Текст книги "Прекрасный маленький городок (ЛП)"

Автор книги: Блейк Крауч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

-15-

– Ну что, болит, Джесс?

– Ужасно.

Они идут посреди Мэйн-стрит по единственной оставленной грузовиком колее. Джессика идёт впереди и рыдает, но Рон не делает ни единой попытки её успокоить.

Он уже однажды совершил такую ошибку, когда её обошли с должностью старшего партнера. Её страх и уныние тотчас превращались в ярость, как у раненого зверя.

– Мне холодно, Рон.

– Я размышляю.

– Размышляешь?

– Я проверял, в этом городишке нет сотовой связи.

– Точно.

– Нет комнаты, где мы можем остановиться на...

– Хватит повторять мне ту хрень, которую я уже знаю.

– Вернёмся в машину. В сумке у меня есть «Лортаб». Мы опустим сидения и...

– Значит, будем ночевать в машине?

– Милая, когда «Лортаб» начнёт действовать, то ты даже не отличишь откинутые сидения от кровати в номере «Уолдорф-Астория» [2]2
  фешенебельная многоэтажная гостиница на Манхэттене в Нью-Йорке


[Закрыть] . Мы включим печку, и внутри будет тепло и уютно.

– Господи, Рон!

– Это всё, что я могу сделать, Джесс. Возможно, когда мы проснёмся, они уже откроют дороги, и мы свалим из этого чёртового города.

Они подходят к концу Мэйн-стрит. Окна всех домов темны, и единственный приглушённый свет исходит от уличных фонарей. Метрах в двухстах Рон видит ворота, перекрывающие дорогу, идущую на север к перевалу.

– Видишь это? – спрашивает Джессика.

Вдалеке от домов и дороги, ближе к городскому парку, в небо рвутся лепестки пламени костра.

Они ускоряют ход. У Рона начинает теплиться надежда, что это может быть вечеринка, где им помогут. Но только он открывает рот, чтобы предложить Джессике подойти туда, как она вскрикивает и срывается с места по направлению к костру.

-16-

Они безмолвно стоят в десяти метрах от полностью выгоревших итальянских кожаных сидений. Очевидно, восстановлению они уже не подлежат. Стёкла выбиты, через них вырываются языки пламени. Приборная панель пузырится кипящим пластиком. От горящих шин поднимается чёрный дым и смешивается с белым падающим снегом.

От тёплого воздуха лицо Рона начинает пощипывать, и ему приходит на ум, что обморожение – ещё один повод для волнения.

– Почему они так с нами поступают? – спрашивает Джессика.

– Не знаю.

Он осознаёт, что голос его жены больше не яростный, а удивлённый и испуганный. И сам Рон впервые за вечер начинает чувствовать что-то похожее: не разочарование или раздражение, а настоящий страх.

Он обнимает жену за плечи, и минуту они так стоят и смотрят на огонь, а потом Джессика разворачивается к мужу лицом, и дорожки слёз на её щеках поблёскивают в свете огня.

– Обними меня крепче.

Рон прижимает её к себе, и в этот момент фонари на Мэйн-стрит гаснут, торговые автоматы на улице потухают и перестают жужжать. Город накрывает гнетущая тишина. Ничего, кроме тихого шуршания снега, оседающего на их куртки, и шипения от горящего «Мерседеса».

– Что-то происходит, – говорит она. – Я права?

– Возможно, это из-за бури.

– И ты действительно в это веришь, Рон?

-17-

Они проходят мимо старинных домов в викторианском стиле, украшенных позолотой. Вероятно, жильцы проделали огромную работу, чтобы превратить свой дом в такое произведение искусства.

Рон открывает калитку в металлическом заборе с острыми пиками на концах прутьев, и они направляются через снег к входной двери.

– Что ты им скажешь? – шепчет Джессика.

– Правду. Нам нужна помощь.

Он хватает латунный дверной молоточек и трижды ударяет в дверь.

Проходит несколько секунд.

Никто не подходит к двери.

– Давай попробуем пойти к другому дому, – говорит Рон.

Они пробуют достучаться ещё в пять домов на этой улице, потом ещё в три – на другой. Но, несмотря на стоящие у домов машины, следы колёс и ботинок на снегу перед домами и другие очевидные свидетельства проживание, каждый дом, к которому они подходили, пустовал.

-18-

Часы Рона сигналят 23:00, когда они подходят к пересечению Мэйн-стрит и 12-ой улицы. Они с Джессикой дрожат от холода, снег не перестаёт идти, и за его стеной почти ничего нельзя рассмотреть; лишь смутные очертания зданий и витрин в тусклом свете фонарей.

– Мы так и умрём, если останемся здесь, – говорит Джессика, клацая зубами.

Рон оглядывает улицу. Сейчас на земле лежит почти тридцати сантиметровый слой снега, следы машин полностью заметены. И на дороге, и на тротуаре – везде – лишь гладкий, ровный слой снега.

– Рон?

Ему кажется, что краем глаза в квартале отсюда он видит движение – фигура, одетая в белое.

– Рон! Я сейчас до смерти замёрзну, стоя здесь...

– У меня идея.

Они переходят улицу и идут на юг по тротуару.

– Рон, я уже не чувствую ног.

– Тогда тебе повезло. Мои просто горят от холода.

Через четыре квартала они пересекают 8-ую улицу, и Рон останавливается у навеса с надписью «Любое Снаряжение». Снег залепил некоторые буквы, поэтому не все слова на витрине угадываются.

– Почему мы сюда пришли? – спрашивает Джессика.

– Если мы не скроемся от этой стихии, то умрём. Мне кажется, лучше вломится в магазин, чем в частный дом, я прав, советник?

Она смотрит на него, как на сумасшедшего.

– Милый, а получше идеи у тебя нет?

– Нет.

– Тогда смотри по сторонам и молись, чтобы в этом магазинчике не было сигнализации.

Рон поднимает продолговатую хромированную урну с сигаретным пеплом и окурками внутри, поднимает её на уровень плеч и бежит к стеклянной витрине. От первого же удара урна пружинит, отскакивает обратно на засыпанный снегом тротуар, а стекло остаётся целым и нетронутым.

Рон снова поднимает урну и снова ударят по стеклу, и на этот раз по нему идёт паутинка трещинок, которая постепенно распространяется на всю высоченную витрину. Тогда Рон отходит назад и швыряет девяти килограммовую урну в потрескавшееся стекло.

Она пробивает витрину, и стекло рассыпается мелкими осколками.

Рон и Джессика стоят секунд десять с закрытыми глазами и ждут.

Наконец, она говорит:

– Сигнализации нет.

– Или она отключена из-за отсутствия электричества.

-19-

Они пролазят через витрину магазина и идут мимо кассы. В дальнем углу Рон замечает тёмные фигуры, и у него застывает кровь в жилах и перехватывает дыхание.

– Что такое? – спрашивает Джессика.

– Ничего.

«Просто три манекена в рыболовных костюмах».

Они проходят мимо прилавка с оборудованием для скалолазания и ледорубами.

У дальней стены с потолка свисают спальные мешки в окружении рюкзаков с внешней и внутренней рамой.

Они проходят через заднюю дверь в узкий, мрачный коридор. Джессика пробует открыть дверь в ванную комнату, но та не поддаётся.

– Чёрт.

– Тебе нужно в туалет, милая?

– Ага.

– Можешь присесть прямо перед кассой.

– Рон, ты прям как ребёнок.

Они возвращаются обратно в магазин.

– Вот оно, – говорит Рон.

– Где?

В темноте почти невозможно рассмотреть, но в середине комнаты, между стеллажами со слишком дорогими рубашками с эмблемой Патагонии и пуховиками с надписями «Колумбия» развёрнута демонстрационная поляна: у костра кругом сидят манекены в сандалиях и майках, готовят еду на походной газовой плите, а за их спинами поставлена двухместная палатка.

Рон и Джессика расшнуровывают обувь, вылазят из мокрых пуховиков и штанов и забираются в палатку, где ложатся в спальные мешки.

Пару минут они колотятся от холода, а потом Рон начинает замечать признаки согревания: ползание мурашек по конечностям и горящие огнём обветренные и обмороженные щёки.

– Согреваешься? – спрашивает он.

– Потихоньку.

Он подтягивается в своём мешке ближе к Джессике, пока не ощущает её тёплое дыхание на своей щеке.

– Болит?

– Хватит спрашивать.

– Прости, я врач, у меня это вошло в...

– Ты пластический хирург.

– Ну, да...

– Слушай, я не это хотела сказать. Это всё из-за боли.

– Просто давай думать, что, спустя долгие годы, мы будем вспоминать эти события и...

– Ты издеваешься?

Они лежат в темноте, прислушиваются к глухому завыванию ветра, проносящегося сквозь развитую стеклянную витрину.

Наконец, Джессика садится и говорит:

– Не могу заснуть. Рон, я очень хочу пить. Из-за того вина и этих долгих блужданий... У меня явно обезвоживание.

– Ладно, видела котелок, что стоит у того искусственного костра?

– Да.

– Возьми его, выйди на улицу и набери снега. И плотно утрамбуй его. Я пока посмотрю, смогу ли разжечь ту походную плиту.

-20-

До того, как Рон стал пластическим хирургом тринадцать лет назад, он был заядлым туристом. Проводил бесчисленные выходные в Каскадных горах  и даже во время учёбы в медицинском умудрялся выкраивать каждый месяц по неделе для похода в горы.

Пока Рон стоял в темноте у фальшивого костра и пытался разобраться с газовой походной плиткой, он осознал, сколько всего изменилось за прошедшее десятилетие. Ему потребовалось минут пять, чтобы выяснить, куда крепить красный баллон с газом.

Он прикручивает баллон и слышит, как Джессика залазит обратно через разбитую витрину и проталкивается мимо вешалок с одеждой.

– Как дела? – спрашивает она.

Он зажигает спичку и подносит её к горелке.

Плита загорается.

Когда огонь начинает угасать, пожрав малую толику пропана, Рон открывает вентиль газа на баллоне, и ленивое рыжее пламя превращается в глухо ревущее синее.

– Ставь сюда.

Она ставит котелок на плитку.

– Надо взять три бутылки из-под воды – я видел их у рюкзаков – и наполнить водой. Чтобы заполнить этот котелок, нам понадобится много снега.

Пока Джессика идёт за следующей порцией снега, Рон садится рядом с одним из манекенов и следит за плитой, регулируя огонь и помешивая пластиковой ложечкой снег.

Понадобилось чуть больше времени, чем Рон рассчитывал, но вскоре у него получается пол котелка растопленного снега. Он сливает его в бутылку, которая раньше принадлежала милому белокурому манекену в обтягивающей розовой спортивной майке.

– Джесс, ты ещё долго? – кричит он.

Проходит минута.

Он натягивает куртку и мокрые, промёрзшие ботинки.

Он выключает плитку, поднимается и идёт к входу в магазин мимо кассового аппарата к разбитой витрине.

В разбитое стекло залетает порывами ветер.

Рон выходит на тротуар.

– Если ты здесь, Джесс, я с тобой разведусь к чёртовой матери, потому что это абсолютно не смешно...

Никакого ответа. Лишь тихое шуршание падающих на его куртку снежинок.

Рон видит три бутылки из-под воды, лежащие в снегу, и замечает несколько дорожек следов, ведущих к тротуару.

В шести метрах впереди всё скрывает тьма и снег.

Наручные часы сигналят полночь. На мгновение Рона накрывает ужас, такой сильный, что мужчину вот-вот вырвет, но он заталкивает это давно не возвращавшееся ощущение в забытый уголок разума. Последний раз оно посещало его в годы учёбы на медицинском – тогда он часто просыпался по ночам в холодном поту, убеждённый, что у него не хватит способностей удержать равновесие в горах.

-21-

В морозной, снежной тишине Рон идёт по тротуару. Щёки снова начинают гореть. В правой руке мужчина сжимает пугающего вида ледоруб с всё ещё болтающейся на лезвии этикете с ценой.

Он не раз спал на природе в пустынном Национальном парке Каньонлэндс или у подножия Денали. Осенние ночи на Аляске были тихими (когда, наконец, замолкают москиты), и ему не раз казалось, что он слышит далёкое жужжание звёзд, похожее на работающую турбину.

Но сейчас, когда он идёт по пустым улицам Лон Кона зимней ночью, тишина совершенно другая – скорее, не отсутствие вокруг признаков жизни, а скрывание за маской, и в ней нет ни крупицы мира и спокойствия.

Он идёт по третьей улице, его ноги болят, а брюки цвета хаки промокли насквозь от снега. Он начинает жалеть, что не переоделся в магазинчике со снаряжением в новую, сухую одежду. Но теперь уже поздно возвращаться.

Рон огибает кирпичное здание конца девятнадцатого века и заворачивает в узкий проулок. Пройдя метров шесть, он упирается в двойные двери без ручек. Там и обрываются четыре пары следов.

Он начинает колотить кулаками в двери и кричать:

– Джессика! Ты меня слышишь?

Если и слышит, то не отвечает.

Рон осматривается, замечает засыпанные снегом мусорные контейнеры, тянущиеся над головой и прогибающиеся под тяжестью снега на десяток сантиметров линии электропередач, слышит, как в нескольких кварталах от него скрипит и стучит о косяк дверь.

Ему кажется, что сейчас он сойдёт с ума. Рон садится напротив здания, опускает голову между коленей и впервые за долгие, долгие годы молится.

-22-

Он заворачивает за угол Мэйн-стрит и третьей улицы в поисках чего угодно, способного проломить дверь, за которой скрывается его жена, и останавливается, заметив впереди свет.

Рон уверен, что его там прежде не было – этого мягкого свечения через окна здания, к стене которого прислонено не менее пятидесяти пар лыж.

Рон подбирается ближе. Сверху на здании изящными красными буквами написано «Рэндольф-Опера», а прямо под названием – афиша: «22 декабря – Зимнее жертвоприношение».

Сквозь окна рядом с дверями Рон видит пустой вестибюль, освещённый пламенем свечей в подсвечниках.

Двери не заперты, и Рон заходит внутрь, ступает на красную ковровую дорожку, всю в мокрых пятнах от нападавшего с ботинок и растаявшего снега. Он видит пустой буфет, гардероб; стены увешаны афишами сценических постановок и автографами знаменитостей, игравших в этих стенах многие годы.

Он проходит через вестибюль в тёмный коридор с запертыми дверями, ведущими в отдельные помещения театра, и быстрым шагом направляется в арку по правую руку. Там начинается лестница, по скрипящим ступеням которой, он поднимается на второй этаж.

-23-

На балконе не многолюдно.

Рон садится на сидение в первом ряду и сморит через перила. Помещение освещают триста свечей, а в партере сидят, как показалось Рону, все жители Лон Кона. Все они одеты экстравагантно и необычно, будто пришли на карнавал или маскарад – огромные головные уборы, под которым в тусклом свете свечей виден лишь профиль, никаких деталей внешности. В помещении витает запах виски, пива и марихуаны, и дым от последней висит над партером, как туман в долине.

На сцене посажены настоящие ели, а за ними – нарисованный фон из гор, которые окружают Лон Кон и зимой, и летом. А в центре сцены стоит довольно странный предмет – золотистый медведь в натуральную величину, отлитый из бронзы.

Он стоит на задних лапах в металлической нише посреди сцены, и мимо него тянется толпа людей, подкладывающих в яму перед медведем дрова, а затем возвращающихся на свои места.

Так продолжается какое-то время, и затем на сцену с левой стороны выходит трио музыкантов с гитарой, скрипкой и мандолиной и оживляет зал музыкой в стиле кантри.

Все занимают свои места, и музыканты уходят, а с первого ряда поднимает высокий мужчина и выходит на сцену.

Он сжимает в руке длинную свечу и одет как испанский конкистадор. Но даже через шлем, который должен был скрыть личность мужчины, Рон узнаёт шерифа, который пару часов назад вышвырнул их из гостиницы Лон Кона.

Конкистадор вскидывает руки и кричит:

– Выходите!

Справа за сценой откидывается красный занавес, и появляются две фигуры, одетые полностью в белое и с наброшенными на лицо капюшонами. Они держат за руки Джессику Шталь, и при виде неё толпа ревёт, а Рон ощущает приступ тошноты. Но потом он замечает, что его жена улыбается. Может, это какой-то странный розыгрыш?

Они подводят Джессику к золотому медведю со спины, спускаются в яму; один из мужчин поднимает люк в задней части животного, а второй что-то шепчет на ухо Джессики. Она кивает и снимает белую маску с чего-то, похожего на цистерну.

Джессика подносит маску к лицу, но замирает. Толпа ликует, и она машет зрителям и посылает воздушные поцелуи. Люди аплодируют, свистят всё громче и бросают на сцену из первых рядов розы на длинных стеблях.

Джессика забирается внутрь огромного медведя, и один из мужчин в белом закрывает за ней люк, и они оба возвращаются туда, откуда появились, исчезая за занавесом.

Шериф-конкистадор снова воздевает руки к потолку.

Зрители замолкают.

Он поворачивается, подходит к золотому медведю и ныряет в яму.

Спустя пару секунд он выбирается обратно на сцену, идёт к левой части сцены, хватает толстую верёвку и дёргает за неё.

В потолке раскрывается люк, и на золотого медведя начинают опускаться снежинки.

– Свет!

По театру проносится всеобщий вздох, свечи гаснут, и помещение окунается во тьму.

Рон перегибается через перила, пытаясь рассмотреть что-нибудь в темноте. Ещё мгновение назад он чувствовал мимолётный укол облегчения, думая, что за всей этой странной, жуткой ночью стоит какая-то логическая причина, но сейчас его снова охватил страх.

В помещении стоит полная тишина; не слышно ничего, кроме случайного шепотка из партера.

Сначала Рон принял их за светлячков – пылинки поднимающегося вверх со сцены света, но шипение кипящей жидкости и запах горящей древесины дали ему понять, что он ошибается.

Из темноты появляется фигура золотистого медведя, но она больше не золотистая, а насыщенного красного оттенка плавящейся, нагретой бронзы. И чем сильнее разгорается огонь под зверем, тем ярче он сияет.

– О, Боже, – шепчет Рон.

Медведь ревёт высоким, пронзительным голосом Джессики, изменённым до неузнаваемости системой труб, выходящих справа от головы животного и напоминающих жуткую опухоль. Слова и крики смешиваются воедино, но трубы и терзающая женщину боль превращают их в неразбериху. Бронза грохочет, как огромный кимвал [3]3
  музыкальный инструмент, состоящий из двух металлических чаш


[Закрыть] , когда Джессика отчаянно пытается выбраться из брюха зверя. Её кровь вытекает из дыр в ногах медведя, шипит и пузырится на сцене.

Кто-то в толпе кричит:

– Ещё год изобилия!

– Никаких лавин!

– Никаких бедствий!

– Больше туристов!

Внизу все хлопают, пьяные и обкуренные голоса выкрикивают тосты в каждом уголке помещения, стараясь, чтобы их расслышали за доносящимися со сцены криками боли. От золотого медведя идёт пар, когда на его сверкающую поверхность опускаются и сразу тают снежинки.

Где-то за спиной Рона всхлипывает женщина, но ей быстро прерывает мужской голос:

– Заткнись на хрен!

Рон вскакивает с кресла и вываливается обратно в коридор. Там его рвёт снова и снова. Он спускается по лестнице, не желая принимать, что этот тошнотворно-сладкий запах, смешивающийся с запахом костра – это запах его жены, жарящейся внутри золотого медведя.

Он стоит посреди театра и с внезапной ясностью осознаёт, что люди отворачиваются от сцены и сморят на незнакомого приезжего в забрызганной рвотой куртке так, словно он разрушил их свадьбу.

Крики внутри медведя становятся резче, но голос постепенно затихает, уносится прочь. Рон видит, как двое палачей в белых масках и капюшонах выбегают из-за занавеса на сцену и бросаются к выходу в коридор.

И что-то внутри Рона кричит:

– Беги!

-24-

Рон выскакивает из дверей «Рэндольф-Оперы», вываливается наружу, бежит по тротуару на север из города, поднимая за собой облака снега.

Он пробегает три квартала и оборачивается: люди высыпали из театра, и некоторые уже надевают лыжи, освещая себе дорогу фонарями.

Рон сворачивает на Седьмую улицу и бежит изо всех сил. Он не может думать ни о чём, кроме горящих от нехватки кислорода лёгких. Он пробегает мимо магазина сладостей, закрытой гостиницы, и тут улица уходит вниз под откос, и он выбегает на ровную широкую низину, которая может быть только замёрзшим прудом.

Сзади раздаётся свист. На Рона несётся обнажённая по пояс девушка лет двадцати с небольшим, одетая, как некая богиня Викингов, вплоть до рогатого шлема на голове. Её светлые волосы разметались по плечам; она скользит к Рону на лыжах и ускоряется, когда дорога идёт на спуск. До Рона ей оставалось не больше пяти секунд.

Рон зарывается каблуками в снег, разворачивается и становится в стойку. До лыжницы остаётся три метра.

Рона размахивается, зазубренное лезвие пробивает насквозь шею девушки, и мужчину на секунду ослепляет тёплое облако кровавых брызг от пробившего артерию ледоруба.

Он пытается ухватить прорезиненную рукоятку ледоруба и вытащить его, но из-за крови она стала скользкой, и Богиня Викингов продолжила скользить дальше по улице на лыжах, стараясь сама выдернуть лезвие.

Рон стирает кровь с лица. В пятидесяти метрах от него, вверх по улице, он замечает, как огромная толпа людей заворачивает на пересечении Мейн-стрит и Седьмой в его сторону. Там было человек тридцать-сорок, они кричат, визжат, смеются, хохочут, как хорошо выпившая компания, теряющая связь с реальностью.

Рон подбегает к упавшей в снег лыжнице, упирается ногой ей в голову для устойчивости и выдёргивает ледоруб из горла.

И он снова бежит, падает, поднимает на ноги, врывается во двор какого-то частного дома. Через окно на него лает собака. Рон понимает, что если не найдёт никакого способа сбросить со следа погоню, то надежды у него почти нет.

Перед ним из темноты появляются несколько фигур, человек десять, разговаривающих тонкими голосками – группка детей, шагающих в его направлении по снегу.

Рон оглядывается назад: из-за снежной пурги преследователей не видно, но он слышит, как они его зовут.

В шести метрах впереди, на берегу замёрзшего пруда, он замечает остатки недавнего детского сражения: в снег воткнуты прутики с самодельными флагами [4]4
  звёздно-полосатый против Весёлого Роджера).


[Закрыть]. А напротив каждого высились снежные крепости, но в снегопаде Рон мог рассмотреть лишь их контуры.