Текст книги "Лигеметон. Ложный Апокриф"

Автор книги: Богдан Кудлай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Богдан Кудлай
Лигеметон. Ложный Апокриф

Посвящается всем грешным душам…

От лукавого

НАФС 1

ПАНДЕМОНИУМ

Приди таким, какой ты есть и каким ты был Come as you are, as you were

Приди, весь в грязи, Come dowsed in mud,

Пропитанный известью, Soaked in bleach

Таким, каким я хочу, чтоб ты стал. As I want you to be…¹

Джонни Версетти

Я ехал в дом, где жили Мальчик-собака и Человек-уголь. Их старинный особняк располагался в самом сердце города. Такой старинный. Ему будто тысяча лет. Быть может, больше. Возможно, он стоял здесь до приезда Колумба. Дом абсолютно не вписывался в современный урбанистический антураж, равно как и лживые слушки о его обитателях: злобном полтергейсте, живых тряпичных кукол-убийц Панча и Джуди, семействе скелетонов Эллиотов, человекообразном комаре Германе и им подобным.

Всегдашнее не теряющее актуальность занятие и детей и стариков – это шкворчать о том, как время от времени до их ушей докатываются панические вопли, неразлучно с раскатами нечеловеческого хохота по ту строну белой кирпичной стены.

Ложь чистой воды! Истина же стократ поразительней…

Ворота открылись, и машина, шелестя шинами, въехала во двор. Следуя моде, ухоженные деревья давно поменяли пышные зеленые костюмы на более легкие, бедные, красно-желтые прикиды, а пройдет еще немого времени как они и вовсе уподобятся аскетам.

Остановившись у веранды, водитель заглушил мотор. Я выбрался из кожаного кресла, ощутил прохладное дыхание осенней поры, поправил все видимые складочки костюма тройки, мельком глянул на блестящие стрелки «Luminox», те показывали 10:07, и открыл заднюю, лакированную дверцу «Mercedes-Benz».

Мортимер Дрейк – мой Архонт – сидел с приспущенными веками. Кто угодно подумал бы, что бритоголовый, с короткой, ухоженной бородой джентльмен задремал по дороге и непременно ошибся бы. Сверхъестественные колебания – едва уловимый характерный запах – наводили на мысль, что «работа» кипит.

Тревожить его в данный момент – себе в убыток (сам не терплю, когда отвлекают), но, слава Лилит, мне и не пришлось.

Жестковатые янтарные глаза Архонта открылись, и он выбрался из машины. Отставая на шаг, я неспешно последовал за ним к крылечку.

Не успел он занести руку для стука, как дверь с витиеватыми узорами распахнулась. На пороге появился бесстрастный Инч Мондел – мажордом особняка. Он был человеком (впрочем, спорное заявление) неопределимого по внешности возраста с правильными чертами лица, одетым в костюм с иголочки. Не получалось даже представить его вне Дома. Он составлял с ним единое целое. Спросить его, когда он стал мажордомом – все равно, что спрашивать человека, когда у него появились руки или лицо. Инч Мондел сдержанно поклонился и сделал приглашающий жест.

Стены, до неприличия белые, приятно отдавали прохладой. Как же много воды утекло с тех пор, как я наведывался сюда в последний – он же и первый – раз. На мраморном полу черные ромбы чередовались с красными, застучав по ним каблуками туфель и не удостоив визитом гардеробную, мы прошли через вестибюль напрямик в гостиную.

Не останавливаясь, я мельком кинул взгляд на свое отражение в ростовом зеркале: пиджак антрацитового цвета поверх черной рубашки сидел превосходно. И все же руки сами собой потянулись разгладить иллюзорные морщинки на рукаве и поправить треугольник платка в петлице.

Кроме зеркала на пути встретилась статуя четвероголового монстра, отчаянно срывающего с себя кожу десятью лапами. Казалось, изваяние вот-вот пробудится, издаст рык и разнесет тут все вокруг. Внезапное наваждение было одним из тех самых иррациональных страхов. Без понятия, что оно за существо, но почему-то, Архонт проявил к нему… уважение.

Как выяснилось, мы прибыли далеко не последние.

Вортинтон Годрик, которого за глазами называют Фламинго, сидел за махагоновым круглым столом с хмурым лицом, сцепив пальцы под подбородком. На нем была белая рубашка и фланелевый жакет.

Позади, сосредоточенный как полярная глубоководная акула, тоже сцепив пальцы в замок, но на уровне ремня, стоял его Приближенный – Рагнар. Рыжебородый амбал с вечно приподнятыми плечами был в льняном свитере стального, как и его глаза, цвета. На толстом поясе закреплена кобура с дерзко выглядывающей рукоятью служебного пистолета. Он всегда вызывал у меня уважительное опасение. Колючие глаза враждебно и пронзительно глянули на меня из-под жирных бровей. Рагнар сдержанно кивнул. Я ответил тем же.

Мой Архонт тоже заметил, что глава культа кригеров не в духе и без приветствия расположился за тем же столом. А я плавно переместился ему за спину, чуть поодаль не нарушая личного пространства.

Оказывается, в комнате находился еще один Архонт. Тихий как призрак и невозмутимый как смерть – Артур Грэм. Его Приближенный отсутствовал (признаюсь, даже не помню, видел ли я его когда-либо).

Взгляд невольно пал на его ботинки. Они были припудрены таинственной мучнистой пылью. Даже я, входящий в десятку первых посвященных, теряюсь в догадках от чего она. Молотые кости? Последствие алхимических опытов? Сахарная пудра? Вопрос на миллион долларов, а то и больше.

Завернутый в строгий угольно-черный фрак Артур Грэм замер у камина. Сцепив за спиной коричневые пальцы, покрытые аспидно-черными пятнами, он разглядывал огромную на всю широкую стену картину. Непроизвольно и я сам поддался ее чарам. Так, на левой стороне триптиха меня заворожила пятнистая кошка с мышью в зубах.

Завсегдатаем меня нельзя было назвать, поэтому пялился на всех и вся, надеюсь, умело скрывал это.

Пока меня пленили аллегории, аллюзии и реминисценции средневекового шедевра, к нам потихоньку присоединялись остальные главы культов и их Приближенные.

Когда в комнату вошел самый противоречивый и аморальный Архонт Лигеметона, Фламинго тут же заметно напрягся, а Рагнар сжал свою бульдожью челюсть и звериные лапы в кулачищи.

– Что за внезапная сходка, Вортинтон? – занимая место напротив, поинтересовался Доминик Сантино.

Естественно он пришел один. Когда-то давно у него был Приближенный. Без понятия как тот проштрафился, но поговаривают, Сантино съел его сердце с фасолью и экстра-выдержанной текилой.

Если от Артура Грэма исходила аура жуткой мистики, то глава Картеля – самой опасной группировки в городе (а возможно и в мире) – по прозвищу Второй Капоне давил отвращением и нездоровым безумием. У него не было бровей и даже ресниц. Руки сплошь в татуировках протекающих даже вдоль лица, по гладкому черепу к затылку. Дерущиеся кайманы на бицепсах, перекрестные цепи вокруг шеи, на одном предплечье – оса с худым продолговатым брюшком и каплей яда, стекающей с острия иглы.

– Да, Годрик. Не терпится услышать причину, по которой меня оторвали от дел, – сказал Натаниэль Эмерсон, пожалуй, самый прагматичный и эрудированный сефирот. Аристократичная осанка, взгляд, который, безусловно, был у доктора Франкенштейна. Такой весь из себя важный.

Чего совсем не скажешь о его Приближенном: заметное и без подзорной трубы брюшко, оттопыренные, словно натянутые ветрами паруса, уши, пышные штанины брюк, винтажная шевелюра в стиле рокабилли, которой все блистали полвека назад. Эдуардо выглядел как снулая рыба. Уставший, побитый.

Не успел Вортинтон высказать Умнику и пары теплых слов в ответ, как в комнату проскользнул одноухий таксист в кожаной фуражке, с кожей цвета чернозема и железной щетиной. Бач был Приближенным, однако преспокойно занял место за столом. Последний раз глава культа нолов выходил из тени… никогда.

Шесть Архонтов уже заняли свои положенные кресла вокруг отполированного диска рассчитанного ровно на семь персон. Не хватало всего-навсего самой импульсивной и эксцентричной особы – главы культа симплигатов. Но ведь, как известно, даме положено по штату приходить всегда с опозданием. А в данном случае речь шла о Пиковой Даме.

– Простите-простите. Дела-дела. Все уже в сборе?

Синтия Мун ворвалась в комнату так же неожиданно, как и сердечный приступ для юной души. С ее баскетбольным ростом узорчатый пиджак из парчи смотрелся капельку аляповато, а вот прическа красила: волосы разделенные пробором с одной стороны черные, с другой – красные.

Цокая красными туфлями, она подошла к столу, освободила точно созданные для игры на пианино пальчики от перчаток и по очереди одарила абсолютно каждого из присутствующих разоружающей улыбкой. За ней точно тень, нависла Нэнси. Прическа в стиле «Солдат Джейн. Рваный топ, куртка косуха и массивные тяжелые ботинки делали ее мужеподобной. Клипсы в губах, крыле носа и ушах вызывали у меня раздражение глаз. Я так зациклился на кусочках металла, что не сразу осознал: Синтия Мун обращается лично ко мне.

– Эй, зеленоглазый, ты теперь вместо лысоватого карлика? – Голос лился мягким потоком, как топленый шоколад.

Меньше чем за минуту Пиковая Дама раздела меня взглядом. Я уловил ее запах, будто она сама целенаправленно послала его. От нее пахло флер-д’оранжем.

– У Депинпика на данный момент другие, важные дела, – пролил свет Мортимер. – И Джонатан любезно вызвался сопроводить меня. – Все тут же уставились на Джонни Версетти будто он – главный виновник торжества.

– Предлагаю уже начать, – спас меня Умник.

– Да, думаю, вам не терпится узнать, почему я вас собрал, – заговорил Годрик Вортинтон. – Сегодня утром мне в участок поступил звонок… и не один. Догадываетесь, к чему я веду?

– Пока не очень, Ворти.

– Суть пока не ясна, – добавил Мортимер, – но кто именно из присутствующих грешен, думаю, ни у кого не возникает сомнения.

Жалящие, словно медузы, взгляды нацелились на Второго Капоне. А тот лишь заносчиво ухмыльнулся, отбивая один ему ведомый дикий ритм пальцами, на костяшках которых наколоты черные скарабеи.

– Да, Доминик, я к тебе обращаюсь! – Жила на шее Годрика вздулась канатом.

Ветал вперился в него взглядом. Видели ли вы когда-нибудь глаза, так сильно налитые кровью, словно они вот-вот лопнут и сфонтанируют? Глаза, наполненные таким неизлечимым, нечестивым безумием, что в них больно и нестерпимо смотреть? Вот такие глаза были у сильнейшего в своем культе тауматурга.

Однако стоит отдать должное самому волевому и до сих пор непобедимому Годрику Вортинтону, который выдержал взгляд Второго Капоне и объявил во всеуслышание:

– Сегодня утром на школьном автобусе похитили семеро детей возрастом от 7 до 11 лет.

Я скривился так, точно щеку проткнули рыболовным крюком и потянули.

В комнате поднялась шумиха. Все были возмущены и ошарашены. Напускное величие как ветром сдуло, на миг Архонты превратились в портовых грузчиков.

– Дон, это правда, ты похитил детишек?

– Тебе что до них, Син, у твоих «бабочек» нет сосунков. И тем более они не ваша клиентура.

      В ответ на колкость губы плотно сомкнулись – превратились в мелукю черточку. Слышать подобное, ей было отрадно до дрожи.

– Что твои намерения к детям такие же благие, как у изголодавшейся гиены к антилопе, это к провидице не ходи, – заметил Мортимер.

– Господа, давайте не будем делать поспешных выводов, – дипломатично проговорил Натаниэль Эмерсон. – У Сантино наверняка нашлась веская причина для столь вопиющей глупости.

– Я собрал всех не ради объяснений или обсуждений. Похищение детей – дело серьезное и громкое! Этим может заняться ФБР, а внутри их организации нет сефиротов. Поэтому…

– Когда припрутся федералы, мы их живо уберем, как ты и сказал среди них нет наших, они всего лишь пустые хоть и с пушками.

– Поэтому, – как ни в чем не бывало продолжил Фламинго, – чтобы не привлекать излишнее внимание и не поднимать шумиху надо уладить дело наискорейшим образом.

– Вортинтон, мы же сефироты, люди – это наш скот. Мы вольны делать что…

– Ты перешел черту, Сантино.

– Вортинтон, мы сами проводим ее.

– Мы строим империю, Сантино, – продолжил Вортинтон арктическим тоном, – более полувека пребывания и обживания в городе, не такой уж и большой срок, чтобы считать себя непрогибаемым под обстоятельствами. Имей в виду, если федералы начнут активно двигаться, отсидеться у себя в бункере не выйдет.

– Верно, численность пустых пока что превалирует, – заметил Натаниэль.

– Где дети, Сантино? – спросил в лоб Годрик. – Они живы?

– Преступность – моя вотчина, я не обязан тебе докладывать.

– Твоя сфера тесно пересекается с моей, и у нас договор, если тебе вдруг так мощно ударила кровь в голову. Никаких крупных криминальных дел без моего согласия.

– Помню, но ведь так скучно, не так ли? – Извращенный смех резанул мне и всем присутствующим уши. В лице не изменились только невозмутимый как айсберг Артур Грэм, Годрик Вортинтон и сонный Эдуардо.

– Не вынуждай меня, Доминик, – сухо процедил кригер сквозь зубы, с холодной сдержанной яростью. На человеческом лице начали проявляться черты безжалостного, хищного зверя, кажется, что-то тигриное.

Обстановка начала накаляться. Воздух протестующе завибрировал от резонанса столь не сочетаемых запахов.

– Мы всего лишь скромные служители нашей Владычицы. – Впервые за собрание синеватые губы на покрытом кляксами лице разомкнулись.

Спокойный как буддийский монах во время медитации, и такой же сосредоточенный, Артур Грэм проговорил тихим голосом:

– У нас общая цель, однако, идем мы к ней разными путями, и каждый считает свою тропу самой удобной и наикратчайшей. Мы неизбежно будем сталкиваться с людьми… с пустыми. Это их мир… пока что. – Он помолчал, тщательно подбирая слова. – Для кого-то из нас они скот (Сантино блеснул алевшими глазами), для кого-то питомцы (Пиковая Дама улыбнулась), или оппоненты (Годрик наморщил лоб), или материал (Натаниэль Эмерсон кивнул). Но здесь и сейчас мы собрались не осуждать путь каждого из нас. Мы – из многих единое. Мы – Лигеметон.

Немного пространная, пафосная речь мэтра мистического искусства танатозиса остудила витающий по комнате враждебный порыв.

– Господин Грэм прав, – сказал Умник, проведя пальцами по седому, словно облепленному паутиной виску. – Давайте без эксцессов. Причина собрания установилась и, думаю, теперь первостепенной задачей надлежит разрешить данный вопрос.

– Голосуем, мальчики.

– Кто за то, чтобы вернуть детей?

Шесть рук взметнулись вверх.

– Да будь оно неладно, уже и повеселиться нельзя.

– Скажи уже, где дети, Дон.

Второй Капоне немного побрюзжал и сдался:

– На заброшенном обувном складе в гетто. Угол 42-й и Мэйс.

– Кто охранят их? – допытывался Годрик.

– Снаружи прозелиты. Внутри со щенками несколько матерых веталов.

– Похищение детей – дело громкое даже для нашего города. Нужно поработать на публику.

– Ха! – осклабился Сантино. – Забери меня Батна², так и знал, что моя выходка сыграет тебе на руку, Вортинтон!

– О чем ты, Дон?

– Ну как, вы разве не в курсе? Наш добропорядочный комиссар метит в мэры!

– Он говорит правду? Ты баллотируешься?

– Эта новость пока еще не обнародована, – процедил Годрик. – Мы только готовим кампанию. Как ты узнал? – И прежде чем Сантино ответил, уставился на тихоню-таксиста.

– Что я могу сказать, – нол коснулся шрама, где отсутствовало ухо. – Тени, они повсюду.

– В любом случае, – признал тут свой промах Фламинго, – сосредоточимся на текущем деле.

– Да-да, ты хочешь устроить рейд, так?

Кивок.

– Я не дам упечь моих сефиротов за решетку. Хотя нет, одного ветала все-таки повяжи. Мне не хватает своих внутри тюрьмы. Они там хорошо кормятся. Растут как на дрожжах. – Ядовитый смех снова залез мне в уши настырной чумной крысой.

– Есть еще пожелания?

– Да нет, Вортинтон, это все, спускай кригеров с цепей.

– Рагнар, займись этим лично.

– Слушаюсь, Архонт, – пробасил косматый великан.

– Постойте, мы упускаем из виду важную мелочь. Дети. Они одновременно и жертвы и свидетели, а агенты федерального бюро посетят город в любом случае. Что делать с ними?

– Пожалуй, тут я могу предложить услуги своего культа. Кто как не дэймосы лучше всех работают с разумом? И за моей спиной как раз находится один из лучших. Джонатан, отправляйся с Рагнаром.

– Слушаюсь, Архонт.

Если бы я только знал, чем кончится конклав, ни за что бы не подписался на него. Нет, работу я, бесспорно, люблю (даже бесплатную), правда сомневаюсь, что будет весьма занятно, после стольких лет снова поработать в компании с Рагнаром, но, надеюсь, много времени оно не отнимет. Меня еще ждет одно архиважное дело…

Рука в белой перчатке повернула дверную ручку и выпустила нас на свежий воздух. Свинцово-серые тучи упрямо отказывались уступать место солнцу. Если меня с Рагнаром отправили на задание, такое впечатление, что Нэнси и Эдуардо вежливо указали на дверь, словно Архонты не доверяют даже собственным Приближенным.

– Выглядишь точно по́днятый некросом кадавер.

Эдуардо даже не улыбнулся.

– Спасибо за эвфемизм, Джонатан.

Рагнар уже сел за руль и как истинный джентльмен тактично ждал, когда Нэнси сядет на мотоцикл и освободит место для выезда, а я, воспользовавшись моментом, завел «маленькую беседу» с хаоситом.

– Что думаешь насчет истории с детьми? Второй Капоне совсем рехнулся, скажи?

– Не бери в голову, Джонатан.

– То есть тебе совершенно наплевать на детей?

– Ты не Приближенный, – указал мне на место Эдуардо. – Спрашивать о мотивах вышестоящих – моветон.

– Да, отвечать ты не обязан, – сказал я немного с акцентом на последнем слове, намекая на нашу первую встречу.

На лице хаосита не дрогнул и мускул. Ответ я получить не успел – «Hummеr» цвета серебристый металлик позвал меня, рыча мотором.

В машине попахивало гарью, как если бы кресла, пол и вообще все испачкали сажей.

Сработал электронный замо́к на воротах (а может Инч Мондел открыл их используя Силу) и мы выехали на Пеннироял-стрит покинув Пандемониум.

Черствые пальцы нажали кнопку на магнитоле – заиграл «тяжелый металл». Пришлось терпеть всю дорогу…

Ехали молча. За весь путь Рагнар не проявил и капли желания побеседовать, а у меня начинать разговор не было охоты. Находясь внутри его «броневика» я с грустью вспомнил о своем «Ferrari». Прошел почти год, а «TORPEDO» до сих пор в ремонте. Забери Лилит того, кто так раскурочил мою машину! Сделал меня капитаном без корабля.

– Приехали.

Три патрульных машины беззвучно мигали сиренами, а спецотряд у бронегрузовика нетерпеливо шаркал подошвами, топчась на месте в ожидании штурма.

– Идем, – коротко обронил кригер.

Ворота к нашему появлению уже выломали, так что мы преспокойно вошли на закрытую территорию и… выстрел! Совсем рядом – так близко, что на ботинок попали частички каменной крошки – врезалась пуля. По нам открыли пальбу! По-кошачьи отпрыгнув, я спрятался за тем, что было ближе всего – Рагнаром. А кригер даже бровью не повел (разве что прорычал сердитым зверем). Больные ушлепки совсем страх потеряли?! Еще и заголосили, как индейцы, забери их Батна! В конец свихнулись!

Я думал, Второй Капоне предупредит их о нашем визите. Бьюсь об заклад «так веселее» – решил он. Только получить пулю – лично мне отнюдь совсем не весело.

Сгорбившись за массивной фигурой, я уже собирался побудить кригера к действию (тот замер, словно корабль, натолкнувшийся на мель), но, слава Лилит, он зашевелился без моих наставлений. Из-под сероватого плаща вынырнул «Glock» – наверное, единственный и самый верный друг Рагнара. Я услышал, как передвинулся штифт предохранителя, после чего пистолет изрек всего несколько коротких междометий. Кригер молчал, за него говорил ствол, причем весьма красноречиво! Он снял последнего пустого очередным метким выстрелом. Наступило затишье.

– Идем, – снова бросил Рагнар.

Спрашивать ранил он их или убил, я не стал. Мне все равно. Каждый из этих подонков,  не колеблясь, отрезал бы хвост котенку и перекрыл им дыхание младенцу.

Внутри было пусто и грязно, точно в трюме давно изгнившего после крушения корабля. Ищейка кригер шумно вдыхал носом воздух, не путаясь под ногами, я следовал за ним. На полу, под грудой мусора, скрывался тяжелый люк. Ухватившись за толстую ручку, Рагнар потянул, металл жалобно застонал и показал нам лестницу вниз.

Комната, пол которой устелен клеенками в красных разводах, не внушала мне и капельки доверия. Она полнилась грязными крюками, свисающими с потолка и прочими немытыми мясницкими инструментами; такое ощущение, что мы на скотобойне или в логове доктора Прокруста, а не на обувном заводе.

Кригер направился к единственной двери, та поддалась, открывшись, но не ему. На нас вытаращился бритоголовый в черном переднике. Не успел он пикнуть, как голова его уже развернулась на сто восемьдесят градусов. А я почему-то в этот момент подумал: как хорошо, что Рагнар не пожимает никому при встрече руки. Такими лапищами, наверное, обладали викинги или богатыри. При виде мертвого тела я скривился, но не от жалости, нет. На затылке красовалась татуировка – муха в кольце муравьёв – сигил веталов. Значит, он был сефиротом, хоть и не из моего культа, но все же из Лигеметона. В который раз убеждаюсь, что как бы одухотворенно не звучали слова о единстве, на деле это никак не проявляется.

За дверью в просторном помещении нас встретило еще двое веталов. Я почувствовал тонкий запах гари… химерии. Казалось, Рагнар вот-вот превратится – покроется костяными наростами, отрастит когти или хвост, может целых два. К слову, трансформацию кригеров мне доводилось уже наблюдать и не один раз, но полноценный «облик», а тем более самого Приближенного Фламинго, кажется, никто не видел. И, похоже, меня тоже не удостоят такой чести.

Не было никаких магических искр, ни ломающего звука перестройки костей или растяжения мышц. Ничего мало-мальски эффектного. В какой-то момент рука Рагнара стала пепельно-серая и обзавелась длинными когтями. Возможно, были и другие внешние изменения в теле, но одежда не давала увидеть больше.

Кригер аллюром подскочил к одному из веталов и сбил с ног. Двигался он настолько сверхъестественно быстро, что и сапсан не поспел бы за ним. Схватил за голову и припечатал об пол так, что череп раскололся точно самый испорченный кокос. Этот звук – сухой хруст, был отчетливо слышен. Но вот только, Лилит его побери, зачем так жестоко?! Оставшийся ветал стоял, как и я в полной оторопи. Рагнар направился к нему, скрежеща друг о друга когтями: мотивчик был как у натачиваемых охотничьих ножей. Кригер обрубил ему пальцы и точечным ударом в затылок отправил в забытье.

Как только с веталами было покончено, я подошел ближе и не поверил глазам.

У стены располагался вольер – длинная невысокая стеночка из тонкой решетчатой сетки, закрытая камуфляжным брезентом так низко, что даже ребенку не встать в полный рост. Обычно в таких местах содержат мелких животных. Но внутри сидели дети. В кровоподтеках и синяках, все как один смотрели в никуда. Остекленевший взгляд. Глаза сухие, все слезы выплаканы. Хрупкие тельца неприкрытые ничем – в чем мать родила – дрожали от страха и холода, как осиновый лист. У кого-то распухло лицо, будто изъеденное пчелами, у кого-то только расквашена губа, кто-то так и вовсе выглядит как человек-слон, а у тех, чьи лица не тронуты, руки и ноги, полностью покрылись глубокими следами зубов. Их содержали как зверушек, или того хуже – без подстилок, ни тарелок с водой. Ничего. Такие маленькие, беззащитные. Ни один ребенок, завидев нас, не издал ни звука. В них выхолостили всю надежду.

Я подошел к ограде поближе, и кровь заледенела в жилах. В самой середке, сидя на коленях, положа крохотные подбородки на плечи друг другу, застыли в обнимку два ребенка. Разлучить их не представлялось возможным. С макушек и до самых мягких пяток, они покрылись засохшей красной коркой, которая скрепила тела крепче их же объятий. От них отдавало едва переносимым запахом крови, который вонзался мне в ноздри холодным железным крючком. Такие же грязные крючки, как и в предыдущей комнате, подцепили мне веки, и как бы я не пытался их сомкнуть, не получалось. Рагнар все понял, когда вошел. Он понял по запаху.

– Ну же дэймос, делай свою работу. – Тяжеловесная ладонь ткнула меня в спину.

– Нет. Сначала убей того ветала.

– Приказ был оставить одного в живых.

– Плевать! Ты что слепой? Посмотри, что они с ними сделали! Убей.

Рагнар мотнул головой. Он даже не изменился в лице, словно видел подобное тысячу раз, а то и больше.

Подонки. Я стиснул кулаки. В них нет ни капли человеческого. Я взял себя в руки, а точнее взял свое человеческое естество и засунул куда подальше. Джонни Версетти поможет детям, только если будет с холодной головой.

Едва заметное движение правой кистью и с нее срывается бледно-голубое облачко – примитивное заклинание усыпления, или вернее сказать убаюкивания; настолько слабое, что стопроцентно не подействует на взрослых пустых обладающих хоть каплей воли и совершенно невосприимчиво для сефиротов, а вот на детский не окрепший разум – вполне.

Облачко поплыло в сторону детей, плавно избавляясь от бесформенности и принимая вид, как воздушная вата, осьминога. Октопод продрейфовал у каждого чумазого личика, выпуская тонкие струйки, которые мигом забирались в каждый крохотный нос, тем самым отправляя в мир сновидений.

Я повернулся к Рагнару, тот стоял, прихватив за шкирку обмякшее тело ветала.

– Давай вытащим их отсюда, я могу сделать свою работу по пути в участок. – Находиться в детском концлагере уже не было сил.

– Хорошо.

– Во сне время течет медленнее.

Он дернул густой бровью удивленный моим откровением по поводу профессионального ремесла. Да и я сам не ожидал, что произнесу что-то подобное. У каждого культа свое мистическое искусство. И хоть Рагнар не мог использовать ни одно заклинание из области мантики (как и я – химерии), знать чужие секреты – малое, но все же преимущество в нашей холодной войне.

Стражи порядка укутали детей в одеяла, усадили детей в полицейский фургон и мы тронулись в дорогу. Я провел ладонью по сальным волосам каждого спящего цветка жизни, устанавливая, таким образом, связь с разумом. Устроился поудобнее в тесном фургончике и скользнул в их мир.

Для быстроты, я решил не плавать от одного разума к другому по очереди, а объединить всех в одном эфемерном пространстве. Находиться одновременно в нескольких сознаниях мне еще не доводилось, но иметь дело с детьми (пусть и впервые), с их несформировавшимся разумом гораздо проще, чем со зрелыми личностями.

Я оказался на небольшом цветочном островке между беснующимся черным океаном и алым точно кровь небом. Земля под ногами содрогалась от подземных толчков, связать целых четыре мира в единое полотно оказалось не такой уж и удачной идеей. Все может разорваться в самый ответственный момент. Однако время дороже золота, и Джонни Версетти готов рискнуть.

Поле, состоящее из четырех неравных участков, благоухало изумительными ароматами. Изумительными для жуков-могильщиков, шакалов, грифов и прочей мерзости питающейся падалью. Для них такой клочок земли, несомненно, стал бы настоящим парадизом. Вопреки исходящим ядовитым миазмам гнили и удушья, внешний вид каждого из цветников был совершенно уникальный. Не знаю, существуют ли на самом деле хоть близко похожие цветы, я о таких даже не слышал, но вот что знаю наверняка – всему этому великолепию никоим образом не полагается цвести в детских умах!

Всегда интересно наблюдать, как внутри разума нематериальные вещи неосознанно принимают ту или иную и всегда самую подходящую форму. Цветок как воспоминания о боли, страданиях – удачный символизм. Растение, равно как и негативные воспоминания не мыслит, но дышит и что важнее – плодится, разбрасывая семена.

С трудом ступая среди заразы, гнили и хвори (землетрясения никуда не делись и постоянно напоминали об утекающих минутах), я направился к цветнику, при взгляде на который меня обдало арктическим холодом. Соцветия до жути напоминали пухлые губы покрытые коркой из самого синего льда. Аккуратно ступая с каждым шагом внутренние органы превращались в увесистые куски льда. Завыл колючий ветер, заживо сдирающий кожу. Вытерпеть его еще хватало пороху, но вот холод сковывающий нутро… Несмотря на то, что все не материально, мозг посылал ложные сигналы по всему телу и пусть в реальности мне не настолько холодно, однако если долго медлить, боюсь, обмороженные пальцы придется ампутировать!

Семнадцать невыносимых шагов и вот – под ногами стеклянное окошко льда. Колени больно врезались в твердь. Я содрогнулся. Языки холода облизали лицо и руки, волосы захрустели как рыбные палочки. Нос почти отпал, а сердце грозилось вот-вот отойти к вечному сну. Пора избавиться от этой заразы.

Лет пятьдесят назад (будучи прозелитом), я как какой-нибудь дилетант начал бы грубо и примитивно колошматить по льду тем самым оставив осколки, а в таком случае ужасное воспоминание не исчезло бы до конца, со временем созрело и превратилось в навязчивую идею или психоз. Сейчас же, когда за плечами десятилетия опыта и практики, я отучился ловить рыбу динамитом, предпочитая куда более тонкие методы.

Я приклеил руки к стеклянной глади и посредством воли и мантики разжег тепло в ладонях. Руки накалились как металл в кузнице, кости просвечивали сквозь кожу. Лед потек. Нельзя оставлять ни частички воспоминаний и поэтому рот, нос и каждая открытая пора кожи на теле впитывали клубы пара. Я костенел, но не прерывался ни на один удар сердца, что стучало все тише.

Когда отверстие получилось достаточным, чтобы просунуть руку, я стремительно вцепился в цветок – совершенно такой же, как и те, что вокруг, только крупнее – и вырвал его. Он сразу же признал нового хозяина, стал моей собственностью. Силой мысли вышло уменьшить его до размера антенны поплавка, и он перекочевал в петлицу на пиджаке.

Буран начал утихать, Слава Лилит. Холод отступил и в следующий момент на горизонте высоко над черной водой прорезались белые молнии похожие на шрамы, уродующие алый лик неба. Состыкованные вместе миры начали трещать по швам. Дело дрянь! Один есть, осталось еще три. Необходимо поторопиться…

Со вторым цветком-воспоминанием получилось управиться… быстро? Долго? Одна Лилит и знает.

Фантасмагория чистой воды. Цветы, которые ни в жизнь не отличить от круглых карамельных леденцов на палочке, раскачивались точно маятники часов каждый в своем ритме: быстро, рвано, тягуче. Их движущиеся в бесконечность красные спирали гипнотизировали и одновременно сводили с ума. Течение времени и пространства исказились. Я шел и одновременно стоял на месте. Воздух стал вязким как сироп, язык будто натерли приторной конфетой, а под кожей надувались воздушные шарики с гелием. Меня тянуло вверх, отчего пришлось замереть и припасть к земле.

Нет, такой расклад мне категорически не по душе! Что ж, если Джонни Версетти не способен подойти к цветку, то цветок сам придет к нему!

Закрыв глаза, полностью отстранился от всего: тикающих в разнобой звуков, сладких запахов, ощущения приторной липкости на коже и под ней.