Текст книги "Анелька"

Автор книги: Болеслав Прус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Развлечения, хотя бы просто игра с собакой, были Анельке тем более необходимы, что она, быть может, острее других чуяла надвигавшуюся грозу. На долю ее выпали тяжкие испытания, и даже трудно понять, каким образом ее маленькое сердечко вместило столько горестных переживаний.

В какой ужас приводили Анельку темные круги под глазами матери! Каким ударом были ее жалобы: «У меня кончилась последняя банка солодового экстракта, и неизвестно, когда я получу другую!» Что творилось с девочкой при виде опечаленного отца, чье смятение и тревогу она смутно угадывала!

Чутье подсказывало Анельке, почему недовольны и грубы батраки, почему ушла Кивальская. Окончательно она поняла все, поймав на лету слова одного из конюхов:

– Как же тут работать, когда и люди, и волы, даже земля – и та голодает…

Голодны люди, волы и даже земля!.. Люди могут уйти отсюда, волы, наверное, околеют, но что же будет с землей?.. Неужели ей суждено умереть с голоду?.. Неужели она перестанет родить хлеб и цветы, питать деревья и птиц? Значит, может наступить время, когда опустевшую усадьбу окружат одни почерневшие стебли и голые деревья.

Их земля умрет… Как страшно! Значит, и они все умрут: отец, мать, Юзек, а раньше всех – она сама, чтобы не видеть смерти людей, животных и окружающих предметов.

Когда на землю сошел вечер и только на западе еще узенькой лентой трепетала заря, как трепетало ее объятое тревогой сердце, Анелька забилась в самый темный уголок сада, под старую липу, на которой какая-то птичка жалобно попискивала во сне. Заливаясь слезами, девочка молила бога сжалиться над ее родителями, Юзеком, над батраками, волами и землей. Порой в ее душу закрадывались неведомые раньше сомнения. А вдруг бог ушел в эту минуту куда-нибудь далеко и не услышит ее смиренной мольбы? О, если бы подобные сомнения никогда не пробуждались в детской душе!..

А часы бежали, днем всходило и заходило солнце, ночью неизменно вращалась вокруг Полярной звезды Малая Медведица, эта неутомимая стрелка на часах вселенной. Она двигалась и двигалась, увлекая за собой время, сталкивая сутки за сутками в бездонную пропасть. Она двигалась и двигалась, приближая рассвет того дня, который должен был решить судьбу всей семьи.

Однажды в пане Яне проснулись муж и отец, и он решил написать богатой тетушке, которая, как на беду, была тогда за границей.

В письме он каялся в своих ошибках, признавал, что не раз злоупотреблял добротой тетушки, и умолял ее в последний раз ссудить ему пятнадцать тысяч для уплаты самых неотложных долгов. Расплатившись с кредиторами, он в корне переменит образ жизни: будет работать управляющим, писарем или простым приказчиком на худой конец. Сократив расходы, он через несколько лет не только возвратит дражайшей, почтенной тетушке долг, но сумеет восстановить запущенное хозяйство.

Не очень-то полагаясь на действие своих обещаний, пан Ян попросил жену описать тетушке их бедственное положение и умолять о помощи.

Пани Матильда написала письмо на двух страницах; она рассказала о своей болезни, о докторе Халубинском, к которому тщетно столько лет мечтает съездить, о болезненном Юзеке, о Распайле, о солодовом экстракте и вышедших из моды платьях, об уходе Кивальской и обо всякой всячине, которая, по ее мнению, могла растрогать тетушку. В заключение она предлагала в виде обеспечения послать тетушке закладную на хутор, который сохранился от ее приданого. Хутор, расположенный в нескольких милях от усадьбы, состоял из хаты, ста моргов земли и находился под надзором в высшей степени честного приказчика. Хутор этот до сих пор не заложили и не продали по той простой причине, что не нашлось охотников его купить.

Но атаки на тетушку со стороны жены тоже было, по мнению помещика, недостаточно. Поэтому он позвал Анельку и велел ей написать письмо бабушке.

– Разве я сумею? – спросила, смутившись, Анелька. – Я никогда не видела бабушку и боюсь ее…

Пан Ян догадался, что причиной этого страха были разговоры о тетке, которые они вели с женой в присутствии Анельки. Но, не сочтя отговорку дочери достаточно убедительной, сказал:

– Неужели ты не сумеешь написать письмо?

– Я не знаю, о чем…

– Обо всем. Пиши, что мама больна, папа расстроен, что ты хочешь учиться, но на это нет денег…

– А я вовсе не хочу учиться!.. – прошептала Анелька. – Лучше деньги, которые получает панна Валентина, употребить на хозяйство…

Как пан Ян ни был расстроен, он громко рассмеялся.

– Ты неподражаема в своей откровенности! – воскликнул он. – Если не хочешь обременять родителей, так тем более надо просить у бабушки денег на ученье…

– Да я… не умею просить…

Пан Ян посмотрел на Анельку, и в его взгляде одновременно отразились и недовольство и радость. Он был недоволен тем, что Анелька не способна выручить его в трудную минуту. Радостью же отцовское сердце наполняло то, что наставления его, как видно, не пропали даром. Ведь он всегда твердил ей, что люди их круга только приказывают и требуют, а просить – удел бедняков.

– Видишь ли, девочка моя, – стал он объяснять Анельке, – бабушку мы можем просить, во-первых, потому, что она мне заменила мать, во-вторых, она нам ровня, в-третьих – женщина пожилая, в-четвертых – деньги мы ей вернем. Наконец ее состояние как бы уже наше – ведь когда-нибудь оно непременно перейдет к нам.

Хотя Анелька и привыкла верить отцу, эти доводы ничего не говорили ее сердцу. Не сомневаясь в их справедливости и разумности, девочка не могла побороть чувства отвращения, как это бывает при виде лягушки: хоть и знаешь, что создана она господом богом и приносит пользу, но все же приласкать ее, как птичку, невозможно.

– Так ты напишешь бабушке? – настаивал отец.

– Милый папочка, мне бы очень хотелось, но я не знаю, что писать…

– Напиши, что любишь ее, хочешь познакомиться с ней, – говорил отец, теряя терпение.

– Я ее боюсь…

– Это нехорошо; она наша ближайшая родственница, а родственников надо любить…

– Я знаю…

– Вот видишь! Ладно, я сам продиктую тебе письмо.

Анелька снова почуяла фальшивую ноту в словах отца. Недавно был день его рождения и она должна была написать поздравление под руководством панны Валентины. Но учительница наотрез отказалась ей помочь, заявив, что не станет подсказывать надуманные слова и учить Анельку лицемерию. Если дочь любит отца, она сама сумеет найти нужные выражения.

Анелька сочинила поздравление сама, и оно очень понравилось родителям. Они похвалили поступок гувернантки, одобрили ее взгляды; Анелька радовалась, ибо она чувствовала, что все были искренни.

А сегодняшний разговор с отцом сильно огорчил ее. Никто лучше ее не замечал печали родителей, не понимал, что им грозит какая-то беда; но свои наблюдения девочка затаила в самой глубине души. Выражать открыто свои чувства казалось ей неприличным. Как же так? Неужели она должна поверять кому-то, что у них в имении голодают люди, волы и даже земля, что отец одалживает деньги у Шмуля, а у матери нет солодового экстракта?.. Может быть, ей велят написать еще и о том, как она втайне от всех, заливаясь слезами, беседует с богом?..

Уж не написать ли про отца, что он не только, против своего обыкновения, сидит дома и не пьет вина за обедом, но еще принуждает ее к лицемерию, которое раньше сам осуждал?

Ах, она замечала в доме большие перемены и слышала такое, о чем даже думать страшно… И что это Шмуль болтал о женитьбе отца?.. В их доме, как злой дух, поселилось несчастье: этот незримый дух, как ураган, развеял богатство, разогнал людей, терзал мать и перевернул все вверх дном в сердце отца. Несколько лет назад Анелька видела в лесу поваленные бурей деревья, и от жалости к ним у нее защемило сердце. Если в душе у отца такое же опустошение, то можно его оплакивать, но говорить об этом вслух – ни за что на свете!..

Подобные мысли пришли девочке в голову, когда отец выпроводил ее из кабинета, пообещав после обеда продиктовать ей письмо. Анелька не находила себе места.

Часа в два, когда уже накрыли на стол и родители с детьми сидели на террасе, к дому подкатила бричка, и из нее вылезла низенькая, толстая и подвижная женщина. Лакей доложил господам, что приезжая хочет увидеться с ними.

– Кто такая? – спросил пан Ян.

– Не из простых. Вроде экономки.

– На чем приехала?

– Гайда привез… Ее, и сундучок, и узел с постелью…

– Этот негодяй? – проворчал отец. – Скажи ей, пусть войдет.

Лакей ушел. В сенях звонким голосом затараторила приезжая:

– Сложи, голубчик, вещи пока на полу, а я попрошу господ выслать тебе двадцать грошей. У меня ничего не осталось. Видишь, кошелек совсем пустой… Все деньги истратила по дороге в город…

Хозяева переглянулись с таким видом, будто этот голос был им знаком. Пани Матильда слегка покраснела, а ее супруг нахмурился.

В этот момент на террасу вбежала женщина, одетая по-городскому, в бурнусе и шляпке, но далеко не по моде. Уже на пороге она раскрыла объятия и воскликнула:

– Здравствуйте!.. Здравствуй, Меця!.. А это ваши детки?.. Слава господу богу!.. – Она шагнула вперед и хотела кинуться на шею к пани Матильде.

Но пан Ян преградил ей дорогу.

– Позвольте, – сказал он. – С кем имеем честь?..

Женщина остолбенела.

– Неужто не узнаете меня, пан Ян?.. Ведь я двоюродная сестра Матильды, Анна Стоковская… Впрочем, – прибавила она с улыбкой, – тут нет ничего удивительного, мы не виделись пятнадцать лет… Я успела разориться и, наверное, постарела: работа меня иссушила.

– Это Андзя, Ясек, – сказала пани Матильда.

– Присаживайтесь, – с нескрываемым неудовольствием отозвался пан Ян и указал ей на стул.

– Спасибо, – отвечала приезжая, – но сперва я хочу поздороваться… Меця…

Пани Матильда в сильном замешательстве протянула гостье левую руку.

– Я нездорова… Вот стул…

– Эта красивая девочка – твоя дочурка?.. Обними же меня, деточка, я твоя тетя…

Анельке пришлась по сердцу эта словоохотливая женщина, и она, соскочив со стула, подбежала к тетке, собираясь поцеловать ее.

– Анелька!.. Поклонись гостье!.. – строго сказал отец, останавливая ее.

Анелька присела, с недоумением поглядывая то на отца, то на тетку, по выразительному лицу которой было заметно, что она смущена и расстроена.

– Вижу, – сказала тетка, – что причинила вам беспокойство. Но, бог свидетель, не по своей вине. Я поехала в ваш город, узнав, что у ксендза умерла экономка. А с той поры, как я лишилась состояния, единственная моя мечта – не корпеть хоть на старости лет над шитьем. У какого-нибудь почтенного ксендза (а ваш, говорят, очень хороший человек) я могла бы жить спокойно, на свежем воздухе, и работать экономкой не тяжело. Поэтому, услыхав про это место (может, я вам надоела своей болтовней?), я продала швейную машину, утюг и поехала.

Доехала до плебании, отдала последние гроши еврею, который вез меня. Вхожу и спрашиваю у служанки: «Ксендз дома?» – «Дома», – говорит и показывает на седого старичка. Я его чмок в руку. «Благодетель, говорю, возьми меня в экономки, я из хорошей семьи, работать буду не покладая рук, добро твое беречь». А он отвечает: «Ах, уважаемая, взял бы я тебя, – сдается мне, ты хорошая женщина, – да ничего не могу поделать: еще на той неделе я дал слово одной здешней ключнице, она повалилась мне в ноги и уверяла, что помрет с голоду, если я ее не приму».

– Это Кивальская, наша экономка, – прошептала пани Матильда.

– Шельма баба! – проворчал помещик.

У тетки глаза заблестели от радости.

– Ах, родные мои, – воскликнула она, – если ваша экономка берет расчет, я останусь вместо нее. За ложку похлебки и угол служить вам буду преданно, не как родственница, а как верный пес. К чему мне, несчастной, в город возвращаться?.. Нет у меня ни жилья, ни швейной машины, одним словом, ничего…

Глядя на пана Яна, она с мольбой сложила руки. Но он сухо ответил:

– Экономку мы больше держать не станем. Достаточно нам простой бабы…

– А я разве не простая баба? – спросила тетка. – За чем дело стало? Я могу подметать, постели стелить, корм свиньям задавать.

– Охотно верю, но у меня есть другая на примете, – перебил ее помещик. Он сказал это решительным тоном и таким жестом расправил бороду, что тетка не смела больше настаивать.

– Что ж, на все воля божья, – промолвила она. – Окажите мне хотя бы милость – доставьте меня в город и мужику, что меня привез, заплатите двадцать грошей, у меня нет…

Пан Ян с недовольной миной дал лакею деньги и пообещал тетке отправить ее сегодня же вечером в город.

– Кушать подано, – доложил лакей.

– Зови гувернантку, – приказал пан Ян.

– Я звал, но они пожелали обедать у себя.

– Прошу к столу, – обратился отец к тетке.

– Не хочу стеснять вас, – робко возразила она. – Если позволите, я пообедаю с гувернанткой. Я слышала, у вас живет панна Валентина, а мы с ней старые знакомые…

– Как вам угодно… Гжегож, – обратился он к лакею, – проводи пани в комнату гувернантки.

Когда тетка вышла, пани Матильда сказала мужу:

– Не слишком ли нелюбезно встретили мы Андзю? Она порядочная женщина…

Отец махнул рукой.

– Ах, какое мне дело до ее порядочности? Бедные родственники, моя дорогая, всегда – обуза, а тем более эта: она нас беспрерывно компрометирует…

– Чем?

– Ты меня просто поражаешь!.. Не она ли собиралась идти в экономки к ксендзу? Не она ли без гроша в кармане приехала сюда на лошади Гайды, которому я же еще должен платить? Думаешь, вся деревня теперь не знает, что она – наша родственница? Уж конечно, она раззвонила об этом…

– А нам какой от этого вред?

– Очень большой, – ответил пан Ян с раздражением. – Ее приезд может решить нашу судьбу. Если бы приехали сюда тетка-председательша, дядя-генерал или мой двоюродный брат, Альфонс, в щегольских каретах, мужики говорили бы: «Вот какой у нас пан, с ним нельзя торговаться, а то боком выйдет!» А увидят эту Андзю в каких-то жалких лохмотьях, в грязной телеге, и непременно скажут: «Помещик-то из одного с нами теста, поторгуемся, так уступит…»

– Ты преувеличиваешь, Ясек, – успокаивала его жена.

– Ничуть! – воскликнул он с нетерпением. – Сама увидишь – визит этой нищенки дорого нам обойдется. Нашла время приезжать! Бедные родственники моей жены навещают меня и не платят возчику именно тогда, когда мне необходимо предстать перед мужиками как рыцарю sans peur et sans reproche<Без страха и упрека (франц.).>. Это просто фатально!

Обсудив таким образом этот вопрос, родители вместе с детьми отправились в столовую. Обед прошел довольно уныло, но потом отец немного развеселился. Он увел Анельку с собой в кабинет, сказав, что продиктует ей письмо к бабушке. В кабинете он закурил сигару и, развалившись в качалке, погрузился в мечты.

Посидев немного молча, Анелька заговорила:

– Папа…

– Что, деточка?

– Почему ты не позволил мне поцеловать тетю?

Отец задумался.

– Ты никогда ее не видела, не знакома с ней…

И снова ушел в мечты.

Анелька, подсев к отцу поближе, продолжала:

– А почему ты не хочешь, папочка, чтобы тетя осталась у нас?

– Не приставай ко мне, детка. Мой дом не богадельня для нищих со всего света.

Отец сдвинул брови, словно силясь связать нить прерванных мыслей, а когда это ему удалось, уставился в потолок, пуская дым в глубокой задумчивости.

– Мне кажется, – помолчав минутку сказала Анелька, – что тетя очень бедная…

Отец пожал плечами.

– Бедность не дает права докучать людям, – сухо заметил он. – Пусть трудится…

Вдруг он вскочил, как внезапно разбуженный от сна. Потом сел на кушетку, потер лоб и внимательно посмотрел в лицо дочери.

Выражение ее глаз было серьезно, как у взрослой, она глядела на отца так, словно хотела задать очень важный для нее вопрос.

– Ну, чего тебе? – спросил он.

– Мы хотели писать письмо бабушке…

Отец недовольно махнул рукой.

– Ступай, – сказал он. – Ты не будешь писать бабушке…

И, чувствуя, что ему стыдно смотреть дочери в глаза, отвернулся. Удивительное дело! До сих пор ему ни разу не приходило в голову, что его дети когда-нибудь перестанут быть детьми и будут судить своего отца.

К мучениям, отнимавшим у него покой в последние дни, прибавилось новое: что-то думает о нем Анелька? Он вдруг понял, что у нее есть свои мысли. Мнение жены его не беспокоило, он привык ее обманывать и приучил к пассивной покорности. Но сегодня неожиданно выступило на сцену новое существо, любимое им и любящее, чей светлый и наивный ум бессознательно домогался ответа: почему отец руководствуется в жизни столь различными принципами? Почему сам просит помощи, но не желает помогать другим? Почему он рекомендует бедным трудиться, а сам бездельничает?..

В своих предположениях он зашел, пожалуй, слишком далеко. Анелька не понимала еще, что такое принципы, и не осуждала отца за противоречивость поступков. Она только почувствовала, что отец надевает попеременно две маски и прячет за ними свое настоящее лицо. Тот отец, которого она знала с младенчества и почти до нынешнего дня, это одна маска. Другую маску она увидела сегодня, и тут у нее открылись глаза.

Но где же настоящий отец? Кто он? Тот, кто любит свою тетку-председательшу, или тот, который гонит из дому бедную родственницу? Тот, кто презирает людей, которые не в состоянии заплатить двадцать грошей за бричку, или тот, кто весело и беспечно делает большие долги? Тот, кто сердится на Гайду за потраву, или тот, у кого слуги, волы и земля голодают? Тот, кто целует мать и в то же время позволяет Шмулю в своем присутствии говорить о ее смерти?..

Который же из двух ее отец, любящий ее и Юзека? Тот, кто ежедневно тратит по полтиннику на сигары для себя и никогда не имеет денег на лекарство для матери?

И, наконец, кто эта пани Вейс, которая как-то связана с ее отцом?

Приезд бедной родственницы и проект письма к бабушке оказались подлинным несчастьем для пана Яна. Эти события отворили в душе его дочери дверцу, в которую леденящим вихрем ворвались тяжкие сомнения. Анелька понимала всех домочадцев: и ученую гувернантку, и больную мать, и коварную Кивальскую, и верного Каруся. Только отца она перестала понимать. Он раздваивался у нее в глазах, и она никак не могла разглядеть его истинный облик.

Тетка Анна тем временем успела возобновить знакомство с панной Валентиной и, позабыв о холодном приеме в доме родственников (ей не могло прийти в голову, что ее приезд будет иметь влияние на исход переговоров с мужиками), весело болтала. Уныние и злопамятность не были свойственны ее натуре.

– Ох, моя милая, – говорила она, – нужно верить в предзнаменования… У меня, к примеру, на одной неделе два предзнаменования было. Один раз снилось мне, будто вся я, извините, завшивела. Ого, думаю, значит, настал в моей жизни решительный час. Хотя, признаться, в сны я не верю. Вши означают удачу. А ведь я всегда только о том и молила бога, чтобы он послал мне на старости лет место экономки у какого-нибудь почтенного ксендза. Поэтому я вмиг догадалась, что на днях непременно выйдет мне такое место. И знаете, пани, я даже рассказала обо всем пану Сатурнину и принялась искать покупателей на мою швейную машину, стол, утюг и остальную рухлядь.

– А не приснилось ли вам заодно, что это место достанется другой? – с иронической улыбкой спросила гувернантка.

– Дайте докончить… Так вот, значит, сказала я пану Сатурнину, что не сегодня-завтра уезжаю, потому что снился мне сон, а он – вроде вас, тоже капельку маловер, поднял меня на смех: «Сон может обмануть, не погадать ли вам для верности?» А я ему на это: «Смейтесь, смейтесь, а я и вправду погадаю…» И попросила одну старушку: она три раза подряд карты раскладывала, и выходило все одно: благоприятное известие от блондина и опасаться брюнетки…

– Блондин-то кто же?

– Да почтенный ксендз – седой как лунь…

– А брюнетка? – приставала панна Валентина, не переставая смеяться.

– Понятно, ваша негодная ключница, – ответила тетка.

– Она?.. Брюнетка?.. Да она скорее шатенка!

Тетка покачала головой.

– Ой-ой! Вы с паном Сатурниным – два сапога пара, словно друг для дружки созданы!

– Как он поживает? – спросила гувернантка, краснея.

– Здоров, и живется ему недурно. Все вас вспоминает.

– Он?.. Меня?.. – воскликнула панна Валентина, пожимая плечами.

Тетушка понизила голос:

– Э, не будьте такой разборчивой! Он молод, хорош собой, получает уже четыреста рублей жалованья… А как его все уважают! Ведь он просто гений! Умен, как философ, и к тому же танцует прекрасно… Раз, когда я с ним танцевала вальс…

– Вы еще до сих пор танцуете?

– Я? – спросила тетка, тыча себя пальцем в грудь. – Да мне еще сорока нет, меня не годы состарили, а работа. Вот пожить бы у какого-нибудь почтенного ксендза…

– Что, пан Сатурнин по-прежнему много читает? – перебила ее гувернантка.

– Целыми возами книги глотает, верите ли, панн! Он частенько заходит ко мне попить чайку и почитать вслух, а как он читает, с каким выражением, без запиночки! Я ему часто говорю: «Вы бы отдохнули, – ведь уже хрипите!» А он: «Рад бы, но (и тут он всегда громко вздыхает)… но некому теперь заменить меня, нет панны Валентины…»

– Ах, перестаньте! Я терпеть не могу комплиментов, к тому же сочиненных тут же на месте! – возмутилась гувернантка.

Тетка обиженно посмотрела на нее.

– Честное слово, – она ударила себя в грудь, – я ничего не сочиняю! Он всякий раз, как встретит меня, спрашивает про вас…

– Он, должно быть, забыл, что я вовсе не красавица…

– А на что вам красота?.. Он преклоняется перед вашим умом! Послушайте, что я вам еще скажу: раз, когда он мне уж очень надоел своими воспоминаниями, я сказала ему прямо: «Женились бы вы на ней, и делу конец, а то все уши нам прожужжали пустыми разговорами». А он в ответ: «Да разве она пойдет за меня?» И лицо у него сделалось такое жалостное, верите ли, пани, что я чуть не расплакалась. Тут меня словно осенило: глянула я ему в глаза, вот как вам сейчас, похлопала по плечу и говорю: «Дорогой мой, хоть вы и не верите в предчувствия, но помяните мои слова: я еще дождусь места у какого-нибудь почтенного ксендза, а вы с ней поженитесь…» Так ему и сказала, моя милая…

– А он что? – спросила панна Валентина.

– Он?.. У него лицо было точь-в-точь, как у вас сейчас…

Панна Валентина вскочила из-за стола.

– Я вижу, вы только о том и думаете, как бы устроиться к ксендзу да людей сватать…

Тетка обняла гувернантку и спросила, заглядывая в ее потупленные глаза:

– А разве я плохо сватаю?.. Разве у меня не легкая рука?.. Плутовка вы, панна Валентина!

В этот момент тетке сообщили, что лошади поданы и вещи ее уже увязаны.

– А где господа? – спросила она. – Мне хотелось бы увидеться с ними и поблагодарить…

– Ясновельможный пан спит, а пани нездорова, – ответил лакей.

Такое пренебрежение глубоко огорчило бедную родственницу. У нее задрожали губы.

– Нечего сказать, хорошо вас родня принимает… – заметила панна Валентина.

– Э, я на них не в обиде! Они господа, а я простая швея. Сами теперь расстроены своими делами, нет у них ни времени, ни средств помогать другим, не до того им!

Она поцеловала красную как кумач панну Валентину и, пройдя через заднее крыльцо во двор, направилась к телеге.

Вдруг навстречу ей из-за угла выскочила Анелька и, схватив ее руку, горячо поцеловала, шепча:

– Я всегда буду вас любить, тетя!..

Та от неожиданности залилась слезами.

– Благослови тебя бог, деточка! – проговорила она. – Ты истинный ангел!..

Но девочка уже убежала, боясь, как бы ее не увидели.

В тот вечер панна Валентина накрошила воробьям двойную порцию хлеба. Убедившись, что поблизости никого нет, она оперлась на подоконник и запела, фальшивя:

Расскажите вы ей, цветы мои,

Как от любви я страдаю…

Относилось ли это к той, которая сватала ученую деву пану Сатурнину? Это так и осталось неизвестным.

Пение, напоминавшее скорее кашель, чем излияния влюбленной души, поразительно не гармонировало с настроением окружающих. Хозяин дома, прежде такой веселый, был печален; самая жизнерадостная из домочадцев, Анелька, тоже грустила: зато та, чьи уста до сих пор раскрывались лишь для резких замечаний да наставлений, пела. Из этого видно, что в мире радость никогда не умирает. Погаснув в одном сердце, она вспыхивает в другом.