Текст книги "Флотская богиня"

Автор книги: Богдан Сушинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

23

У штаба полка – с выбитыми окнами и развороченной крышей – девушка оказалась как раз в тот момент, когда несколько командиров и бойцов охраны выходили из убежища, устроенного в подвале под зданием. Через миниатюрный скверик напротив стояла разбитая санитарная кибитка, рядом с ней лежало несколько тел. Одно из них явно принадлежало санитарке или медсестре.

– Я прошла медицинскую подготовку и готова служить в вашем полку, санитаркой, – воспользовалась Евдокимка тем, что сразу три командира тоже задержали свои взгляды на кибитке.

Один из них, приземистый, кривоногий усач-кавалерист, от которого на версту несло табаком и конским потом, тут же метнулся к кибитке. Через какое-то время он известил, что все погибли и что он пришлет сюда похоронную команду.

Выслушав его с каким-то странным, деловым спокойствием, офицеры снова внимательно прошлись взглядами по видной фигуре Евдокимки, а затем утомленно и невыразительно, как люди, страдающие от длительной бессонницы, переглянулись.

– Меня зовут Евдокией, – заторопилась курсистка, понимая, что у нее есть всего несколько секунд для того, чтобы представиться этим грозным дяденькам и убедить их, что лучшей санитарки в этом городе им не найти. – Евдокия Гайдук.

– И что из этого следует, юная леди? – с усталым безразличием поинтересовался моложавый подполковник.

С той поры, когда прифронтовой городок заполонили тыловые части, девушка стала старательно запоминать воинские знаки различия, особенно старших офицеров. Но это странное обращение – «юная леди» и необычная выправка, так не похожая на выправку десятков других командиров, сновавших в эти дни по улицам Степногорска…

– Ваш эскадронный старшина Разлётов знает меня. – Заметив, что на «старшину Разлётова» ни подполковник, ни полковник никак не отреагировали, словно вообще не понимая, чего эта украинская «дивчына» добивается от них, Степная Воительница тут же пустила в ход свой последний козырь: – Мой отец – тоже командир в вашей дивизии. Старший лейтенант Гайдук, военный ветфельдшер.

Мужчины уже намеревались скрыться в штабе, однако упоминание девушки об отце-однополчанине заставило их снова остановиться.

– Отец, оказывается… Вот так вот, – проговорил наконец полковник – небольшого роста, коренастый мужчина, с какой-то неистребимой грустью окидывая Евдокимку близоруким взглядом.

Однако ни сопровождавшие его офицеры, ни сама девушка так и не поняли, что именно тот имеет в виду. Разве что подполковник, стоявший теперь с командиром полка плечо в плечо, согласился с ним. Но тоже как-то слишком уж многозначительно, а потому неопределенно:

– Да уж…

Бесстрастно выслушав заверение Евдокимки в том, что восемнадцать ей уже исполнилось, полковник на ходу бросил кому-то из своего сопровождения: «Разберитесь, примите решение», и протиснулся в проем выбитой, покосившейся двери.

– Начальник штаба Гребенин, – по-белогвардейски, как это бывало в фильмах, склонил голову все тот же аристократически седеющий на висках офицер со шпалами подполковника.

– Учащаяся педагогического училища Евдокия Гайдук, – точно так же склонила голову девушка, едва удержавшись от реверанса, которому ее безуспешно пыталась обучить «классная дама» Анна Альбертовна.

– Так вы, оказывается, местная курсистка? – словно бы прочитал ее мысли Гребенин. – Похвально-похвально, юная леди… Никак воспитанница нашей неисправимой франкоманки Анны Жерми?

– А вы что, знакомы с Анной Альбертовной?!

– Как можно не быть знакомой со столь блистательной леди, единственной достойной леди на все это глубоко патриархальное местечко?

Евдокимка тут же ударилась в курсистскую лесть:

– Я вижу, что вы – тоже человек очень образованный и добрый. Так помогите же мне.

– Разве я могу позволить барышне броситься в этот кровавый ад? – повел подполковник тщательно, до синевы, выбритым подбородком в сторону поверженной санитарной кибитки. – Уже завтра, как только мы вступим в соприкосновение с противником, вы станете проклинать и меня, и свою прихоть.

– Ну, какая ж это прихоть?! Все, кто может, берется сейчас за оружие. Я тоже решила, что могу…

– Хватит, юная леди, обойдемся без дем… – запнулся Гребенин на полуслове, опасаясь назвать ее слова «демагогией». Как и всякий офицер «из бывших», он старался очень осторожно обращаться с теми немногими «интеллигентскими» словечками, которыми любили теперь щеголять пролетарии. – То есть без возвышенных речей. Хотя порывы ваши мне понятны.

«Неужели и этот откажет?! – с тревогой и какой-то наивной влюбленностью всматривалась Евдокимка в благородное холеное и по-настоящему красивое лицо Гребенина. – Нет, этот – не должен! Он слишком умен и благороден, чтобы вести себя, как тот начальник лазарета, который попросту прогнал меня, саму просьбу назвав “мерзопакостной бузой”».

Начальник штаба слишком долго тянул с ответом. Евдокимке казалось, что его молчание длится целую вечность, и из-за этого мысли ее совершенно запутались. Юная курсистка уже не столько заботилась о том, чтобы Гребенин позволил ей остаться в лазарете, сколько о том, чтобы сам он как можно дольше стоял вот так, рядом с ней, на расстоянии вытянутой руки. Дабы она и впредь могла вдыхать аромат каких-то духов, очень не похожих на солдатский одеколон всех прочих офицеров – он напоминал те духи, которыми время от времени овевала своих курсисток Анна Альбертовна. И хотя бы еще разок услышать из уст подполковника это, с особым великодушием молвленное «юная леди»!

– Видели вон там, у кибитки, тело женщины? – сквозь пелену романтического тумана долетели до нее слова начальника штаба.

– Видела. Издали, – убоялась Степная Воительница, как бы подполковник не устроил ей экзамен по поводу ранений той несчастной.

– Так вот, храни вас Господь наблюдать это вблизи. Подобные видения травмируют слабые души на всю жизнь, уж поверьте мне, старому солдату.

Гребенин повернулся, чтобы уйти, однако Евдокимка взмолилась:

– Но у меня-то душа не слабая, и никакой особой травмы там не случится.

– Так уж и никакой… – не спросил, а, скорее, усомнился подполковник.

– Кроме той, что уже случилась, – неожиданно пробормотала курсистка.

Возможно, офицера остановила именно эта, последняя, предельно загадочная фраза. Он резко повернулся и, словно на штык из-за угла, наткнулся на очаровывающий взгляд юной воительницы. Несколько мгновений они попросту не сводили друг с друга глаз.

– «Кроме той травмы, что уже случилась», говорите? – едва слышно произнес теперь уже Гребенин.

Однако в ответ Евдокимка только кивнула. Она боялась произнести что-либо вслух, чтобы нечаянно не порвать ту чувственную паутинку, которая только-только начинала сплетаться между ними. Еще несколько минут назад девушка и представить себе не могла, что в мире существуют мужчины с настолько удивительными, «высокородно одухотворенными» – как сказала бы все та же Анна Альбертовна, – лицами. Во всяком случае, ни в Степногорске, ни даже в кино такого привлекательного лица видеть Евдокимке до сих пор не приходилось.

«А ведь не исключено, что Жерми тоже потянулась к этому мужчине, пораженная его строгой красотой», – с ревнивой тревогой вдруг подумала девушка, открывая для себя, что рядом с подполковником проявляется едва заметная фигура соперницы – самой опасной из всех мыслимых.

– А, по-моему, вы не теми порывами увлеклись, юная леди.

– Не теми? Почему же? Многие девушки в эти дни пойдут в санитарки.

– Когда я говорил о порывах, юная леди, то имел в виду не только желание стать санитаркой походного лазарета.

– Но ведь полковник не против моей службы, разве не так? – молвила девушка то единственное, что сочла в это мгновение наиболее убедительным.

Гребенин высокомерно вскинул подбородок и, свысока взглянув на курсистку, озабоченно покачал головой:

– Ладно, подберите санитарную сумку убитой, поскольку там бинты и медикаменты, и приступайте к службе. К вечеру обмундируем вас, как сможем, и поставим в строй. Пусть начальник госпиталя напомнит о вас.

– Вот спасибочки! – возрадовалась Евдокимка, но, прежде чем метнуться в сторону грузовика, спросила: – А знаете, как мы, курсистки, называем Анну Альбертовну?

– Знаю, – улыбка у Гребенина была какой-то особенной, аристократически сдержанной. – Вы дразните ее Бонапартшей. Сама в этом призналась, только в отличие от меня, англомана, она, напротив, считает себя франкоманкой. При том, что англичане и французы – вечные соперники.

«Господи, – проводила его взглядом Евдокимка, – только бы он не влюбился в эту Бонапартшу-франкоманку! Такая ведь манерами своими кого угодно завлечь может».

24

Некстати располневший ефрейтор взглянул на Штубера с той внутренней раздраженностью, с какой обычно занятые важным делом люди посматривают на праздношатающихся бездельников: «Шел бы ты отсюда!..» Однако вслух ефрейтор спросил:

– Вы действительно хотите говорить с бургомистром, или это… шутка? – ефрейтор стоял с телефонной трубкой в одной руке и с флягой в другой и вообще вел себя с вызывающей раскованностью.

– О том, как именно я шучу, вы, ефрейтор, узнаете в другом месте и в другой обстановке, – сдержанно пообещал барон. – А сейчас оставьте в покое флягу…

– Да нет в ней шнапса. Обычная вода, – без какой-либо острастки объяснил обладатель пивного живота.

– Тем более… Фамилия бургомистра известна?

– Когда мы впервые связались с ним, то услышали в трубке: «Кречетов слушает». Причем отказывался верить, что мы – германцы; решил, что кто-то желает подшутить над ним.

– Все, ефрейтор, все, – взглянул оберштурмфюрер на часы. – Вы слишком многословны. Молча свяжите меня с этим русским чиновником, самое время пообщаться.

Ефрейтор демонстративно пожал плечами, давая понять, что вынужден подчиниться прихоти пришлого эсэсовца и после небольшой паузы начальственным тоном приказал кому-то в трубку:

– Свяжи-ка меня с этим русским висельником. Да с бургомистром, с бургомистром! С кем же еще?!

– Может, тебя сразу со Сталиным связать? – глухо раздалось на том конце.

– Вам бы лучше работать мозгами, а не языком, – буквально прорычал фон Штубер в трубку, предварительно вырвав ее из руки ефрейтора. – Русским хоть немного владеете?

– Как принято говорить у русских, я – «прибалтийский немец». – По тому, как на той стороне трубки протягивали гласные, Штубер определил, что, скорее всего, связист из Эстонии.

– Вот и свяжись с бургомистром. Объяви, что с ним желает побеседовать оберштурмфюрер СС барон фон Штубер. Коротко, но по очень важному вопросу.

– Странная нынче пошла война, если офицер СС запросто может поговорить по телефону с бургомистром тылового города противника.

Несколько секунд тишины, затем линия вновь ожила:

– У телефона. – Голос, возникший в трубке, был негромким, уставшим. Он явно принадлежал человеку, который уже ни на что хорошее в своей жизни не рассчитывал.

– Я правильно понял: вы – бургомистр Степногорска?

– А вы – в самом деле… этот самый… какой-то там немецкий офицер?

– Послезавтра мы возьмем город, и вы сумеете в этом убедиться.

– Ни хрена вы не возьмете. А если и возьмете, то… захлебнетесь собственной кровью.

– Неубедительно вы как-то произносите все это, господин Кречетов. Без идеологического пафоса, как сказали бы в райкоме партии.

– А вы что, из русских, что ли?

– Из эсэсовцев! Слышали о таких войсках?

– Да уж, наслышан. Вы чего линию занимаете? По делу позвонили? Решили сдаться? Тогда чего тянуть?

Штубер хмыкнул. Только теперь он осознал, что в его милой беседе – по телефону, через линию фронта, с бургомистром русского города – просматривается нечто ирреальное.

– Не пытайтесь перенимать инициативу, господин бургомистр. Сегодня – не ваш день. Это я вам должен предложить не оставлять город самому и не делать ничего такого, что способствовало бы эвакуации его предприятий и служб.

– Что значит, «предложить»?

– Гарантирую, что так и останетесь бургомистром украинского города Степногорска, только уже раз и навсегда освобожденного от коммунистического ига.

Штубер слышал, как бургомистр объяснил кому-то, вошедшему в его кабинет, что на проводе немецкий офицер и как тот изумился:

– То есть как это – «немецкий»?! Откуда он взялся?

– Позвонил. Из-за линии фронта.

– Вы что, товарищ Кречетов, уже с фашистскими офицерами перезваниваетесь? – возмутился вошедший. – Каким образом он вклинился в нашу линию?

– Вам, Вегеров, как старшему лейтенанту НКВД, лучше знать, каким образом вражеские офицеры умудряются звонить в горсовет по нашим телефонным линиям. Я-то к этому каким боком причастен?

– Господин Кречетов, – прервал барон этот бессмысленный диалог. – Не отвлекайтесь. Если суть моего предложения вам ясна, дайте трубку этому старшему лейтенанту.

– Кстати, теперь уже вас просят, – не без ехидства сообщил бургомистр своему собеседнику.

– Именно меня? – не сумел скрыть своей встревоженности энкавэдист.

– Именно… Поговорите, а я посмотрю, как у вас это получится. Заодно поинтересуйтесь, откуда и каким таким макаром они дозваниваются до приемной председателя горсовета.

– Господин старший лейтенант, – сразу же захватил инициативу фон Штубер, представившись перед этим. – Майор Гайдук, помощник начальника объекта «Буг-12», уже встречался с вами?

– Майор Гайдук? Это ж как понимать? Абвер теперь собирает сведения о сотрудниках контрразведки противника по телефону? Таким, значится, козерогом работаем?

– Вам следовало бы поинтересоваться, из каких источников я знаю о майоре Гайдуке и его должности.

– Понятно, из каких – из абверовских! Да только я представления не имею, о ком идет речь.

– Охотно верю, – не поскупился на джентльменский сарказм обер-диверсант. – Но если майор все же объявится, ну, скажем, совершенно случайно… уведомьте его, что звонил оберштурмфюрер фон Штубер. И что я считаю его поведение нерыцарским.

– Даже так? Нерыцарским?! Вам ли, оккупантам, говорить о рыцарстве?

– Он дал подписку о верности фюреру и службе в абвере, выдал все секреты базы «Буг-12», но затем почему-то бежал. Так офицеры не ведут себя, существует понятие офицерской чести. Кстати, не торопитесь с эвакуацией. Вы можете оставаться в городе вместе с бургомистром Кречетовым.

– А мы и будем оставаться здесь до последней возможности, чтобы ни один ваш солдат…

– Сейчас не время для патетики, – перебил его барон. – Пост начальника районной полиции вас устроит? Для начала, естественно.

– Это ты мне предлагаешь, сволочь?! – взъярился старший лейтенант. – Придет время, и мы так взбутетеним всю эту вашу эсэсовскую шваль!..

– Отставить! – решительным командирским басом охладил его оберштурмфюрер. – Кто вы, собственно, такой? Как вообще вы оказались в кабинете бургомистра? Мне нужен был офицер абвера подполковник Гайдук.

– Как, Гайдук – уже подполковник абвера?! – послышался изумленный голос Кречетова. – В чине повысили, что ли?

– Да, подполковник абвера. Повысили. И позвольте напомнить вам, старший лейтенант, что вы сами напросились на разговор о предстоящей службе рейху.

Как фон Штубер и ожидал, на том конце швырнули трубку, однако его это не огорчило. Положив свою трубку, барон еще с полминуты смотрел на нее с великосветской ухмылкой на устах: главное – посеять в стане врага раздор и смятение. Ему это, несомненно, удалось.

– Полагаю, мы с вами в расчете, господин Гайдук, – произнес он, обращаясь к телефонному аппарату. – Итоги нашей дуэли судья огласит вам в виде приговора военного трибунала.

25

Поручив свой велосипед знакомому мальчишке из ближайшего к штабу двора, Евдокимка метнулась к кибитке. Санитарке и двоим раненым бойцам, которых та опекала, помощь уже не была нужна.

Сдерживая страх перед мертвыми, Гайдук буквально вырвала лямку санитаркой сумки из конвульсивно зажатой руки женщины и намеревалась тут же поспешить на крики «санитаров сюда, санитаров!», долетавшие из соседнего переулка, но все же на минутку задержалась. Теперь она понимала, что именно имел в виду подполковник Гребенин, спрашивая, обратила ли она внимание на погибших у кибитки. Вид бойцов с развороченным животами и выпавшими наружу внутренностями был не для слабонервных. Конечно, Степная Воительница уже видела двух убитых германских летчиков, однако там, у самолета, все выглядело иначе – сдержанно и по-военному благопристойно. А тут…

В какое-то мгновение Евдокимка вдруг почувствовала, что теряет сознание, однако, вспомнив, что именно сейчас решается ее судьба, нашла в себе силы сдержаться. Возможно, спасло то, что девчушкой она несколько раз оказывалась рядом с отцом-ветеринаром, когда тот дорезал погибающих животных, чтобы сделать их мясо пригодным для употребления в пищу. Впрочем, ей следовало поторопиться…

Возможно, Степная Воительница так и ушла бы от повозки, если бы вдруг не услышала, что под передком ее кто-то стонет. Это был ездовой, мужчина лет пятидесяти. Осколком ему задело бедро, а голову он, очевидно, разбил во время падения на мостовую, сброшенный туда взрывной волной.

Евдокимка как раз завершала перевязку его стянутого жгутом бедра, когда подъехала госпитальная машина и над девушкой склонилась медсестра.

– Эй, эскулапка, ты что, из местной больницы? – поинтересовалась она, принимаясь проспиртованным тампоном протирать окровавленную голову бойца, благо та оказалась почти совершенно лысой.

– Нет, просто из местных. К медицине никакого отношения не имею, однако напросилась к вам в санитарки, вместо этой, убитой.

– Не рановато ли на службу подалась?

– Скрывать не стану: восемнадцати не стукнуло.

– Да тут и скрывать нет никакого смысла, – проворчала медсестра, доставая из сумки пакет с бинтом и принимаясь за перевязку. – Тем более что я вспомнила: тебя наш Буза прогнал, когда ты приходила проситься в лазарет.

– «Буза» – это кто?

– Начальник госпиталя, капитан. Прозвище у него такое.

– Да, капитан в самом деле прогонял. И, помнится, требовал «прекратить мерзопакостную бузу».

– Так ведь он, мерзопакостный, и на сей раз прогнать попытается. Странный человек: все, что не по его воле случается, все – буза. Так что готовься к баррикадным боям, эскулапка.

– На сей раз прогнать не посмеет. Мне сам командир полка разрешил, – кивнула Евдокимка в сторону штаба. – А второй командир, начальник штаба который, поддержал. И поставил на довольствие.

– Если весь чопорный такой, по манерам на царского офицера похожий, то действительно начальник штаба. Гребенин, кажется.

– Он-то и послал меня сюда. Расспросил обо всем, и велел служить. Правда, сумку пришлось подобрать у погибшей. У меня и своя, вон, только пустая.

Вера, как назвалась медсестра, на несколько секунд отвлеклась и заглянула в лицо погибшей коллеги.

– Тоже собиралась отходить вместе с нами…

Потом она критически осмотрела повязку Евдокимки, попробовала жгут и удивленно качнула головой:

– На первый раз неплохо. Очень даже неплохо, эскулапка.

– Я еще подучусь, – Евдокимка не стала поддаваться чарам похвалы. – К ранам и крови тоже постепенно привыкну.

– Если учесть, что крещение бомбежкой ты уже прошла, то привыкнешь, куда денешься? Вот мы с тобой еще под пулями на поле боя поползаем, и считай – всё, настоящие фронтовые эскулапки.

Вместе с мужчинами-санитарами они уложили раненого в кузов машины и, предоставив погибших задержавшейся где-то похоронной команде, поехали на соседнюю улицу, откуда тоже доносились крики о помощи. Тут Евдокимка воздала хвалу случаю, сведшему ее с Верой, поскольку вид тел, представших перед ней рядом с воронкой от бомбы, поверг новообращенную эскулапку в ужас…

26

Когда этот странный разговор через линию фронта завершился, Вегеров и «бургомистр» какое-то время молча прохаживались по просторному кабинету, стараясь при этом не смотреть друг на друга.

– А ведь Гайдук с минуты на минуту должен появиться здесь, – нарушил этот «марш молчания» старший лейтенант. – И как вести себя с ним?

– После такой «телефонограммы» от германской разведки он вообще-то вряд ли появится. Попытается скрыться.

– О звонке он, допустим, пока что не знает, – мрачно заметил энкавэдист – невысокого роста жилистый мужичок, явно призванный в ряды чекистов из числа рабочих, «для пролетарского усиления». На лунообразном лице его все еще просматривались россыпи юношеских веснушек.

– А если все-таки знает?

– Тогда все очень худо.

– Хотя, с другой стороны, именно он сообщил, что следующей ночью в районе Степногорска должны высадить большой десант, – напомнил председатель горисполкома. – Такие сведения враг давать не станет.

– Осталось только дождаться ночи, чтобы убедиться, что майор не солгал.

– Уверен, не солгал. Такие операции противник сдавать не станет. Какой смысл? Ради прикрытия какого-то завербованного перебежчика?

– Который способен основательно внедриться в органы НКВД, – напомнил старший лейтенант.

– Но ведь они сдали Гайдука. Как воспринимать этот звонок офицера-эсэсовца?

– Не исключаю, что это – заранее спланированный ход. Для подстраховки. Скрыть тот факт, что какое-то время он оставался во вражеском тылу, Гайдуку уже вряд ли удастся. Но коль сами немцы решили сдать его, значит, он свой, не предал и не продался.

– Как ни крути, а получается, что майор знал о предстоящем разговоре этого эсэсовца с нами.

Они опять помолчали. Услышав какой-то шорох за дверью, городской голова оглянулся, но, решив, что это суетится секретарша, проверять свое подозрение не стал.

– Если бы не сообщение Гайдука о десанте, все выглядело бы проще, – произнес офицер продолжая разговор.

– А чего оно в реальности стоит? Что мы успеем предпринять? Увеличим гарнизон города? За счет чего, спрашивается? Или, может, сумеем подготовить линию обороны? Так ведь известно, что основной рубеж на этом участке намечено обустроить на Ингульце, а если быть правдивее, то уже на Днепре, так что к серьезной обороне городок наш никто и не готовил. Да и какими силами его защищать нашим военным, не опасаясь попасть в окружение?

– Коменданта города полковника Селиванова вы уже предупредили?

– Предупредил. Он воспринял сообщение майора скептически.

– Таким, значится, козерогом? – исподлобья взглянул энкавэдист на городского голову.

В габардиновом френче армейского образца, с огромными накладными карманами, в неимоверно широких галифе, в очках с маленькими круглыми стеклами, Кречетов чем-то напоминал особисту Льва Троцкого, каким тот запомнил его по документальному антитроцкистскому кинофильму.

– «Это ж из каких таких источников ваш доморощенный разведчик сумел раздобыть подобные сведения?» – поинтересовался полковник Селиванов, однако ночное патрулирование пообещал усилить. Мы же с первым секретарем райкома партии решили вывести на ночное дежурство отряд народного ополчения и отряд гражданской обороны.

Они помолчали и, глядя в окно, покурили. Но при этом не заметили, что, воспользовавшись отлучкой секретарши председателя горисполкома, у приоткрытой двери мается городской юродивый Гурька.

Он уже дважды прорывался к Кречетову с идеей раздать оружие жителям, а всех солдат рассадить по домам, чтобы, как только немцы войдут в город, из каждого дома по ним открыть стрельбу и всех перебить. «Больше ни один немец в город не сунется,» – уверял Гурька, восхищаясь собственным полководческим гением. Да вот беда, городской голова[14]14
  Всякий «председатель» в украинской интерпретации этой должности именуется «головой».


[Закрыть], как его называли в Степногорске, глубиной этого стратегического замысла так и не проникся, а потому оба раза выставлял Гурьку за дверь, с угрозой: «Еще раз сунешься со своими идиотскими советами, так отхлещу нагайкой, что сам Махно в аду тебе позавидует». Угроза на блаженного Гурьку не подействовала; «личный советник Махно» снова топтался у двери, и, подслушивая разговор двух вершителей судеб города, ждал своего часа, чтобы предложить еще более гениальный план.

– Кстати, – подался городской голова к телефону, – сейчас тоже надо бы позвонить первому секретарю райкома, доложить о звонке эсэсовца и что немцы способны вклиниваться в наши телефонные линии.

Городской голова уже потянулся к трубке, однако старший лейтенант на какое-то мгновение раньше успел положить на нее свою руку. Кречетов удивленно взглянул на энкавэдиста.

– По этому поводу в райком звонить пока что не нужно, – как можно внушительнее проговорил тот.

– Вообще? – испугался городской голова собственного предположения.

– К чему торопиться?

– Но поставить в известность, подстраховаться нужно бы.

– Обычно вы подстраховывались с оглядкой на «органы». Теперь начальник этих самых «органов» перед вами. И позвольте ему решать – что, кому и под каким предлогом следует доводить до сведения.

– Но ведь фашист этот и со мной тоже говорил.

– Тут, Иван Гаврилович, дело вот каким козерогом оборачивается. Это мы здесь, за двадцать километров от линии фронта, понимаем, как могло случиться, что на связь с нами вышел германский офицер, эсэсовец. А там, за Днепром, особо разбираться в ситуации не станут. И, если вдруг случится, что мы хоть на какое-то время окажемся в окружении, то есть на оккупированной врагом территории, – а при нынешней ситуации на фронте такое исключать нельзя, – тогда уж дела наши будут совсем плохи. Разом всплывут и наши переговоры с немцами, и наше «добровольное» пребывание в тылу врага; и тут уж, по законам военного времени…

– Если и в мирное не очень-то старались вникать в ситуацию, – задумчиво признал «бургомистр», на минутку забыв, что перед ним офицер НКВД. Впрочем, теперь они чувствовали себя заговорщиками, от поведения каждого из которых зависит их общая участь.

– И каков же выход? – спросил старший лейтенант, слегка приглушив голос.

– Это вы меня спрашиваете?! – испуганно отшатнулся городской голова. – Разве не вам решать такие вопросы?

– Но вы же понимаете, что, если мы будем бездействовать, майор Гайдук не только безнаказанно сможет орудовать в нашем тылу, в органах… Он еще и предстанет в облике героя, добывшего важные сведения о вражеском десанте. Причем сведения, подтвержденные ночной атакой противника. Таким вот козерогом все может обернуться.

Кречетов дипломатично прокашлялся, немного пометался по кабинету и, наконец, произнес именно то, что хотел услышать от него энкавэдист:

– По всем признакам, тут дело партийной важности. А в таких делах члены партии всегда прислушивались к тому, что решат «органы».

– Опять затеваете эту словесную канитель? – одернул его Вегеров.

– Никакой канители. На сей раз – никакой. Я соглашусь с любым вашим решением, исход которого конечно же останется между нами.

– То есть в наших общих, государственных и партийных, интересах – убрать этого Гайдука, – не очень-то решительно, как бы размышляя вслух, произнес Вегеров, возводя, таким образом, расправу над майором в ранг обоюдного решения. – Причем сделать это при первой же возможности. Такой, значится, козерог у нас вырисовывается.

Услышав это, Гурька смахнул с лица маску городского придурка и, неслышно перекатываясь с пятки на носок, убрался из приемной.