Текст книги "Библия Раджниша. Том 2. Книга 1"
Автор книги: Бхагаван Шри Раджниш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Я, бывало, говорил ему: «Но почему? Всем разрешается разговаривать, кроме меня!»
Он говорил: «Ты знаешь, я знаю и все знают, почему тебе не разрешается разговаривать – ты ведь вносишь возмущение».
«Но, – говорил я, – ты обещал мне, что не будешь вмешиваться в то, что касается меня, а я обещал тебе, что буду молчать ».
И много раз случалось так, что он был вынужден вмешиваться. Например, если был кто-то из старших – дальний родственник, но в Индии это не имеет значения, – мой отец касался его ног и говорил: «Коснись его ног и ты».
Я говорил: «Ты вмешиваешься в мои дела, поэтому наше соглашение прекращается. Почему я должен касаться ног этого старика? Если ты хочешь касаться их, касайся их и дважды, и трижды; я не буду в это вмешиваться, но почему я должен касаться его ног? Почему не его головы?»
Это и было достаточным возмущением. Каждый настойчиво объяснял мне, что он старший. Я говорил: «Я видел много пожилых. Как раз перед моим домом живет пожилой слон; я никогда не касаюсь его ног. Этот слон принадлежит священнику; это очень старый слон. Я никогда не касался его ног, а он очень мудрый – я думаю более мудрый, чем этот старик. Просто старые годы не придают ему никаких особенных качеств. Дурак остается дураком – может быть со старостью еще глупее. Идиот, пока стареет, становится еще большим идиотом, ведь вы не можете оставаться теми же самыми, вы должны расти. И идиот, когда он становится дряхлым... тогда его идиотия умножается. И это то самое время, когда он становится очень уважаемым. Я не собираюсь касаться ног этого старика, если мне не будет показано, почему я должен сделать это».
Однажды я пошел на похороны; умер один из моих учителей. Он был учителем по санскриту – очень толстый, смешной на вид, по-смешному одевавшийся на манер старых браминов, древних браминов, с большим тюрбаном на голове. Он был посмешищем всей школы, но сам при этом был очень невинным человеком. На хинди невинность обозначается словом бхоле, поэтому мы часто называли его Бхоле. Когда он входил в класс, весь класс громко скандировал: «Джай Бхоле», – да здравствует Бхоле. И, конечно, он не мог наказать всех учащихся, ведь кого тогда он стал бы учить, как он стал бы учить?
Он умер. Полагая, что это мой учитель, и думая, что поэтому я буду вести себя хорошо, мой отец не потребовал от меня заключения соглашения. Но я не смог вести себя хорошо, поскольку не мог ожидать того, что там произошло, – никто не ожидал этого. Когда мы прибыли, его мертвое тело лежало там. Подбежала его жена, упала на тело и сказала: «О мой Бхоле!» Все промолчали, но я не мог удержаться. Я очень старался, но чем сильнее старался, тем труднее это было. Я рассмеялся и сказал: «Великолепно!»
Мой отец сказал: «Я не заключил с тобой соглашения, полагая, что если это твой учитель, то ты будешь проявлять уважение».
Я сказал: «Я не проявляю неуважения, но я удивляюсь совпадению. Бхоле было его кличкой, и он, бывало, злился на нее. Теперь этот бедный малый мертв, его жена называет его Бхоле, а он ничего не может поделать. Я просто чувствую к нему жалость!»
Куда бы я ни пошел с отцом, он заключал со мной соглашение; но он был первым, кто нарушал его, поскольку случалось то одно, то другое, и он вынужден был говорить что-то. Этого и было достаточно, поскольку таким было условие – он не должен вмешиваться.
В городе находился один джайнский монах. Джайнские монахи сидят на очень высоком пьедестале, поэтому даже стоя, вы можете коснуться их ног своей головой... пьедестал высотой по крайней мере метр пятьдесят, метр восемьдесят – и они сидят на нем. Джайнские монахи ходят группами, им не разрешается ходить поодиночке, вместе должны идти пять джайнских монахов. Это стратегия, направленная на то, чтобы четверо из них следили за пятым, чтобы никто из них не попытался взять кока-колу – если, конечно, они все не сговорились. Я видел, как они сговариваются и принимают кока-колу, вот почему я запомнил это.
Им не разрешается пить даже ночью, а я видел, как они пьют кока-колу по ночам. Действительно, днем пить кока-колу опасно – вдруг кто-нибудь увидит! – поэтому только ночью... Я сам передавал им ее, с этим не было проблем. Кто другой стал бы передавать им ее? Ни один джайн не стал бы этого делать, но они знали меня, и они знали, что я готов сделать всякое деле, преступающее закон.
Там было пять пьедесталов. Но один монах заболел, поэтому, когда мы пришли туда с отцом, я подошел к пятому пьедесталу и сел на него. Я все еще помню моего отца и то, как он посмотрел на меня... он не смог найти даже слов: «Что ты делаешь?» И он не мог вмешиваться в мои действия, поскольку я никому не сделал ничего плохого. Просто сидя на пьедестале, на деревянном пьедестале, я не задевал никого и ничего. Он подошел ко мне поближе и сказал: «Похоже на то, что, есть соглашение или нет соглашения, ты собираешься делать все, что захочешь; поэтому на будущее мы не будем заключать соглашения, поскольку это абсолютно не нужно».
Эти четыре монаха чувствовали себя очень неловко, но и они не могли ничего сказать – что сказать? Один из них, в конце концов, сказал: «Это неправильно. Никто, кроме монахов, не должен сидеть с нами на равном уровне». Поэтому они сказали отцу: «Снимите его вниз».
Я сказал: «Дважды подумайте. Вспомните о бутылке!» – это ведь им я передавал кока-колу.
Они сказали: «Да, это правильно, мы помним о бутылке. Сиди на пьедестале сколько угодно».
Мой отец спросил: «Какая бутылка?»
Я сказал: «Спроси этих людей. У меня двойное соглашение: одно с тобой и одно с ними, и никто из вас не может помешать мне. Вы все четверо согласились, что я могу сидеть здесь, или я скажу название бутылки».
Они сказали: «Мы совершенно удовлетворены. Можешь сидеть здесь, никакого вреда нет, – но, пожалуйста, молчи о бутылке».
Ну вот, там было много людей, и все они заинтересовались... какая бутылка? Когда я вышел из храма, все собрались вокруг меня; все они спрашивали: «Что это за бутылка?»
Я сказал: «Это секрет. И это моя власть над теми четырьмя дураками, ног которых вы все время касаетесь. Если захочу, я могу приказать им касаться моих ног, иначе – бутылка...» Эти дураки!
Мой отец по пути домой просил меня: «Расскажи мне. Я никому не скажу. Что это за бутылка? Они что, пили вино?»
Я сказал: «Нет. Дело так далеко еще не зашло, но если они останутся здесь еще дней на пять, я справлюсь и с этим. Я могу заставить их выпить вина... в противном случае я скажу название бутылки».
Весь город обсуждал эту бутылку, что это была за бутылка, и почему они так испугались: «Мы всегда думали, что они такие одухотворенные мудрецы, а этот мальчик заставил их испугаться. И все они согласились, что он может там сидеть, что идет вразрез со священными книгами». Все ходили за мной. Они готовы были подкупить меня: «Проси, что хочешь, – только расскажи нам, в чем секрет этой бутылки».
Я отвечал: «Это великий секрет, и я не собираюсь рассказывать вам ничего о нем. Почему бы вам не пойти и спросить у этих монахов, что это за бутылка? Я могу пойти с вами, чтобы они не смогли солгать, – и тогда вы узнаете, что за люди, которым вы поклоняетесь. И эти люди формируют ваш ум!»
В университете был профессор, который хотел из-за меня уйти в отставку. Он был очень старым и очень заслуженным. Может быть, он все еще жив. Его имя было доктор С.Н.Л. Шривастава; он был доктором философии и доктором литературы. В философии его имя было хорошо известно – и вот он грозился подать из-за меня в отставку. Он поставил перед университетом условие, что если я не буду изгнан, то он уйдет в отставку: в университете может оставаться только один – или я, или он. А я был всего лишь студентом, студентом первого года. Я только что выбрался из своей деревни и переехал в город побольше. И через три месяца он пришел в такое состояние, что когда видел меня, то выходил из класса!
Я выбегал за ним и спрашивал: «Что случилось? Почему вы уходите? Я плачу за обучение. Вам полагается учить, мне полагается учиться, и все, что я делаю, это учусь. Если я задаю вопрос, то это я учусь».
«Но, – отвечал он, – вы задаете вопросы, которые постоянно ставят меня перед дилеммой. Если я скажу «да», я буду схвачен за руку; если я скажу « нет », я буду схвачен за руку. Каждый ваш вопрос лишь провоцирует другие вопросы, и им нет конца. Прошло три месяца; вы не позволили мне продвинуться ни на чуть дальше по сравнению с первым днем. Мы застряли там, где и были; и я знаю, не произойдет ничего другого за те два года, которые вы собираетесь провести здесь со мной. Вы не позволите тому первому дню закончиться. Так что лучше...»
«Но, – говорил я, – вы так образованны, у вас так много степеней, почетных степеней, и тридцатилетний опыт преподавания, через вас прошло так много студентов – почему вы так беспокоитесь? Если вы не знаете, вы можете просто сказать: «Я не знаю». Единственная ваша проблема заключается в том, что вы не можете сказать: «Я не знаю». Не я ваша проблема. Вы хотите сохранить вид, что все знаете, а на самом деле никто не знает всего, и даже вы не знаете всего».
Он преподавал нам аристотелеву логику; он был профессором логики и философии. В Индии два первых года нужно учить логику, поэтому два этих года, начальных года, посвящены Аристотелю и его логике. И я сказал ему, что даже Аристотель не был всезнающим, он был таким же невежественным, как и всякий другой. Он пишет в своей книге, что у женщины на один зуб меньше, чем у мужчины.
Вот посмотрите на дурака. У него было две жены; он мог бы сказать миссис Аристотель Один или миссис Аристотель Два: «Открой-ка ротик». А на самом деле женщины всегда держат свои рты открытыми; не нужно говорить им об этом. Если он боялся, то мог бы пересчитать зубы ночью, когда они спали. Но нет, в Греции верили, верили по традиции, что женщина во всем должна быть меньше мужчины, ниже мужчины. Как она может иметь в точности такое же число зубов, как и мужчина? Но он ни разу не побеспокоился проверить это.
Поэтому я сказал Шриваставе: «Вы говорите, что этот человек логик, отец логики? Это такая простая вещь, что даже самый посредственный человек подумал бы об этом: первым делом пересчитать зубы. И что вообще он делал с этими двумя женами? Только после подсчета следовало бы писать об этом. Без подсчета их зубов он всего лишь доверился общественному мнению. На протяжении тысяч лет таковым было общественное мнение в Греции – никто не побеспокоился подсчитать. Но это просто странно, что ни один мужчина, и ни одна женщина не побеспокоились об этом. По крайней мере, несколько женщин могли бы пересчитать их и сказать, что все это абсолютный абсурд и чепуха».
Но он сказал: «Довольно, я не хочу больше слушать. Я пойду к вице-канцлеру, чтобы подать в отставку; или вы будете изгнаны, или я подаю в отставку».
Он не приходил три дня, поэтому вице-канцлер вызвал меня. Я спросил его: «В чем моя вина? Выгоняйте меня – в этом нет никакой проблемы, – но, пожалуйста, скажите мне, в чем моя вина? Задал ли я хотя бы один вопрос, который не относился бы к логике? И если я пришел изучать логику, я должен задавать вопросы, поскольку мои сомнения должны быть развеяны. В противном случае человек должен сказать, что он не знает, я это допускаю. Коль скоро он скажет: "Я не знаю", – я не стану поднимать этого вопроса вновь. У него же не хватает смелости сказать: "Я не знаю". И теперь эта угроза отставки».
«Он знает, что он ценный профессор. Если он уйдет в отставку в середине года, где вы возьмете человека такого масштаба? Он знает, что в конфликте со студентом, который в университете всего лишь три месяца, будет принято решение в его пользу. Но, – сказал я, -это не будет так просто. Тогда борьба, которую я веду с С.Н.Л.Шриваставой, начнется и с вами. Я каждый день буду являться в вашем кабинете. Вы должны будете изложить мне в письменной форме причины, по которым я изгнан».
Он был по-настоящему добрым и разумным человеком. Он сказал: «Я не вижу никакой причины, по которой вы должны бы были быть выброшены, и я буду последним человеком, кто станет изгонять вас. Но, пожалуйста, поймите и мою ситуацию: мы не можем потерять этого профессора. Поэтому сделайте одно... Я не выгоню вас; я все устрою в другом колледже. Вам ничего не нужно делать, предоставьте все мне: я все устрою в другом колледже, и вы перейдете туда. В университете Джабалпура есть по крайней мере двадцать колледжей, поэтому можете выбрать любой колледж, какой захотите».
Я сказал: «Нет вопроса о выборе мною любого колледжа. Позвоните всем этим руководителям, чтобы посмотреть, готовы ли они принять меня, ведь теперь каждый знает о деле этого С.Н.Л.Шриваставы, знает о том, что лучший профессор философии в университете готов подать в отставку. Кто же тогда примет меня? Попытайтесь; я готов». Из двадцати колледжей, только один руководитель был готов принять меня, – на том условии, что я никогда не приду в класс. Он даст мне необходимый процент, но я не должен никогда появляться в классе.
Я сказал: «Прекрасно. Я сам не люблю ходить в университет и находить здесь идиотов, которые не знают, что они делают, чему они учат. Так что это прекрасно; так можно устроить. Но помните, я не буду вносить плату за обучение. Я сделаю, как вы хотите, а вы устройте все с оплатой за эти два года. Я никогда не приду в этот колледж; вы все устроите с оплатой и позаботитесь обо всем. После двух лет я приду к вам. Если что-то будет не так, отвечать будете вы».
Он сказал: «Я приму всю ответственность на себя», – и он принял всю ответственность.
Через два года я пришел к нему и сказал: «Дайте мне мою карточку допуска, чтобы я пошел на экзамены. Я не пойду в этот колледж; я даже не видел его».
Вот путь общих масс – даже образованные люди принадлежат к этим общим массам – в них нет целостности, разума или даже смелости сказать: «Я не знаю». То условие, я знаю, исходило от одного профессора. Руководитель колледжа спросил этого профессора: «Можем ли мы принять этого студента? Есть проблема...»
И профессор сказал: «Я не хочу никаких проблем в моем классе. Я могу принять его только при условии, что он никогда не появится в классе».
И вот как раз перед тем, как я покинул Индию, я прочитал статью, подписанную тем же профессором, его имя Солери, в которой он с гордостью сообщает, что я был его студентом. Я не видел его лица, он не видел моего; я никогда не был в его классе, или в его колледже, или где-нибудь поблизости. А теперь он гордится, что я был его студентом и что он всегда знал, что я стану кем-нибудь особенным. Эти дураки! Они так легко лгут. Но и все их жизни полны лжи.
Простые массы, между прочим, невинны. Но школьные учителя, священники, политики – эти люди постоянно отравляют простые массы и держат их на уровне толпы.
То, что мы называем демократией, еще не пришло к той точке, когда оно становится демократией. Оно еще, и повсюду, всего лишь толпократия, потому что избирающая масса является толпой; она еще не стала осознающей и бдительной.
Как раз несколько дней назад здесь были президентские выборы. Я слышал, что перед выборами шестого ноября, в ночь на пятое ноября, перед судом округа Васко собрались все христианские конгрегации. Все священники – все враги друг другу, постоянно сражающиеся друг с другом, спорящие о том, кто прав, кто не прав, и кто ближе к Христу и Богу, а кто не ближе, кто действительно православен, а кто блуждает в потемках, – все они собрались вместе. Все священники, со всеми их конгрегациями, перед зданием окружного суда... для чего? Чтобы помолиться против Антихриста, чтобы спасти округ Васко.
Так кто же Антихрист в округе Васко? И почему нужно спасать округ Васко от Антихриста? Я по-настоящему наслаждался этим, все они молились по поводу меня – поскольку я не думаю, что есть кто-либо другой, кого объявили бы Антихристом. Но это я немного сумасшедший. Говорят, что я анти-Христос, анти-Будда, анти-Махавира, анти-Кришна, антисемит... Все, что угодно, – только поставьте перед этим приставку «анти», и это подойдет ко мне. А в действительности я просто за себя и не против никого. Меня нисколько не беспокоит Христос, поэтому, почему я должен быть анти-Христом? Меня не беспокоит никто! Они никогда не заботились обо мне, почему я должен беспокоиться о них?
Эти люди продолжают... Журналисты спросили священников: «Кто Антихрист?» – и они даже не осмелились произнести мое имя. Отвечая, они все ходили вокруг да около: «Мы вот молимся, чтобы округ был спасен от злых сил». Но почему только округ Васко? Что, все злые силы собрались здесь в округе Васко? Они должны были бы отправиться в Белый Дом в Вашингтоне и молиться там, ведь если злые силы и собрались где-нибудь, так только в двух местах – в Кремле и в Белом Доме. И если мир будет страдать, источником страдания будут эти два места: Кремль – и Белый Дом.
Но странное дело с этими священниками: во время второй мировой войны в Англии они молились Богу, христианскому Богу, за победу Англии, за безопасность Уинстона Черчилля; а христиане в Риме, где пребывает папа в Ватикане, молились за безопасность Муссолини и его победу – тому же самому христианскому Богу. Не только это, Адольф Гитлер был благословлен христианскими епископами, они молились за его победу – именем того же христианского Бога. Так что же случилось с этим Богом? Он, наверное, покончил с собой! Как Ему решать? Все они Его люди, молятся ведь Его агенты. В чью пользу будет Его решение?
И христиане не улавливают проблемы в том, что когда Адольф Гитлер у власти, тогда христианский священник молится за Адольфа Гитлера. Он просто трус. Он не может сказать: «Я не буду молиться за вас и за вашу идеологию, которую вы отстаиваете. Я буду молиться за то, чтобы вы были побеждены». Но нет, смелые люди не становятся священниками; у них есть другие, лучшие дела для занятий. Священники же трусы. И эти трусы продолжают отравлять умы других людей; они делают других людей трусами. Они уничтожили все человечество и поместили его в сумасшедший дом.
Поэтому если массы против меня, то этого можно было ожидать. Не могло быть иначе, это естественно.
Что неожиданно, так это то, что по всему миру есть немного людей, которые способны встать рядом со мной, которые достаточно смелы для того, чтобы отложить в сторону свои предубеждения и выслушать меня, которые настолько разумны, чтобы узнать истину, когда они встречаются с нею, – какова бы ни была цена, и каковы бы ни были последствия.
На самом деле, никто до меня не имел таких разумных людей, каких я имею по всему миру, людей такого масштаба, таких восприимчивых, таких желающих пройти через испытание огнем.
Да, когда вы направляетесь к истине, это хождение в огонь.
Вы сгорите, вы сгорите полностью. И тогда то, что останется несгоревшим, живым, и есть ваша реальность. Все остальное, что сгорело, было хламом, излитым на вас другими.
Никто не может сжечь истину, но чтобы достигнуть истины, вам нужно отбросить слишком многое, очень много лишнего.
Но я счастлив тем, что, по крайней мере, один процент человечества почти готов прыгнуть и создать первую религию мира – религию истины, сознания – без лжи о Боге, небесах, аде, дьяволе – только чистейшую истину достоинством в двадцать четыре карата.
Даже один процент по всему миру – это потрясающая сила. Вы не должны думать, что это всего лишь один процент против девяносто девяти. Нет, те девяносто девять процентов – это ничто, поскольку в них нет их собственного огня. Они мертвы раньше смерти; они лишь ходячие трупы.
Этот один процент потрясающе силен, потому что эти люди живы.
Их огонь преобразует весь мир. А эти девяносто девять процентов вовсе не считаются.
Поэтому меня не беспокоит, что эти массы думают обо мне. Я озабочен только этим одним процентом разумных людей – тем, что они думают обо мне.
Беседа 5.
ЭКСТАЗ СЕЙЧАС -ЗАЧЕМ ЖДАТЬ?
3 декабря 1984 года
Бхагаван,
Что такое самоотречение? Каково его место в Вашей религии?
Идея самоотречения является одной из самых фундаментальных во всех псевдорелигиях. Суть этого явления должна быть понята очень глубоко.
Все религии проповедуют разделение между этим миром и миром, лежащим по ту сторону смерти, – между душой и телом. Тело принадлежит этому миру, душа принадлежит тому миру; поэтому, если вы хотите достичь мира, лежащего по ту сторону смерти, вечного мира... счастье там бесконечно, счастье здесь не стоит того, чтобы называться счастьем; оно мимолетно, оно соткано из сновидений. Оно приходит и до того, как вы сможете ухватить его, уходит. Оно иллюзорно, оно как мираж в пустыне.
Далеко от себя вы видите озеро, наполненное водой. Вы испытываете жажду, и великая надежда возникает в вас. Озеро, как вы его видите, абсолютно реально, ведь, как доказательство его реальности, вот вода, вот деревья, отражающиеся в этой воде. Если рядом есть гора, то и гора отражается в озере, отражается солнце. Какое еще доказательство вам нужно? Без воды такие отражения невозможны. Вы кидаетесь с великой надеждой, но когда вы подходите ближе, то обнаруживаете, что озеро отступает; расстояние между вами и озером остается тем же самым.
Это просто иллюзия, созданная отражением солнечных лучей от горячего песка пустыни. Когда солнечные лучи отражаются, они движутся подобно волнам, и их движение издалека создает иллюзию воды. И этим волнообразным движением солнечные лучи достигают эффекта отражения; они становятся подобными зеркалу. Это одна половина явления миража.
Другая половина – ваша жажда. Если бы вы не испытывали жажды, то, возможно, вы не смогли бы и обнаружить, что был какой-то мираж. Вы видели миражи раньше, вы знаете, что миражи могут казаться почти реальными, – но у вас жажда.
Физическое явление отражения солнечных лучей дает половину реальности явлению миража. Другую, и гораздо более важную половину, вносите вы и ваша жажда. Вы хотите поверить, что мираж – это правда. Даже если бы был кто-нибудь, кто попытался бы доказать вам, что это не реальность, вы рассердились бы на этого человека: у вас жажда, и вот она вода, а он пытается доказать, что эта вода – иллюзия. Он не знает, что такое жажда! Может быть, сам он не испытывает жажды. Нет никакой возможности убедить испытывающего жажду в том, что то, что он видит, – нереально. Все, что вы видите, обязательно является реальным. Внешнее проявление не означает реальности.
Миллионы лет религии говорили людям, что счастье в этом мире имеет ту же природу, что и мираж в пустыне. Вот почему вам никогда не удается ухватить его. Вам не удается удержать счастье в своем кулаке; оно приходит и уходит. Вы можете почувствовать его как легкий ветерок, но в то мгновение, когда вы осознаете, что вот оно, оно уже исчезает. Может быть, оно еще более нереально, чем мираж. Мираж, по крайней мере, имеет какую-то реальность: отраженные солнечные лучи вносят половину, а ваша жажда – другую половину. Но в вашем так называемом счастье этого мира вы сами вносите все сто процентов. Нет ничего, что давало бы еще какой-нибудь вклад.
И вы знаете это. Сегодня одна женщина кажется вам столь прекрасной, что вы скажете, что Клеопатра – ничто по сравнению с ней. Она кажется вам самой прекрасной женщиной в мире. Не только сейчас – вы не можете представить себе, что когда-либо была или когда-либо будет женщина, красивее ее. Это ваше представление, поскольку для других та же женщина ничего не значит; и та же женщина завтра ничего не будет значить для вас. И вы будете удивляться, поражаться – что же случилось? Что случилось с этой женщиной? Ничего с ней не случилось – она та же самая – что-то случилось с вами.
Вчера вы испытывали жажду – вы воображали, что у вас страсть. Сегодня эта страсть удовлетворена; больше нет биологического основания для воображения. Эта женщина – самая обыкновенная женщина, и счастье, которое вы обрели, было всего лишь вашим воображением – вы сами создали всю эту игру. Эта женщина, самое большее, играла роль бездействующего участника; она позволила вам представлять себя в ней. Может быть, она тоже представляла себя в вас – так что это было воображением с обеих сторон. Рано или поздно оно исчезнет, поскольку воображаемое не может длиться долго, коль скоро его основная причина упущена.
Основная же причина лежит в вашей биологии; а биологию не тревожит любовь, поэзия, романтика или что-нибудь в этом роде – биология означает бизнес!
Биология не интересуется игрой предварительной и игрой завершающей; все это пустая трата времени. Биологию интересует воспроизведение потомства.
Когда биология завершила свою работу, она отступает; воображаемое исчезает. Тогда вот стоите вы, стоит та же самая женщина, – но ничто не осталось уже тем же самым. Куда исчезло ваше счастье?
Вы чувствовали себя, словно на вершине Эвереста, и вот вы пали в глубины Тихого океана. Эта женщина обманула вас, а женщина думает, что это вы обманули ее; вы оба пытаетесь все свалить друг на друга. Никто никого не обманывал, обоих обманула биология. Но биология – это не нечто вне вас, она присуща вашему телу. Вы являетесь представлением двух других биологии, биологии вашего отца и матери; и они были представлением двух других биологии – вот она неразрывность, поток, подобный реке.
Религии старались эксплуатировать эту фундаментальную истину. Это истина, что романтика и поэзия... и так называемые любовные дела – все просто тень биологии. Так что все не очень трудно: определенная инъекция определенных гормонов прямо сейчас создаст всю поэзию, всю романтику... Другая инъекция – и вы падаете в Тихий океан! Теперь мы знаем, что мужчина может стать женщиной, женщина может стать мужчиной; лишь незначительное изменение гормонов, лишь незначительное изменение химии тела.
Религии эксплуатировали эту простую истину. Это истина, но вместо того, чтобы объяснить ее вам, они эксплуатировали ее.
Они говорили: «Это мимолетное счастье. Не гоняйтесь за ним; вы напрасно потратите время. Настоящий мир начинается после смерти». Почему после смерти? Ведь смерть уничтожит всю вашу биологию, физиологию, химию; смерть отнимает прочь все материальное. После нее остается только духовное, и это духовное познает вечность. Материальное, физическое знает только мимолетность.
Все это кажется очень логичным; первая часть верна, но вторая часть – вымысел. Да, верно, что моменты счастья в этой жизни очень быстротечны, но это не означает, что есть другая жизнь после смерти, в которой эти моменты становятся вечностью. Тому нет свидетельств. Такие моменты хотя бы есть здесь, их переживает каждый. Хотя и малые и быстротечные, но они существуют. Никто не может отрицать их существования. Вы можете сказать, что они сделаны из того же вещества, что и сны, – но они все же есть. Даже сны имеют свою собственную реальность. Они есть, они влияют на вас; а когда что-то воздействует на вас, оно становится реальностью.
Например, вы голодны. За целый день вам не удалось ничего съесть; вы устали, засыпаете. Сейчас тело голодно и хочет пищи. Ум сотворяет красивое сновидение, что вы гость на богатом пиршестве. Ум обслуживает вас, ведь если ум не создаст такого сновидения, ваш сон будет беспокойным – голод даст о себе знать. Каким-то образом вас нужно убедить, что вы едите, что вы не голодны. Ваш сон остается не потревоженным. Сновидение делает что-то реальное. Как нечто нереальное может делать что-то реальное? Это невозможно, – но у сновидения есть его собственное существование. Да, оно отличается от скалы, но и цветок розы отличается от скалы. Сновидение отличается еще сильнее; но оно воздействует на вас, оно влияет на вашу жизнь, влияет на стиль вашей жизни – и эти изменения реальны.
Поэтому нужно запомнить одну вещь: в этой жизни есть мгновения удовольствия, быстротечные переживания счастья, внезапные взрывы радости, – но за них невозможно ухватиться.
Вы не можете хранить их в своем безопасном хранилище. Вы не можете сделать их постоянными. Религии эксплуатировали вас именно потому, что вы не можете сделать их постоянными. Это была очень хитрая стратегия. Вы хотите сделать мгновения счастья постоянными; ваше глубочайшее желание – оставаться счастливыми всегда, не знать боли, печали, муки -всегда. Постоянно пребывать в раю – вот ваше желание.
Религии эксплуатировали это желание. Они говорили: «Есть такое место, но вы ничего не получите, не заплатив за это». Выглядит совершенно математически, экономически. Религии начали учить вас тому, что вы должны пожертвовать этой жизнью, если хотите достичь постоянного райского мира, что после смерти. И это очень недорого, поскольку то, чем вы жертвуете, всего лишь мимолетное быстротечное переживание, которое случается лишь иногда.
Если собрать все ваши мгновения счастья за всю вашу семидесятилетнюю жизнь, то, может быть, не найдется и семи мгновений, относительно которых можно быть совершенно уверенными, что они имели природу экстаза.
За семьдесят лет жизни не будет и семи мгновений? Тогда что же вы делали здесь? Мучили себя и других? Да, вы не найдете и семи мгновений счастья, поскольку природа этих мгновений такова, что когда они есть, они целиком завладевают вами, они владеют вами – да, вот правильное слово – они полностью владеют вами. Но когда они проходят, они оставляют вас так же полно, как полно они владели вами, остается только память. А как долго вы сможете жить воспоминаниями, оказавшимися столь обманчивыми?
Через несколько дней вы начнете сомневаться, было ли это, или это просто ваше воображение? Ведь то мгновение так сильно противоречит всему вашему жизненному переживанию: проходят годы, и лишь одно мгновение, может быть... И оно не в вашей власти; когда и где случится это мгновение, не вам решать. Поэтому годами вы влачите свое существование, и лишь одно мгновение остается в памяти... Медленно, медленно даже дымка памяти начинает исчезать.
Поэтому, если спросить человека даже семидесяти лет, он не назовет и семи мгновений. И когда вы становитесь старше, для таких мгновений все меньше и меньше возможностей. Все больше и больше разочарований, больше и больше развеянных иллюзий. В будущем только смерть и тьма, а в прошлом ничего кроме обмана.
Религии нашли прекрасное поле, на котором эксплуатировать вас, – и все они по всему миру хорошо делают это.
За тысячи лет они открыли колоссальный бизнес – больше, чем всякий другой: они продают вам рай; и почти даром.
Все, что они просят: «Отрекитесь от этой мимолетной жизни, и вечный мир восторга ваш».
Поэтому самоотречение становится фундаментальным верованием: чем от большего вы отрекаетесь, тем более достойными вы становитесь и тем более вы можете быть уверенными, что подходите ближе. Поэтому люди пытались отрекаться от всего.
