Текст книги "Ветер богов"

Автор книги: Богдан Сушинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Какие-то из этих слов он произносил вслух, какие-то про себя. Фюрер – он, великий фюрер великой Германии – чувствовал себя обиженным и уязвленным, как развенчанный хамовито настроенной толпой уличный иллюзионист.

– Я просил вашего заступничества, император… – с покаянной горечью признался он, опять устремляя взор на презрительно ухмыляющийся лик Барбароссы. – Возможно, в этом проявилась моя минутная слабость. Но ведь существует легенда. Существует та особая аура, которой пронизано все пространство горного массива, сознание местного люда, вся поднебесность народного духаверящего вам и заклинающего вас.

Откуда-то из глубины гор вновь донесся приглушенный гул, словно что-то очень тяжелое перемещали по усыпанному гравием склону. Гитлер подошел к выключателю, погасил свет и опять, теперь уже в темноте, присмотрелся к портрету императора. Он мягко фосфоресцировал при свете угасающей луны – безжизненный, бессловесный, бездушный.

«Все это бред! – вдруг взыграла в сознании Гитлера давнишняя идолоненависть, которую во времена своего фюрерства он успел основательно подрастерять. – Никаких духов! Никаких легенд! Никаких великих и всемогущих мертвецов! Мертвец – он и есть мертвец. Величие – в живых и за живыми. Есть только ты, вождь. И народ – отчаявшийся, уставший, который следует за тобой через пустыню несовершенства и варварства…»

– Раттенхубер!

– Здесь, мой фюрер! – вбежав в зал, начальник личной охраны мгновенно сориентировался в темноте и нащупал выключатель.

– Нам пора возвращаться, Раттенхубер.

– Так точно, мой фюрер. Пора. Скоро рассвет.

– Мы спускаемся с вершин, словно духи, которым положено перевоплощаться в людей и прочих тварей незадолго до того, как наступает рассвет.

– На Восточном фронте летчиц, которые пилотируют ночные бомбардировщики, называют «ночными ведьмами». Фанерные бомбардировщики русских. Пилот рассказывал…

Раттенхубер всегда отличался тем, что любая попытка его вклиниться в разговор или добавить что-либо к сказанному собеседником, как правило, оказывалась неуместной.

– Кто это? – взглядом указал фюрер на портрет императора. Русские «ночные ведьмы» его не интересовали.

– Кто-то из германских маршалов.

– Император Барбаросса.

Раттенхубер с грустной миной на лице осмотрел работу старинного мастера и пожал плечами.

– Император так император.

– Уберите его.

Раттенхубер все с той же грустной миной взглянул на Барбароссу, на фюрера и вновь на Барбароссу.

– Прямо сейчас?

– Я сказал: убрать его!

Группенфюрер дотянулся до края портрета и изо всей силы рванул вниз. Как только портрет оказался у него в руках, он сдул с него невидимый налет пыли и улыбнулся почти такой же улыбкой, какой еще недавно улыбался с портрета сам император.

– Выполняя приказ, мой фюрер, велю повесить здесь ваш портрет. Сделанный фотографом. Прекрасный портрет, я видел. «Орлиное гнездо» должно знать только одного императора: который возвел его и восславил. И никаких псалмопений, как любит выражаться в таких случаях Отто Скорцени.

24

Кобуру Фройнштаг действительно расстегивала так, как расстегивает ее поднятый по тревоге офицер, понимающий, что в этот раз тревога не учебная. И все же Скорцени не поверил ей. Первым его порывом было – оттолкнуть Марию-Викторию, отпрыгнуть в сторону и попытаться обезоружить Лилию, но он понимал, что имеет дело с профессионалкой и что любым своим резким движением может спровоцировать рассвирепевшую ревнующую женщину на то, на что она еще полностью не решилась.

– Не забудьте снять пистолет с предохранителя, унтерштурмфюрер, – металлическим голосом проскрежетал Отто, движением руки заводя княгиню за себя и таким образом прикрывая своим телом. – И дослать патрон в патронник.

Скорцени был почти уверен, что выстрелить в него Фройнштаг не решится. Но в то же время – совершенно не уверен, что она вообще не станет палить, хотя бы в воздух. А ему очень не хотелось поднимать на ноги всех обитателей виллы, включая команду «смертников-торпед».

– Нельзя так вести себя… с женщиной, – нервно отчеканила Фройнштаг, оставляя пистолет у бедра, то есть почти лишая Скорцени возможности одним ударом обезоружить ее. – С женщиной так вести себя нельзя. Так не ведут себя, штурмбаннфюрер. Из постели женщины к другой не уходят.

– Уберите оружие, унтерштурмфюрер, и прекратите истерику, – как можно спокойнее посоветовал Скорцени, замечая, как из каких-то своих тайников княгиня тоже извлекает оружие. И о предохранителе, судя по всему, не забыла. – Если выстрелите в меня, эта пылкая итальянка выстрелит в вас. Жаль, что не смогу стать свидетелем окончания вашей дуэли.

– Только поэтому мне хотелось бы, чтобы первая пуля досталась все же ей, а не вам, – приблизилась Фройнштаг еще на полшага.

Скорцени отчетливо расслышал сухой щелчок спускового крючка. К счастью, в это мгновение он успел придержать руку Сардони. Причем сделал это, еще не осознав, что выстрел эсэсовки оказался холостым. Целясь ему прямо в лицо, Фройнштаг нажимала на крючок до тех нор, пока «не кончились» патроны, затем швырнула предварительно вынутую из пистолета и потому нерасстрелянную обойму к ногам штурмбаннфюрера и, презрительно сплюнув в его сторону, спокойно вложила пистолет в кобуру.

– Вы мерзавка, Фройнштаг, – осипшим вдруг голосом известил ее Скорцени.

– Гражданская панихида состоится на рассвете, подлые любовники, – полузло-полуиронично процедила Лилия. – Истекайте своим животным сексом. Я отправилась на поиски хозяина этого бунгало. Остаток ночи проведу с ним.

– Отпустите же меня, – подергала онемевшей рукой Мария-Виктория, когда Фройнштаг повернулась и не спеша направилась к приоткрытой двери. – И не думайте, что я тоже стала бы палить холостыми, – потерла онемевшую кисть, которую штурмбаннфюрер сжал так, что чуть было не переломил.

– Подлые любовники! – огрызнулась Лилия.

– Я холостыми стрелять не стала бы! – прокричала Мария-Виктория вслед сопернице, уже закрывавшей за собой дверь. —

И сделайте, штурмбаннфюрер, так, чтобы этой черной кобры я здесь никогда больше не видела.

На всякий случай Скорцени вновь захватил ее руку, одним резким движением обезоружил и, сунув пистолетик в карман брюк, устало привалился спиной к ограде. Только сейчас он понял, как устал за эту ночь и как ему хочется поскорее прервать весь этот глупый, сумасбродный сон, слегка напоминающий какую-то псевдотеатральную реальность.

– Как мужчины способны расстреливать женщин, княгиня, это вы могли видеть в лесу неподалеку от виллы архитектора Кардьяни, если только я не запамятовал имя этого макаронника. А вот как женщины расстреливают мужчин – вы могли наблюдать только что.

– Да уж, поучительно.

– Разница налицо, не правда ли?

– Не ожидайте, что стану жалеть вас, Дон Жуан в образе Квазимодо.

– Я жалости не требую, я требую справедливости, – попытался Скорцени окончательно свести этот разговор к шутке. Пусть даже аляповатой.

– Налицо то, что две недурные собой женщины чуть было не перестреляли друг дружку из-за какой-то уродины, – огрызнулась княгиня, словно это не она выманила мужчину из теплой постели, оторвав его от ласк другой женщины.

– Остановитесь, Мария Сардони.

– Нет уж, я должна высказать все, что думаю. Нельзя долго метаться между женщинами. Это погибельно не только для них.

– Фройнштаг – та по крайней мере стреляла холостыми. Вы же палите напропалую отравленными. Несправедливо.

Они услышали шаги по гравию, умолкли и перегнулись через перила. На тропинке, прилегающей к самой террасе, стояла отвергнутая и обманутая Фройнштаг. С «хозяином бунгало» у нее тоже не получилось, очевидно, место в его ложе оказалось занятым. Бывает.

В сиянии все ярче разгоравшейся луны силуэт оскорбленной женщины казался мрачным привидением, сотканным из черноты ночи и сонного бреда.

– Оставляйте этого мерзавца, княгиня, предавайте его, – вдруг подалась Лилия в союзницы к Марии-Виктории. – Чем отдаваться таким, лучше спуститься туда и отдаться казарме смертников. Во всяком случае это будет выглядеть благородно и даже чуть-чуть благодетельно.

– Именно с казармы, унтерштурмфюрер, вам и следовало бы начинать гасить свои ночные постельные страсти, – умерила свой гнев Мария-Виктория. Она умела оставаться великодушной. – А не хвататься за пистолет.

– Вы правы, пистолет – последнее, за что должна хвататься женщина с непогашенными страстями. Ведь больше не за что… – мстительно отвергла Фройнштаг последние фиговые листки приличия.

Фройнштаг остановилась у крутой деревянной лестницы, – по которой можно было кратчайшим путем достичь казармы камикадзе, и прислушалась к витающему над виллой священному ветру богов. Это был ветер смерти, обреченности и тлена, тлена всего – тела, чувств, стремлений.

«Ну как на этом живом кладбище можно по-настоящему чувствовать себя женщиной? – с горечью подумала она, растерзав душу тоской неудовлетворенной самки. – Как здесь вообще можно чувствовать себя женщиной? Разве что взять и первой записаться в команду “СС-девиц-коммандос”?»

– И все же добровольно идти в эту казарму я, пожалуй, не решусь, – вслух объявила она, не интересуясь тем, слышат ли ее. – Разве что соблазнить продрогшего от своих холостяцких фантазий часового?

– Пойдем отсюда, – взял Скорцени Марию-Викторию за локоть. – Видно, в самом деле нельзя предаваться любовным страстям в местах, над которыми уже давно витает дух всеобщей погибели. Японцы не простили бы нам такого святотатства.

Княгиня покорно последовала за ним, но возле выброшенной Фройнштаг обоймы остановилась, подобрала ее и, вернувшись к ограде, швырнула к ногам унтерштурмфюрера.

– Возьмите, Фройнштаг. После казармы смертников один из этих патронов поможет вам привести свои патологические страсти в соответствие с принципами вашей не вполне сформировавшейся морали.

«Фройнштаг, нужно отдать ей должное, в таких ситуациях все же предпочитает разить холостыми, – окончательно утвердился Скорцени в достоинстве германок перед итальянками. – Этой же чувство жалости неведомо, дьявол меня расстреляй…»

– Признательна за совет, княгиня. В следующий раз я постараюсь более рационально распорядиться всей обоймой. Вы и так непозволительно долго пользуетесь ничтожеством холостой пальбы. Вспомните хотя бы виллу Кардьяни. – Фройнштаг проговорила все это незло, но с приличествующей случаю язвительностью.

– Ничего не поделаешь, Фройнштаг, я действительно пока что предпочитаю иметь дело с холостыми.

25

«Как же он стар! – брезгливо окинул взглядом сухопарую сутулую фигуру фельдмаршала Рундштедта фюрер. – Могу ли я выигрывать сражения, полагаясь на опыт подобных старцев, пусть даже согбенных в боях?»

– Рундштедт, вы только что оттуда… Мы доверяем вашему опыту и вашей интуиции. Мне известно, что у вас неплохая фронтовая разведка. Уверены ли вы, что в ближайшее время нам следует ожидать высадки? Если да, то когда и где это может произойти?

Уводя фельдмаршала по дорожке небольшого парка, Гитлер краем глаза заметил Еву Браун. Она вышла вслед за ними, но остановилась на лестнице, чего-то выжидая. Только что отшумел последний майский дождь. Рыхловатая каменистая почва Торы Оберзальцберг, на вершине которой располагалась ставка «Берг-хоф», жадно впитывала в себя тонкие, цвета серовато-молочной жидкости ручейки. Отмытые от высокогорной пыли стебли травы на аккуратно выкошенных газонах искрились под оживающим солнцем мириадами миниатюрных радуг. Адольф почувствовал, что, воспринимая эту красоту, Ева смотрит ему вслед с упреком ребенка, которому пообещали показать сказочные уголки этой горной страны, но, обманув, не взяли с собой.

– Что вы молчите, Рундштедт? – нервно поторопил он фельдмаршала, слишком аккуратно обходящего лужи. Когда командующий войсками на Западе явился к нему с докладом, он ограничился лишь общими словами по поводу дел и настроения и тотчас же предложил пройтись. А на замечания Рундштедта о том, что идет дождь, небрежно бросил: «Вот и прекрасно. Дождь в Альпах», – и велел адъютанту принести плащи – для себя и фельдмаршала.

– Трудно поверить в то, что объединенные войска союзников станут откладывать высадку на неопределенное время, – любой, даже самый бойкий доклад Рундштедта всегда напоминал старческое ворчание. Но теперь, недовольный последождевой ревматической прогулкой, он старался быть особенно невнятным. – Мы ведь понимаем, что их торопят не столько собственные амбиции, сколько успехи русских. – Фельдмаршал при этом не таясь взглянул на фюрера. Об успехах русских в его присутствии говорить было не принято.

– Да, их торопят успехи русских! – великодушно пришел ему на помощь Гитлер, вновь оглядываясь на застывшую у входа рядом с часовым женскую фигуру. Часовой при этом не поленился отойти чуть в сторону, дабы не оказаться слишком близко к «мутер-фюрерше», как потихоньку начали называть здесь в последнее время Еву Браун. – События на востоке не могут не торопить их, заставляя думать о том, что, в случае слишком заметного продвижения большевиков, им уже абсолютно ничего не достанется от германского пирога. Поэтому не стесняйтесь, фельдмаршал. Это я должен стесняться говорить об успехах русских, имея таких полководцев, как вы, Роммель, Клюге, Шернер, Модель…

– О себе умолчу. Об остальных скажу: это действительно имена, достойные истории.

Герд фон Рундштедт остановился у края лужайки и задумчиво смотрел на окрестные вершины, небольшие постройки резиденции, под которыми скрывались подземные убежища… Воздух в горах был упоительно свеж и прохладен. Вот только время такое, что фельдмаршалу уже было не до горных красот и упоительных вздохов.

– На том, предполагаемом нами, направлении союзники разворачивают новые части. Появились десантные корабли. Но скопление живой силы и техники пока что настолько незначительно, что невозможно представить себе, чтобы, имея такое сосредоточение боевых средств, англо-американцы решились на форсирование Па-де-Кале и штурм нашего побережья.

– То есть вы уверяете, что нам не следует опасаться высадки объединенных сил союзников?

– По крайней мере в ближайший месяц.

– Если бы они подарили нам целый месяц!

– Не решатся.

– Но вы говорите о высадке в районе Па-де-Кале, – уточнил Гитлер. – Забыв при этом, что противостояние по обе стороны Английского канала распространяется на сотни миль.

– Мы, в частности фельдмаршал Роммель, предпринимаем меры на всем протяжении французского и бельгийского побережья. Но существуют наиболее реальные участки. В то же время обязан сообщить вам, мой фюрер, что при действительно массовой высадке противника мы окажемся перед сложной проблемой авиации и резервов.

Взгляды фюрера и фельдмаршала скрестились, и Рундштедт вдруг ощутил, что мысли верховного главнокомандующего далеки от «Бергхофа», Западного фронта, опасности, перед которой оказывалась Германия в случае высадки объединенных сил союзников. Отведя глаза, они вместе взглянули на укутанную в наброшенный на плечи плащ Еву Браун.

«Неужели фюрер думает сейчас об этой… шлюшке?! – с горечью подумал фельдмаршал. – Черт бы их всех побрал! Чем они здесь только не занимаются! Почему фюрера до сих пор не изолировали от нее? Ведь уже не раз в узком кругу приближенных, особенно в кругу командующих фронтами, говорилось о том, что Гитлер слишком много времени уделяет свиданиям с Евой, всем тем сугубо постельным заботам, которые трясинно затягивают его всякий раз, когда он оказывается здесь, в Берхтесгадене».

Причем в последнее время об этом говорилось все более откровенно, с вызывающей прямотой. Не забывая вспомнить о решительном поступке, совершенном еще в декабре прошлого года фельдмаршалом фон Клейстом, который, добившись приема у фюрера, прямо обратился к нему, почти потребовал: «Мой фюрер, сложите с себя полномочия верховного главнокомандующего сухопутными силами. Занимайтесь внешней и внутренней политикой».

А ведь фон Клейст находился тогда в более сложном положении, чем он, Рундштедт, поскольку события происходили после его поражения на Северном Кавказе и на берегах Южного Буга, при том, что одна из его армий к тому же оказалась блокированной в Крыму.

Словно почувствовав, что фельдмаршал ненавидит ее в эти минуты, считая, будто в ней таится одна из причин многих неудач фюрера как главнокомандующего, Ева резко повернулась и скрылась в вестибюле резиденции.

Рундштедт воспринял это как свою маленькую победу. В какую-то минуту ему даже показалось, что он готов повторить подвиг фон Клейста. Его так и подмывало выпалить прямо в глаза фюреру нечто подобное тому, что, мол, «отдайте военные дела военным… Пусть за неудачи на фронтах несут ответственность генералы. Вмешиваясь в их дела, вы сковываете инициативу». Или что-то в этом роде.

Но уже, казалось бы, решившись, фельдмаршал вдруг обратил внимание на то, что они остались тет-а-тет. И никто, зная его фюреробоязливость, не поверит, что он решился на такую дерзость. Да и «дела военных» зашли столь далеко, что хоть как-то исправить положение можно лишь, обладая всей полнотой власти в стране. Которой, кстати, не обладал теперь уже даже фюрер.

Рундштедт неожиданно вспомнил о предупреждении, полученном от одного из офицеров своего штаба. Тот уверял его, что против фюрера готовится большой заговор генералитета. Фельдмаршал и сам догадывался, что такой заговор зреет. Ему даже предлагали – правда, пока лишь только намеками – присоединиться к «группе патриотически настроенных генералов». Однако, услышав об этом от полковника своего штаба, Рундштедт внутренне содрогнулся: гибель фюрера означала бы гибель рейха. Правда, теперь он сильно засомневался в непогрешимости этой формулы. В конечном итоге гибель фюрера могла бы оказаться и первым шагом к спасению Германии.

Придя к такому выводу, фельдмаршал цинично улыбнулся и вновь взглянул на крыльцо резиденции, где только недавно стояла ненавистная ему «верховная шлюшка». «Ничего, – сказал он себе, – вскоре их обоих изолируют… от рейха».

– И вы считаете, что я могу полагаться на ваше мнение? – совершенно некстати заговорил Гитлер.

– Простите, фюрер, но фельдмаршалы для того и существуют, чтобы хоть кто-нибудь в этой империи да полагался на их мнение и опыт.

– Слишком смелое заявление, Рундштедт, – обиженно прищурился фюрер. – Слишком смелое. Но запомните: в вопросе о высадке войск союзников я полагался именно на ваше мнение.

26

Как только водитель остановил машину у отеля «Сунгари», подполковник Имоти вопросительно посмотрел на Семенова.

– Мне показалось, что наш разговор не завершен, – понял свою оплошность Семенов. За все время пути к отелю он ни единым намеком не дал понять подполковнику, что желал бы видеть его у себя в гостях. – Рад буду принять вас в своей резиденции в Харбине, а пока… отель.

– Я гость ненадоедливый, – приободрил его подполковник. – Отказываться же от приглашения у японцев вообще не принято.

Водку и еду Сото заказала в ресторанчике отеля. Однако обслуживала сама. Семенову доставляло удовольствие наблюдать, как грациозно она приближается к их столику, как похотливо изгибается ее стан, когда ставит на стол чашечки с рисом, рыбой и прочей снедью, уже заранее доставленной официантами в прихожую.

– Пожалуй, я предложу ей отправиться со мной в Харбин, в со-бо-лях-алмазах, – молвил генерал, улучив момент, когда Сото вышла за очередной порцией чашечек.

– На вашем месте я поступил бы точно так же, – подыграл ему Имоти, давая понять, что о навязывании командующему японской шпионки в роли телохранительницы напрочь забыто. – Нельзя упускать возможности заполучить такой бриллиант. Если ваше решение окончательное, я позабочусь, чтобы там, где нужно, восприняли вашу увлеченность красавицей японкой с должным пониманием.

– Только так, с должным… в соболях-алмазах.

Вопрос о том, согласится ли на переезд сама Сото, был демонстративно обойден. Ее согласие предусматривалось как вещь сама собой разумеющаяся.

– К тому же для нас не секрет, что вы нравитесь друг другу, – несколько запоздало подстраховался Имоти. Однако генерала волновало сейчас не это.

Наполняя рюмки слезно-чистой саке, он с горечью думал о том, что если план сепаратного мира Германии с Россией удастся и водно-туманное маньчжурское утро он вдруг узнает, что Россия, Япония и Германия – уже союзники, его воинство сразу же окажется слишком обременительным для Японии. И не только потому, что два миллиона шестьсот тысяч золотых иен[21]21
  Во время суда над генералом Г. Семеновым было установлено, что на содержание его армии японцы действительно тратили внушительные суммы.


[Закрыть], которые императорская казна ежегодно тратит на содержание белогвардейской армии, слишком большая сумма для жадноватых самураев от политики. Но и потому, что, при любых переговорах, первым условием – мира ли, перемирия – Сталин выдвинет: «Расформировать банды Семенова и выдать их главарей советскому правительству». И японцы, с присущим им коварством, наверняка пожертвуют своими союз-нахлебниками.

– Как считаете, подполковник, возможно, есть смысл вновь встретиться с командующим Квантунской армией?

– Командующий будет весьма польщен вниманием к нему, – и бровью не повел Имоти. – Весьма польщен. Чего не скажешь о генерале Судзуки, он же известный вам капитан Куроки. Ему может показаться, что существуют какие-то вопросы, которые вы якобы не в состоянии решить с ним и полковником Исимурой. Что может кровно обидеть их обоих. Такого недоверия, такого перешагивания через головы японцы не терпят.

– С-сабельно, подполковник, с-сабельно. Тогда, может быть, вы объясните мне, как теперь быть с идеей «Великой Азии», в пределах которой Восточная Сибирь замышлялась как буферное государство между Россией и Японией?[22]22
  На суде генерал Семенов признал, что некоторые японские политики, в частности будущий премьер Тагами, обещали, что он будет назначен главой этого буферного государства.


[Закрыть]

– Идея «Великой Азии» бессмертна уже хотя бы потому, что бессмертна в самой своей сути, – улыбнулся Имоти, предлагая выпить именно за эту идею. – Но вы, господин генерал, должны понять, что усиленное создание отрядов камикадзе еще не означает, что Япония собирается предстать перед разгневанным войной миром в роли государства-камикадзе. Это-то как раз не входит ни в планы императора Хирохито, ни в планы его правительства. Раньше ваша армия готовилась к нападению на Россию, теперь ей надлежит столь же усердно готовиться к обороне маньчжурских рубежей. Совместно с доблестными квантунцами. К тому же мы с вами, признайтесь, порой забываем о китайцах. Но из этого не следует, что китайцы так же упрямо забывают о нашем с вами присутствии в Маньчжурии и что Чан Кай Ши окончательно смирился с ним. А ведь у него миллионы неплохих солдат.

– Если утром мы перейдем Амур и двинемся в глубь Сибири, то к вечеру может оказаться, что отступать нам уже некуда. Наши базы будут в руках китайцев. Как видите, я думал над этим, – согласился атаман. – Упустили вы свой шанс, подполковник. Еще тогда, в сорок первом. Нужно было сразу же двигать войска вместе с германцами. Вместе, подполковник, вместе, в соболях-алмазах, – грохнул кулаком но столику главнокомандующий армией Российской Восточной Окраины[23]23
  Так в документах адмирала Колчака именовалась территория, контролируемая его войсками и правительством.


[Закрыть].

– Я такого же мнения, господин генерал. Но подобным образом я размышляю лишь тогда, когда сижу за одним столом с вами. – Палочками для еды подполковник брезговал так же, как и все остальные русские и полурусские в Маньчжурии. В сугубо японском ресторанчике отеля знали, что генералу Семенову и его гостям следует подавать ложки и вилки. Уже дважды случалось, что командующий самолично вышвыривал официантов не только из своего номера, но и из ресторана. Вместе с их японскими палочками. – Последнее, что я вам скажу по этому поводу, – командование Квантунской армии не будет препятствовать засылке ваших отрядов в Забайкалье, считая, что продолжение гражданской войны между русскими не может вредить японским интересам в этой части Азии.

– И на том спасибо. Как любил говаривать мой незабвенной памяти сотник Соломаха: «Если человека нельзя приговорить к расстрелу, то его следует расстрелять без приговора»[24]24
  Сотник Соломаха – реальная личность. Он возглавлял специальный суд в городке Троицкосавске, тюрьма которого была превращена семеновскими карателями в своеобразный лагерь смерти. Соломаха прославился тем, что кроме решения суда «Расстрелять» он признавал лишь решение «Повесить».


[Закрыть].

– Тоже из карательного отряда фон Тирбаха?

– Что вы?! Судья.

– Тогда это вершина юридической мысли. Да, и еще… Мы по-прежнему заинтересованы в успешном завершении операции «Великий странник Востока».

– Это еще что за операция?

– Вы не в курсе? Так называется в досье нашей разведки великий поход вашего легионера подполковника Курбатова.

– Лихое название. Вот только хотел бы я знать, где сейчас этот «великий странник Востока».

– Наша разведка долгое время вела его.

– Особенно до тех пор, пока он шел по азиатской части России, – признал генерал. – Кое-какие отголоски ваших «проводов» до нас время от времени доходили.

– Не собираетесь послать еще одну группу?

– Если только благословите.

– В зависимости от того, в какой сумме золотых иен это наше благословение должно будет выразиться, – неуверенно ответил подполковник. И стало ясно, что, говоря о возможности засылки еще одной группы, он как-то совершенно упустил из виду финансовые проблемы. – Но я поинтересуюсь. И легионера вашего тоже попытаемся нащупать. Если только он все еще жив. Пусть даже в Германии. В нашей разведке весьма сожалеют, что вместе с группой Курбатова не пошел ни один японец. Под видом русского азиата. С лицом уйгура или горного таджика.

– Престижно, – щедро улыбнулся Семенов. – Все, что связано с подполковником Курбатовым, теперь престижно. И напрасно ваша разведка так не вовремя потеряла его. Мне бы и самому хотелось знать, где он сейчас.

– Видите ли, есть предположение, что он погиб, – неожиданно молвил Имоти.

– Вранье! – не задумываясь, возразил атаман.

– Остатки его группы были окружены где-то в районе Дона. У нас появились сведения из одного нашего калмыцкого источника.

– Вранье! В соболях-алмазах!