Текст книги "Флотская богиня"

Автор книги: Богдан Сушинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

4

Поручив морякам осмотреть первого пилота, Лощинин пробился по тропке к Евдокии и, вытирая рукавом кителя пот, прямо над ухом девушки прохрипел:

– Этот, по всему видать, еще жив. Что скажешь, Степная Воительница?

– «Степная Воительница» – это что, тоже комплимент?

– С комплиментами потом разберемся, а пока что разговор о немце. Он, спрашиваю, жив?

– Судя по комплименту, только что сказанному, да…

– Что ты заладила со своими комплиментами? – не понял ее лейтенант.

– Потому что он так и сказал: «Вы прелестны, фройляйн», – Евдокимка чувствовала себя задетой.

– Чего только не сморозишь в бреду…

– Почему вы решили, что летчик бредил? – еще сильнее зацепило девушку безразличие этого сухопутного моряка. – Открыл глаза, увидел перед собой… И так и сказал…

– Знала бы ты, какие «комплименты» они посылают с неба, когда десятками набрасываются на наши города или корабли, – буквально прорычал морской пехотинец, грубовато отталкивая Степную Воительницу, чтобы приблизиться к пилоту.

Девушка обратила внимание на его лицо – широкоскулое, с резко выпяченными желваками под смуглой кожей; с почти прямым, слегка утолщенным носом и пухловатыми, по-юношески выразительными губами. Черные, почти антрацитовые глаза блестели под узкими выцветшими на солнце бровями. «Вот о таких мужчинах, все девушки, наверное, и мечтают», – как-то отстраненно подумалось Евдокимке.

Ответить на вопрос о том, какие мужчины нравятся ей самой, Степная Воительница вряд ли смогла бы. После шестого класса она – «сдуру и по ошибке», как определила впоследствии мать, – влюбилась в «мужчину в черном». В того самого, который неожиданно появился в их доме в черном кожаном пальто, черной широкополой шляпе и в черном гражданском костюме военного покроя.

Как оказалось, это был Дмитрий Гайдук, двоюродный брат отца. Отец встретил гостя с холодной вежливостью, как обычно встречают важного, но не очень-то уважаемого гостя. Эта холодность почему-то передалась и матери, на что гость обратил внимание и безмятежно, с наигранной улыбкой на лице, предупредил:

– Могу подумать, что мне тут не рады, брат-ветеринар, – впоследствии он так и называл ее отца «братом-ветеринаром». – Может, так, сразу, взять и уйти?

– Сразу – не положено, – сухо возразил отец. – Во-первых, как-никак, а ты из Гайдуков, а значит, наш.

– Что значит «как-никак», брат-ветеринар? Я действительно «наш», из Гайдуков.

– А во-вторых, – продолжил свою мысль отец, – поселку незачем знать, что мы с тобой нравами, или еще чем-то там, не сошлись. Тем более что в детстве ты, как и надлежит старшему и более сильному, защищал меня.

– Вот видишь, как много поводов у нас для того, чтобы посидеть за обеденным столом и потолковать о жизни нашей распрекрасной, брат-ветеринар.

Выразительнее всего Евдокимке запомнилась тогда эта иронично-загадочная улыбка, которая, казалось, запечатлелась на лице чекиста Дмитрия Гайдука однажды и навсегда.

– Видал, какая у него уверенная, пренебрежительная, прямо-таки чекистская, улыбочка? – уловила эту особенность родственника мать Евдокимки, когда два дня спустя гость отправился дальше, куда-то, как он говорил, «в район Первомайска, на новую должность». – Представляю себе, как он ведет себя на допросах.

– Не о том ты сейчас говоришь, – встревоженно оглянулся Николай Гайдук. – Не наше это дело. Ты же слышала его объяснение: все, что он как чекист делает, он делает по долгу службы!

– Я всего лишь говорю о том, о чем ты думаешь, – осадила мужа Серафима. – Соседка вон вчера спросила, как ядом брызнула: «Уж не арестовывать ли вас приехал этот ваш, из органов?» Вроде бы тихо спросила, остерегаясь, но язвительно.

И только Евдокимку «дядя Гайдук» почему-то сразу же покорил настолько, что после обеда, во время которого отец и гость обменивались какими-то колкими, непонятными девушке выпадами, она предложила:

– А хотите, я покажу вам, сколько новых домов появилось за то время, пока вас не было, и в поселке нашем, и в Степногорске?

– Как же не пройтись по улицам с такой красавицей? – тут же согласился дядя Гайдук, на радость девушке.

Откуда ему было знать, что главное для нее – прогуляться с таким сильным и красивым мужчиной мимо поляны, где сейчас гонял с мальчишками мяч ее штатный школьный воздыхатель Пашка Горовой. И ничего, что, узнавая Дмитрия Гайдука, встречные сельчане тут же сторонились его и бросали вслед – «это и есть тот самый, из органов…». Слыша все это, дядя Гайдук так ни разу и не согнал с лица свою «чекистскую улыбочку».

Впрочем, все это было уже в прошлом…

– Жив, сволочь, – командир морских пехотинцев прощупывал тем временем пульс раненого на сонной артерии. – Хотя крови потерял немало, а на несколько километров вокруг лазаретов не предвидится.

– Если бы у вас нашелся бинт или еще что-нибудь, чем можно было бы перевязать… – обратилась к нему Евдокимка.

– В армейские санитарки попасть не терпится?

– И в армейские – тоже. В педучилище нас этому обучали.

– Но не для того же, чтобы «соколов Геринга» с того света доставать! Тем более что этого ты уже не спасешь.

– Вы же не врач, откуда вам знать?

– К счастью – нет. Врач продлил бы его мучения, я же от них избавлю, потому как – солдат, – лейтенант повертел в руке пистолет сбитого летчика, приказал девушке отвернуться и, не дожидаясь, пока та в самом деле отведет взгляд от обреченного, выстрелил ему в грудь.

– Ну, зачем же вы так?! – одновременно и возмутилась, и ужаснулась Степная Воительница.

– Ты бы лучше спросила немца, зачем он к твоему дому прилетел – с бомбами да пулеметами.

– Но ведь теперь он…

– Цыц, козявка! – осадил ее моряк и, сунув добытое оружие за брючный ремень, спокойно объяснил: – Во все времена и во всех армиях мира это называлось «выстрелом милосердия».

– Вот это убийство вы называете милосердием?!

– Чтобы не мучился, если уж нельзя спасти… Неужели не понятно? – растолковывал морской пехотинец. – И хватит пялиться на меня! На войне «игры в войну» не проходят, у-чи-тель-ни-ца.

– Причем тут «игры», «учительница»?! – сдержанно возмутилась Евдокимка. – Сама понимаю, что мы тут на войне, а не в театре.

– Во как! Оказывается, мы уже все понимаем!.. Ни черта ты пока что не смыслишь; мы, солдаты, и сами вон опомниться не успели, – склонив голову, он выдержал тягостную паузу, а затем совершенно иным, спокойным, доброжелательным тоном поинтересовался: – Иногда милосерднее помочь человеку умереть, нежели обрекать его на муки. В мирное время такое тоже случается… – заметив, что девушка в ужасе пятится от него, морпех процедил: – Привыкай, Степная Воительница, привыкай, коль уж пытаешься ввязаться в эту драку!

– Да ни во что я не ввязываюсь! – обиженно отрубила Евдокимка.

– А не ввязываешься, так сиди дома, желательно в подвале. Целее будешь.

– Не смейте говорить мне «цыц, козявка»!

– Слово «цыц» оказалось лишним, согласен… Карты, документы, оружие – собрать! – приказал офицер бойцам, добираясь до бумаг только что застреленного им немецкого майора. – Самолет не сжигать, вдруг им кто-либо из штабных заинтересуется.

* * *

– Это правда, что ты арестовывал людей, как говорят об этом в поселке? – спросила она, прощаясь с дядей Гайдуком неподалеку от машины, которую за ним прислали из Первомайска.

Услышав этот вопрос, отец запрокинул голову и укоризненно покачал ею: мол, «кто тебя за язык тянет, дурёха?!». Он, наверное, был удивлен, услышав, как брат его спокойно, все с той же иронично-пренебрежительной улыбочкой на лице, произнес:

– Конечно же арестовывал.

– И даже своих родственников, отсюда, со Степногорска?

– Родственники тоже попадались. Тут уж, кого прикажут… Ибо по службе моей – и долг мой.

– И расстреливал их?

– Да замолчи же ты, черт бы тебя побрал! – сорвался было отец, понимая, что майор госбезопасности может воспринять дотошность племянницы, как продолжение всех тех разговоров, которые вели между собой родители. – Разве мы когда-нибудь втягивали тебя в подобные разговоры?!

– Зря нервничаешь, брат-ветеринар… Нет, Евдокимка, лично мне расстреливать по приговору суда не приходилось. Не по моей службе долг, – произнес он фразу, с тех пор так и запомнившуюся Степной Воительнице. – А вот при задержании врагов народа стрелять действительно приходилось. Тут уж как водится в таких случаях…

– И многих постреляли?

– Да как сказать? Одним врагам народа страх мешает браться за оружие, другие же берутся за оружие исключительно из страха, но они тоже не вояки. И потом, ты же знаешь правило чекистов: «Если враг не сдается, его уничтожают».

– Да зачем же ты говоришь все это ей, девчушке?!

– Не столько ей, сколько тебе, брат-ветеринар. И потом, не одна она спрашивает обо всем этом. Многие знать хотят, что тут у нас происходило… Хотя, если по правде, как на исповеди, я не столько для вас это говорю, сколько самому себе объяснить пытаюсь… Вот так-то, брат-ветеринар.

– Объясняй, объясняй; во всяком случае, пытайся, брат-чекист, – отважился отец.

Только тогда Евдокимка поняла, что в отличие от отца его «брат-чекист» свое «брат-ветеринар» дядя Гайдук произносил без какой-либо видимой иронии. Может быть, даже с легкой завистью к непорочной крестьянской профессии, при которой никому ничего особо объяснять не приходится.

5

Выслушав доводы офицера абвера и барона-диверсанта, командарм вопросительно взглянул на доселе молчавшего начальника штаба 257-й пехотной дивизии полковника Ветлинга.

– Насколько я понимаю, господин оберштурмфюрер примет командование отрядом парашютистов, – мгновенно отреагировал тот.

– Естественно, – подтвердил командующий армией.

– В таком случае сообщаю: как и предполагалось, к его шестидесяти бойцам мы добавим одну из рот отдельного парашютного батальона, численностью в сто двадцать солдат. Кроме того, две роты пехотинцев-егерей примут участие в ночном прорыве танкового десанта.

– Так, значит, последует еще и танковый десант?! – оживилось лицо двадцатисемилетнего барона фон Штубера. – Признаюсь, участвовать в операциях, одновременным и с воздушным, и с танковым десантированием, мне еще не приходилось.

– Значит, представится случай пройти и такой курс подготовки. Причем сразу же – в тылу противника, – молвил начальник армейского отдела абвера.

Тем временем Ветлинг пригласил в кабинет майора Кегля – командира танкового отряда и командира егерей капитана Юргенса, происходившего из прибалтийских немцев. Представив их генералу и командиру диверсантов, он самодовольно отрапортовал:

– Вот теперь все в сборе. Считаю, что этих парней можно забрасывать и в более глубокие тылы русских, вплоть до Урала и Дальнего Востока.

Услышав об этом, майор-танкист, безрассудно пробормотал: «О, майн гот! Только не это!»

– Успокойтесь, господин майор, – едва заметно улыбнулся Штубер. – До десанта за Урал дело вряд ли дойдет, а вот что касается подмосковных лесов…

– Только не это! – повторил птенец танкового гения Манштейна[6]6
  Э́рих фон Манште́йн (Леви́нски) (1887–1973) – немецкий фельдмаршал, имел репутацию наиболее одарённого стратега в вермахте и был неформальным лидером немецкого генералитета. Звезда Манштейна взошла летом 1940 года во Франции, когда он предложил собственный план под кодовым названием «Удар серпа», основанный на массированном использовании танков.


[Закрыть].

– Напрасно вы столь богобоязненно отрекаетесь от славы, которая буквально сваливается на ваши погоны и орденскую колодку, – саркастически улыбнулся барон.

– Извините, барон… – негромко доверился ему со своими страхами танкист. – Дело не в трусости. Просто я – армейский офицер, и привык действовать по законам военной науки, то есть в составе войск, во взаимодействии с артиллерией, авиацией и пехотой.

– Понимаю: противник – по фронту, а позади и на флангах – свои… Словом, прусская учебно-штабная идиллия.

– Да, я приверженец прусской военной школы, ее канонов и дисциплины, – вдруг с вызовом подтвердил майор. – Мало того, сам происхожу из прусской офицерской династии. Так что все эти ваши десанты и рейды по тылам врага…

Штубер понял, что разговор зашел в тупик, и, напустив на себя туман полководческой тоски, великодушно умолк.

Направляясь в штаб армии, оберштурмфюрер больше всего опасался, как бы его отряд не бросили на прочесывание лесов, открывающихся ему с борта самолета, к северу от Первомайска. «Фридентальцы» конечно же обязаны были оказывать пропагандистско-психологическое воздействие на местное население и русских пленных, не зря же их обеспечили двумя «фюрер-пропаганд-машинами», оборудованными радиовещательными установками, а штабная типография группы армий «Юг» обязана была пополнять их запасы листовок. И все же, все же… Не для того, черт возьми, его диверсантов натаскивали в лучшей разведывательно-диверсионной школе Европы, чтобы затем бессмысленно подставлять под пули трусливых дезертиров и местных грабителей! Теперь его страхи развеялись.

Генерал, движением руки пригласив Штубера и двух других десантников приблизиться к карте, ткнул острием указки в ту местность, где они сейчас находились, и решительно повел ее в глубь степи, в сторону реки Ингул.

– Расчет русских задержаться на берегах Южного Буга не оправдал себя; противостоящие нашим дивизиям части русских с боями отходят сейчас к левому берегу этой обмелевшей степной речушки. Так вот, нам приказано завтра же усилить натиск основным направлением на город Степногорск, после взятия которого открывается прямой путь на промышленно важные районы Украины, окаймленные городами Кривой Рог, Никополь, Марганец, Днепропетровск, Запорожье… Сами названия этих городов должны говорить вам, господа, о многом!

– В этом же направлении пролегает кратчайший путь к Днепру, – задумчиво напомнил Штубер, воспользовавшись заминкой генерала, увлекшегося картографическим паломничеством.

– Правильно подмечено, – поддержал его Швебс. – Это путь к Днепру, выходу к которому фюрер придает огромное пропагандистское значение. Да-да, не только военное, но и…

– И каковым же видится путь к большой славянской реке моего отряда? – барон вновь попытался приземлить командующего.

– Послезавтра, на рассвете, ваш отряд высадят в районе железнодорожной станции Степногорск, вот здесь, – указка ткнулась в станционный поселок, – в каком-нибудь километре от юго-восточной окраины города. В это же время на северо-восточную его окраину ночным рейдом мы перебросим танковый батальон с десантом на броне. Ваша общая задача, господа офицеры: диверсионными атаками перерезать железнодорожную и шоссейную линии, связывающие промышленные районы с югом республики, в частности с Николаевским портом. А затем, посеяв панику, ударами с тыла, помочь нашим войскам, которые к вечеру должны подойти к городку.

– Мои диверсанты уважают такие операции, когда каждый из них получает возможность продемонстрировать всю свою выучку, подкрепленную звериной яростью, – молвил Штубер, имея в виду прежде всего самого себя. Он и в самом деле терпеть не мог заданий, сковывающих действия его бойцов, как, например, выведение из строя какого-нибудь оборонного объекта, прекрасно укрепленного и охраняемого.

– Вот и демонстрируйте, «коршуны Фриденталя», демонстрируйте! – окончательно взбодрил его генерал. – Кстати, авиаразведка донесла, что на запасных путях станций Степногорск и Новополтавка скопилось около двух десятков воинских эшелонов.

Офицеры-десантники многозначительно переглянулись.

– Будет где развернуться моим танкам, – заверил своих коллег майор Кёгль.

– Да и моим «лесным бродягам», – едва слышно напомнил о себе капитан егерей.

– Как вы успели заметить, господа, – вновь заговорил генерал, – уже сегодня наши части начали теснить противника на всем пространстве от Первомайска до Вознесенска. Хотя коммунисты убеждены, что мы станем закрепляться по правому берегу Южного Буга. Корпус соседней с нами полевой армии с упорством также громит красноармейцев, прикрывающих подступы к Кировограду, отвлекая тем самым значительную часть русских сил на себя.

Все уважительно помолчали, в то же время прислушиваясь к «зову небес», который через минуту перевоплотился в бомбовый удар по переправе. Земля и небеса содрогнулись от разрывов и форсажного рева моторов, но ни один из бомбардировщиков на графский особняк посреди старинного парка не позарился; пилоты жестко выполняли приказ своего командования – уничтожить вражескую переправу. Разве что один из подбитых самолетов, уже, очевидно, неуправляемый, врезался в каменистое речное побережье метрах в двухстах севернее штаба.

Как только уцелевшие машины русских ушли на восток, генерал Швебс продолжил:

– Общее командование десантами и самой операцией… – он вопросительно взглянул на начальника штаба.

– «Выжженная степь», – заглянул тот в свою записную книжку.

– Вот именно, операцией «Выжженная степь», возлагается на оберштурмфюрера СС фон Штубера. Все вопросы, связанные с ее обеспечением, возьмет на себя полковник Ветлинг.

– Сочту за честь, господин генерал, – отозвался начальник штаба.

– Постарайтесь, господа, чтобы ход операции полностью соответствовал смыслу, заложенному в ее наименовании.

– Так точно! – решительно заверил его от лица всех присутствующих командир диверсантов.

– Именно поэтому, как уже было сказано, командование операцией возлагается на оберштурмфюрера СС барона фон Штубера, командира диверсионного отряда «Скиф», прекрасно владеющего русским языком и разбирающегося в русских характерах. Связь с ним будете поддерживать по радио. Я ничего не упустил, барон? – едва заметно ухмыляясь, поинтересовался Швебс.

– Никак нет, господин генерал-полковник. Подробности операции мы, полагаю, согласуем в штабе полковника Ветлинга.

О том, что его отряд отныне носит наименование «Скиф», барон услышал впервые, но признал: оно вполне соответствует настрою его десантников, не говоря уже о названии операции. Касательно же того, что ему придется командовать старшими себя по чину, то это обстоятельство особых терзаний не вызывало: он являлся офицером войск СС, и этим все сказано.

6

Когда Евдокимка решила, что пришло время вернуться в седло, морские пехотинцы сразу же забыли о самолете и сгрудились вокруг коня и девушки; кто из любопытства («интересно, как это у местной казачки получится?»), а кто – из желания помочь ей взобраться на рослого кавалерийского скакуна.

– Ну и что, лейтенант? Все они так и будут таращиться на меня? – укоризненно взглянула Гайдук на командира, всё еще не в силах простить ему «козявку». – Не видели, как девушки на коней садятся?

– Так ведь красиво держитесь в седле!

– Непорядок, лейтенант.

– Истосковались, видать, парни, – вновь начал было оправдываться Лощинин.

Однако Евдокимка еще жестче прервала его:

– Сказано ведь: непорядок!

Только теперь, скользнув взглядом по бедру девушки, лейтенант морских пехотинцев вдруг все понял и спохватился:

– Слушай мою команду! Всем до единого – кругом! – и тут же обратился к Степной Воительнице: – Вам помочь?

– Еще чего?! – иронично возмутилась та. – Теперь уж вы сами слушайте мою команду, товарищ лейтенант: ко мне спиной – кругом! А то ведь сплошной лейб-гвардейский непорядок, – спародировала она эскадронного старшину.

Едва офицер отвернулся, Евдокимка уверенно взобралась в седло и, сдерживая тревожно ржущего коня, которому явно не нравился идущий от самолета чадный дух, проделала на нем два небольших прощальных круга.

– В седле, яхонтовая, теперь долго не повоюешь, – тут же оказался рядом с лейтенантом смуглолицый красавец Будаков. Внешне очень смахивающий на цыгана, хотя и не был им, боец и вести себя старался соответственно, словно бы в нем играл зов крови. – Так что мой тебе совет: подгребай к морской пехоте, в обиду не дадим.

– Сам первый и неотразимый кавалер батальона предлагает, – отрекомендовал его лейтенант. – Тельняшку и клеши действительно гарантируем.

– Молиться на тебя будем, – и впрямь, молитвенно вознес руки к небесам «первый кавалер батальона». – Снизойди, Степная Воительница!

Явно входя в роль, Будаков потянулся к ее бедру, однако Евдокимка лихо щелкнула нагайкой рядом с его плечом.

– Я подумаю над вашим предложением, лейтенант, – демонстративно проигнорировала она «первого жениха» батальона. – Однако хорошо думается мне только в седле.

У просеки лесопосадки девушка встретила двух молодых кавалеристов, в казачьих кубанках, которые явно торопились к подбитому самолету. Сообразив, что направляться к машине уже бессмысленно, они с ордынскими криками «Алла! Алла!»[7]7
  Алла (тюрк., устар.) – Аллах, Бог, всевышний.


[Закрыть], озорно погнались за Евдокимкой, имитируя татарский набег, и были обескуражены, когда, оторвавшись от преследователей, девушка вдруг развернула коня и, прорвавшись между парнями в кубанках, успела слегка пройтись нагайкой сначала по крупу коня переднего, а затем – по спине заднего всадника. Кончилось все тем, что, угрожающе размахивая своим оружием, Степная Воительница погнала их обоих к окраине Степногорска.

– Угомонись, бешеная! – прокричал один из них, совсем юный, с выбивающимся из-под кубанки вороным чубом, и выхватил шашку, пытаясь отразить очередной взмах нагайки.

– А сам угомонился? Или завтра снова нападешь?

– Так ведь мы же пошутили!

– Вот и я теперь пошутить решила! – на глазах у выскочившего со двора эскадронного старшины девушка в мгновение ока обвила нагайкой кисть руки кубанца и вырвала из нее шашку.

– А ну, остепенились! – накричал на своих бойцов старый рубака, заметив, что и второй казак схватился за оружие. – Что, уже и к девкам с шашками подступаетесь? К иному подходу не приучены?

– Да это же не девка, это янычар в юбке! – потирал «раненую» руку чубатый.

– Сам ты янычар! – огрызнулась Евдокимка. – Нечего целой ордой по степи за мной гоняться!

– Тебе ведь сказано было, Куренной, – объяснил старшина, – что местечко это от запорожских и бугских потомственных казаков происходит. Что ни девица – то казачка. А со своими – и вести себя следует по-нашенски. Тебя, Бондарь, это тоже касается.

– И все же… – проворчал в ответ спутник Куренного, – наши, кубанские девки, не такие лютые.

– Ты мне побалагурь, побалагурь! – пригрозил старшина. – Самолично так нагайкой отхожу, что черта ангелом называть станешь. Рысью в эскадрон!

Едва несостоявшиеся «ордынцы» умчались, как из-за поворота появилась тачанка, в которой за спиной бойца-ездового, сидел отец Евдокимки. Раненный в Финскую войну и списанный подчистую, он уговорил комдива похлопотать за него в штабе армии, чтобы там закрыли глаза на его диагнозы и восстановили в офицерском корпусе, в должности полкового ветеринарного врача. Судя по счастливому виду, армейской форме и знакам различия старшего лейтенанта, отец своего добился.

– Значится, мы теперь однополчане, товарищ военврач? – отдал ему честь эскадронный старшина.

– Еще как однополчане. Чувствовала душа, что на Карельском перешейке моя война не закончится, – сдержанно ответил Гайдук. – Чей конь? – сурово поинтересовался он у дочери. – Кто тебя осчастливил стременами?

– Старшина вот… А что, нельзя разве?

– Конь без седока остался, резервный он теперь, – объяснил Разлётов, чувствуя себя виноватым перед отцом Евдокимки. – А поскольку всякая казачка должна держаться в седле лихой наездницей, по-военному…

– Слава богу, что хоть без спросу не увела, – вежливо простил ему фронтовое легкомыслие Гайдук. – Видел, видел, как ты за подбитым самолетом с нагайкой гналась, – обратился он к дочери.

– Но ведь я же не одна была, так что, если бы немцы открыли стрельбу…

– Ты конечно же повела бы на них в атаку целый взвод морской пехоты, – едва заметно улыбнулся отец.

– И повела бы, – упрямо подтвердила Евдокимка, горделиво поводя широкими плечами. – Может, когда-нибудь и поведу.

– Только не при моей памяти, – пригрозил отец. – Старшина, коня у наездницы немедленно изъять. Вместе с нагайкой.

– Но ведь он же ничейный, – капризно сморщилась девушка. – И помощь моя может пригодиться; раненых, например, перевязывать могу.

– Изъять! – настоял на своем военврач. – Иначе она с нагайкой не только на германские самолеты, но и на танки пойдет.

– Она – может, да… – признал старшина. – Характера – на эскадронный аллюр. Точно янычар в юбке.