Текст книги "Флотская богиня"

Автор книги: Богдан Сушинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

35

Миниатюрный особнячок, где обитала Анна Жерми, когда-то располагался на территории обширной усадьбы городского архитектора и промышленника и служил ему, заядлому преферансисту, «карточным домиком», где собирались местные картежники.

Сам старинный парк погиб, о двухэтажном доме архитектора напоминали разве что руины, а Бонапартше горсовет, от щедрот своих, выделил для временного проживания этот, еще в Гражданскую пострадавший от пожара, домик. Поначалу пошел слух, что по ее собственной просьбе, но со временем все поняли, что на самом деле – по протекции из областного центра.

Тогда никто и предположить не мог, что с помощью какой-то наемной бригады, работавшей у нее даже по выходным, Анна Жерми в течение двух месяцев умудрится восстановить на домике крышу с небольшим мезонином, служившим ей домашним кабинетом, а также обнести фасад застекленной верандой. Спустя еще месяц она привела все помещения «карточного домика» в жилое состояние, превратив их в уютное, увешанное бессарабскими коврами и уставленное старинной мебелью дворянское гнездышко, которое в городе стали именовать «замком Бонапартши».

Для майора Гайдука не осталось секретом, что помогал ей во всех этих трудах некий состоятельный родственник из Одессы, в свое время подвизавшийся в роли удачливого нэпмана, а теперь, в ипостаси партийного работника, курировавший всю торговлю области. Помнил особист и прощальные слова Анны, сказанные в завершение их непродолжительного, но бурного романа: «Когда вы, господин капитан, – тогда Гайдук еще пребывал в этом звании – решите, что вся та кровь, которую вы как чекист должны были пролить во имя революции, уже пролита, можете рассчитывать на приют в “замке Бонапартши”. Точно так же, как и я, в свою очередь, буду рассчитывать на вашу защиту от вами же сотворенного пролетарского идиотизма… Причем желательно, чтобы к тому времени вы дослужились хотя бы до полковника. Вы же знаете: я всегда предпочитала высший свет».

Ее покровитель, – которого так и называли в Степногорске Нэпманом, – трижды проведывал Анну Альбертовну, появляясь в городе в сопровождении целого кортежа машин, и всякий раз городской голова встречал его, как дорогого гостя. Вот только из всех достопримечательностей этого убогого городка Нэпмана интересовали только руины архитекторского особняка. Даже слух пошел о том, что именно этот человек является хотя и не узаконенным, но наследником усадьбы.

Чтобы выяснить, так ли это и вообще что это за тип, Гайдук попробовал дотянуться до его «личного дела» через своего знакомого из Одесского областного управления НКВД. Однако из генеральских верхов их обоих тут же сурово предупредили, что товарищ Трояновский, каковой являлась настоящая фамилия Нэпмана, неоднократно проверен; а на должность, в свое время, назначен по настоянию самого Дзержинского, в бытность того в Одессе. А еще было заявлено, что «органы» бескомпромиссно накажут каждого, кто всуе посмеет интересоваться прошлым или самой личностью товарища Трояновского. Гайдуку не требовалось объяснять, что предупреждение, высказанное в такой форме, обычно – последнее…

– Вы похвально пунктуальны, господин майор. Впрочем, верность слову всегда оставалась одной из немногих ваших добродетелей, – посреди основательно опустевшей комнаты Анна стояла одна, одетая уже по осенне-походному: в свитер и брючный костюм цвета хаки по образцу костюма «английской наездницы-аристократки». Только вместо традиционного цилиндра темноволосый парик ее венчал желтый берет, украшенный недорогой брошью.

– Насколько я понимаю, этот маленький чемоданчик и солдатский вещмешок, – ткнул майор ногой в вещи, стоявшие у самого порога, – принадлежат гражданину Смолевскому. Вопрос: где их хозяин?

– С минуты на минуту он приведет сюда священника. Поскольку секретов от вас быть не может… – хозяйка обвела комнату многозначительным взглядом. – Поначалу я намеревалась поджечь «замок» вместе со всем, что в нем находится.

– Чтобы после вас – никому и ничего…

– Но, здраво поразмыслив, все, что можно было спрятать – ковры, статуэтки, прочую бытовую мелочь – мы со штабс-капитаном спрятали в подвал и с помощью верного человека замуровали, завалив стенку всевозможным хламом. Ну а поселиться здесь, на время оккупации, я предложила нашему благочестивому священнику, отцу Иннокентию, ютящемуся в недостойном его сана жилище.

– По-моему, идеальное решение.

– Вот и я тоже уверена, что по отношению к христианскому священнику, да к тому же недавно вернувшемуся из коммунистического концлагеря, германские офицеры проявят благосклонность.

При упоминании о «коммунистическом концлагере» Гайдук нервно поиграл желваками. Подобное выражение ему несколько раз довелось слышать от оберштурмфюрера Штубера и кого-то из его подручных. Тогда барон напомнил ему также о секретном советско-германском параде в Бресте, в честь общей победы над Польшей. Гайдук не сомневался, что германская пропаганда обладает массой правдивых, или вполне правдоподобных, фактов, способных повергнуть граждан Советской страны в полное изумление. Майор представлял себе, какой сумбур начнет твориться в умах людей, когда они вновь окажутся на своей территории, сколько убийственных тайн «вооруженного отряда партии», как называли себя чекисты, будет раскрыто.

Однако вслух он произнес:

– Со священником – это вы мудро. Кто бы мог предположить, что вы столь основательно подготовитесь к исходу из города? Почти все убеждали себя, что до наших мест германцы дойти не сумеют.

– Лично я начала готовиться к такому исходу за месяц до начала войны.

– Как всегда, шутите, Анна Альбертовна…

– Штабс-капитан тому свидетель. – Жерми держалась предельно спокойно, как может держаться только воистину волевой человек, в самом деле готовый к любым превратностям судьбы. – Что же касается мудрости… Кому, как не вам, Дмитрий, знать, что это – всего лишь одна из действительно очень многих моих добродетелей, – скромно потупила глаза Бонапартша.

– То есть хотите сказать, что были предупреждены господином Трояновским?

– Естественно, – процедила Анна. – Он ощущал себя достаточно осведомленным о том, что происходит в Румынии, преданной союзнице рейха, и с каким усердием королевские войска копошатся на правом берегу пограничного Дуная. Нэпман, как вы понимаете, опекает не только официальную торговлю своего приморского региона, но и, так сказать, неофициальную…

– Ясно. У контрабандистов свои взгляды на коммерцию.

– Как и свои представления о границе, и свои каналы информации.

– Прелестно, что мы так легко понимаем друг друга. О том, чтобы остаться на немецкой территории, мысль не возникала? Вам, с вашими знаниями языков и вашей родословной…

Жерми подошла к окну и, отодвинув занавеску, задумчиво всмотрелась в пространство за стеклом. Только теперь по лицу ее пробежала едва уловимая тоска человека, которого вынуждают покинуть родные стены. Гайдук понимал, как ей непросто сформулировать житейскую концепцию, заставившую ее, ненавидящую коммунистов, отступать в глубь территории «красных».

36

– Вы, Дмитрий, задали этот свой вопрос как офицер НКВД?

– Нет, – отрубил майор.

– Всегда ценила вашу способность расчленять в себе эти две сущности: энкавэдистскую и общечеловеческую.

– И все же?

– Вряд ли мне удалось бы мирно ужиться с германскими властями. Во-первых, германская культура мне, истинной франкоманке, чужда, а, во-вторых, нацистов я ненавижу точно так же, как и, пардон, коммунистов, – Анна демонстративно прошлась взглядом по портупее энкавэдиста.

Гайдук уловил смысл и покачал головой:

– Успокойтесь, хвататься за кобуру я не собираюсь.

– Если бы можно было обосноваться во Франции, я бы, конечно, рискнула. Мысль об этой стране взращена в моем сознании давно, покойным мужем. Тем более что в раннем детстве мне посчастливилось какое-то время пожить в Париже. Но теперь по Елисейским Полям тоже разгуливают оккупанты, там тоже война. Словом, по крови своей я – славянка, и предпочитаю оставаться в родном и понятном мне славянском мире. Меня вполне устроило бы вот такое, – обвела она руками комнату, – тихое дворянское гнездо, которое чудом удалось свить даже во времена кровавого пролетарского бедлама. И вот теперь, из-за нашествия германцев, меня этого гнезда лишают.

– Это правда, что архитектор Трояновский ваш родственник?

– Как ни странно это звучит, он приходится мне двоюродным дедом по материнской линии. Прелюбопытнейшим оказался субъектом. Получив архитектурное образование в Петербурге и в Париже, буквально помешанный на Венецианской и Флорентийской школах барокко, Глеб Трояновский прибыл сюда по приглашению городского казачьего атамана-романтика, для строительства казачьего собора. Да только, увы, не сложилось у них. Атамана этого вскоре разжаловали и вынудили бежать от суда в Бессарабию. А новоизбранный атаман, со своим окружением, прокутил те немногие деньги, какие удалось собрать предшественником. Однако архитектор Трояновский так и остался здесь, погрязнув в созидании своего имения, в нехитрых заказах скупых окрестных помещиков, и в мечтах о превращении захолустного Степногорска – в величественную столицу не только Бугского, но и вообще всего степного казачества.

Объясняя этот поступок, из-за которого он, по существу, похоронил свой талант, архитектор Трояновский записал в своем дневнике: «Степной Париж в виденьях Степногорска явился мне с оживших чертежей». Согласна, поэтично. Глеб принадлежал к небольшой плеяде петербургских архитекторов, считающих себя «поэтами в архитектуре». Приблизительно из тех же романтических видений-чертежей явился Степногорск и мне, блудной внучатой племяннице архитектора, прибывшей сюда в поисках дворянских корней и гнездовьих руин. Естественно, мой ныне здравствующий родственник «товарищ» Трояновский, которого вы зовете «Нэпманом», принялся всячески помогать мне. Ему очень хотелось спасти родовую усадьбу, чтобы если уж не сам он, то хотя бы внуки… Словом, вы поняли.

– Вот теперь многое в твоей судьбе, Анна, проясняется, – произнес Гайдук, тоже приближаясь у окну.

Ему захотелось обнять женщину, но она деликатно отстранилась.

Второй попытки не последовало, потому что майор заметил, как по тропинке, ведущей от калитки, к дому направляются Смолевский и отец Иннокентий. Причем на сей раз у штабс-капитана хватило благоразумия отказаться от белогвардейского мундира и облачиться в гражданский костюм, выглядывавший из-под старого, явно великоватого Гурьке ватника; на голову он напялил кепку, основательно маскируясь при этом под пролетария.

Майор взглянул на часы: самое время выбираться из «гнезда» мадам Жерми.

– Вам давно стало известно, что Смолевский является бывшим белым офицером и что «юродивость» его – всего лишь маска?

– С того дня, когда в чине прапорщика он, тогда еще совсем юный, окончил школу контрразведки, созданную деникинцами в Одессе при военном училище.

Услышав об этом, майор-особист лишь удрученно осклабился. Знали бы в местном отделении НКВД, каких «зубров белогвардейщины» они все последние годы терпели у себя под боком!

– Да-а, – вздохнул он, – грустная вырисовывается картина.

– Понимаю: все меня «проморгали». Ну, меня – как меня. А вот «юродивого» штабс-капитана…

– Не скажите, не так уж и все, – исподлобья взглянул на нее Гайдук. – Однако никогда больше не возвращайтесь к этой теме.

– Естественно. И вообще разве я когда-нибудь с кем-нибудь была столь откровенной?

По всем канонам энкавэдистской практики, в эти минуты он должен был бы чувствовать себя предателем дела революции, покрывающим затаившихся врагов. Причем покрывающим неизвестно по каким мотивам. Исходя из условий военного времени, ему попросту следовало бы пристрелить сейчас и Бонапартшу, и штабс-капитана. Однако Дмитрий вдруг поймал себя на мысли о том, что никакого особого чувства вражды, или хотя бы неприязни, по отношению к этим людям не ощущает. Мало того, он вспомнил о сговоре старшего лейтенанта Вегерова с председателем горисполкома Степногорска и о той реальной угрозе, которая подстерегает его самого.

– Но, упреждая ваш следующий вопрос, – не уловила истинной сути его душевных терзаний Анна, – скажу, что во времена своей офицерской юности, этот мужчина был страстно влюблен в меня, и даже мечтал о женитьбе.

– Подобных вопросов я задавать не стал бы.

– И все же очень хотелось бы услышать его. Ясно, что детали нашей размолвки вас и в самом деле интересовать не должны. Кстати, штабс-капитан до сих пор считает меня своей гражданской супругой, хотя поводов для этого у него не много.

– Даже так, супругой?! – невольно вырвалось у Дмитрия.

Ведь он помнил, что в городе все считали: о Гурьке, живущем в скромной саманной хате буквально в пятидесяти метрах от «замка Бонапартши», по ту сторону заброшенного парка, Анна заботилась исключительно из христианского сострадания, которое проявлялось к холостяку-конюху не только у нее одной. А еще Гайдук неожиданно открыл для себя, что заброшенную кем-то хату городской юродивый избрал очень удачно: по вечерам ходить в гости к мадам Жерми он мог, не привлекая чьего бы то ни было внимания. Словом, та еще парочка!

– Пусть моя откровенность не послужит вам поводом для ревности, мой майор.

– Не беспокойтесь, – жестко заверил ее Дмитрий. – Никакой ревности ваша близость с гражданином Гурькой у меня не вызывает.

– Не забудьте, что нам еще следует заехать за Серафимой Акимовной, – тут же с ухмылкой соперницы напомнила ему Жерми.

37

Майор лишь сухо поздоровался и, подняв нелегкие чемоданы Анны, направился к выходу, приказав обоим беженцам следовать за ним.

Священник тоже подался было по дорожке сада, явно намереваясь благословить их на далекий путь, однако особист жестко пресек его потуги: «Отставить! Вернитесь в дом. Только этого мне сейчас не хватало!» По инерции отец Иннокентий ступил еще два шага, осенил размашистым крестом уходящих и покорно побрел в помещение.

– О, да у вас крытая брезентом машина, – бодро констатировала Жерми, поднимаясь по самодельной металлической лесенке в кузов и усаживаясь на застеленную каким-то старым одеялом лавку по правому борту. – Как мило! Чувствуешь себя, словно в цыганской кибитке.

– Не самый худший вариант исхода, – согласился Гайдук.

– Предлагаю не расставаться с этой машиной до конца войны, который мы наверняка встретим где-нибудь в районе Свердловска.

– Уймитесь, Анна Альбертовна, – сурово предупредил ее майор. – И никаких словоизлияний во время проверок на пути следования; никаких пораженческих настроений.

– Не волнуйтесь, мой майор.

Дмитрий еще не знал, как офицеры военной контрразведки, наверняка вылавливающие сейчас на дорогах дезертиров, шпионов и уклоняющихся воспримут его удостоверение и грузовик с непонятно какими людьми на борту, а потому слегка нервничал. К тому же он не был уверен, что Вегеров не известил о его «предательстве» коллег из Запорожья, куда майор, собственно, и намеревался прибыть, чтобы доложить генералу Зеленину о выполненном задании. Там же он собирался раздобыть нужные документы и позаботиться о путевом листе для водителя, направляющегося «с семьями офицеров» в Ворошиловградскую область.

– Что же касается вас, Гурька, – с явным сарказмом произнес он кличку штабс-капитана, – то при любой проверке будьте добры соответствовать той личности, о которой речь идет в выданной вам медицинской справке. К тому же возникает вопрос: как долго я сумею объяснять ваше присутствие на этой машине?

– Не извольте беспокоиться, товарищ майор. Мне бы только за Днепр. В Гуляйполе, вотчине Махно, еще есть люди, помнящие меня.

Гайдук посмотрел на него с явным сочувствием. Намерение вернуться туда, где в нем легко распознать бывшего махновца, в самом деле мог высказывать только городской юродивый. «Но именно этот “юродивый” спас тебя сегодня от произвола обнаглевшего энкавэдиста»! – тут же попытался усмирить свою гордыню майор.

Отъезжали они от «замка Бонапартши» уже во время воздушного налета немецких штурмовиков. Однако в этот раз те не только обстреливали станцию и шоссе, но и устроили расправу над всем беззащитным городком, резвясь так, словно находились на полигонном бомбометании. Чтобы спастись от увязавшегося за ними «мессершмитта», водитель резко сошел с дороги и загнал свою машину под развесистую крону ивы, растущей у старого колодца, а Гайдук тут же приказал всем рассредоточиться по руинам заброшенной усадьбы. Немец все же прошелся очередью по кроне, однако толстые ветки и колодезный навес приняли пули на себя.

– Вам не кажется, штабс-капитан, что кое-какие моменты в вашей биографии все еще остались невыясненными? – спросил особист, как только Смолевский оказался рядом с ним, под каменным сводом руин.

Водитель и Анна нашли приют в зарослях, под стеной сарая с провалившейся крышей.

– Вас интересует, каким образом возникли и легенда «о первом анархисте Гуляйполя, советнике батьки Махно», и сам образ Гурьки?

– Так утолите же мою жажду знаний.

– Идея с образом «юродивого» возникла спонтанно. Когда, под чужой фамилией, белые заслали меня к батьке Махно, там, в обозе, оказался некий безродный полуюродивый конюх по фамилии Гурьев и по кличке Гурька. Почти что мой ровесник, он почему-то очень агрессивно воспринял мое появление в обозном отряде, причем настолько, что дело доходило до драки. Так вот, после очередной дуэли на кнутах, возникшей у нас во время выпаса табуна, я в первой же ночной стычке с белогвардейцами убрал этого идиота. А Гурькой, исходя из моего имени, а также из того, что я прекрасно пародировал погибшего, стали дразнить меня.

– И происходило это во времена, когда «батька» числился в союзниках красных? – предположил Гайдук.

– Да, что послужило прекрасным стечением обстоятельств. Поскольку получалось, будто службу я проходил на стороне красных.

– Замысел белой разведки ясен, – кивнул Гайдук. – Дальше?

– Получив новое задание, я сумел без труда, вместе с еще одним старым конюхом-махновцем, перейти в красноармейский обоз. Но и там, по моей просьбе, махновец этот стал называть меня не иначе как Гурькой, помогая тем самым создавать легенду, о самим Махно избитом «личном советнике». При этом, до самого выстрела в спину, старик оставался уверенным, что делает доброе дело, помогая мне избежать строевой службы у красных. Ну а потом очень кстати «подвернулось» ранение, а значит, и госпиталь, излечиваясь в котором я пережил крах черного барона Врангеля. Последнее же слово осталось за справкой, выданной начальником госпиталя на вполне законном основании…

– Что и было в свое время старательно проверено, – мрачно, как будто весь провал с проверкой Смолевского лежал на его совести, подтвердил майор, скомандовав при этом: – Всем вернуться к машине!

* * *

Серафима с дочерью уже ждали их во дворе, по ту сторону ворот, дабы не привлекать излишнего внимания и не вызывать вопросов у соседок. Как только грузовик остановился, женщины прощально прильнули друг к другу.

Майор и водитель метнулись к калитке, давая понять, что время для прощания истекло. Они забросили два чемодана и небольшую сумку с едой в кузов, сразу же помогли подняться туда и их владелице.

– Ты-то сама какое решение приняла? – сдержанно поинтересовался особист у Евдокимки.

– Пока что остаюсь, из города уйду с госпиталем.

– Только обязательно.

– Если попаду в окружение, стану партизанить. Карабин у меня уже есть. Пистолетом разживусь у какого-нибудь немецкого офицера.

– Нет, ты только послушай, Дмитрий, что она говорит! – склонилась над задним бортом Серафима. – Карабин у нее есть, а пистолетом она «разживется»! Кого я воспитала на свою голову и как я могу оставлять ее одну?!

– Сидеть! – упредил майор попытку Серафимы покинуть кузов машины. – Прекратить истерику! А ты, – обратился к Евдокимке, – перестань доводить мать своими фантазиями до инфаркта.

– Вот теперь-то она и начала проявляться, истинная сущность прозвища-фамилии Гайду»[16]16
  Гайдуки, хайдуты (венг. hajdú – погонщики скота) – с XVI века слово стало использоваться для наименования отрядов повстанцев из крестьян, ведущих партизанскую войну против национального гнёта на Балканах и в Западной Армении, с турками и Габсбургами. Гайдуками также звались воины личной охраны местных правителей; «придворные гайдуки» – охрана русских царей (XVII–XIX вв.).


[Закрыть], – не унималась Серафима.

– Но-но, попрошу не преувеличивать! Я ношу ту же фамилию, – ухмыляясь, напомнил ей особист.

– Да ну вас! – махнула рукой Серафима. – «Гайдуки», одним словом. Поступайте, как знаете. Я бессильна.

– Оставаться здесь на ночь не советую, – Дмитрий вновь обратился к Степной Воительнице. – Поскольку ночью немцы намерены высадить десант и на окраинах, наверняка развернется бой, тебе лучше находиться в охраняемом госпитале, вместе с остальным медперсоналом. Тем более что там ты понадобишься и как санитарка.

– Уже как медсестра, – с подростковым апломбом похвасталась девушка. – По совету нашего эскулап-капитана, я успела взять справку в училище об окончании двух курсов и о том, что во время учебы прошла медподготовку.

– Смотри, как бы на фронте не переквалифицировалась из педагога в медработники, – предупредил майор, уже направляясь к кабинке.

– Вообще-то я мечтаю стать боевым командиром, а не возиться с ранеными и больными.

– Господи, ну, зачем ты послал мне этого гайдука в юбке?! – взмолилась Серафима. – Знал бы кто-нибудь, как я устала от этого гайдуцкого характера! Родился бы сын, может, и смирилась бы, и даже гордилась бы им…

– Как ты, Евдокимка, уже поняла, – подытожил стенания Дмитрий, – мы с твоей матерью мечтаем только об одном – встретить тебя после возвращения живой и невредимой. А потому главная твоя задача – наш ты командарм и великий полководец – уцелеть. Все, мы уехали!