Текст книги "Прекрасный маленький городок (ЛП)"

Автор книги: Блейк Крауч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

-25-

Рон пробирается через ров из утрамбованного снега. Руки готовы отвалиться от холода, но он пытается не трястись от страха, когда слышит приближающиеся шаги.

– Мне холодно.

– Заткнись, киска. Если мы его найдём, то узнаешь, каким классным Рождество может...

– Я тебе не киска.

– Ладно, будешь сучкой. Эй, стой! Смотри!

– Это наши.

– Эй, кто там? – кричит мужской голос.

– Это мы!

– Кто «мы»?

– Крис, Нил, Мэтт, Джейкоб...

– Пацаны, вы что тут забыли?

– Мы помогаем.

– Нет, вы, мать вашу, затаптываете следы! Чёрт!

– Что такое, Дэйв?

Слышны ещё шаги.

Рон пробирается чуть дальше по рву. Его волосы, ресницы, брови уже давно заиндевели, но он был слишком напуган, чтобы замечать холод.

Ров ведёт в небольшую пещеру из утрамбованных пластов снега. Голоса становятся приглушённее.

Рон поднимается на колени, дрожа всем телом. Когда-то в этой пещере было смотровое окошко, но сейчас всё было засыпано свежим снегом. Рон протягивает руку, и мягкий снег моментально рассыпается под его пальцами.

Голоса снова становятся отчётливо слышны. Рон пригибается к земле.

–...если не согласуем действия, то упустим его на хрен.

– Эй, брат, следи за языком. Тут дети.

– Ты понимаешь, что произойдёт, если...

Их прерывает женский голос:

– Ты хоть попытайся включить мозги, Дэйв.

– Ты о чём?

– Какова для него сейчас первоочередная задача?

– Не знаю... Выбраться из города?

– Как? В такой пурге? С поджаренной машиной? Нет, ему надо убраться подальше от этой ужасной погоды, иначе он замёрзнет насмерть.

Голоса начинают стихать. Рон поднимает голову, выглядывает в окошко и видит, что вся толпа направляется прочь к замёрзшему пруду.

Через окно проходит немного света. Рон валится на пол снежной пещеры и прислушивается к любым признакам того, что его обнаружили.

Спустя некоторое время голоса исчезают полностью. Мужчина снова выглядывает в окно. Толпа превратилась в далёкое-далёкое мерцание света фонарей, едва заметных через стену снега.

-26-

Рон растирает голые, покрытые волдырями ступни, чтобы улучшить циркуляцию крови. Так холодно ему ещё не было никогда в жизни, но он уверен, что не замёрзнет насмерть. В этой маленькой снежной крепости довольно тепло.

Сколько же он здесь сидит? Тридцать минут? Сорок пять? Большую часть времени он пытается уверить себя, что всё это не может происходить на самом деле.

У него и раньше были ночные кошмары – автокатастрофы, смерти друзей и близких, преследование бандой головорезов на парковке, заключение в тюрьму за убийство, которого он не совершал. Но он всегда просыпался, и страх уходил.

Даже сейчас, сидя и растирая замёрзшие, холодные ноги, Рон свято уверен, что проснётся с минуты на минуту в отеле на окраине Флагстаффа [5]5
  город, расположенный в северной части штата Аризона на юго-западе Соединенных Штатов


[Закрыть], где они с Джессикой ночевали чуть более суток назад.

Это была их первая ночёвка. Они поужинали в пиццерии рядом с университетом, затем отправились прямиком в отель, занимались любовью, и уставшие, порядком выпившие, предвкушали следующую остановку в горах Колорадо. Наконец, они смогли выбраться в отпуск!

Рон говорит себе – и верит этому – что он до сих пор в том отеле. Что он не сидит в ледяной пещерке, а ворочается на простынях. Джессика, скорей всего, пинает его под одеялом, сонным и таким сексуальным голосом бурча, чтобы он перестал ворочаться, либо тащил свою неугомонную задницу на диван.

-27-

Рон вдыхает запах гостиничного постельного белья и сухого из-за центрального отопления воздуха, кутаясь в мягкое одеяло.

Он отбрасывает руку в сторону и чувствует рядом с собой тело спящей жены. Её голая спина поднимается и опускается под его рукой.

Позже они завтракают заварными пирожными с кремом.

Попадающий через окно солнечный свет ослепляет, бьёт по глазам, и даже жёсткие пряди волос Джессики выглядят раскалившимися добела.

– Мне ночью снился худший сон в моей жизни, – говорит Рон.

– Расскажи мне.

Он на минуту задумывается и отвечает:

– Я забыл.

– Здесь зябко, – Джессика потирает руки, и Рон замечает облачко пара, вырвавшегося из её рта. Он тоже начинает замерзать. Мужчина тянется за пирожным: оно и выглядит, как пирожное, пропеченное по краям до золотистой корочки, но, когда Рон дотрагивается до него, оно рассыпается в его пальцах, как снег, и морозит руку.

– Вот чёрт, – говорит он.

– Что случилось, милый?

– Ничего. Всё... всё в порядке.

– Как хорошо, что мы выбрались в отпуск, – говорит Джессика, но затем превращается в Богиню Викингов. Из её горла торчит ледоруб, из шеи во все стороны брызжет кровь, издавая звук, наподобие поливочной машинки на лужайке.

Рон пытается подняться, думая, что если он сейчас выйдет на чистый утренний свет и залезет в «Мерседес», Джессика будет уже там. Он может сделать это настоящим.

– Мы выберемся отсюда, – говорит он, но свет из окна вдруг тускнеет, и темнота накрывает его так быстро, что он больше не может рассмотреть ничего по другую сторону стола. Он снова оказывается в ледяной пещере, привалившийся спиной к стене, в таком отчаянии, что почти не сомневается, что попал в ад. Он вспоминает, как в колледже читал «Божественную комедию» Данте (словно его подсознание специально вытащило на поверхность самое жуткое воспоминание, чтобы его добить). И что самый внутренний круг ада, девятый, был сотворён изо льда.

-28-

Рон медленно поднимается изо рва.

Снегопад прекратился. Иссиня-чёрное небо было усыпано звёздами.

Ему кажется, что он слышит голоса вдалеке, но повернувшись медленно вокруг своей оси, он не видит ничего, кроме тёмных домов и поднимающегося из труб дыма.

-29-

Снега насыпало по колено.

Он пробирается через него, держась западной части города, где на границе протекал, а теперь замёрз ручей. Он пробегает мимо домов, с опаской всматриваясь в их тёмные окна.

Ручей приводит его снова к Мэйн-стрит, ведущей к северной части города. Прошло всего минут десять с тех пор, как Рон выбрался из снежной крепости. Он пробегает мимо городского парка и выгоревшего «Мерседеса». Остов внедорожника уже давно остыл, и теперь на нём лежал сантиметровый слой снега.

-30-

«Дорога закрыта из-за опасных условий движения», – гласит знак.

Рон забрасывает ноги, пытаясь перебраться через жёлтый забор.

Он падает в снег с обратной стороны ворот, встаёт, отряхивается, насколько позволяют замёрзшие, негнущиеся пальцы, уже переходящие от стадии боли от отморожения к благословенной нечувствительности.

Несмотря на усталость, Рон как можно быстрее уходит прочь. Небо на востоке начинает светлеть неровными зубцами, обретая тёплый, лавандовый оттенок и прогоняя с небосклона звёзды.

Он бредёт в предрассветной тиши, плачет и думает о том, что Джесс мертва.

Проходит ещё один знак: «Аспен 37 км».

Дорога поднимается вверх, и он останавливается, пытаясь отдышаться после часовой ходьбы. Рон оборачивается и видит внизу, в 150 километрах раскинувшийся в низине город.

Он резко вдыхает морозный воздух. Ели на левой стороне дороги согнулись под тяжестью снега. Горные склоны за правым плечом Рона скрываются за острыми пиками и густым лесом, а метрах в трёхстах внизу видна замёрзшая река.

Он слышит грохот вдалеке.

Судя по разнёсшемуся эхом звуку, с горы спускалась машина, по четырём мерцающим огням Рон видит, что они направляются из Лон Кона.

В тихом, морозном воздухе он изучает звук их моторов, скорость, с которой они движутся по пустому шоссе.

Снегоходы.

Он начинает бежать, но через десять шагов останавливается и смотрит на шоссе за своей спиной: там ясно видна узкая дорожка его следов из Лон Кона.

Впереди дорога делает резкий поворот налево у подножья горы.

Ничего не остаётся – только бежать. Моментальный всплеск адреналина компенсирует недостаток кислорода в лёгких.

Рёв двигателей напоминает рой гигантских пчёл, летящих за Роном, но, когда он заворачивает по дороге налево, оставляя между собой и преследователями горы, вой снегоходов затихает.

Он бросает взгляд через плечо, пытаясь...

Звук охотничьего рога.

Он разворачивается и видит огромный оранжевый грузовик в трёх метрах, и он приближается.

Он ныряет в сугроб слева от дороги, и зарывается под тридцатью килограммами снега. Над его головой проносится плуг, и лезвие срезает верхний слой снега на обочине.

-31-

Рон лежит на спине, задыхаясь в темноте, цепляясь за снег, на грани потери сознания.

Он пробивает рукой отверстие наружу, и вдыхает, наконец, свежий воздух. А потом слышит шум двигателей и голоса поблизости.

Он прижимает руку обратно к груди. Интересно, его заметили? Над Роном лежит толстый слой снега, но в центре белеет отверстие, через которое он рассматривает кусочек предрассветного неба и нависшие лапы елей.

В его поле зрения попадают две фигуры в шлемах, и Рон молит бога, чтобы ему не пришлось драться, потому что он уже не чувствует пальцев, сжимающих рукоять ледоруба.

Двое мужчин несколько минут осматривают склон горы.

Один из них пожимает плечами.

Они отходят обратно к дороге, и Рон их больше не видит.

Он слышит, как они разговаривают, но не может разобрать ни единого слова.

А спустя некоторое время снегоходы разворачиваются и уезжают прочь.

-32-

К середине утра Рон прошёл почти пять километров. По укатанному шоссе идти должно было быть легче, но ноги Рона так болели, что этот положительный момент можно было не принимать в расчёт. От боли было сложно сосредоточиться, и иногда он забывал прислушиваться к далёкому, похожему на жужжание звуку снегоходов.

-33-

В одиннадцать часов он доползает до главной дороги. Тёплый от солнца асфальт приятно греет отёкшие, промёрзшие кисти цвета спелой сливы.

-34-

Рон поднимает голову. Окружающий его снег переливается на полуденном солнце, как бриллианты, и он не видит ничего, кроме пронзительного блеска.

Возможно, у него начинаются галлюцинации, но он чувствует полную уверенность, что к нему что-то приближается. Он не знает ни направление, ни размер едущего транспорта, но в ту секунду осознаёт, что часть него (в тот момент – подавляющую часть) уже не заботит, что его могут найти.

В следующий раз, когда ему удаётся поднять голову, он видит перед собой радиаторную решётку «Доджа», слышит звук открываемой двери и рассматривает потёртые ковбойские сапоги, ступающие на асфальт.

-35-

Они проезжают мимо елей, и свет и темнота меняются местами так часто, что Рону кажется, будто его преследуют постоянные, приводящие в замешательство вспышки.

Рон поднимает прижатую к стеклу голову и смотрит через салон на седого водителя. Длинные, серые волосы; белая, как выскобленный череп, борода; солнцезащитные очки; а под волосами – измождённое лицо, настолько худое, что коже просто обтягивала кости.

Он бросает взгляд на Рона и снова отворачивается к дороге.

– Куда мы едем? – шепчет Рон.

– Чего?

– Куда мы едем?

– Сынок, ты чего лежал посреди дороги?

Рон чувствует себя очень странно: усталость такая, какую он не ощущал за все три марафона, которые бежал лет в двадцать, вместе взятые.

Он хочет ответить мужчине, но жутко кружится голова. Он боится, что может сказать что-то не то. Хотя, что тут можно сказать не то?! Поэтому он просто повторяет вопрос:

– Куда мы едем?

– Пошлой ночью был в Лон Коне?

Рон выпрямляется и пытается застегнуть ремень безопасности.

– Да. С женой.

– И где она?

Рон моргает сквозь слёзы, которые тотчас полились из глаз.

– Ты ничего не говоришь, – произносит старик, – но и твоего молчания достаточно.

И дальше они едут в тишине.

Следующий знак: «Аспен 16 км».

– Я жил в Лон Коне, – говорит старик. – Красивое место. Переехал лет пятнадцать назад. Не смог вынести очередного дня зимнего солнцестояния. Я не говорю, правильно это или нет, и должен ли оставаться вообще такой городок, но для меня... Я больше так не мог. Каждый год. И отказаться от этого можно только всем жителям вместе. Возможно, так однажды и случится. Господи, я скучаю по этому городку.

-36-

Грузовик останавливается перед входом в приёмное отделение больницы Аспена, и старик заезжает на парковку.

– Я не могу с тобой туда пойти, – говорит он.

Рон протягивает руку, отщёлкивает ремень безопасности и берётся за ручку.

– Подожди минутку, сынок, – Рон сморит, как старик снимает тёмные очки и сморит на Рона: один его глаз желтушный, с густой сетью красных сосудов, а второй – идеально белый и чуть больше первого. Стеклянный. – Не часто кому-то удаётся оттуда улизнуть.

– Я бросил её.

– Ты ничего не мог поделать, поэтому постарайся забыть об этом. Но вот что я хочу тебе сказать: двадцать лет назад оттуда сбежала женщина. Она отправилась в полицию Аспена, рассказала им всё, что с ними произошло, как жители пытали и убили её мужа. И знаешь, что случилось?

Старик ткнул длинным, грязным пальцем в плечо Рона.

– Она умерла в тюрьме четыре года назад. Её обвинили в накачивании наркотиками мужа и поджигании его в собственной машине во время отпуска в мирном городке Лон Кон. Ты не можешь пойти против целого города, сынок. Слышишь, что я говорю? Они уже ждут, что ты явишься к ним с правоохранительными органами и станешь выдвигать безумные обвинения. Не делай этого. Не возвращайся туда. Ты зайдёшь в эту больницу и скажешь, что вы с женой потерялись в горах, и только тебе удалось выбраться.

– Я так не могу.

– У тебя нет другого выбора.

Рон открывает дверь и вылазит из огромного грузовика.

Когда он поворачивается, чтобы закрыть дверь, старик перегибается через сиденье и сам её захлопывает.

Шипованные шины грузовика пронзительно взвизгивают, и он с рёвом уезжает со стоянки больницы.

-37-

Рон снова стоит на углу Мэйн-стрит и Третьей улицы.

Он сжимает руку жены и говорит:

– Я зайду сюда на минутку.

– А я пока схожу в ту кофейню. Зайдёшь потом за мной?

Как хорошо скрыться от августовской жары в прохладном театре! Если верить дощечке рядом с входными дверями, этому зданию уже сто пятьдесят два года.

Рон проходит вестибюль, минует арку и на ватных ногах поднимается два пролёта по лестнице.

Он сомневается, что занял то же самое место, что и той жуткой ночью, но вид с балкона открывается точно такой же, как и в кошмарах, что до сих пор терзают его по ночам.

Внизу из-под балкона появляется уборщик и толкает перед собой ведро со шваброй по центральному проходу.

-38-

– Простите, сэр?

Уборщик поднимает глаза от ведра.

– Вам нельзя здесь находиться, – говорит он.

– Двери были не заперты.

Когда Рон подходит к сцене, взгляд уборщика падает на то, что осталось от левой руки Рона – всё, кроме большого пальца, пришлось удалить из-за обморожения.

Рон отмечает, что уборщик – низенький и жилистый мужчина лет семидесяти.

– Сколько вы уже тут живёте, сэр? – спрашивает он.

– В следующем месяце будет сорок пять лет.

– Да ну!

– Слушайте, мне нужно закончить работу.

– Я могу попросить вас об одной маленькой услуге?

– Какой?

У Рона бешено колотится сердце под гавайской рубашкой, а во рту пересохло.

– Я хочу увидеть золотого медведя.

– О чём вы, чёрт побери, ...?

– Бронзовый медведь, которого вы выносите в каждое зимнее солнцестояние.

Уборщик улыбается, качает головой и опирается о швабру:

– Так вы один из тех людей, да?

– Каких людей?

– Раз или два в год находится какой-нибудь чудак, который приезжает и спрашивает о праздновании зимнего солнцестояния, а этот городок...

– Я не спрашиваю о нём, и я не чудак. Я был здесь, сэр. Двадцать девять лет назад. Двадцать второго декабря в 12:04 пополуночи.

– Вы, наверно, оши...

– Я смотрел с балкона, как вы поджариваете мою жену внутри огромного медведя.

На мгновение в здании стало так тихо, что Рон слышал шум проезжающих снаружи по Мэйн-стрит машин. Уборщик смотрел на Рона со смесью ужаса и гнева.

– Я пришёл сюда не для того, чтобы навредить кому-то..., – начал Рон.

– Я вам уже сказал. Я не понимаю, о чём вы говорите.

– Я думаю, вы...

– И мне нужно работать.

Уборщик разворачивается к Рону спиной и толкает ведро к правому проходу, где во снах Рона всегда стоят в линию палачи в белых масках.

-39-

Он медленно бредёт по тротуару через толпы туристов, и, пройдя всего полквартала, обливается потом.

Водопад уже высох. Небо, такое чистое и голубое в те далёкие годы, когда они с Джессикой впервые сюда приехали, теперь было бледным и грязно-серым.

Мэйн-стрит была такой же, только вместо двух полос движения теперь тут появились четыре, чтобы вместить все автомобили. На каждом перекрёстке стояли светофоры и автоматические регулируемые пешеходные переходы.

Часть старых зданий снесли, но большинство из них остались стоять, загороженные пяти– и шестиэтажными многоквартирными домами.

Знак «Добро пожаловать в Лон Кон» мог похвастаться почти девятитысячным населением.

Рон бросает взгляд на склоны за городом, где тоже разрослись многоэтажные дома и постройки.

А над всем этим, на искусственно созданном плато, стоит гигантский торговый центр, и за ним возвышаются необъятные серые бесснежные пики под свирепым летним солнцем.

-40-

Рон ждёт двадцать минут, пока ему приготовят крепкий чёрный кофе, и присоединяется к свей жене, сидящей за столиком у окна.

– Как твой латте? – спрашивает он.

– Восхитителен.

Музыка в стиле кантри тихо сочится через колонки в потолке, как медленная внутривенная инъекция.

– Может, переночуем здесь, Рон? Здесь так красиво...

– Мне бы не хотелось.

Он тянется через стол и сжимает его ладонь.

– Когда уедем отсюда, не хочешь показать мне, где вы упали с горы? Может, остановимся у трассы и произнесём для Джессики несколько слов?

– Да, так и сделаем.

– Ты жалеешь, что приехал сюда.

– Нет, это не так. Я всегда знал, что должен это сделать.

– Наверно, ты чувствуешь себя странно после всего этого...

Стук в окно заставляет их вздрогнуть. На тротуаре стоит уборщик и не сводит с них глаз.

-41-

Рон и уборщик сидят на скамейке в конце Седьмой улицы на берегу грязного пруда, по поверхности которого плавает одна-единственная облезлая утка.

– Мы думали, вы вернётесь, – говорит уборщик. – Сразу же. Вы благоразумно поступили, что не приехали тогда обратно.

– Город изменился, – говорит Рон.

– До неузнаваемости.

– В Лон Коне всё ещё практикуют...

– Господи, нет, конечно. Люди стали мягче. Больше не могут это выносить. И перестали верить в приносимую таким ритуалом пользу.

– Пользу?

– Вы когда-нибудь слышали о снежных лавинах?

Рон качает головой, отмахиваясь от роя мух, облюбовавших его потный лысый череп.

– Во вторую зиму после того, как мы прекратили проводить ритуал, пришёл жуткий буран. Вот там сошла лавина, – уборщик ткнул пальцем на голую полосу на близлежащем горном склоне. На этой полосе не было деревьев, и спускалась она прямиком к городку. – Лавина разрушила пятьдесят домов и убила сто тридцать одного нашего. Я до сих пор слышу, как они кричат из-под снега.

– Некоторые сказали бы, что это божественная кара.

– Той ночью я потерял жену и двоих сыновей. После этого почти все уехали. Продали свои земли застройщикам. И тогда начали подниматься новые дома. Сети магазинов. Техасские и калифорнийские.

Он с отвращением обводит шумный городок с подсвеченными улицами и зданиями.

– И, в конце концов, стал таким. Я постоянно говорю, что однажды уеду отсюда. Понимаете, для меня тут совсем ничего не осталось. Это больше не мой городок.

– Зачем вы мне всё это рассказываете?

– Потому что вы, по крайней мере, помните его в те времена, когда он был частичкой рая. Он был прекрасен. Я почти вижу в вас родственную душу.

– Мне пришлось бросить медицинскую практику, – говорит Рон. – Я потерял всё, для чего работал. И долгие годы меня бесило.

– Жаль это слышать.

– Но потом я встретил красивую женщину. И у нас родилось трое красивых детей.

– Рад это слышать.

Рон поднимается на ноги с глухим стоном.

– Моя жена ждёт меня в кофейне.

– Мы не были монстрами...

– Я лучше вернусь к жене.

Рон начинает пробираться в сутолоке на Мэйн-стрит.

– Он канул в лету, – говорит уборщик. Рон останавливается и поворачивается к сутулому, печальному старику на скамье.

– Кто «он»?

– Старый уклад.

– У старого уклада была тёмная сторона.

Рон разворачивается обратно и шагает по сожжённой под солнцем траве. Он пытается вспомнить, какими были эти горы без теперешнего стекла и стали вокруг.

– Как и у всех нас, мистер Шталь, – кричит ему вслед уборщик, – но к чему теперь это вспоминать.

-42-

Теперь мы расселились по всей стране. Старые, умирающие или уже умершие. Мы почти приспособились к нелепости повседневной жизни первого десятилетия двадцать первого века. Хотя иногда мы подолгу вспоминаем прошлое.

Ради хроник.

Ради наших собратьев.

Ради наших детей, которые приводят своих детей навестить нас в домах престарелых.

Мы живём так, как должны – в затихающей славной медлительности жизни с её неизменными процессами:

удовольствие от пищи, посаженной и выращенной прямо у тебя за порогом дома.

Порядочность.

Общность.

Уважение к старым традициям.

Мы рассказываем всем, кто слушает, но, в основном, напоминаем самим себе, что некогда жили в прекрасном маленьком городке в прекрасной маленькой долине, где жизнь была яркой, насыщенной и медленной.

И однажды кто-то спросит нас: «Почему нельзя вернуть всё, как было?»

И мы им ответим: «Жертвы».

«Больше никаких жертв».

И они кивнут нам с пониманием, тем особым снисходительным кивком, которым стариков одаривает молодёжь, понятия не имеющая, что мы имеем на самом деле в виду.