пели. И долго
Слушал я это пенье внизу.
 
 
Звук прекрасный, звук протяженный,
Звук печальной и чистой волны:
Так поют солдатские жены
В первый год многолетней войны.
 
 
Так поют. И действительно, тут же,
Где-то рядом, как прядь у виска,
Чей-то голос тоскует и тужит,
Песню над головой расплескав.
 
 
Шел октябрь сорок первого года.
На восток увозил пароход
Столько горя и столько народа,
Столько будущих вдов и сирот.
 
 
Я не помню, что беженка пела,
Скоро голос солдатки затих.
Да и в этой ли женщине дело?
Дело в женщинах! Только – в других.
 
 
Вы, в кого был несчастно влюбленным,
Вы, кого я счастливо любил,
В дни, когда молодым и зеленым
На окраине Харькова жил!
 
 
О девчонки из нашей школы!
Я вам шлю свой сердечный привет,
Позабудьте про факт невеселый,
Что вам тридцать и более лет.
 
 
Вам еще блистать, красоваться!
Вам еще сердца потрясать!
В оккупациях, в эвакуациях
Не поблекла ваша краса!
 
 
Не померкла, нет, не поблекла!
Безвозвратно не отошла,
Под какими дождями ни мокла,
На каком бы ветру ни была!
 

«Десять тысяч Героев Союза…»

 
Десять тысяч Героев Союза —
Все – при галстуках
           и в пиджаках —
Сеют хлеб и растят кукурузу,
Ратоборствуют
        только в цехах.
Десять тысяч! Герой к Герою!
Каждый сотый – дважды Герой!
Если ходят – только вне строя,
Если спят – подушки горой.
 
 
Устарели их грозные танки
И давно никому не грозны,
Гимнастерок зеленых останки
Много лет
     как на склады сданы.
 
 
Но в народные песни и думы
Внесены их дела и дни.
И, как радий в руде,
            без шума
Излучают победу они.
 

В доме отдыха пищевиков

 
В доме отдыха пищевиков
Я живу
   почти как в отчем доме:
Шашками – забавой стариков —
Забавляюсь,
      сна и чтенья кроме.
 
 
В первый день – мы спали целый день.
День второй – мы тоже больше спали.
Третий день – вставать нам было лень,
К завтраку мы даже не вставали.
 
 
Хорошо здесь! Очень хорошо!
Тихо здесь! Тише не бывает.
Новый шлях,
      болото пробивая,
Наш лесок
      сторонкой обошел.
 
 
…Вот к столу идут пищевики,
Разговаривают с пищевиками,
Хлеба сероватые куски
Трогают тяжелыми руками.
 
 
Пять минут осталось до обеда,
А к обеду очень всем нужны
Белый хлеб – веселый хлеб победы,
Черный хлеб – жестокий хлеб войны.
Все пиры, что пировал народ,
Сухари
   годин его несчастья,
Все от их безропотных щедрот,
Ко всему
    пищевики причастны.
 
 
Мир вам, люди тяжкого труда,
Мир заботам вашим
            и усильям!
Хлеб, что ваши руки замесили,
Да пребудет с вами
            навсегда!
 

«Толпа на Театральной площади…»

 
Толпа на Театральной площади.
Вокруг столичный люд шумит.
Над ней четыре мощных лошади,
Пред ней экскурсовод стоит.
 
 
У Белорусского и Курского
Смотреть Москву за пять рублей
Их собирали на экскурсию —
Командировочных людей.
 
 
Я вижу пиджаки стандартные —
Фасон двуборт и одноборт,
Косоворотки аккуратные,
Косынки тоже первый сорт.
 
 
И старые и малолетние
Глядят на бронзу и гранит, —
То с горделивым удивлением
Россия на себя глядит.
 
 
Она копила, экономила,
Она вприглядку чай пила,
Чтоб выросли заводы новые,
Громады стали и стекла.
 
 
И нету робости и зависти
У этой вот России – к той,
И та Россия этой нравится
Своей высокой красотой.
 
 
Задрав башку и тщетно силясь
Запомнить каждый новый вид,
Стоит хозяин и кормилец,
На дело рук своих
         глядит.