Текст книги "Странники войны"

Автор книги: Богдан Сушинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

33

Очнулся Крамарчук лишь через сутки. В глазах все еще мутилось, но, стиснув зубы, сержант внимательно разглядывал комнату крестьянского дома: полотенце на спинке кровати, темные занавески, сквозь которые едва-едва пробивались красноватые отблески предвечернего солнца; задымленная печь, отдававшая мягким домашним теплом, совершенно не похожим на чадный жар костров...

– Что, семя иродово, ожил? – появилась на пороге сгорбленная, но все еще довольно высокая женщина, должно быть хозяйка. – А говорили, что не стоило тебя и в дом заносить.

– Злые языки, – покачал головой Крамарчук и попытался улыбнуться. – Кто вам сказал обо мне? Кто притащил сюда?

– Тот самый козопас, Федор Рогачук. Сперва, ирод, бросил тебя в лесу, а потом, ишь, спохватился. Идем, говорит, Ульяна, поглядим: там у леса партизан раненый. Переночевать просится. Ну и пошли. Видим: ты уже «ночуешь»... Считай, вечным покоем, – ворчала она, помешивая что-то в закопченном котелке.

– Выходит, он все же святой, божий человек. Зря я за пистолет хватался.

– За пистолет – на это у вас, семя иродово, ума хватает. Хватило бы на что иное. Хата моя – крайняя: хорошо, если никто не видел, как волокли тебя.

– Доносчики? Помню, старик говорил...

– Всякие есть. В селе, как в селе. Рану я тебе промыла. Если еще где болит – покажи. Я тут и за ведьму, и за знахарку.

– Фельдшеры у вас, конечно, не водятся?

– Какие еще фельдшеры, иродова твоя душа?! – возмутилась старуха, грохнув крышкой котелка. – Их сюда и до войны черти не заносили. Кто не хотел помирать, у ведьмы Ульяны лечился. Так было и так будет.

– Я как раз из тех, не желающих... – попытался улыбнуться сержант.

В это время дверь отворилась и вошел тот самый старик, с которым Крамарчук встретился вчера на опушке. Николай сразу же признал его.

– Спасибо, отец-спаситель, – приподнялся он, чтобы получше разглядеть козопаса.

– Нужно мне твое спасибанье? – пробормотал Рогачук, поставив на стол кувшин. – Носит вас лесами... Не спасал я тебя, не приносил сюда. Не видывал и не слыхивал, понял? А ты, ведьма старая, коптилку зажги, а то темно, как в преисподней.

– Лучше бы керосина принес, моложавый.

– Не спасал я тебя, – снова заговорил старик, обращаясь к сержанту уже с порога. – Все вы герои, пока по лесам шастаете. А как поймают да возьмут за одно место...

– Не боись, отец-спаситель, я молчаливый.

– Семя иродово! Такое старое, что и могила не принимает, а гляди ж ты, и оно смерти боится! – искренне удивилась Ульяна, когда двери за Рогачуком закрылись. – Хотя что правда, то правда: за партизан немцы не милуют. Староста бумагу читал: будете помогать партизанам – немцы сожгут село. Близко они тут. Вон, в Гайдуковке полно их. И полицаев.

– В Гайдуковке?.. – вновь приподнялся на локте Крамарчук. – Вы часто бываете там?

– Так я же сама родом оттуда, – старуха налила из кувшина в кружку молока и протянула Крамарчуку. – Козье. Я его на дух не переношу, козлятиной воняет. Но ты пей. У нас несытно. Потом еще покормлю картошкой, а на ночь напою настоем из трав. Потом уже сам выползай. Захочешь жить – будешь жить, а нет такой воли – Бог простит... Я тебя и брать не хотела. По мне что фашисты, что коммунисты... И те, и те – нелюди.

– Веселый у нас разговор, – нахмурился Николай. – Всех одним кадилом обвеяла. Скажи лучше, ты Кристичей из Гайдуковки знаешь?

– Каких Кристичей? – удивленно посмотрела на него старуха, останавливаясь посреди комнаты. – Там их полсела, этих Кристичей – иродово семя цыганское.

– Мне нужна Мария Кристич. Молодая такая, красивая девка.

– Да уж понимаю, что не старухой интересуешься. Не та, не докторша, часом?

– Вот-вот, медсестра! – оживился Крамарчук. Ему с трудом верилось, что в этом селе кто-то мог знать их санинструктора.

– Там она, у родственников. Сама, правда, не гайдучанка. Из другого села. Километров за двадцать отсюда. Началась война, ее вроде бы тоже в войско взяли. А недавно тут объявилась. Где была до этого, никто толком и не поймет. Вроде бы где-то учительствовала.

– Это правда: учительствовала.

– Ну, правда – не правда – без меня разберутся, кому надо.

– Работает она где, в больнице?

– Прячется в селе. Чего-то боится.

– Мне очень нужно повидать ее. Завтра же. Как ее найти?

– Ага, я тебе, семя иродово, еще и девок водить буду.

– А ты и вправду ведьма, – незло признал Николай.

– С того самого дня ведьмовать стала, когда такие, как ты... Э, да что тебе говорить, – снова загрохотала чугунками Ульяна. – Племянника пошлю за твоей. Передаст, чтобы пришла, семя иродово.

Крамарчук хрипло рассмеялся. Эта странная старуха уже начинала нравиться ему.

– Но он-то сумеет разыскать ее?

– Объясню как – разыщет, – по-мужски пробасила старуха. – Не впервой.

Накормив Николая, она куда-то ушла, но вскоре появилась вместе с невысоким худощавым подростком лет четырнадцати. Когда паренек подошел к кровати, сержант увидел, что лицо у него исхудавшее, болезненно-желтое, с первыми проталинами морщин.

– Вот этот пойдет, – резко огласила старуха, словно стояла посреди шумной городской площади. И только сейчас Крамарчук отметил про себя, что голос у нее все еще довольно моложавый. – Он уже все знает.

– Скажешь, что здесь ее ждет один человек, – обратился к нему сержант. – От Беркута. Запомнишь? От Беркута.

– Тяжело, что ли?

– Но если будет спрашивать кто-нибудь посторонний, кто-либо, кроме Марии, ты должен говорить, что идешь к кому-то из своих родственников в гости. А кто послал и зачем – об этом ни слова. Понял?

– Тяжело, что ли?

– Разговорчивый ты мужик! Скажешь Марии, что буду ждать ее три дня. Три, не больше. Если меня не окажется в этом доме, тетка Ульяна будет знать, где я. Сам я идти в Гайдуковку не могу. Ранен и без документов... Все уяснил?

– Тяжело, что ли?

– Да что ты его учишь? – вмешалась хозяйка, провожая парнишку. – В войну они, иродово семя, рано взрослеют.

– И так же рано гибнут, – вздохнул Николай. – А сейчас это не ко времени.

34

Машина, в которой их неспешно преследовал человек в сером, исчезла на одном из лесистых виражей, поэтому к вилле «Орнезия» княгиня Мария-Виктория Сардони и Тото подъехали уже без «хвоста».

– Как вы думаете, почему этот джентльмен не стал сопровождать нас до ворот? – поинтересовалась Сардони, заставив Тото еще несколько минут постоять на аллее парка, с которой просматривался небольшой участок усеянной рытвинами подъездной дороги.

– Чем-то мы ему не понравились, – мягко улыбнулся в видовое зеркало капитан Грегори.

– Или, наоборот, решил, что мы вполне благовоспитанные граждане Итальянской республики, но время для знакомства пока еще не наступило.

– В таком случае нам следует смириться с мыслью, что определять время будет он, а не мы. Почему мы должны соглашаться с этим?

– В своих амбициях англосаксы неисправимы.

Постояв еще минуты две, Грегори приказал охраннику Кальваччо запереть массивные металлические ворота и никого не впускать. Кальваччо положил в рот порцию жевательного табака, лениво осмотрел пустынную дорогу и, переведя взгляд на вершину ближайшего холма, с презрительной ухмылкой процедил:

– Не волнуйтесь, благочестивый, сюда уже давно никто не заглядывает. Но если одна из колонн вояк Муссолини решит заночевать здесь, так разве мы в состоянии будем удержать их за воротами?

– Если вас что-либо и погубит, так это ваша чрезмерная склонность к размышлениям, лейтенант Кальваччо.

– Почему вы называете меня лейтенантом? – перестал жевать свою табачную жвачку охранник.

– А что, вас уже повысили в чине? Странно, об этом меня пока что не уведомили.

Грегори еще несколько мгновений постоял напротив итальянца, ожидая, что тот станет отрицать свою причастность к военно-разведывательной касте. Но Кальваччо лишь демонстративно пожал плечами и вновь запустил свои жевательные жернова.

– Напрасно вы пытаетесь превращать это в тайну. На благословенной Богом вилле «Орнезия» тайн и так хватает, – доверительно сообщил ему Тото-Грегори и, в последний раз бросив взгляд на дорогу, извивающуюся по узенькому проходу, между нависающими над ней скалами, направился к машине, которую княгиня оставила, так и не дождавшись его.

– Слушай ты, монах, не распускай язык. И не интересуйся тем, что тебя попросту не должно интересовать.

– Договорились, – смиренно согласился Джеймс Грегори.

«Знал бы он, что у меня чин капитана английской разведки, наверняка тоже поспешил бы сообщить мне эту сногсшибательную новость, – решил Тото. – Тайн на вилле действительно хватает. Но смысл главной из них никто постичь пока не способен: кем она задумана как некая “мечта разведчиков”; какой архангел хранит ее и сколь долго этот рай посреди войны сможет продержаться нетронутым?»

Обедала княгиня, как всегда, в безмятежном одиночестве. Ее небольшая столовая находилась на втором этаже, рядом с домашним кабинетом, и единственное, выложенное из камня в виде фигуры, очень напоминающей лиру, окно выходило на ту часть залива, которая узким фьордом врезалась в скалистый берег на северной окраине территории, составляя как бы еще одну естественную границу небольшого парка «Орнезии». И стол был придвинут прямо к окну, так что трапеза, которой Мария-Виктория не придавала никакого значения, – культ еды и обычные гурманские наслаждения для нее совершенно не существовали – проходила под созерцание бирюзовой глади «фьорда», застывшей в нем довольно большой яхты «Мавритания» и окаймляющих залив почти отвесных скал.

Стук в дверь заставил Марию-Викторию вздрогнуть. Когда она обедала, входить могла только служанка Валерия. Но ее стук звучал по-иному, и сразу же слышался мелодичный голосок римлянки: «Синьора княгиня, с вашего позволения Валерия Фоджиа».

– Что происходит? – недовольно спросила она, не оглядываясь на дверь, замирая с наполненной вареньем чайной ложечкой в руке.

– Это я, сержант Шеридан, – послышался резкий полубас, который всегда, независимо от ситуации и отношения сержанта к собеседнику, звучал вызывающе. Этот бывший морской пехотинец вообще вел себя так, словно каждым шагом и каждым словом отстаивал свое святое право пребывать на этой земле, в то время как тысячи его собратьев давно нашли свои могилы на морских пространствах от Пирл-Харбора до Норфолка.

– Чем вы собираетесь удивить меня, сержант? – со сдержанной сухостью поинтересовалась Сардони.

– У нас на крейсере гость. – Яхта имела довольно прочную металлическую обшивку и, если смотреть на нее издали, приобретала грозный вид, напоминая небольшой сторожевой корабль. Назвав ее крейсером, морской пехотинец вынашивал потайную мысль вооружить «Мавританию» торпедным аппаратом и двумя орудиями. Заодно сменив неприемлемое для боевого корабля название на более воинственное – «Мавр».

– У нас на «крейсере» не может быть гостей, господин Шеридан, – чай источал все ароматы сада, хотя две чайные ложечки клубничного варенья не придавали ему никакой сладости.

– Но он уже есть, синьора.

– Княгиня чуть приподнялась, словно пыталась увидеть этого незваного гостя стоящим на палубе яхты, хотя из окна открывалась лишь верхняя часть ее кормы.

– Кто он?

– Итальянец. Судя по всему.

– Охотно верю, что не японец. Но как он туда попал? Почему вы приняли его на борт, хотя я строго запретила принимать там кого бы то ни было?

Американец недовольно прокашлялся и вложил руки в карманы столь же застиранных, сколь и засаленных брюк, как делал всегда, когда требовал «уважительно выслушать собственное мнение сержанта морской пехоты». В этот раз он тоже остался верен себе.

– Если вам угодно будет выслушать собственное мнение сержанта морской пехоты, то я скажу: этого парня стоит выслушать. Просто так он не стал бы пробираться к «крейсеру» на полузатопленной лодчонке, зная, что через ворота его не впустят, а с «Мавритании» могут выбросить за борт. Значит, есть смысл рисковать.

– Раньше вы знали его?

– Никогда. Ни друзей, ни врагов в Италии у меня нет. – Шеридан всегда подчеркивал это с гордостью, словно тем самым открещивался от связей с сицилийской мафией.

– Как его зовут?

Морской Пехотинец – княгиня решила так и называть его впредь – наморщил лоб, однако припомнить так и не сумел.

– Как-то он, несомненно, назвал себя. Однако уверен, что настоящее имя всплывет только в разговоре с вами. Если, конечно, всплывет. Он желает сообщить вам нечто очень важное.

– Он – тот, кто преследовал нас на шоссе?

– Именно тот, капитан, – назвав ее капитаном, Шеридан сразу же смягчил тон.

Уже несколько раз они выходили в море только вдвоем: Морской Пехотинец выполнял роль механика, а Мария-Виктория – капитана, рулевого и «палубной команды». Однажды они попали в сильный шторм. Решив, что с рулем девушке не справиться, Шеридан поднялся в ее рубку, чтобы провести крейсер между двумя прибрежными скалами, охранявшими вход в бухту, подобно Геркулесовым столбам. Но Сардони резко оттолкнула его и приказала вернуться на свое место у машины. «Здесь мне помощники не понадобятся, – повелительно молвила она. – Еще раз появитесь в рулевой рубке без моего приглашения – уволю». Вот тогда он впервые произнес это свое: «Слушаюсь, капитан», чтобы затем уже почти всегда называть ее только так – капитан.

– Трудно сказать, почему он не решился подойти к вам еще в ресторанчике «Тарантелла». Возможно, потому, что рядом с вами околачивался этот божий бездельник Тото!

Княгиня поднялась из-за стола и, не задавая больше никаких вопросов, спустилась вместе с механиком во двор. Один из охранников-итальянцев – Нантиио, дремавший на скамеечке у входа в особняк, ринулся было вслед за повелительницей, но Сардони так же молча извлекла из его вечно расстегнутой кобуры пистолет и, сунув его во внутренний карман своего просторного темно-синего платья, движением руки вновь усадила охранника на скамейку.

– Я проверил, этот итальянец без оружия, – предупредил ее Морской Пехотинец.

– На нашем «крейсере» мне известно по крайней мере пять тайников, в которых припрятаны не только пистолеты, но и ручной пулемет, гранаты и даже фауст-патрон. И потом я не уверена в том, что этот итальянец впервые попал на «Мавританию», коль уж он решился таким вот способом пробраться на нее на сей раз.

35

Этот горный мыс нависал над ущельем, словно нос огромного корабля – над зеленоватой, озаренной жарким июльским солнцем лагуной.

Генерал стоял на его оконечности, будто на вершине холма, возвышавшегося над полем сражения, и наметанным взглядом полководца пытался нащупать наиболее уязвимые места мысленно выстроенной в этом ущелье обороны. Местность нравилась ему не столько своей полудикой красотой, сколько отменной крутизной склонов, на плоских вершинах которых нетрудно было возвести доты, оборудовать пулеметные гнезда и даже расставить зенитки, которые не только могли бы прикрывать этот горный укрепрайон от налетов авиации, но и в упор расстреливать скаты противоположных гор. Власов знал, как убийственно прореживали ряды наступающих зенитки, выставленные на окраинах Ленинграда, и готов был использовать этот фронтовой блокадный опыт в любой ситуации – послали бы только Бог и фюрер хотя бы с пяток зенитных орудий.

– На какой войне, во главе какого войска вы сейчас пребываете, господин генерал? Римских легионов времен Цезаря? Нет, армии Священной Римской империи германской нации[13]13
  Так именовалась германская империя во времена правления императора Фридриха I Барбароссы (1125—1196).


[Закрыть] ?

Услышав у себя за спиной женский голос, командующий вздрогнул от неожиданности и резко оглянулся. Оказалось, что капитан Штрик-Штрикфельдт, исполнявший при нем обязанности адъютанта и переводчика, куда-то исчез, как умел исчезать только этот пронырливый торгаш-прибалтиец. Вместо него у камня, отгораживавшего выступ от остальной части горного плато, стояла невысокая стройная женщина, одетая во все строго черное – сапоги, юбка, пиджак, – очень напоминающее форму, в которых щеголяли отдыхающие здесь же, в санатории, эсэсовки. Не хватало разве что кокетливо напяленной на гребень взбитых волос пилотки.

– Как минимум во главе дивизии, которой поручено удерживать эту хранимую богами котловину, – изобразил подобие улыбки Власов. – А вы – фрау Биленберг, хозяйка этого рая?

Они ступили два шага навстречу друг другу и несколько мгновений испытывали непоколебимость своих взглядов.

– О том, что я вдова эсэсовского офицера – вы уже тоже знаете, – без какой бы то ни было тени скорби напомнила ему Хейди, осматривая склоны вершин. Причем делала она это с такой проницательностью, будто и впрямь пыталась разгадать полководческий замысел последнего из генералов-защитников сего уголка благословенной Баварии. – И вообще, у меня создается впечатление, что мы уже достаточно знакомы. Просто вы боялись идти напролом, как это делают некоторые иные генералы. И не только... генералы.

Она говорила все это, не кокетничая и не флиртуя. В голосе ее чувствовалась усталость женщины, которая никогда не была обделена вниманием мужчин, – в ее заведении грех было жаловаться на это, – тем не менее чувствующей себя одинокой и незащищенной. Ухажеры доставляли ей больше хлопот, чем истинного наслаждения.

– Честно говоря, я не представлял себе, как все это может и... должно произойти.

– И почему вдруг, – поддержала его Хейди. – А все этот Штрик-Штрикфельдт с его сатанинскими навеиваниями: «мятежный русский генерал», «славянский Бонапарт»... – она скептически, как показалось Власову, окинула взглядом его рослую костлявую фигуру, удлиненное с запавшими щеками лицо и снисходительно передернула плечами....«Будущий правитель России, армия которого избавит народ от коммунистического тирана...» Простите, господин генерал, но неужели все это действительно о вас?

– Спишите на... фантазию закоренелого тыловика, – едва подобрал он слово «фантазию». Немецкий все еще давался ему с трудом, причем с таким, что во время переговоров Власов благоразумно предпочитал пользоваться услугами переводчика.

– Не хотелось бы. И потом, недавно здесь побывала госпожа Видеман[14]14
  Мелитта Видеман – журналистка, редактор антикоммунистического журнала «Ди Акцион». Почитательница Власова и власовского движения. Пыталась сближать власовский генералитет с известными деятелями рейха и таким образом изменить отношение последних к идее Русского Освободительного движения.


[Закрыть] , – Хейди встревоженно взглянула на командующего, пытаясь угадать, какие воспоминания вызывает у него имя этой вечно молодящейся журналистки.

– Ну, если уж то же самое утверждает и госпожа Видеман, тогда стоит прислушаться, – скованно улыбнулся мятежный полководец.

И взгляды их вновь встретились, сплелись, запутались в сетях друг друга... В глазах Хейди Власов наткнулся на огонек чего-то большего, нежели обычное женское любопытство, – и сразу же почувствовал, что ему не хочется, чтобы этот лучик интереса угас. По крайней мере раньше, чем он покинет стены «Горной долины».

– Но мы будем стараться как можно реже прислушиваться не только к мнению недругов, но и пророков.

Хейди в одинаковой степени трудно было признать и красивой и некрасивой. Определение женщин такого типа скорее всего лежит где-то вне этих категорий восприятия. Загадочно округленное смугловатое личико, на котором все в меру выразительно и так же в меру миниатюрно; глаза – словно две покрытые поволокой вишенки; прирожденная беспечная улыбчивость, как-то незаметно сменявшаяся некстати приобретенной строгостью, плохо совмещающейся с короткой мальчишеской стрижкой.

– В таком случае мы окажемся самыми благоразумными людьми этой горной лагуны.

– Нас и так называют здесь «альпийскими счастливчиками». Имею в виду всех нас, кому удалось хотя бы две недельки отсидеться в этом горном Эдеме, в то время, когда вокруг беснуется война.

– Пусть каждый, кто позавидует вам, генерал, испытает то же, что пришлось испытать вам, – доверчиво потянулась виском к его плечу.

Голос у Хейди вроде бы не тихий, но какой-то приглушенно гортанный. Его приятно было слышать, к нему хотелось прислушиваться, как к журчанию весеннего ручья, едва пробивающегося сквозь тающие сугробы.

– Где именно погиб ваш муж, фрау Биленберг?

По тому, как долго Хейди не отвечала, Власов определил, что вопрос оказался явно не ко времени. Моральные устои, царившие в среде эсэсовцев и их семей, требовали, чтобы вдовы погибших хранили верность павшим воинам хотя бы до конца войны.

Генерал уже решил было, что благоразумнее извиниться за свою бестактность и перевести разговор на что-то более понятное людям, привыкшим к бездумию курорта, но Хейди довольно холодно объяснила:

– Насколько мне известно, это произошло где-то на Восточном фронте. – Она вопросительно взглянула на русского генерала, словно вопрошала, не его ли солдаты повинны в гибели супруга.

– Этот проклятый Восточный фронт, – извиняющимся тоном пробормотал командующий.

Он вполне допускал, что эсэсовец Биленберг погиб под Львовом, где он со своим 4-м механизированным корпусом противостоял дивизиям группы армий «Юг» фельдмаршала Рундштедта. Или же под Киевом, где его 37-я армия, потерявшая связь со штабом командующего Киевским военным округом генерал-лейтенантом Кирпо-носом, не получила – единственная из армий – приказа о прорыве из киевского котла и еще двое суток продолжала держать оборону города в одиночку. Или под Москвой, в ноябре 1941-го, когда он был вызвал Сталиным и после встречи с «вождем всех времен и народов», состоявшейся в Кремле в полночь 10 ноября, принял командование 20-й армией.

Хейди почему-то так и не назвала ни времени, ни места гибели мужа, а то бы Власов мог предположить нечто более определенное. Конечно же он не решился бы сказать ей: «Это мои солдаты подстрелили вашего Ганса, фрау». Мужества не хватило бы. Но ведь где-то же они противостояли друг другу. И будут противостоять теперь: живой против мертвого.

«Живой против мертвого, – повторил генерал. – Слишком неравные условия. По отношению к мертвым следует быть особенно справедливым».

– Впредь мы не будем говорить ни о фронте, ни о гибели моего мужа, – пришла на выручку Хейди. Она едва достигала его плеча. К тому же во взгляде ее, в овале маленькой девичьей головки таилось нечто такое, что эту женщину хотелось погладить, как ребенка, и сочувственно приласкать. Сорокачетырехлетнему генералу понадобилось немало твердости, чтобы удержаться от необдуманного порыва.

– Ни о фронте, ни о гибели, – согласно кивнул Власов. Они давно обогнули скалу и теперь медленно брели по кромке плато. Курорт, с его постройками и озером, они осматривали, словно из поднебесья, с которого не хотелось спускаться.

Храня неловкое молчание, генерал и Хейди не спеша достигли гребня, за которым открывался небольшой, с немецкой аккуратностью распланированный городок. Отделенный от курорта каменным валом беззаботности, он жил своей обычной городской жизнью. Как и во все остальные города, туда приходили похоронки с Восточного, Западного и Южного фронтов. Авиация противника, брезгливо щадившая курортное безмятежье «Горной долины», тоже не раз наведывалась сюда, о чем свидетельствовали черневшие в разных концах городка руины.

– Вы живете на одной из этих улочек?

– Жили в свое время. С тех пор, как я стала заведовать санаторием, нам с матерью отвели три комнаты во флигеле, у второго корпуса. Разве Штрик-Штрикфельдт не говорил вам об этом?

– Нет.

– Странно. Выкрашенный в зеленый цвет двухэтажный флигель. Что-то вроде отеля для медперсонала. Как вы думаете, общественное мнение санатория простит нас, если мы с матерью осмелимся пригласить вас к себе? – неожиданно спросила Хейди, на мгновение останавливаясь и заглядывая в глаза генералу.

– Ему придется смириться с этим вашим желанием.

– Я такого же мнения. В конце концов, у каждой женщины из обслуживающего персонала, как правило, водится любовник. Такова грешная жизнь святого места, именуемого «Горной долиной».

– Такова жизнь вообще... Где бы она ни теплилась.

В знак согласия Хейди озорно встряхнула неподатливыми кудряшками.

– Из рассказов Вильфрида вы представали куда более суровым и целеустремленным, если не сказать «человеком не от мира сего».

– Подчиненные мне офицеры рассказали бы вам о вещах пострашнее, нежели умудрился капитан Штрик-Штрикфельдт. Он попросту щадил вас, поскольку, как я понял, давно влюблен.

– Давно и безнадежно, – рассмеялась Хейди. – Настолько безнадежно, что даже не способен был вызвать ревности у моего мужа. Пардон.

– Боюсь, что окажусь не более чувствительным к его страданиям, нежели ваш муж... – О Восточном фронте и похоронке на время было забыто. Как, впрочем, и о руинах притаившегося в горной котловине городка.