Текст книги "Царица Пальмиры"
Автор книги: Бертрис Смолл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
– Римляне… – начала Зенобия, – пришли римляне, и мама мертва, а Тамар тяжело ранена!
– Что?! Что ты говоришь, Зенобия? Ведь римляне – наши друзья!
– Римляне убили мою мать! – пронзительно завизжала Зенобия. Она совершенно потеряла самообладание, и горячие слезы грязными ручейками стекали по ее маленькому личику.
– Тамар спрятала меня под кроватью. Я не видела их, но все слышала. Они сделали с моей мамой что-то такое, что заставило ее пронзительно кричать, плакать и молить их о милосердии. Я еще никогда не слышала, чтобы моя мама кого-нибудь умоляла, но они заставили ее умолять, а потом убили ее! Тамар в таком ужасном состоянии, что не смогла даже подняться с пола. Ты должен ехать домой, отец! Ты должен ехать домой Забаай бен Селим почувствовал, что ноги под ним подкашиваются. Он понял, что сделали с его женами, хотя его невинная юная дочь не знала этого. Единственный вопрос, который он задавал себе, – почему? Воя от гнева, боли и горя, он начал рвать на себе бороду и одежду. Потом, когда первая яростная атака боли миновала, он начал отдавать приказы. Караван быстро развернулся. Однако Забаай бен Селим, его старшие сыновья и дочь не стали ждать остальных. Вскочив на верблюдов, они быстро поехали обратно по дороге через пустыню по направлению к предместью Пальмиры, где в лучах яркого полуденного солнца стоял их дом. Они скакали так быстро, что следовавший за ними караван видел на своем пути лишь пыль от их верблюдов, которая все еще клубилась в воздухе, приобретая от жары желтый цвет.
Они нашли Тамар в полубессознательном состоянии. Теперь Зенобия наконец осмелилась взглянуть на оскверненное тело своей матери, и у нее перехватило дыхание от ужаса перед тем, что она увидела. Тело Ирис было распростерто на кровати в нелепой позе, ее бледно-голубое платье и белоснежная нижняя туника разорваны и обнажали ее прелестные груди, покрытые синяками и ранами. Молочно-белые бедра в огромных багряных пятнах. Ее прекрасное милое лицо с серо-голубыми глазами, навеки закрытыми, ее нежный алый рот, злобно и жестоко искусанный – все это» узнавалось с трудом. Как же ее изуродовали!
– Мама!
Этот крик вырвался из самой глубины души Зенобии. Она тупо уставилась на тело убитой матери, не в состоянии полностью осознать все происшедшее. Глядя на тело, она не желала верить в то, что Ирис действительно мертва.
– Уведите отсюда ребенка! – лаконично скомандовал Забаай, не обращаясь ни к кому в отдельности. – Ей не следует видеть это! Уведите ее отсюда!
– Нет! – Зенобия увернулась, хотя дрожала от пережитого потрясения и горя. – Я должна запомнить и уже никогда не забыть этого! Я буду помнить о том, что сделали римляне!
Акбар не стал спорить со своей младшей сестрой. Он подхватил и вынес ее, плачущую, из комнаты. Девочка свернулась в его руках калачиком, словно пытаясь скрыться от правды. Ее горькие рыдания разрывали его сердце. Утомившись, он сел на ступеньку лестницы, ведущей на нижний этаж дома, и стал укачивать свою маленькую сестричку.
Ирис была на несколько лет моложе Акбара, когда его отец привез новую жену из Египта. Некоторое время он воображал себя ее любовником. Он подозревал, что Ирис знала об этом, но никогда не смущала его и не заигрывала с ним. Она относилась к нему с уважением. И тяжелые всхлипывания вырвались из его горла.
Воспоминания прервал голос Зенобии.
– Но почему они убили ее, Акбар? Почему? Теперь она глядела на него снизу вверх, и ее маленькое личико а форме сердечка было грязным и мокрым от слез.
– Они убили ее, потому что они – римские свиньи! – гневно ответил он. – Всех, кто не родился римлянами, они называют варварами, но именно они и есть самые настоящие варвары. Они говорят, что Рим основали два брата – сироты, оставленные на смерть на склоне холма, но спасенные и вскормленные волчицей. И я верю в это! Они так и остались дикими зверями до сегодняшнего дня!
– А что они сделали с моей матерью, Акбар? – боязливо спросила она.
Он заколебался, не уверенный, следует ли ему отвечать. Ведь она еще ребенок. Она могла быть его собственной дочерью. У него сын ее возраста. Он не знал наверняка, насколько она осведомлена об отношениях между мужчинами и женщинами. Однако из своего прошлого опыта он знал, что от Зенобии так просто не отделаешься.
– Знаешь ли ты, маленький цветок, как происходит зачатие ребенка?
– Да, – тихо ответила она. – Мама рассказывала мне об этом, потому что, говорила она, когда-нибудь я стану женщиной. Когда мужчина занимается с женщиной любовью, то вполне естественным результатом их союза будет ребенок. И моя мама говорила, что это хорошо!
– Это правильно, – ответил он ей.
Ему не пришлось обдумывать свои слова. Она уже понимала достаточно много, чтобы можно было все объяснить ей, и он сказал:
– Римляне принудили твою мать заниматься с ними любовью, Зенобия. Когда женщину принуждают к этому, это называется изнасилованием. Римляне изнасиловали твою мать, тем самым обесчестив ее, обесчестив нашего отца, нашу семью и всех бедавийцев. Затем они перерезали ей горло, чтобы не осталось свидетелей их преступления. Моя мать сказала, что ее сочли убитой и не стали добивать ножом.
На мгновение Зенобия оставалась безмолвной, а потом спросила:
– Значит, Тамар тоже изнасиловали?
– Да, – сказал он напряженным голосом. – Мою мать тоже изнасиловали.
– Значит, поэтому она и спрятала меня, Акбар? – спросила Зенобия. – Она не хотела, чтобы меня тоже изнасиловали?
– Если бы изнасиловали тебя, это было бы самое худшее бесчестье. Ведь ты – девственница, ты никогда не знала мужчины. Часть твоей ценности для твоего будущего жениха как раз и заключается в твоей девственности. Мужчина, женясь на девственнице, не хочет путешествовать по дороге, по которой прошли другие! – торжественно произнес Акбар.
Она снова умолкла и еще крепче прильнула к его коленям. Теперь она понимала, почему ее мать кричала и умоляла римлян. Она пыталась спасти свою добродетель и честь своего мужа. Какие же страшные звери эти римляне! Зенобия жаждала мести!
Из спальни ее отца доносились звуки причитаний. Прибыли другие члены их племени, и женщины, входившие в комнату, всхлипывали, испытывая печаль, сочувствие и стыд. Забаай бен Селим вышел из своей комнаты и коротко сказал старшему сыну:
– Отведи Зенобию в ее комнату, я расспрошу ее.
Акбар поднялся и отнес сестру в ее комнату, находившуюся в женской половине дома. Посадив ее на кровать, он успокаивающе похлопал ее по плечу и чуть-чуть улыбнулся. У самого Забаая лицо было мрачным и угрожающим. Он сурово взглянул на свою юную дочь.
– Я выслушал рассказ Тамар, а теперь хочу услышать это из твоих уст.
Она сглотнула, а потом изложила ему эту историю со своей, детской точки зрения. Она обвиняла себя в том, что стала причиной задержки; Забаай ничего не сказал. Какой бы гнев он ни испытывал, этот гнев таял перед лицом их общего горя. Римляне заплатят за это! О да, они заплатят! Он уже послал дюжину своих сыновей в город, приказав им привести к нему римского губернатора вместе с молодым правителем Пальмиры князем Оденатом. Только после того, как они увидят весь ужас того, что случилось с его женами, он уберет из своей спальни тело Ирис и похоронит его с теми почестями, которые она заслужила.
Он нежно обнял Зенобию.
– Ты не виновата, дитя мое. А теперь отдохни, я пошлю к тебе Баб. Сожалею, но тебе придется повторить свой рассказ в последний раз в присутствии губернатора.
Забаай вышел из комнаты. Гнев огненной лавой залил душу, стучал в висках, не оставляя места грусти. Всю свою жизнь он был гражданином Пальмиры, а кроме того, еще и римским гражданином, как и все жители Пальмиры. Казалось невероятным, что солдаты империи вышли из-под контроля в мирном торговом городе. Ему вдруг захотелось остаться наедине со своим горем. Но это потом, когда он насытится местью. Сначала он должен потребовать справедливой мести.
Вернувшись в туалетную комнату, он смыл с лица пыль пустыни и переменил одежду. Рабы убрали таз с розовой водой, надушили и расчесали его бороду. Он все еще был красивым мужчиной, среднего роста, с густой черной бородой, в которой уже проглядывала седина. Только темные глаза, потускневшие от страданий, выдавали его чувства.
В комнату вошел его сын.
– Они здесь, отец!
Заабай кивнул и вышел, чтобы приветствовать гостей.
– Мир вам, мой господин князь, и вам также, Антоний Порций. Добро пожаловать в мой дом, хотя теперь это дом скорби!
– Мир и тебе тоже, кузен! – ответил князь. Но, прежде чем он успел произнести что-нибудь еще, римский губернатор заговорил в раздражении:
– Что за срочность такая? – спросил он, и его хорошие манеры словно испарились из-за жары и головной боли. – Меня буквально стащили с ложа эти бородатые хулиганы, твои сыновья, Забаай бен Селим, и безо всяких объяснений заставили пойти с ними! Напоминаю тебе, вождь бедави, что я – императорский губернатор Пальмиры, и ко мне должны относиться с почтением!
– Именно из-за твоего положения, Антоний Порций, я и вызвал тебя сюда!
– Ты? Ты вызвал меня?!
Голос Антония Порция перешел в гневный визг. Его маленький двойной подбородок сердито дрожал.
– Да! – прогремел ему в ответ Забаай. – Я, Забаай бен Селим, военачальник бедави, вызвал тебя! И лучше тебе, мой господин губернатор, внимательно выслушать, о чем я хочу рассказать тебе. В это утро я со своей семьей выехал из Пальмиры в ежегодное зимнее кочевье в пустыню. Как ты хорошо знаешь, каждый год в это время мы уезжаем на сезон дождей в пустыню, чтобы пасти наши стада. Так вот, двое из моих жен были вынуждены остаться, потому что моя единственная дочь Зенобия не выносит наши зимние странствия по пустыне. Со своей детской логикой она решила, что если спрячется, то нам придется оставить ее в Пальмире. Конечно, ее мать и Тамар нашли ее. Когда женщины уже собирались ехать, они услышали на лестнице, ведущей к моей спальне, чьи-то шаги. С невероятной предусмотрительностью Тамар спрятала мою маленькую дочь под кровать. Хвала богам, что она сделала это!
В мой дом ворвались римские солдаты, Антоний Порций! Под предводительством своего центуриона они напали на обеих моих жен и, изнасиловав их, бросили Тамар умирать, а моей несчастной Ирис перерезали горло. И все это время, спрятанная под кроватью, моя бедная маленькая девочка сидела, скорчившись в ужасе!
Эти люди были римскими наемниками, Антоний Порций! Наемники из алы33
Ала – отряд конницы союзников в римском войске.
[Закрыть]. Для тебя не составит труда выловить их. Я хочу, чтобы они были наказаны! Я согласен только на их смерть, не меньше! Слышишь, императорский губернатор? На смерть, не меньше!
Князь Оденат казался огорченным, услышав слова своего двоюродного брата.
– Твоя прелестная Ирис мертва? Забаай, что я могу сказать тебе? Как могу утешить после такой потери?
И он стал рвать на себе одежду, выражая этим жестом сочувствие.
– А что с ребенком, с твоей дочерью Зенобией? Ее не тронули?
– Нет, хвала богам! Солдаты не подозревали о том, что моя невинная маленькая дочь тоже в комнате. У меня нет ни малейшего сомнения, что если бы они нашли мое драгоценное дитя, то набросились бы и на нее с не меньшей яростью. Как же вы допускаете таких людей в легионы в наши дни, Антоний Порций? Ведь Пальмира – это не какой-нибудь завоеванный город, где римляне могут насиловать и грабить сколько душе угодно. Наши горожане гордятся, что имеют римское гражданство!
Антония Порция потрясло услышанное. Он был справедлив и любил Пальмиру. Ведь губернатор прожил в ней большую часть своей жизни. Но необходимо удостовериться, что бедавиец сказал правду.
– Но откуда мне знать, что ты не выдумал все это? Где, говоришь ты, напали на этих женщин? Смогут ли они опознать тех, кто насиловал и убивал?
– Пойдемте со мной!
Забаай провел их в свою спальню, где все еще лежало тело Ирис, избитой, в разорванной в клочья одежде. Тамар все еще сидела на полу, привалившись спиной к кровати. Взгляд ее был отсутствующим, запах крови в жаркой закрытой комнате стал невыносимым, и мухи, жужжа, летали вокруг мертвого тела.
Римский губернатор, маленький, полный человечек, глядел на Ирис с нескрываемым ужасом. Он несколько раз встречался с ней и помнил ее красивой и любезной женщиной. К горлу его подступала тошнота, и он неловко старался справиться с ней, испытывая перед лицом этой трагедии стыд за весь свой пол.
– Доказательства неопровержимы, – с грустью произнес он. – Рим не находится в состоянии войны с Пальмирой и ее лояльными гражданами. Мы – хранители мира. Те, кто виновен в этом ужасающем происшествии, будут немедленно найдены, подвергнуты суду и наказаны. Суд должен быть скорым.
– Сегодня же! – последовал резкий ответ. – Солнце не успеет зайти, как эти преступники будут наказаны. Душа моей любимой Ирис взывает к справедливости, Антоний Порций!
– Будь благоразумным, Забаай бен Селим! – умолял Антоний Порций.
– Я благоразумен! – гремел в ответ бедавийский вождь. – Я ведь не стал посылать своих людей в город, чтобы они перерезали горло всем римским солдатам, которые им попадутся. Вот что значит быть благоразумным, господин губернатор!
Внезапно лицо Тамар вновь приняло сосредоточенное выражение, и она заговорила:
– Я смогу опознать центуриона и его людей, замешанных в этом, господин губернатор! Я никогда не забуду его злобных дьявольских глаз! Они подобны голубому стеклу! В них совсем нет чувства. Никакого. Они у него пустые. С ним было восемь человек, и их лица будут преследовать меня во сне. Я никогда не забуду их!
Антоний Порций в смущении отвернулся. Ему хотелось всегда выглядеть важным вельможей, но на самом деле это был добрый человек. Доказательства, представшие перед его потрясенным взором, вызывали у него отвращение.
– Госпожа Тамар, – сказал он, вновь повернувшись к сидевшей на полу женщине. – Вы говорите, что эти люди наемники, что они из алы. Откуда вы знаете об этом?
– Они очень высокие, – ответила Тамар, – с желтовато-белокурыми волосами, с глазами, голубыми, как небеса над нами, а их кожа, там, где она еще не стала коричневой от загара, белая, как мрамор. Они говорили с сильным акцентом, видимо, латинский язык не слишком хорошо им знаком. Кроме того, они приехали на лошадях, господин губернатор и одеты были как легионеры. Я не ошибаюсь и ничего не перепутала, хотя и истерзана. Я все помню! Я всегда буду помнить это!
Он кивнул и еще раз спросил ее мягким голосом:
– Вы совершенно уверены, что они полностью осознавали, кто вы такие?
– Обе мы, и Ирис, и я, объяснили им несколько раз, подробно и медленно. Но они с самого начала настроились на злодейство, мой господин губернатор. Центурион сказал, что Ирис лжет, что она… – и Тамар в ужасе взглянула на своего мужа.
– Что она… Кто? – спросил Забаай бен Селим.
– Пальмирская проститутка! – прошептала Тамар. Забаай бен Селим взвыл от гнева при этих словах. Антоний Порций содрогнулся.
– Я вынужден задать вам один вопрос, госпожа Тамар, – сказал он извиняющимся тоном, бросив беспокойный взгляд в сторону Забаая бен Селима. – Кто убил госпожу Ирис? Знаете ли вы это, можете ли вспомнить?
Снова задрожав от пережитого, Тамар произнесла:
– Центурион взял Ирис дважды. Именно он убил ее после того, как изнасиловал во второй раз. Я же притворилась мертвой, поэтому они оставили меня в покое.
– А что мог видеть ребенок? – спросил губернатор.
– Она ничего не видела, хвала богам! – ответила Тамар. – Однако слышала все. Покрывало скрыло ее от их похотливых глаз. Я всегда буду помнить смущенное выражение в глазах Зенобии! Эти глаза задавали мне тысячу вопросов, на которые я не могла ответить. Как это отразится на ней, Антоний Порций? Ведь она никогда не знала в этом мире ничего, кроме доброты.
Губернатор повернулся к Забааю бен Селиму.
– Можно ли подготовить госпожу Тамар к поездке? Я распоряжусь, чтобы весь гарнизон выстроился перед городскими стенами. Имея такого свидетеля, нетрудно найти виновных. Только один легион наемников из Галлии; другой – из Африки, и люди из этого легиона черны, как черное дерево.
– Мне нужен центурион! С его людьми можете делать, что хотите, но мне нужен центурион! – спокойно произнес Забаай. Антоний Порций тут же согласился и сказал:
– Только при условии, что вы подвергнете его наказанию и казните в присутствии всего гарнизона. Я хочу преподать всем на его примере суровый урок, чтобы такого больше никогда не случилось. Нам лучше избавиться от таких подонков!
– Согласен! – ответил Забаай бен Селим.
– Я поеду с губернатором в город, мой добрый кузен! – воскликнул молодой князь. Достаточно ли будет двух часов, чтобы подготовить госпожу Тамар к поездке в поисках справедливости?
Прежде чем Забаай бен Селим успел ответить, Тамар произнесла неожиданно твердым голосом:
– Я буду готова, мой господин князь! Пусть я проживу хотя бы одну минуту после того, как опознаю этих зверей! Это успокоит мою душу!
Князь Оденат обнял своего двоюродного брата, а потом вместе с римским губернатором вышел из комнаты. На полпути им встретилась Зенобия, выходившая из своей комнаты. Следом за ней шла Баб, служанка ее матери.
Оденат остановился и любезно приветствовал Зенобию.
– Ты помнишь меня, моя маленькая кузина? Ее красота поразила его. Он знал, что ей всего одиннадцать лет, тем не менее она обещала стать неслыханно прекрасной женщиной. Она подросла с тех пор, как он видел ее в последний раз около двух лет назад, однако не оформилась и была ребенком. Ее длинные волосы, распущенные и не стянутые лентами, бархатным пологом струились по плечам.
Оденат протянул руку и погладил ее по голове, как гладил свою любимую охотничью собаку. Его рука приподняла ее овальное личико. Волосы у нее были мягкими, так же как и бледно-золотистая кожа, глаза невероятно прекрасными; миндалевидные, с длинными, густыми черными ресницами, темно-серые, цвета грозовой тучи, однако в их глубине он заметил золотистые искорки, которые теперь потускнели от горя; прямой маленький нос и прелестный ротик. Ему пришлось сдерживать себя, чтобы не наклониться и не поцеловать ее в губы. Он строго напомнил самому себе, что она еще ребенок, однако в то же время необычайно соблазнительное создание, настоящая нимфа.
– Я помню тебя, мой господин князь, – тихо ответила Зенобия.
– Держись, Зенобия, – беспомощно сказал он.
И тут ее глаза цвета серебристой грозовой тучи сверкнули.
– Почему ты терпишь присутствие в Пальмире этих римских свиней? – в гневе бросила она ему.
– Римляне – наши друзья и были ими всегда, мой цветок! Это просто несчастное стечение обстоятельств, – спокойно произнес он, помня о сопровождавшем его императорском губернаторе.
– Друзья не насилуют и не убивают невинных женщин! – сказала она с презрением. – Ты стал одним из них, мой господин князь! Жеманный и надменный римский хлыщ! Ненавижу их! Ненавижу их и тебя тоже ненавижу – за то, что ты позволил им надеть на наши шеи ярмо!
Ее глаза наполнились слезами, но прежде чем он успел произнести хоть слово, она отвернулась от него и убежала, а следом засеменила ворчащая служанка.
– Бедная девочка! – грустно произнес князь Оденат. – Единственный ребенок у своей матери! Они были так близки между собой, Антоний Порций. Какой удар для ребенка!
Римский губернатор посмотрел вслед Зенобии.
– Да, – согласился он, а про себя подумал: «У Рима есть дурной обычай наживать себе врагов».
Вернувшись в город, Антоний Порций немедленно призвал к себе командиров легионов и подробно объяснил ситуацию. Затем спросил:
– Поддержат ли нас командиры легионов наемников?
– Я ручаюсь за моих африканцев, – сказал трибун девятого легиона. – Они ненавидят галлов.
Его товарищи кивнули, выражая согласие.
– Не вижу причины, по которой мои галлы могли бы счесть наказание несправедливым, Антоний Порций, – сказал, с трудом переводя дыхание, трибун шестого легиона.
– Тогда соберите весь гарнизон! – приказал губернатор. Два римских легиона, состоявшие из тысячи двухсот пеших солдат и двухсот сорока кавалеристов, и два подразделения наемников, по численности равных легионам, собрались за главными воротами Пальмиры. Такой сбор не мог не вызвать любопытства. Поскольку слухи о передвижении солдат распространились по всему городу, горожане поспешили выйти за ворота, узнать, что случилось.
На высоком помосте, под тентом, в жаркий послеполуденный час сидел римский губернатор Антоний Порций. Он был великолепен в белой тоге с пурпурным кантом, в венке на лысой голове. Он сидел и ждал вместе с царственным правителем Пальмиры Оденатом Септимием. Князь, двадцатидвухлетний юноша, был предметом мечтаний не одной женщины в Пальмире. Высокий, с красивыми мускулистыми руками и ногами. Короткая юбочка белой туники была вышита золотом. Черные, как полночь, вьющиеся волосы, карие бархатистые глаза, широкий и чувственный рот, высокие скулы – он был красив.
Умный и образованный, Оденат вел с римлянами хитрую политику. Он еще недостаточно силен, чтобы справиться с захватчиками, но у него зреют планы. Брошенные Зенобией гневные обвинения в том, что он стал одним из римлян, доставили ему удовольствие, – это означает, что его уловка удалась. Римляне доверяют ему.
Подняв руку, Оденат поправил на голове корону Пальмиры, отлитую из золота и выполненную в форме венка из пальмовых ветвей. «Однако очень жарко!»– подумал он, вздохнул и смахнул каплю пота, катившуюся по щеке.
Трубачи затрубили в фанфары, и шумная толпа затихла. Антоний Порций встал и подошел к краю помоста. Торжественно, со свойственной политикам склонностью к актерству, он бросил взгляд, полный драматизма, на притихшую толпу. Наконец, заговорил, его гнусавый голос оказался на удивление громким.
– Сегодня слава Рима была запятнана. Это сделали те, кому империя столь снисходительно даровала свое гражданство как награду. Рим не потерпит такого! Рим не позволит, чтобы оскорбляли тех, кого мы поклялись защищать! Рим накажет того, кто нарушил его законы и законы Пальмиры!
Он замолчал, чтобы его слова запечатлелись в памяти слушателей, а потом продолжал:
– Сегодня утром супруга Забаая бен Селима, великого вождя племени бедави, была зверски изнасилована и убита в своем собственном доме! Вторая жена этого верноподданного гражданина также подверглась нападению, и ее бросили умирать!
Вслед за всеобщим вздохом изумления собравшихся граждан Пальмиры послышался низкий зловещий ропот. Антоний Порций поднял руки, чтобы успокоить гнев горожан.
– И это еще не все! – громко крикнул он, и толпа снова умолкла. – Оставшаяся в живых женщина отбросила прочь стыдливость и приехала сюда, чтобы опознать тех, кто напал на нее и на несчастную покойницу.
Едва лишь смолкли его слова, как толпа граждан Пальмиры расступилась, чтобы пропустить верблюдов Забаая бен Селима к помосту. Зрелище было одновременно и пугающим, и впечатляющим.
Вождь племени бедави возглавлял отряд, сидя на спине верблюда, следом за ним – сорок его сыновей, начиная с самого старшего, Акбара бен Забаая, и кончая самым младшим, шестилетним мальчиком, который гордо и без страха восседал на верблюде. Позади вождя бедави и его сыновей следовали мужчины его племени в сопровождении идущих пешком женщин, одетых в траурные одежды и причитающих скорбными голосами.
У подножия помоста верблюды остановились и опустились на колени на теплом песке, чтобы дать возможность своим седокам спешиться. Ко всеобщему изумлению, один из сыновей Забаая бен Селима на самом деле оказался его единственной дочерью, его любимицей Зенобией. В сопровождении отца и Акбара бен Забаая, стоявших по обе стороны от нее, она встала, выпрямившись, с холодным выражением глаз перед римским губернатором и князем Оденатом.
– Мы пришли сюда в поисках справедливости, Антоний Порций! – воскликнул Забаай бен Селим.
Его голос четко прозвучал в послеполуденной тишине.
– Рим слышит твое заявление и ответит тебе по справедливости, Забаай бен Селим! – послышался ответ губернатора. – Луций Октавий!
– Да, господин!
Вперед выступил трибун, командовавший шестым легионом.
– Собери свою алу!
– Да, господин. – Послышался лаконичный ответ.
Повернувшись, трибун выкрикнул команду:
– Эй, галльская ала – вперед!
Сто двадцать кавалеристов из галльских провинций медленно выехали вперед. Наконец, они остановились и выстроились в десять рядов по двенадцать человек в каждом. Их лошади нервно переступали с ноги на ногу, чувствуя смятение людей. Забаай бен Селим направился туда, где в безмолвии стояли женщины его племени, и вывел вперед старшую жену Тамар. Вместе они пошли вдоль рядов римских всадников, и вскоре послышался громкий голос Тамар. Она указывала на виновных своим коротким коричневым пальцем.
– Вот этот! И этот! И эти двое!
Легионеры шестого легиона стащили обвиняемых с лошадей и поволокли их к губернатору. В самом конце Тамар остановилась, и Забаай почувствовал, что ее охватила сильная дрожь. Посмотрев вверх, он увидел пару холодных голубых глаз и тонкие, жестокие губы, растянутые в насмешливой улыбке.
– Это он, муж мой! Это и есть тот самый центурион, который изнасиловал и убил Ирис!
Забаай, заглянув в пронзительные глаза галла, мгновенно понял, какой ужас и стыд испытывала в свои последние минуты его милая, любимая жена. Бешеный гнев наполнил его грудь, и с диким яростным криком он стащил центуриона с лошади. В мгновение ока он приставил к его шее нож и прочертил им поперек его горла тонкую красную линию. Только настойчивый голос Тамар смог предотвратить немедленную казнь.
– Нет, муж мой! Он должен страдать так же, как страдала наша Ирис! Умоляю, не даруй ему счастливую возможность быстрой смерти! Он не достоин этого!
Сквозь красную пелену гнева Забаай ощутил на своей руке ладонь жены, услышал ее мольбы и опустил нож. Его черные глаза внезапно наполнились слезами, и он отвернулся, чтобы скрыть их. Он утирал рукавом эти доказательства своей слабости, чтобы другие не заметили их.
– Это все, Тамар? – спросил он хриплым голосом.
– Да, мой господин! – тихо ответила она, чувствуя желание обнять и утешить его.
Для нее это было ужасным испытанием, но и для него тоже. Он потерял ту, что была для него дороже всего на свете. Он потерял свою милую Ирис, и Тамар знала, что никогда счастье не коснется его своим свежим дыханием. И это печалило больше всего, ведь она любила его.
Она взяла его за руку, и они вместе направились к подножию помоста. Забаай спокойно произнес:
– Моя гиена опознала виновных, Антоний Порций!
Римский губернатор поднялся со своего резного кресла и шагнул вперед, к краю помоста. Его голос зазвучал над толпой.
– Этих людей обвиняет их жертва, которую они бросили на смерть. Может ли кто-нибудь из них отрицать свое участие в этом деле?
Губернатор взглянул на восьмерых обвиняемых, которые стояли, опустив головы, будучи не в силах взглянуть в лицо Тамар и всем остальным.
Антоний Порций снова заговорил:
– Мой приговор окончателен. Эти звери будут распяты. Центурион передается племени бедави для пыток и казни. Римский общественный порядок восторжествовал!
Хор приветственных криков рванулся в небо. Потом несколько легионеров из шестого легиона вытащили вперед деревянные кресты, которые принесли заранее. С виновных сняли военную форму и раздели донага. Потом привязали к крестам. Кресты подняли, и несколько солдат удерживали их в вертикальном положении, в то время как другие вколачивали их в песчаную почву, стоя на специальных лестницах.
В этот послеполуденный час стояла непереносимая жара, но если бы галлам удалось дожить до полудня следующего дня, их мучения стали бы еще сильнее. После того, как они проведут утро под жаркими лучами солнца сирийской пустыни, их языки распухнут и почернеют. Влажные ремни из сыромятной кожи, которыми их руки и ноги привяжут к деревянным крестам, высохнут и врежутся в плоть, пережимая кровеносные сосуды и причиняя непереносимую боль. Слабые умрут быстро, а вот физически сильные и выносливые помучаются, прежде чем смерть сжалится над ними.
Крики их центуриона, Винкта Секста, будут преследовать их по пути в ад; он еще поживет, но, оставаясь среди живых, позавидует мертвым. Его уже раздевали под их испуганными взглядами, чтобы начать пытку.
В землю вбили столб, центуриона привязали к нему, поставив лицом к столбу, а спиной – к толпе. Забаай бен Селим, державший в руке тонкий кнут из конского волоса, нанес ему первые пять ударов, не слишком сильных, зато острых, режущих и причиняющих сильнейшую боль. Тамар, которая все еще не совсем пришла в себя, тоже смогла нанести пленнику пять ударов. Потом каждый из сыновей Забаая бен Селима хлестнул римлянина по одному разу. Последние пять ударов ему нанесла Зенобия, которая владела кнутом на удивление хорошо. Пятьдесят пять рубцов пересекли спину Винкта Секста, однако галл был вынослив и ни разу даже не вскрикнул.
Забаай бен Селим мрачно улыбнулся. Еще не пришло время для крика, а этот галл будет молить о милосердии, как молила его жена, его милая Ирис. Пройдет еще много, много часов, прежде чем Винкт Секст испустит дух. Он тысячу раз пожелает смерти, Прежде чем смерть, наконец, придет к нему.
Порка закончилась, центуриона отвязали и поволокли по горячему песку к мраморной колоде. Рядом с ней стоил котел, бурливший над скачущими языками пламени. Винкта Секста заставили опуститься на колени, и он с ужасом увидел, как его руки быстро отделили от тела. Крик протеста постепенно затихал в жарком послеполуденном воздухе.
– Только не руки? – пронзительно кричал он. – Ведь я солдат! Мне нужны руки!
Окружавшие его люди лишь насмешливо скалили зубы в ответ, и тогда он понял, что даже если они оставят его в живых, он будет слишком сильно изувечен и вряд ли когда-нибудь снова сможет сражаться.
Он смотрел, словно зачарованный, как кровь из разорванных артерий алой дугой стекала на золотистый песок. Потом его поволокли к кипящему котлу и погрузили в бурлящую смолу обрубки его рук, чтобы не дать ему умереть от потери крови. В этот момент сквозь ряды зрителей прорвался его первый настоящий пронзительный крик от испытываемой им страшной боли. Зрители, все как один, вздохнули с облегчением: наконец-то центурион испытал такую боль, какую заслужил.
Сын Забаая поднял с песка две отрубленные кисти рук с вытянутыми в знак протеста пальцами. Вождь бедави снова улыбнулся.
– Никогда больше эти руки не смогут причинять людям боль, галл! Мы отнесем их в пустыню и скормим шакалам! – сказал он.
Винкт Секст содрогнулся. Самое ужасное для людей его племени – умереть искалеченным. Без рук он станет скитаться в царстве мертвых, и это царство не будет ни землей, ни раем его лесных богов. Он приговорен, хотя все еще продолжал бороться.
