Текст книги "Черный легион"

Автор книги: Богдан Сушинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

38

Возвращение полковника О’Коннела в Великобританию выдалось долгим, трудным и отчаянно безрадостным. Из Рима ему пришлось лететь случайным самолетом до Лиссабона, оттуда в Мадрид, из Мадрида на транспортном самолете в Дублин, который чуть не был сбит немецкими патрульными штурмовиками, принявшими их самолет за английский.

Бесцельно прослонявшись три дня по Дублину, он случайно встретил знакомого морского офицера, командира эсминца. Этот корабль рейдировал по проливу Святого Георга между побережьями Ирландии и Уэльса. На его борту, в каюте командира, полковник и добрался до городка Холихеда.

При всей своей утомительности, вояж не показался О’Коннелу слишком уж затяжным, поскольку он пребывал в том апатическом состоянии, при котором готов был затягивать возвращение в родной офис и вообще в Англию до бесконечности.

Потеряв след Муссолини на побережье острова Санта-Маддалена, он снова обнаружил его лишь тогда, когда стало известно, что группа немецких коммандос сумела освободить дуче из тюрьмы, в которую был превращен альпинистский отель «Кампо Императоре».

Нужно отдать им должное: операция получилась безумно смелой и необыкновенной как по замыслу своему, так и по исполнению. Даже ирландские и английские газеты, которые всегда резко отзывались о любой операции немецкой разведки, в этом случае не могли скрыть своего стыдливо припудренного всяческими оговорками восхищения."

Ясное дело, они утверждали, что в любом случае Муссолини – политический труп. Что попытка вновь укоренить его в Италии бессмысленна и способна привести лишь к затяжной Гражданской войне. По существу они были правы.

Но сама операция… Высадиться с планеров. Пробиться к дуче без единого выстрела при столь мощной охране… Увезти его с вершины горы…

Впрочем, О’Коннел думал сейчас о другом. В десятый раз проигрывая сцену своей беседы с Черчиллем, он пытался найти более-менее приемлемую форму, в которой можно было бы поделикатнее объяснить премьер-министру все то, что произошло в Гран Сассо. Он ведь понимал, что Черчилль надеялся на совершенно иное развитие событий, рассчитывая при этом на профессионалов из военной разведки.

А ведь прояви их ведомство чуть больше упорства, и такую же акцию мог бы провести он, О’Коннел. Для этого достаточно было перебросить в Италию две-три сотни коммандос. Увы, теперь об этом неудобно даже мечтать. Можно только сокрушаться и завидовать. Черной завистью.

Хотел бы он знать, кому из немецких диверсантов достались лавры освободителя дуче. Интересно, решатся ли рассекретить его имя?

В первом сообщении берлинского радио немцы не решились пойти на это. «Один венский фюрер» – и все тут. Кальтенбруннер? Шелленберг? Скорцени? Виммер-Ламквет? В любом случае сработано талантливо. Хотя, конечно, не мешало бы знать имя виртуоза.

39

Прибыв в управление разведки, О’Коннел сразу же попытался доложить обо всем, что произошло в Италии, генералу Лауду. Но, выслушав несколько первых фраз, генерал с нескрываемой иронией на лице выложил перед агентом две немецкие газетенки. Из тех, которые десятками поступают во все отделы контрразведки.

– Простите.

– Немецким вы, кажется, немного владеете, сэр.

– Самую малость. Достаточную разве что для чтения газет.

Бегло просмотрев одну из них, О’Коннел, к своему удивлению, тотчас же нашел ответ, которым сполна мог удовлетворить уязвленное любопытство. Отрядом командовал гаупт-штурмфюрер СС Отто Скорцени. Знакомый ему по многим агентурным донесениям. Почти коллега. Причастность его к операции немцы уже то ли не могли скрывать, то ли вообще не стремились к этому. Их можно понять. Пора бы и у них появиться герою.

Подвиг Скорцени репортер назвал «самым выдающимся из всех совершенных защитниками Третьего рейха». И в этом была доля истины. Как и в том, что самого коммандос журналист позволил себе именовать первым диверсантом империи.

«И никакое это не преувеличение», – великодушно признал О’Коннел, стараясь быть справедливым в оценке работы своего собрата по ремеслу.

Автор небольшой статейки в другой газете от каких-либо пропагандистских определений воздержался. Зато сопроводил свою публикацию фотографией, которая сразу же приковала внимание полковника. Вот как оно все выглядело… Бенито Муссолини в пальто с поднятым воротником и в шляпе. Одетый в какую-то военизированную одежду гигант Скорцени. Группа коммандос. Один из диверсантов, крайний справа, тащит… О, да это же огромный чемодан.

«Вот он! – чуть было не воскликнул полковник, словно чемодан вдруг оказался в его руках. – Тот самый… Архив дуче».

В текстовке под фотографией о чемодане ничего не говорилось. Возможно, корреспондент даже досадовал, что полусогнутый вояка с тяжелым чемоданом портит впечатление от этой воинственной группы.

В той же газете содержался ответ и на второй вопрос, который мучил сейчас полковника: сумели ли парни Скорцени изучить содержимое чемодана? Ведь в присутствии Муссолини они вряд ли решились бы на это. Так вот, в статье сообщалась эдакая милая бытовая подробность, призванная подчеркнуть внимание коммандос к освобожденному пленнику. При эвакуации дуче из отеля его чемодан не смогли (или не захотели, прокомментировал О’Коннел) втиснуть в кабину маленького двухместного самолета. Дуче это разволновало. Еще бы! Однако чемодан не затерялся. В Вене, – куда чемодан бережно доставил один из офицеров СД, – он был в целости и сохранности возвращен владельцу.

«И все? – удивился полковник. – И никаких подробностей о том, что они выудили из этого чемодана, который мог совершенно случайно раскрыться как раз в тот момент, когда рядом оказался фотограф? Значит, офицеры СД предпочитают хранить его содержимое в тайне? Почему? Ведь есть возможность потоптаться по душевным мозолям Черчилля».

– Интересно: что содержится в этом пиратском сундуке? – четко уловил предмет его интереса генерал. – Вас, О’Коннел, это никогда не интересовало?

– С этой минуты только он и будет занимать мой ум.

– А ведь Муссолини не зря таскает его за собой. Что-то в нем есть.

– За вычетом пары носков, белья и двух пар подтяжек, там еще Moiyr быть такие документы, которые не попали и никогда не попадут ни в один архив мира, – невозмутимо поддержал его полковник.

– В таком случае парни из СД не упустят своего шанса. А ведь в этом бауле могли оказаться секретные документы, касающиеся англо-итальянских отношений.

– В этом можно не сомневаться, сэр.

– Именно поэтому, – неожиданно заключил генерал, – жду от вас подробнейшего отчета, в котором желательно обойтись без пафоса. Оставим его газетчикам. Нас, как всегда, интересует то, что не попадает на страницы газет.

– Как всегда, – согласился полковник, слегка ошарашенный холодно-ироничным тоном.

В какую-то минуту он вдруг подумал: «А не посвятил ли Черчилль в тонкости нашей операции и генерала? Если посвятил – он отнесется ко мне, как к подчиненному, завалившему важнейшее задание. Если же нет – у Лауда не появится повода для снисходительной оценки моих стараний. Очевидно, это станет ясно завтра».

* * *

Лейтенанту Роусену он смог позвонить лишь на следующий день. После того, как положил на стол генерала подробнейший отчет о делах в Италии, куда, по официальной версии, он выезжал для тайного инспектирования агентуры военной разведки.

Отчет оценен и оплачен был довольно быстро и скоро скупым генеральским: «Допустим, что все это так… Ждите дальнейших указаний, полковник О’Коннел».

Считая себя свободным, по крайней мере на сегодняшний день, полковник наведался в мебельный магазин, хозяин которого давно числился его осведомителем, и, воспользовавшись телефоном, связался с лейтенантом Роусеном. К счастью, тот оказался на месте. У полковника вообще создалось впечатление, что этому человеку можно было звонить в любое время суток. Эдакий человек-телефон.

– Говорит Ирландец, – сказал полковник в трубку.

– Кто? Ирландец?

– Вас смущает моя фамилия?

– Что вы?! Слушаю, сэр.

– Я хотел бы знать, в какой форме следует доложить Патриарху о продаже мебели.

– Я выясню это, сэр, – ровным, бесстрастным голосом ответил лейтенант.

– Мне позвонить вам?

– Звонить буду я. На домашний. Начиная с семнадцати, сэр.

«Да у него и голос металлический! Голос человека-автомата».

– Начиная с семнадцати, сэр, – механически повторил Роусен, словно подтверждал догадку О’Коннела.

40

В особый бар гестапо «Эдем» Кальтенбруннер приехал первым.

Завидев громадную фигуру обергруппенфюрера, владелец бара гауптштурмфюрер Гюнтер Штольф, лишь недавно оказавшийся в не совсем привычной для себя роли владельца питейно-контрразведывательного заведения, негромко, как принято здесь, поприветствовал его и сразу же провей в небольшой кабинет, стол которого был сервирован на четыре персоны.

Мрачно осмотрев кабинет, начальник Главного управления имперской безопасности метнул вопросительный взгляд на Штольфа.

– Остальных гостей еще только ждем, господин обер-группенфюрер, – худощавый, с глубокими, врезающимися в приклеенные к черепу редкие светлые волосы залысинами, венчающими узкий, по-лягушачьи сплющенный лоб, этот человек в самом деле куда больше был похож на заурядного провинциального кельнера, чем на офицера гестапо. Поэтому под цивильным одеянием скрывать ему по существу было нечего. Если что-то и могло выдать в нем гестаповца, то уж во всяком случае не офицерская выправка и не гренадерская ширина плеч. Разве что иезуитская невозмутимость бледного пасторского лица да холодные, застывшие в глубине поднадбровных колодцев, глаза – белесые, не знающие ни удивления, ни участия.

– Вопросами, меню, подносами – не отвлекать, – хрипло наставлял его обергруппенфюрер. Массивный, похожий на приклад старого австрийского ружья, квадратный подбородок шефа СД двигался при этом, словно камень в жерновах – тяжело и неуклюже.

– Пиво и все, что полагается к нему, будет подано сейчас же.

– На столе должны быть шнапс, вино. Словом, выбор.

Он грузно уселся во главе стола у небольшого декоративного камина и уставился на дверь.

«Первым появится Канарис, – загадал он, будто на судьбу. – Иначе… черт бы его побрал… Пусть этот адмиралишко не думает, что…»

Мысли Кальтенбруннера ворочались так же тяжело и неуклюже, как и его воинственно-волевой подбородок.

Однако первым прибыл генерал Хансен. Возможно, это явление начальника отдела внешней разведки («Отдела 1») абвера Кальтенбруннер воспринял бы с совершеннейшим безразличием: мало ли кто может ассистировать здесь шефу армейской разведки, если бы буквально через две-три минуты не нагрянули адмирал Канарис и его, Кальтенбруннера, подчиненный – бригадефюрер Вальтер Шелленберг.

Начальник разведывательной службы верховного командования и начальник отдела внешней разведки Главного управления имперской безопасности спускались по ступенькам, ведущим в зал, с сияющими улыбками, словно по трапу самолета, у которого их ждал почетный караул. При этом на лицах их вырисовывался такой непринужденно-дипломатический восторг, будто они уже обо всем договорились и человечество может спать спокойно. Что же касается его, Кальтенбруннера, то он здесь такой же статист, как и генерал Хансен.

– Не ревнуйте, обергруппенфюрер, – благодушно успокоил его Канарис. – Моя пятая попытка переманить к себе генерала Шелленберга закончилась такой же неудачей, как и четыре предыдущих.

– Тем хуже для Шелленберга, – с казарменной простотой отшутился Кальтенбруннер, изображая некое подобие дружеской улыбки.

Ему понятен был подтекст запущенного адмиралом успокоительного шара: для Канариса не было секретом, что венец из РСХА[22]22
  РСХА – аббревиатура Главного управления имперской безопасности.


[Закрыть] давно готов избавиться от красавчика Шелленберга. Причем куда более радикальным способом, чем перепродажей его в любую разведку мира.

Теперь все в сборе. Предмет разговора заранее известен. Поэтому вопрос о Шелленберге временно отпал. Для Кальтенбруннера, во всяком случае.

– Итак, оба наши ведомства стоят перед очевидным фактом: в ближайшие месяцы в Тегеране состоится встреча Рузвельта, Черчилля и Сталина, – взял инициативу в свои руки Канарис. – Совершенно понятно, что фюрер не может допустить, чтобы события развивались по той схеме, которая угодна большой тройке наших врагов.

Чуть выше среднего роста, худощавый, с довольно интеллигентным аристократическим лицом, Канарис не производил того впечатления, которое обычно рождается у сухопутных людей, когда среди них оказывается «морской волк». И еще Кальтенбруннер заметил, что, выкладывая свои мысли, Канарис вскидывает подбородок и совершенно не замечает собеседников.

При первых встречах с адмиралом, во время совещаний в рейхсканцелярии, обергруппенфюрер воспринимал это как проявление аристократического снобизма, что у германских военных встречалось довольно часто и «пережевывалось» им, австрийцем, столь же скептически, сколь и болезненно. Но лишь сейчас он вдруг понял: это привычка капитана корабля. И голос его – негромкий, но властный голос капитана судна, привыкшего общаться через мощный рупор или переговорное устройство, обращаясь сразу ко всему экипажу, а значит, ни к кому конкретно. И привычка, и голос достались Канарису еще с тех пор, когда он командовал крейсером «Берлин».

«Точно таким же, «морским», воспринял бы своего бывшего командира и мой предшественник Гейдрих[23]23
  Рейнхард Гейдрих – обергруппенфюрер СС, один из основателей и первый руководитель СД. Гаулейтер протектората Богемии и Моравии (Чехии). По официальной версии, в июне 1942 года убит в результате покушения на него чешских партизан. Однако существуют предположения, что это покушение было инспирировано приближенными Гитлера, желавшими избавиться от еще одной сильной личности.


[Закрыть], будь он жив – да не оскудеют для него щедрые столы Вальгаллы», – мрачно цедил свои ленивые мысли Кальтенбруннер, довольно умело управляясь с бутылкой красного итальянского вина.

Разливая, он никогда не интересовался, кто что желает пить. В любой компании вел себя, как в кругу собутыльников. Похоже, с этим смирились все, кому хоть раз пришлось оказаться за одним столом с ним.

– Знать бы еще, где будет происходить эта встреча, – как бы размышляя вслух, произнес Шелленберг.

– Рано или поздно нам станет известно и это, – предостерегающе поднял руку Канарис, сразу же предотвращая всякое гадание на кофейной гуще по поводу того, где же в конце концов встретятся их высокопоставленные подопечные. – Но, согласитесь, произойдет это на Гавайях, в Африке или в пригороде Москвы – изменится не столь уж многое, если к тому времени мы сообща выработаем концепцию наших действий, а главное, подготовим боевые группы и ведущих исполнителей. Если же, вместо того чтобы объединить свои усилия, мы начнем путаться друг у друга под ногами, тогда чего мы стоим?

Собеседники адмирала понимающе промолчали. Шеф армейской разведки мог бы и не провозглашать эти общебанальные истины, но коль уж они провозглашены… Впрочем, среди его словесной половы сверкнуло и некое зернышко информации: адмирал – за объединение усилий.

– Но объединить усилия – значит посвятить в ход подготовки к операции слишком большой круг людей, – резко парировал Кальтенбруннер, отпивая из бокала. – Это не тот случай, когда позволительно столь беспечно рисковать. Одно неосторожное слово кого-либо из посвященных, и вся группа коммандос окажется под дулами контрразведок противника.

Канарис прокашлялся и тоже взялся за бокал. Кальтенбруннер мог бы выразиться и пояснее, прямо заявить: довериться абверу – значит поставить под удар всю группу, а операцию провалить еще на начальном этапе. В последнее время, когда значительно обострились отношения адмирала с Гиммлером, Гитлером и Риббентропом, слышать нечто подобное, пусть даже упакованное в более-менее дипломатичную словесную обертку, руководителю абвера приходилось все чаще.

– Теоретически такая возможность не исключается, – неохотно согласился Канарис. Весь опыт его работы в разведке свидетельствовал, что если разговор об очередной операции начинается с пророчества о провале, ничего толкового ждать от него не приходится. Как всякий моряк, адмирал был подвержен множеству всевозможных предрассудков и мистических видений. Табу на такое начало являлось одним из самых чтимых им. – Однако не исключается она и в том случае, когда операцией будет заниматься только одно ваше ведомство. Но, если таковой будет воля фюрера, я подыщу моим парням не менее достойное занятие. Хотя им и так не приходится томиться бездельем. Что вы скажете на это? – обратился он почему-то не к Кальтенбруннеру, а к Шелленбергу.

Начальник управления разведки и диверсий службы безопасности мельком взглянул на адмирала, потом на своего шефа и нервно потер пальцами подбородок. Кальтенбруннер недолюбливал этого чистоплюйчика Шелленберга уже хотя бы за это его смазливое личико. Утвердившуюся за молодым Шелленбергом кличку Красавчик он произносил с особым, не доступным кому бы то ни было другому, наслаждением.

Однако демонстративное обращение к нему Канариса, как и то, что в баре «Эдем» они появились вместе, – пусть даже это случайность, – начало порождать у Кальтенбруннера неприятные умозаключения. Соперничество между разведкой СД и абвером давно не было секретом даже для провинциальных постовых полицейских. И демонстрация дружбы в этой ситуации могла быть воспринята не иначе как вызов. Ему, Кальтенбруннеру, Гиммлеру, наконец.

– Если не представляется возможным работать вместе, то тем более не представляется рациональным работать порознь, – с соломоновой безапелляционностью изрек наконец Шелленберг. И выразительно взглянул на Кальтенбруннера. Взгляд его голубоватых глаз как бы говорил: «Решение мог бы объявить и я, но, из вежливости, оставляю право вам как моему шефу».

Кальтенбруннер еще несколько мгновений молчал, потом вдруг резко ударил ладонями по ребру стола, что всегда служило сигналом для собеседников, ибо означало: «Я принял решение. Я принял… окончательное решение».

41

Курбатов был очень удивлен, поняв, что в Иркутске о нападении на эшелон все еще не знают. Тем не менее принял все меры предосторожности. У состава оставались только он и Власевич. Остальные рассредоточились за стоящим на соседнем пути товарняком, из-за которого могли, в случае необходимости, прикрывать их отход.

Но страхи оказались излишними. Их продержали на станции всего полтора часа – ровно столько, сколько понадобилось, чтобы сменить паровоз. Этого же времени Реутову и Кульчицкому хватило для того, чтобы по документам группы Цуганова получить продовольственный паек.

– Так что там слышно? – с нетерпением спросил князь, дождавшись их возвращения. Эти парни рисковали больше других. Но Кульчицкий сам вызвался идти на вокзал, желая искупить свою вину перед группой. Реутов же присоединился к нему из солидарности: «Терпеть не могу подобных авантюр, но пропитание добывать надо».

– О нас пока ничего, – ответил Реутов. – Странно. Неужели тот, беглый, не сумел добраться до станции?

– Возможно, ему не поверили, сочли за дезертира, – мрачно предположил Кульчицкий.

– Исключено, – холодно возразил Курбатов. – За кого бы его ни приняли, сообщение все равно проверят.

– До нас они пока что не добрались, – продолжил Реутов. – Но какую-то белогвардейку на станции все же схватили. Говорят, с поезда высадили. Вроде как шпионка.

– Что, белогвардейская шпионка? – насторожился Курбатов. – Вы видели ее?

– На перроне. Красивая баба. Вели к вокзалу, в военную комендатуру.

– Все ясно. Кульчицкий, Иволгин – к паровозу. Машинист сказал, что мы должны отправляться через двадцать минут. Если к тому времени мы не вернемся, постарайтесь задержать эшелон еще на пять минут.

– Решили освобождать?! – изумился подъесаул.

– Тирбах, Власевич, Реутов – со мной. Чолданов и Радчук – следуйте в нескольких метрах от нас. Ожидаете у будки путейщика. Действовать, исходя из обстоятельств.

– Слушаюсь, господин подполковник, – ответил Чолданов, принимая на себя старшинство.

На перроне людно. Седовласые мужики с деревянными чемоданами-сундучками; исхудавшие старухи, укутанные так, словно в селах, из которых они добрались до станции, все еще лежат снега и трещат морозы… Проходя мимо них, Курбатов всматривался в лица, и все они казались знакомыми. Лица женщин из предблаговещенских станиц. Когда две молодухи вдруг вежливо поздоровались с ним, подполковник даже не удивился.

– Вход в комендатуру – из зала ожидания? – спросил он у Реутова.

– Да. Это безумие, князь, – вполголоса проворчал тот. – У нас всего несколько минут. Ни вокзала, ни местности мы не знаем. Вон, у будки с кипятком, целый взвод солдат. Мы не готовы к этой операции.

– Бросьте, Реутов. Мы готовились к ней еще за кордоном.

– Не эта ли красавица? – толкнул Курбатова плечом Рад-чук, движением головы показывая на женщину, стоящую между солдатами на третьей от вокзала платформе.

– Она, – подтвердил вместо князя Реутов. – И всего два человечка охраны. Берем?

Курбатов насмешливо взглянул на него: что-то слишком быстро загорается! Впрочем, это в характере Реутова. Старый, опытный вояка, он перед операцией, перед боем любил поворчать: все не то, все не так. Но как только доходило до дела, мгновенно преображался.

– Эй, кто здесь старший? – еще на ходу спросил Курбатов, преодолевая вторую платформу.

– Я, – ответил один из конвоиров, сержант. Появление капитана и двух солдат ничуть не удивило его.

– Арестованную приказано доставить к воинскому эшелону, вон туда, за водокачку, на запасной путь.

– Так он же вроде бы на Красноярск идет, а эту шлендру велено в Иркутск.

Прежде чем ответить, Курбатов выдержал полный изумления взгляд Алины. Да, это была она. Девушка смотрела на него, как на Христа Спасителя.

– Что уставилась?! – рявкнул на нее Курбатов. – Глазками решила брать?!

Алина вновь метнула на него взгляд, преисполненный мольбы, но тотчас же опомнилась и, горделиво поведя головой, отвернулась.

– Эта может, – масляным смешком хихикнул конвоир-рядовой. – И глазками, и всем остальным.

– Что, сержант, что? Вам не ясно было сказано? – дожимал Курбатов старшего наряда. – Я – из особого отдела. На форму не обращать внимания. Приказано доставить не в Иркутск, а в Красноярск. Оттуда, возможно, в Москву, это уж как начальству…

– Но мне тоже вроде как из особого отдела приказывали… – засомневался сержант. Однако Курбатов почувствовал, что он сникает, ссылка на Москву делала свое дело. – Но если бы…

Его слова потонули в надрывном гудке паровоза. Это со стороны Тайшета приближался поезд, на котором конвой должен был увезти Алину в Иркутск.

– Меня не интересует, что вам было приказано раньше, – твердо сказал Курбатов. – Сейчас вы будете выполнять мое приказание.

– Тут что-то не так, товарищ капитан. Мне лучше сбегать к помощнику военного коменданта и спросить, что делать. Пусть он с начальством посоветуется. А то и мне, и вам влетит.

– Можете сбегать хоть к дьяволу. У меня нет времени. Через пять минут эшелон отправляется, и мы не имеем права задерживать его.

– Да я мигом, – не отступил от своего решения сержант. – А ты – гляди в оба, – напомнил своему бойцу.

– Конвой, взять арестованную! – приказал Курбатов, как только сержант перешел на соседнюю платформу. Не дожидаясь, пока Тирбах, Власевич и Реутов оттеснят солдата, он схватил девушку за плечо и, подтолкнув вперед, заставил перебежать через путь буквально в метре от надвигающегося паровоза.

Пробежав по перрону, Курбатов, а вслед за ним Власевич и, Тирбах тоже сумели проскочить на соседнюю платформу. Замешкался лить Реутов. Поняв, что его обманули, красноармеец вскинул винтовку, но стрелять в него не решился.

– Чего стал? За мной! – не растерялся Реутов. – Надо передать арестованную!

Возможно, на солдата подействовал уверенный командирский бас Реутова. Или, может, сработал страх: ведь пришлось бы предстать перед сержантом без шпионки. Как бы там ни было, он рванулся вслед за Реутовым.

Когда они, вместе с Чолдановым и Радчуком, добежали до штабного вагона, Курбатов и Алина уже находились там. Еще через минуту поезд тронулся. Это, однако, не помешало князю спрыгнуть с подножки и вручить красноармейцу записку: «Действую по особому приказу. С Иркутском свяжется сам генерал. Подполковник Курбатов».

Узнав о содержании этой записки, едва отдышавшийся подполковник Реутов, которого на ходу втащили в вагон, произнес:

– Вы рождены быть диверсантом, князь. Невероятная выдержка и адское везение. Но до Урала вам с вашей авантюристской натурой не дойти.

– Поговорим об этом на берегу Волги, – спокойно ответил Курбатов, прощально махая рукой все еще глядевшему им вслед конвоиру. – Там у меня появится больше аргументов, способных убедить, что вы не правы.