Текст книги "Черный легион"

Автор книги: Богдан Сушинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

47

Задумавшись, Гиммлер не обратил особого внимания на то, что штандартенфюрер Брандт поднялся и, смешно расставляя ноги, поковылял к кабине пилота.

– Справа от нас звено английских бомбардировщиков, – появился от оттуда через несколько секунд. – Идут почти параллельным курсом.

Самолет качнуло, очевидно, летчик решил чуть отклониться от курса, да к тому же сменить высоту, и адъютант завалился на рейхсфюрера.

– Пилот просит вас надеть парашют! – извинившись, прокричал он на ухо Гиммлеру.

Рейхсфюрер брезгливо оттолкнул его и бросился к иллюминатору по правому борту. Тройка самолетов зловеще поблескивала на солнце синеватыми сигарами своих корпусов, фиолетово-красные сферы, окаймлявшие кабины пилотов, были похожи на нимбы. Да и сами самолеты казались в них творениями иных миров.

«Неужели с земли не видят их?! – с досадой подумал Гиммлер, поняв, что бомбардировщики не намерены приближаться к «хейнкелю», пилот которого в свою очередь не желает испытывать судьбу в схватке с ними. – С каких это пор англичане начали чувствовать себя в небе Германии как в своем собственном?!»

Он, конечно, потребует наказать тех, кто допускает подобные «вольности», однако мысли его были заняты сейчас не этим. Он вдруг подумал, что, возможно, уничтожение «Большой тройки» как раз и станет переломным моментом, который, если и не заставит американцев и англичан пойти на переговоры с Германией, то уж во всяком случае основательно сломит их моральный дух.

48

Только оказавшись на перроне берлинского вокзала, Лилия Фройнштаг вдруг поняла, что идти ей, собственно, некуда и что этот, облаченный в панцирь из густого холодного тумана, угрюмый, притихший город – совершенно чужой для нее. Избрав его для того, чтобы провести здесь две недели своего отпуска, она явно ошиблась. Уже сегодня окажется, что ей нечего делать здесь даже в течение двух дней. Впрочем, одно дело, весьма важное, у нее, конечно, найдется…

– Вас подвезти, унтерштурмфюрер?

Лилия молча прошла мимо остановившегося рядом с ней «хорьха» и лишь потом поняла, что обращаются-то не к кому-нибудь, а к ней. О присвоении ей чина лейтенанта войск СС она узнала лишь позавчера, к концу дня. И только вчера к вечеру у нее на мундире появились офицерские знаки различия. Она просто-напросто не успела привыкнуть к своему новому чину.

Но даже убедившись, что обращаются именно к ней, Лилия не отозвалась и не повернула головы. Лишь краешком глаза следила за тем, как черный «хорьх» медленно, упорно движется вслед за ней, нависая крыльями над коричневатой бровкой тротуара.

– Какая убийственная непочтительность к старшему по званию, – иронично возмутился тот, кто обращался к ней.

Машина остановилась, и офицер в черном кожаном плаще выглянул из нее, словно из люка танка. – Придется вас, унтерштурмфюрер, наказать.

Лилия тоже остановилась, взяла свой небольшой чемоданчик обеими руками и, прикрыв им колени, исподлобья уставилась на старшего по званию.

– Вы так и собираетесь идти от Александрплац пешком через весь Берлин, унтерштурмфюрер Фройнштаг?

Услышав свою фамилию, Лилия вздрогнула и с нескрываемым испугом проследила, как двухметровый верзила с охваченными кожей могучими плечами неторопливо, угрожающе выбирается из машины. Гигант вполне мог показаться ей знакомым. Где-то она, несомненно, видела это суровое, слегка удлиненное лицо с чуть утолщенным для римского носом и тонковатыми, «жестокими» губами… Но эти шрамы… Нет, человека с такими глубокими раздваивающимися шрамами она не припоминает.

– Я привыкла ко всему, и к марш-броскам – тоже, господин штурмбаннфюрер.

– Не сомневаюсь, – немецкий язык был создан именно такими суровыми гигантами и только для них предназначался. Каждое слово в устах штурмбаннфюрера звучало так, как когда-то звучало в устах вождей древнегерманских племен, когда они выстраивали свои рати на равнинах, которым через несколько минут суждено было стать полями битв.

Чуть отклонившись, Фройнштаг увидела, что за рулем тоже сидит эсэсовец, и поняла, что этот, с «пиратскими» (ирамами на лице, штурмбаннфюрер вышел не из попутной машины, что это его личный водитель. Да к тому же офицер.

– Так мне позволен марш-бросок по Берлину?

– Это вам еще предстоит, унтерштурмфюрер, еще предстоит, – заверил ее верзила. – Хотелось бы только знать, куда вы направляетесь.

– А мне не менее интересно знать, с кем имею честь беседовать. И откуда вам известно мое имя.

Эсэсовец с «пиратскими» шрамами удивленно посмотрел на девушку и иронично улыбнулся. Но хотя улыбка действительно получилась ироничной, лицо новоявленного Квазимодо явно подобрело: «Так вы действительно не догадываетесь, с кем говорите? – вычитала она в этой улыбке. – Ну, знаете ли…»

– Вы в самом деле не понимаете, кто перед вами, или же для вас важен ритуал знакомства?

– Ритуалы меня как раз не интересуют, – окинула его откровенно оценивающим, сугубо женским взглядом Лилия. Офицер был еще относительно молод и выглядел довольно могучим мужиком. Таких битюгов у них в женской казарме уважали, прощая им все: и отвратительность рожи, и пьяные приставания, и даже откровенное хамство. Знали, что в постели они заставят этих меринов расплачиваться за все, чего натерпелись, прежде чем их уложат под холодные солдатские одеяла. Таким парням было чем расплачиваться – вот что усмиряло их гордыни. – Вы, очевидно, бывали у нас в воскресном секс-бункере? Наверное, там и видела вас когда-то? Хотя память на лица…

– Не знаю, о чем вы, Дитя Казармы… – вновь улыбнулся штурмбаннфюрер, предчувствуя, как резанет слух Фройн-штаг ее собственная кличка.

– Вам известно даже то, что в лагере меня называют Дитя Казармы? – совершенно опешила Фройнштаг. – Тогда кто вы? Из гестапо? Нет, СД?

– Ну, кличка у вас, положим, появилась значительно раньше. Когда пришлось работать в Югославии. Откуда вас вскоре перебросили в Словению разбираться с бежавшими туда итальянскими антифашистами.

– Значит, гестапо, – почти обреченно утвердилась в своем подозрении Фройнштаг. И почувствовала, что ее охватывает легкий озноб.

Штурмбаннфюрер по-садистски молчал, не подтверждая, но и не опровергая ее предположение.

– Тогда какого черта измываетесь? – вдруг разозлилась она, прекрасно понимая, чем заканчиваются подобные загадочные встречи с людьми, слишком хорошо знающими, какие платьица ты носила в шестом классе. – У вас возникли ко мне вопросы? – она оглянулась по сторонам. Типов в штатском поблизости не наблюдалось. Странно. Впрочем, чтобы арестовать ее, одного такого верзилы вполне достаточно. – Что вы молчите, штурмбаннфюрер? Не церемоньтесь.

– Обычно я и не церемонюсь. В этом, Дитя Казармы, вы еще сможете убедиться. А пока – в машину, – отступил он от дверцы.

– Рядом с водителем?

– Или со мной, на заднем сиденье.

– Знаете, как-то не хочется… на заднем.

Штурмбаннфюрер промолчал. Водитель едва слышно рассмеялся. Лилия хлопнула дверцей и положила чемоданчик себе на колени, что, однако, не помешало водителю прицениться к оголившимся во время посадки ногам, задержав на них взгляд дольше, чем требовало приличие.

– Езжайте, Родль, не увлекайтесь, – мстительно подбодрил его штурмбаннфюрер. – Еще налюбуетесь.

Несколько минут в машине царило неловкое молчание. Время от времени Лилия прислонялась лбом то к ветровому, то к боковому стеклу, пытаясь сообразить, где это они находятся, однако довольно скоро потеряла всякие ориентиры и мысленно махнула рукой: чего уж тут, довезут.

– Так куда вы намеревались добираться, унтерштурмфюрер Фройннгтаг? – наконец прервал свое идиотское молчание штурмбаннфюрер.

– А куда вы меня везете?

Лилия повернулась к нему всем туловищем, и только теперь, вблизи, штурмбаннфюрер обратил внимание, что лицо у нее довольно смазливое. Не красивое, ибо красивым назвать его трудновато, но все же по-своему привлекательное. И даже слегка рассеченная нижняя губа – он вспомнил, что в деле этот едва заметный шрам проходит как непозволительная для разведчика особая примета, – не искажала впечатления, хотя, возможно, из-за нее-то Фройнштаг не оставили в разведке, а перевели в штат охраны женского лагеря.

А так, в общем… Голубоватые глаза, короткий, старательно отточенный носик, негусто усеянные веснушками щеки, светло-рыжие волосы… Нет, не подкрашенные, такого цвета они и значатся в ее досье…

– Жду ответа, – напомнила о себе Фройнштаг.

– Могу же я хоть немного полюбоваться вами, унтерштурмфюрер.

– Унтерштурмфюрерами не любуются, господин штурмбаннфюрер. Унтерштурмфюрерами, если только вы, извините, не извращенец, не любуются. Ими командуют, – резко отчитала его Лилия и отвернулась.

Зато оглянулся оберштурмфюрер Родль. Как всегда, не вовремя. «Как она тебя?!» – сочувственно измывался взгляд его хитровато прищуренных глаз.

«Концлагерь есть концлагерь, – оправдал ее и себя штурмбаннфюрер. – Его нравы бесследно не исчезают. Попробуй вернуть ее теперь в управление внешней разведки, это сонмище аристократов».

– …Любуются женщинами, – несколько запоздало просветила хозяина машины Фройнштаг. – Но это делается совершенно не так, как вам до сих пор представлялось.

Квазимодо в Кожаном Плаще – Лилия так и решила называть его про себя – хотел что-то ответить, однако слова расплавлялись прямо в глотке, и он лишь судорожно глотал их сгустки, тяжело и молча двигая при этом челюстями.

– А куда это мы, собственно, едем, Родль? – наконец взорвался он свинцовой лютью.

– Понятия не имею, штурмбаннфюрер. Уже несколько минут я веду машину, куда позволяют указатели. Поскольку никаких ваших указаний не слышу.

– Что, в самом деле? – почти рассвирепела Лилия Фройнштаг. – Постойте, так куда вы все же везете меня? – вновь оглянулась на штурмбаннфюрера. – Ждете, пока схвачусь за пистолет?

– В общем-то мы считали, что у вас есть где остановиться, – растерянно признал Квазимодо. – И решили, что на первый случай всего лишь отвезем вас по адресу. А уж завтра поговорим.

– Зачем же сажали меня в машину, если даже не в состоянии продумать такую примитивную операцию?

– По-моему, нас пристыдили, Родль. Сейчас мы это исправим, Фройнштаг. На нашу «королевскую резиденцию», оберштурмфюрер.

– А почему вы решили, что я поеду на вашу «резиденцию»?

– Успокойтесь, вести вас к себе на квартиру я не собираюсь. Это одна из запасных явок, на тот случай, когда кто-либо из наших людей вдруг оказывается без крыши над головой. Или кого-то понадобится день-другой попридержать без ведома гестапо.

«Хорьх» начал петлять по старинным улочкам и закоулкам, где уже не встречалось ни машин, ни пешеходов.

– Да, вы, унтерштурмфюрер, что-то там говорили о секс-бункере. Что имелось в виду?

– Ах, вы не знаете, что такое секс-бункер в женском концлагере? – удивленно, но уже довольно спокойно переспросила Лилия.

– Понятия не имею.

– Воскресные бордели для господ офицеров. Для которых отбираются самые красивые арестантки. На все вкусы.

– Как все, оказывается, просто, Родль. Вы ведь даже не догадывались, что в концлагерях существуют и такие развлечения.

– Боюсь, что мы еще о многом не догадываемся, – не отрывал взгляда от дороги оберштурмфюрер.

– Не старайтесь казаться более святыми, чем вы есть на самом деле, – саркастически пристыдила их Лилия.

– Офицеры, надеюсь, только из состава охраны?

– Офицеры из охраны развлекаются не столь организованно. И не по воскресеньям. У них свои привязанности и свои укромные уголки. Некие подобия той вашей квартирки, на которую везете меня.

– Вот видите, Родль, а нас с вами унтерштурмфюрер так ни разу на свою лагерную секс-профилактику и не пригласила.

– Что совершенно непростительно, – наигранно возмутился Родль.

49

Квартира была небольшой – две крохотные комнатушки и ванная. Зато обладала неоценимым достоинством. Два выхода из нее вели в разные дворы – поскольку находилась квартира в доме посреди квартала. А третий – в большое подземелье с камерами-одиночками и тоннелем, соединяющим его с подземным ходом, по которому нетрудно было попасть в соседний квартал.

Однако об этих достоинствах «королевской резиденции» знали пока что только Скорцени и Родль. Посвящать в ее тайны Фройнштаг они не собирались. Штурмбаннфюрер вообще предпочел остаться в машине, а квартиру ей открыл Родль. Но и он поспешил передать ключи прямо в прихожей, пообещав, что завтра ей позвонят.

– Но я все же имею право выходить из этой вашей королевской конюшни? – резко осадила его Фройнштаг.

– Куда угодно. При всей вашей непочтительности к апартаментам. С единственным условием: никому не называть свой адрес. И, что самое грустное, не имеете права приводить сюда гостей.

– Сутки как-нибудь потерплю, – прекрасно поняла Фройнштаг, каких гостей он имеет в виду.

– Еще вопросы?

– Под чьей опекой нахожусь? И кто должен позвонить?

– То есть хотите спросить, что это за странный тип со шрамами на лице, который даже не соизволил провести вас сюда?

– Вот именно, – мужественно согласилась Фройнштаг.

– Этот тип – штурмбаннфюрер Отто Скорцени.

Фройнштаг уронила на пол ключи и даже не заметила этого. Родль как человек воспитанный тотчас же поднял их и вновь вручил унтерштурмфюреру, по-мужски похлопав ее при этом по плечу.

– Да, тот самый первый диверсант империи и «самый страшный человек Европы», о котором сейчас так много говорят и пишут. Правда, на тех немногих снимках, которые вам, возможно, приходилось видеть в газетах, лицо его снято так, что шрамов почти не видно. А сам Скорцени позировать не любит. У нас это не принято.

– Почему же вы сразу?.. – заволновалась Фройнштаг. Она была одного роста с Родлем – под метр восемьдесят. И сейчас они оказались настолько близко друг от друга, что широкая, вызывающе выпяченная грудь девушки чуть не упиралась в его грудь. – Ведь надо было предупредить… Я бы, конечно…

– Что вы так заволновались, Фройнштаг?

– Потому что это Скорцени, Родль, – впервые назвала его по фамилии. – Для меня его имя значит куда больше, чем для вас.

– Разве что, – благоразумно отступил от нее адъютант Скорцени, не надеясь на свои нервы и монашеское благочестие.

– Как он узнал обо мне?

– Существуют досье.

– Это не ответ, Родль. Досье в нашей стране существуют на всех.

– Опасное наблюдение.

– Но почему-то вы встречали именно меня. Зная, что прибываю в Берлин и что именно этим поездом. Таких случайностей не бывает.

– Случаются, – кротко возразил Родль. – Но мы, в отделе диверсий СД, стараемся избегать их.

– Как вам удалость избежать ее в этот раз? Ну говорите же, Родль.

– Если скажу, то лишу возможности расспросить об этом самого Скорцени. Клянусь, вы многое потеряете.

– Но как он вышел на меня?! – лишилась Лилия всякой выдержки. – Это важно, поскольку я сама мечтала встретиться с ним и попроситься в группу, с которой он начнет следующую операцию. Какой бы опасной она ни была.

Родль покровительственно улыбнулся, однако в этот раз похлопать по плечу не решился, только едва заметно дотронулся.

– Жаль.

– Чего вам жаль? – таинственным шепотом поинтересовалась Фройнштаг.

– Теперь вам уже не о чем будет спрашивать Скорцени. Ответ вы назвали сами.

50

Строения, окаймляющие подземный бункер «Вольфшан-це», скрылись за полосой ельника, и тропинка, ведущая мимо контрольно-пропускного пункта северного сектора особой зоны, принялась безмятежно извиваться между могучими стволами старых корабельных сосен и россыпью молодых, все еще не растерявших жизненные силы пней. Разогретый, щедро настоянный на древесной смоле воздух наполнял легкие дурма-иящим запахом хвои, наркотически взбадривая весь организм. Эта отсеченная от большого леса первозданная роща, казалось, самой природой была создана для того, чтобы на тропинках ее зарождались великие тайны и коварные замыслы.

– Итак, место конференции нам теперь известно, мой фюрер. Цель ее – тоже, – медленно, с подчеркнутым почтением в голосе произнес Гиммлер, завершая свой доклад о подготовке к встрече «Большой тройки». – Точной даты мы пока что не знаем, но какой бы день ни был назван, времени у нас так или иначе остается крайне мало.

Гитлер остановился и задумчиво смотрел на открывавшийся между сосновыми ветвями синевато-белесый плес поднебесья, словно ждал, что решение ему подскажет само небо. Поэтому когда после солидной паузы Гиммлер назидательно поторопил его, что, мол, пора принимать решение, фюрер нервно передернул плечами.

– О каком решении идет речь, Гиммлер? – устало спросил он, не отводя глаз от безмятежно солнечного и совершенно безучастного ко всему, что здесь происходит, неба. – Что ты предлагаешь? – перешел на «ты», что всегда было признаком того, что фюрер то ли раздражен, то ли намерен повести разговор крайне откровенно. Он редко переходил на «ты», но если уж это случалось, беседовать с ним становилось очень сложно.

– Если бы «Большая тройка» была намерена вести дело к мирному соглашению с нами, на это рандеву были бы приглашены и представители рейха.

– Но мы туда не приглашены, Гиммлер.

– Это значит, что одна из основных сторон конфликта останется недопущенной к переговорам, способным определить судьбу всей Европы.

– Речь, вполне достойная Риббентропа, – недовольно проворчал фюрер.

«Но решение в таких вопросах должен принимать не я! – хотелось возмутиться Гиммлеру. – Фюрер —‘вы, так наберитесь же мужества…»

Но оказалось, что для того чтобы призвать фюрера к мужеству, нужно почти такое же мужество, какое способно приводить людей к вершинам фюрерской власти.

– Прошу прощения, мой фюрер, – избрал более надежную тактику Гиммлер. – Когда долго имеешь дело с чистыми политиками…

Не сравнение с Риббентропом обескуражило рейхсфюрера, хотя ему, конечно, известно было, сколь низко пали в последнее время акции министра иностранных дел. Он знал ту, особую тактику Гитлера… Знал ее, как никто иной. Заключалась она в том, что очень часто, когда надо было принимать какое-то сложное решение, которое могло стать непопулярным в народе или по крайней мере в дипломатических кругах, фюрер воздерживался от окончательной словесной формулировки.

Подведя собеседников к смысловому пониманию сути проблемы, он вынуждал кого-то из своего ближайшего окружения – Кейтеля, его, Гиммлера, Кальтенбруннера, Геббельса, того же Риббентропа – произнести вслух то, что в следующую минуту должно стать квинтэссенцией его приказа.

Все понимали, что идея принадлежит фюреру. Однако словесно материализовал ее все же начальник Генерального штаба, министр, посол или еще кто-либо…

Вначале эта тактика вызывала у Гиммлера чувство досады. Ему, человеку, в высшей степени преданному фюреру, казалось, что тот постоянно запаздывает с принятием решений, отдавая первенство человеку, которому оно попросту не должно было принадлежать. И тем самым уменьшает свои собственные заслуги перед рейхом.

Но со временем, когда Гитлер начал прибегать к этой уловке все чаще и чаще, понял: не запаздывание это – придворная хитрость. Да, идея принадлежит фюреру, но вслух-то высказал ее не он. И когда оказывалось, что решение неверное и наставало время держать ответ хотя бы перед собственной совестью, у Гитлера всегда появлялась возможность в присутствии тех же людей обвинить автора идеи в некомпетентности или даже тупости. Причем в выражениях фюрер обычно не стеснял себя.

– С чистыми политиками? Чистыми политиками… Так не имейте с ними никаких дел, рейхсфюрер, – отрубил Гитлер, переводя на командующего войсками СС муторный взгляд своих водянистых слезливых глаз, – …с этими чистыми политиками. Возводя вас на все ваши посты, я исходил из того, что полагаюсь на военного человека, офицера СС.

– Именно поэтому я предлагаю одним ударом покончить со всей «Большой тройкой». Речь должна идти не только о том, чтобы серией диверсионных актов отпугнуть глав государств от Тегерана, заставив их перенести встречу в другое место и на более поздний срок. Мы должны преподнести им более жестокий урок.

Лицо Гитлера еще более посерело, нижняя челюсть мелко дрожала. Левая, обращенная к Гиммлеру, рука тоже вздрагивала. Стыдясь этого, фюрер незаметно удерживал ее правой. Прежде чем как-то отреагировать на слова рейхсфюрера, он затравленно оглянулся на следовавших на некотором расстоянии от них адьютанта и телохранителей.

– Вас не смущает то обстоятельство, что мне придется предстать перед всем миром убийцей лидеров трех ведущих стран?

«Чего и следовало ожидать!» – с нескрываемой долей сарказма резюмировал Гиммлер. Он преклонялся перед гением фюрера, сумевшим создать такую партию, такую армию и такой рейх. Однако в последнее время непосредственное общение с Гитлером доставляло ему все больше и больше мук, заставляя разочаровываться не только в этом человеке, но и в его идеях.

– Всю ответственность за операцию возьмет на себя отдел диверсий Главного управления имперской безопасности. И в дипломатическом, и в моральном плане она ляжет исключительно на непосредственных ее исполнителей, к которым, в зависимости от ситуации, мы сможем применить любые санкции.

Еще несколько минут тягостного молчания, во время которого фюрер, казалось, вообще забыл о теме беседы.

– Такой подход представляется более правильным, – наконец согласился он, возобновляя движение по тропинке. – Кстати, кому вы собираетесь поручить непосредственное проведение акции?

– Отто Скорцени, – не задумываясь, ответил Гиммлер. Он знал, что фюрер неминуемо потребует назвать этого человека, и кандидатура была обдумана заранее. – Ему будет подчинена известная вам группа Майера, которая давно действует в Иране. Кроме того, подготовим и забросим специальную группу агентов из числа русских.

– С условием, что их провал никак не должен отражаться на работе и безопасности Скорцени.

– Он будет действовать в режиме абсолютной секретности. Мелкую рутинную работу выполнят другие люди. Скорцени со своими особо доверенными коммандос нанесет главный удар лишь в том случае, когда для этого будут подготовлены все условия. В Иран уже направлены офицеры секретной службы.

– Кто именно?

– Шульце-Хольтус и Гамота

Только по вялому движению губ Гиммлер определил, что фюрер повторил про себя их фамилии.

– Тогда неминуемо возникнет соперничество. Кумир молодых диверсантов Скорцени больно воздействует на самолюбие опытных диверсантов.

– В определенной степени это даже хорошо, – загадочно улыбнулся Гиммлер, давая понять, что за его словами скрывается хитроумный замысел. Хотя на самом деле замечание фюрера оказалось для него полнейшей неожиданностью. – Пусть посоперничают.

– Каково будет участие в операции людей из абвера?

– Агентов Канариса мы вытеснять не собираемся. Однако свою ipynny готовить будем отдельно.

– Не только группу, но и всю операцию, – внушающе проговорил фюрер, оглядываясь на чуть поотставшего Гиммлера. – Пусть адмирал покажет, на что способен.

– В любом случае это будет любопытно.

– А мы с вами, Гиммлер, посмотрим, на что же он на самом деле способен.

– Я обдумаю ситуацию, мой фюрер.

Произнеся это, Гиммлер уже настроился согласовать с фюрером еще два, более мелких, вопроса, один из которых был связан с его недавней стычкой с Борманом, но Гитлер неожиданно упредил его:

– Так, значит, окончательно мы остановились на Скорцени?

Рейхсфюрер СС настороженно взглянул на него и замер

с полураскрытым ртом. Он знал, насколько это плохая примета, когда фюрер вот так, неожиданно возвращается к уже, казалось бы, решенному вопросу.

– Если у вас не возникнет еще более подходящей кандидатуры.

– Не возникнет. Кальтенбруннер тоже назвал Скорцени. Когда два таких человека сходятся во мнении, в этом что-то есть.

«Вот оно что! – прихлынула кровь к лицу Гиммлера. – Вот почему фюрер столь спокойно, буднично воспринял мою информацию о замысле «Большой тройки». Оказывается, еще раньше меня у «Волчьего логова» успел потоптаться Кальтенбруннер! И случается это не впервые. Пока я философствовал по поводу соперничества между Скорцени и Гамотой, фюрер подбирал удачный момент для того, чтобы не дать угаснуть искре соперничества между мной и Кальтенбруннером. В этом деле у него особый талант. Особый».