Текст книги "Три дня"
Автор книги: Бернхард Шлинк
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)
Бернхард Шлинк
Три дня
Пятница
1
К семи часам она уже была на месте. Она так и рассчитывала, что в утренние часы доедет до места скорее, чем обычно. Когда на пути вслед за первым знаком дорожных работ попался еще один, а за ним и третий, она занервничала. Вдруг, выйдя из ворот и увидев, что она его не встречает, он с первой же минуты испытает разочарование? В зеркале заднего вида отражался восход. Уж лучше бы ехать навстречу солнцу, пускай бы оно и слепило глаза, это было бы все же приятнее, чем удаляться в противоположную сторону.
Она припарковалась на привычном месте и прошла короткий отрезок до ворот как всегда медленно. Она выбросила из головы все, что относилось к ее собственной жизни, освобождая место для него. Впрочем, он и без того занимал в ее мыслях прочное место; у нее и часа не проходило, чтобы она не спросила себя, что он сейчас делает, как чувствует себя в эту минуту. А уж при свиданиях с ним для нее вообще все, кроме него, переставало существовать. Теперь же, когда его жизнь перестала топтаться на одном месте и снова пришла в движение, ее внимание будет ему еще нужнее.
Старинное здание из песчаника стояло озаренное солнцем. В который раз она поразилась тому, как может здание такого отвратного предназначения быть таким красивым: эта стена, увитая диким виноградом, который весной зеленеет, как луга и леса, а осенью пламенеет багрянцем и золотом, эти маленькие башенки по углам и одна большая посредине, с почти церковными окнами, эти тяжелые угрюмые ворота, словно поставленные не столько для того, чтобы преграждать выход обитателям здания, сколько для того, чтобы не пропускать внутрь их недругов. Она взглянула на часы. У тамошних хозяев принято заставлять тебя ждать. С ней не раз бывало, что, получив отказ в двухчасовом свидании, она после отведенного ей одного часа, мысленно уже пережив расставание, вынуждена была лишних тридцать, а то и сорок минут томиться в ожидании, пока за ней наконец придут, чтобы выпустить.
Но едва колокола близлежащей церкви начали отзванивать седьмой час, как ворота открылись,[1]1
…ворота открылись… – Арестованный в 1982-м и осужденный в 1985 году Кристиан Клар отбывал наказание в Брухзальской тюрьме. Построенная в середине XIX века, это одна из первых в Европе тюрем одиночного заключения; в настоящее время там содержатся осужденные за особо тяжкие преступления и терроризм. Брухзаль – город на юге Германии, в земле Баден-Вюртемберг, в 20 километрах от Карлсруэ.
[Закрыть] и он вышел из них, щурясь на солнце. Она бегом бросилась к нему через дорогу и обняла. Она обняла его, не дожидаясь, когда он поставит на землю две свои тяжелые сумки, и он стоял как столб, не отвечая на ее объятие.
– Наконец-то! – воскликнула она. – Наконец-то!
– Дай я сам поведу машину, – сказал он, подойдя к дверце. – Я так давно об этом мечтал.
– Не боишься? Машины теперь ездят быстрее, и они движутся сплошным потоком.
Но он ее не послушал и не изменил своего решения, даже когда у него от такой нервной нагрузки на лбу выступила испарина. Она напряженно сидела рядом и молча терпела, когда он допускал ошибки при поворотах на городских перекрестках и при обгонах на автобане. И лишь встретив предупредительный знак, оповещающий о том, что впереди будет место для стоянки и отдыха, она сказала:
– Мне нужно позавтракать, я уже пять часов на ногах.
В тюрьме она регулярно навещала его раз в две недели. Но сейчас, когда они шли с подносами вдоль раздачи, когда он стоял у кассы, когда вернулся из туалета и сел напротив нее за столик, у нее было такое чувство, словно она видит его впервые после долгой разлуки. Она увидела, как сильно он постарел, гораздо больше, чем ей казалось или чем она признавалась сама себе при свиданиях. На первый взгляд он выглядел совсем неплохо для своего возраста: высокий рост, угловатое лицо, красивые зеленые глаза, густая шевелюра седеющих каштановых волос. Но вяловатая осанка подчеркивала появившееся у него брюшко, которое неожиданно контрастировало с исхудалыми руками и ногами, походка его стала шаркающей, цвет лица – серым. А морщины, вдоль и поперек избороздившие его лоб и глубокими вертикальными складками прорезавшие щеки, говорили не столько о внутренней сосредоточенности, сколько об общем нервном истощении. Она пугалась, замечая его нерешительную и замедленную реакцию на ее слова, суетливость и смазанность жестов, которыми он сопровождал свою речь. Как же она не замечала этого при свиданиях? И каких еще наружных и внутренних изменений могла в нем не заметить?
– Куда мы едем? К тебе?
– Сначала до понедельника в деревню. Мы с Маргаретой купили дом в Бранденбурге.[2]2
Бранденбург – одна из земель Федеративной Республики Германии со столицей Потсдам; на востоке граничит с Польшей; из состава Бранденбурга в отдельную федеративную единицу выделена земля Берлин. После 1945 года земля Бранденбург оказалась в советской зоне оккупации, вошла в состав Германской Демократической Республики и была разделена на три округа. В октябре 1990 года федеральная земля Бранденбург была восстановлена. Треть территории Бранденбурга занимают леса; здесь находится множество природных парков и заповедников, бывших дворцов и усадеб, полуразрушенные или частично восстановленные средневековые замки-монастыри.
[Закрыть] Он в плохом состоянии, без отопления, без электричества, а воду нужно носить из колонки на дворе, зато вокруг большой старинный парк. Сейчас, в летнее время, там прекрасно!
– А как вы готовите еду?
Она рассмеялась:
– Надо же, что тебя интересует! На газе из круглых красных газовых баллонов. На выходные я купила про запас еще парочку. Я позвала в гости старых друзей.
Она ждала, что он обрадуется. Но он не изъявил радости, а только спросил:
– И кого же?
Уж сколько она передумала, прежде чем это решить! С кем из старых друзей ему приятно будет встретиться, а кто будет только смущать и заставит замкнуться? Ему необходимо человеческое общение, говорила она себе. Кроме того, ему требуется помощь. От кого же ее ждать, как не от старых друзей? В конце концов она решила, что если человек обрадуется ее звонку и выразит желание приехать, то, значит, он и есть самый правильный гость. У многих из отказавшихся от приглашения она слышала в голосе искреннее сожаление: они бы с радостью приехали на встречу, если бы знали заранее, но сейчас им уже поздно менять свои планы. Однако тут уж ничего нельзя было поделать. Его выпустили так неожиданно.
– Хеннер, Ильза, Ульрих со своей новой женой и дочерью, Карин с мужем и, конечно же, Андреас. Считая нас с тобой и Маргарету, всего соберется десять человек.
– А Марко Хан?
– Кто?
– Сама знаешь кто. Долгое время мы с ним только переписывались, а четыре года назад приехал ко мне на свидание и с тех пор навещал постоянно. Не считая тебя, он…
– Ты о том ненормальном, из-за которого тебе едва не отказали в помиловании?[3]3
…из-за которого тебе едва не отказали в помиловании? – В 1985 году Кристиан Клар был признан виновным и приговорен к шести пожизненным срокам заключения и дополнительно к пятнадцати годам тюрьмы. В 1995 году суд постановил, что с учетом тяжести совершенных им преступлений минимальный срок заключения должен составить 26 лет (до начала 2009 года). По истечении 24 лет Клар обратился к федеральному президенту с прошением о помиловании. Президент Германии Хорст Кёлер лично встретился с Кларом, но 7 мая 2007 года, ввиду того что бывший лидер РАФ так и не раскаялся в содеянном, отклонил его прошение. Однако год спустя штутгартский суд вынес решение об условно-досрочном освобождении Кристиана Клара, и 19 декабря 2008 года Клар вышел из тюрьмы. Сам Бернхард Шлинк на вопрос, как он относится к освобождению Клара, ответил, что он бы, наверное, не стал его освобождать.
[Закрыть]
– Он сделал всего лишь то, о чем я сам его просил. Я написал приветственное обращение; адресаты и повод были мне известны. Тебе не в чем его обвинить.
– Но ты не мог знать, во что это выльется! Зато он знал и не остановил тебя вовремя, а, наоборот, еще и подначивал. Он использует тебя.
Она опять разозлилась, как в то утро, когда прочитала в газете, что он публично обратился с приветствием к какому-то там конгрессу[4]4
…он публично обратился с приветствием к какому-то там конгрессу… Это было расценено как нежелание пересмотреть свои взгляды и полное отсутствие раскаяния, из чего делался вывод, что такой человек не заслуживает помилования. – В январе 2007 года Кристиан Клар направил приветственное послание участникам ежегодной конференции памяти Розы Люксембург.
Многие увидели в его поступке свидетельство того, что за 24 года заключения бывший террорист так и не отказался от своих лево-экстремистских взглядов, что выразилось в негативной реакции большей части немецкого общества на поданное им в том же году прошение о помиловании (см. прим. 3).
Роза Люксембург (1871–1919) возглавляла леворадикальную оппозицию в Коммунистической партии Германии; убита (вместе с Карлом Либкнехтом) конвойными по дороге в тюрьму Моабит 15 января 1919 года.
[Закрыть] против насилия. Это было расценено как нежелание пересмотреть свои взгляды и полное отсутствие раскаяния, из чего делался вывод, что такой человек не заслуживает помилования.
– Я позвоню ему и приглашу приехать.
Он встал, порылся в кармане в поисках мелочи и направился к телефонному аппарату. Она тоже встала, чтобы броситься за ним и остановить, пока не поздно, но заставила себя сесть. Увидев, что у него в разговоре возникла заминка, она снова встала, подошла к нему, сама взяла трубку и объяснила, как добраться до ее дома. Он обнял ее за плечи, и ей стало так хорошо, что она перестала сердиться.
Дальше она сама села за руль. Через некоторое время он спросил:
– Почему ты не позвала моего сына?
– Я звонила ему, но он просто положил трубку. Тогда я написала ему письмо. – Она пожала плечами. – Я знала, что тебе хочется его повидать. Но понимала, что он не приедет. Он давно уже сделал выбор и настроен против тебя.
– Он не сам, это они его настроили.
– Да какая разница! Он стал таким, каким они его воспитали.
2
Хеннер сам не знал, как отнестись к предстоящей встрече и чего ему ожидать от этих выходных: от встречи с Йоргом, встречи с Кристианой и остальными старыми друзьями. Когда ему позвонила Кристиана, он не задумываясь ответил согласием. Потому ли, что в ее голосе ему послышались умоляющие нотки? Или потому, что старая дружба обязывает к пожизненной верности? Или из любопытства?
Хеннер приехал пораньше. По карте он обнаружил, что дом Кристианы расположен на границе природоохранной зоны, и хотел перед встречей хорошенько пройтись пешком, перевести дух, отключиться от всего постороннего. Он только в среду вернулся после конференции в Нью-Йорке к заваленному бумагами письменному столу и расписанному по минутам ежедневнику, чтобы снова впрячься в привычную лямку.
Он удивился, увидев солидную усадьбу: каменную ограду, чугунные ворота, высокий дуб у крыльца, позади – обширный парк и барский дом, простоявший не одну сотню лет. Сейчас все это пришло в запустение. Кровля была покрыта гофрированным железным листом, стены стояли облупленные и местами покрылись плесенью, а лужайка перед террасой позади дома заросла кустами и деревьями. Однако окна были новенькие, перед входом насыпан свежий гравий, на террасе приготовлены для гостей деревянные столы и стулья, один столик и четыре стула были уже расставлены, еще несколько дожидались в сложенном виде, дорожки от дома к парку были расчищены от лишней поросли.
Хеннер вступил на одну из аллей и окунулся в зеленое царство леса; над головой, закрывая небесный свод, смыкалась просвеченная солнцем листва, а древесные стволы и кусты по обе стороны заросшей травой дорожки создавали видимость непроходимой чащи. Некоторое время впереди по дорожке скакала какая-то птичка, она исчезла так внезапно, что Хеннер даже не заметил, куда и как она скрылась – ускакала в кусты или вспорхнула и улетела. Хеннер понимал, что дорожка нарочно то и дело петляет, потому что архитектор хотел создать впечатление обширного парка. И все равно он чувствовал себя так, словно попал в зачарованный лес, словно он заколдован и никогда не выберется из волшебных дебрей. Но едва он успел подумать, что вовсе и не хочет никуда выбираться, как лесное царство закончилось, и он очутился на берегу широкого ручья. За ним расстилались поля, а вдалеке виднелась деревня с церковной колокольней и элеваторами. Вокруг стояла тишина.
Затем он заметил ниже по течению сидящую на скамейке женщину. Только что она что-то писала в тетрадке, а сейчас опустила тетрадь и ручку на колени и глядела на Хеннера. Он направился к ней. «Серая мышка, – подумал Хеннер. – Невзрачная, неловкая, застенчивая». Она встретила его взгляд:
– Ты меня не узнал?
– Ильза!
С ним частенько случалось, что при встрече с хорошо знакомым человеком он никак не мог вспомнить его имени, поэтому он даже обрадовался, когда при виде с трудом угаданного лица в памяти тотчас же всплыло нужное имя. В последний раз они виделись с Ильзой где-то в семидесятые годы, и тогда она была хорошенькой девушкой. Носик и подбородок были, пожалуй, несколько островаты, слишком сурова складка губ, плечи она сутулила, чтобы не так заметна была ее высокая грудь, но вся она, голубоглазая, светлокожая, белокурая, словно излучала светоносное сияние. Сейчас Хеннер уже не встретил в ней былой светозарности, хотя она и отозвалась на радость встречи и узнавания приветливой улыбкой. Он смутился, словно испытывая неловкость за то, что она уже не та, какая была и какой обещала остаться.
– Как поживаешь?
– Прогуливаю уроки, три часа английского языка. Меня подменила приятельница и наверняка провела их как надо, но, если бы она позвонила или я могла бы с ней как-то связаться, мне было бы спокойнее на душе. – Она бросила на него такой взгляд, словно он мог ей чем-то помочь. – Со мной такого еще не бывало, чтобы вот так просто взять и не прийти на работу.
– И где ты преподаешь?
– Там же, где и раньше. Когда вы исчезли из виду, я уже прошла стажировку, нашла первую работу, а затем в своей прежней школе вторую. Я по-прежнему веду те же предметы: немецкий, английский, изо. – Словно торопясь покончить с этой темой, она продолжала: – Детей у меня нет. Замужем не была. У меня две кошки и собственная квартира на горе – с видом на долину. Мне нравится учительская работа. Иногда у меня мелькает мысль, что тридцать лет, пожалуй, уже достаточно, но эта мысль, вероятно, порой посещает всякого, кто работает в школе. Впрочем, теперь не так уж и долго осталось.
Хеннер ждал, когда она задаст ему тот же вопрос: «Ну а что у тебя?»
Не дождавшись его, он сам задал следующий:
– А с Йоргом и Кристианой ты все время поддерживала контакт?
Она помотала головой:
– С Кристианой мы несколько лет назад случайно встретились на Франкфуртском вокзале; расписание сбилось из-за снегопада, и мы обе застряли там в ожидании пересадки. После этой встречи мы с ней время от времени перезванивались. Она говорила мне, чтобы я написала Йоргу, но я долгое время никак не решалась. Когда он подал прошение, я наконец-то собралась с духом. «Я не молю о пощаде. Я воевал с этим государством, и оно воевало со мной, так что мы с ним квиты и никто никому ничем не обязан». Ты помнишь? В заявлении, которое сделал Йорг в связи с подачей прошения о помиловании, было столько гордой независимости, что я снова как будто услышала того молоденького парнишку, каким я его впервые узнала. Того, в которого когда-то влюбилась. – Она улыбнулась. – Я же всегда перед вами робела. Потому что вы так хорошо разбирались, что правильно, а что неправильно и что надо сделать. Вы были такие решительные, такие бескомпромиссные, несгибаемые, бесстрашные. Для вас все было просто, и я стыдилась, что для меня все так сложно и я никак не разберусь, как надо относиться к капиталу, государству и господствующим классам, а уж когда вы заводили разговоры про всяких там, которые скоты… – Она снова помотала головой, целиком погрузившись в прежние ощущения страха и стыда. – Кроме того, мне надо было поскорее закругляться с учебой и начать зарабатывать деньги, а у вас и денег, и времени всегда было сколько угодно, да и отцы у вас: у Йорга и Кристианы – профессор, твой – прокурор, у Ульриха – зубной врач, а у Карин – священник.[5]5
…да и отцы у вас: у Йорга и Кристианы – профессор, твой – прокурор, у Ульриха – зубной врач, а у Карин – священник. – Для сравнения: Кристиан Клар родился в благополучной семье высокопоставленного чиновника системы школьного образования и учительницы в городе Фрайбург 20 мая 1952 года; у Кристиана было три брата и сестра. По окончании школы в 1972 году без труда поступил на историко-философский факультет университета в Гейдельберге, где и познакомился с участниками ультралевого студенческого движения. Вообще, у истоков РАФ стояли молодые интеллектуалы из хороших семей, некоторые (как Ульрика Майнхоф и Хорст Малер) получили прекрасное образование и делали блестящую карьеру.
[Закрыть] А мой отец, простой крестьянин из Силезии, лишился там своего клочка земли, с которого худо-бедно кормился, раньше у него было хоть что-то, а тут пришлось работать на молочном заводе. «Наша молочница» – так вы иногда меня называли, и, надо думать, не со зла, но я среди вас все равно была как чужая, и вы меня, скорее, только терпели, и если бы я вдруг исчезла…
Хеннер старался вызвать в своей памяти что-нибудь, что сходилось бы с ее воспоминаниями. Неужели он изображал из себя человека, который все знает и у которого сколько угодно времени? Неужели он называл полицейских, судей и политиков скотами? Неужели он называл Ильзу «наша молочница»? Все это было так давно! Ему помнилась атмосфера ночных споров до рассвета, за которыми выкуривалось слишком много сигарет и рекой лилось красное вино, ощущение вечного поиска и стремления во что бы то ни стало как следует проанализировать вопрос и выбрать единственно верный способ действий, помнился восторг планирования и подготовки выступлений и та интенсивность переживания, то острое ощущение собственного могущества, которое испытываешь, подчиняя себе аудиторию или уличную толпу. Но вот о чем велись споры и для чего надо было подчинять себе аудитории и уличные толпы, об этом его память хранила молчание, и уж тем более она хранила молчание о том, из чего складывалась жизнь Ильзы. Может быть, она бегала для них за сигаретами и варила кофе? Ильза преподавала изо. Может быть, она писала плакаты?
– По-моему, хорошо, что ты не забыла Йорга. Я ходил к нему на свидание после приговора, но у нас так и не вышло толком поговорить. На этом все и оборвалось, пока неделю назад мне не позвонила Кристиана. Он сильно изменился?
– Да я ведь ни разу не была у него там, только писала письма. Он никогда не предлагал мне приехать.
Она посмотрела на него вопросительно, но он так и не понял, что именно ее удивило: его долгое равнодушие к Йоргу и его судьбе или нынешний интерес к тому, сильно ли тот изменился.
– Скоро мы это увидим, не так ли?
3
Когда Хеннер ушел, Ильза раскрыла тетрадку и перечла только что написанное.
Похороны прошли в теплый и солнечный день. В такой день хочется поехать куда-нибудь на озеро, купаться, расстелить одеяло, расставить вино и закуску, есть хлеб с сыром и пить вино, глядеть на небо и мысленно уноситься вслед за плывущими облаками. День выдался неподходящий для скорбных проводов и для смерти.
Скорбящие собрались в ожидании перед церковью. Они здоровались, узнавая старых знакомых, или знакомились с теми, с кем прежде не доводилось встречаться. Всем было отчего-то неловко. Любое слово отдавало фальшью. Выражения соболезнования звучали натянуто, общие воспоминания получались бледными, а когда кто-нибудь принимался допытываться «почему?», собеседник беспомощно и раздраженно отмахивался от вопроса. Каждое слово отдавало фальшью, потому что фальшь чувствовалась в самой смерти Яна. С его стороны нехорошо было так поступать: оставить детишек сиротами и жену вдовой! Коли уж ты не в силах больше выносить жизнь с женой и детьми, достаточно, казалось бы, просто развестись. А покончить с собой только для того, чтобы слинять, оставив жену и детей с чувством непоправимой вины, это как-то непорядочно.
В группе старых друзей один высказал это вслух. Другой покачал головой: «Ян женился на Улле, когда она забеременела. После первого ребенка он согласился на рождение двойни, только чтобы она не догадалась, что он ее не любит. Ради благополучия Уллы и детей он оставил университет и пошел в адвокаты. Он сидел дома, для того чтобы Улла могла закончить образование. И все это из соображений порядочности. Сколько можно так выдержать? Самоотречение во имя порядочности? Но если ты совершишь этот подвиг, то чем это будет отличаться от самоубийства?» Кто-то останавливает его: «Сюда идет Улла».
В церкви держит речь отец Яна. Он говорит о необъяснимости случившегося – исчезновения Яна и обнаружения его тела в Нормандии, где он через несколько дней был найден мертвым, погибшим от отравления выхлопными газами через шланг, протянутый им в салон машины, стоявшей в виду морского побережья неподалеку от городка, в котором он когда-то давно провел одни из самых счастливых дней в своей жизни. Отец Яна говорил о необъяснимости острого приступа депрессии, подтолкнувшей Яна не только к бегству от семьи и профессии, но и к бегству из жизни. Отец Яна – почтенный глава многочисленного семейства с множеством детей и внуков, седовласый священник на пенсии, и он так авторитетно заявил о приступе депрессии, что едва не убедил в этом даже друзей Яна, которые никогда в жизни не замечали у него никаких признаков депрессии. Так кому же лучше знать, в чем состоит правда: отцу или друзьям?
Перед глазами Ильзы, как наяву, стояла картина похорон. Это была ее последняя встреча с друзьями, вместе с которыми ей предстояло провести три дня. Йорг исчез немного спустя. На похоронах он выражал лишь презрение к Яну: не хватало только разбрасываться своей жизнью из-за какой-то буржуазной придури, в то время как есть великое дело, ради которого можно поставить ее на карту! Кристиана раньше всех почуяла, что́ назревает у Йорга, она постоянно была с ним рядом и поддерживала его презрительные высказывания в революционном духе, словно доказывая ему, что в том мире, в котором он живет, эти взгляды тоже имеют право на существование, что из-за них ему нет надобности уходить в подполье. Остальные в скором времени рассеялись по свету кто куда. В каком-то смысле Йорг сделал тогда то, что назрело уже у всех: он окончательно перевел стрелку на своей жизненной колее.
Однако не предстоящая встреча с друзьями оживила у нее воспоминания о тех похоронах. Встреча только подтолкнула ее к писательству. Она купила толстую тетрадь большого формата в картонном переплете, зеленый карандаш с длинным графитным стержнем – такими, как она с удовлетворением узнала, пользуются архитекторы. В четверг после уроков она отправилась в путь и, пропутешествовав поездом, затем автобусом и, наконец, на такси, добралась сюда, в незнакомое место, с тем чтобы наутро приступить к делу, за которое дома никак не решалась взяться.
Нет, мысли о тех похоронах уже давно не давали ей покоя. Тогда ее заинтересовал сюжет одной пьесы. Ильза обратила на нее внимание под влиянием картины одиннадцатого сентября,[6]6
…картины одиннадцатого сентября… – Имеется в виду террористический акт 11 сентября 2001 года в Соединенных Штатах Америки, ответственность за который по официальной версии лежит на террористической организации «Аль-Каида»: захватив четыре пассажирских авиалайнера, террористы два из них направили на башни Всемирного торгового центра (так называемые башни-близнецы) в Нью-Йорке, третий – на Пентагон, а четвертый должен был, вероятно, поразить Капитолий в Вашингтоне (атака была сорвана благодаря сопротивлению команды и пассажиров лайнера). Всего погибло около трех тысяч человек, большинство – в результате атак на башни Торгового центра. Башни (110 этажей каждая), пробитые на уровне верхних этажей, загорелись и обрушились. Телевизионные съемочные группы, прибывшие на место происшествия после первого удара, запечатлели страшные подробности происходившего.
[Закрыть] которая тогда неотступно ее преследовала. Не картины врезающихся в башни самолетов, не картины дымящихся, рушащихся зданий, не картины окутанных облаком пыли людей. Ее преследовала картина падающих вниз человеческих тел, летящих иногда порознь, иногда попарно, почти что соприкасаясь друг с другом или даже взявшись за руки. Эту картину она никак не могла от себя отогнать.
Ильза прочла все, что можно было об этом найти. Что число упавших, по приблизительным оценкам, составило от пятидесяти до двухсот человек. Что многие выбрасывались сами, но некоторые, спасаясь от пламени, нечаянно оказывались поблизости от окон и их выдавливала вон напирающая толпа или утягивало образовавшейся при пожаре тягой. Что среди тех, кто выбрасывался из окон, некоторых подтолкнула к прыжку безвыходность положения, других же заставил выброситься невыносимый жар пламени. Что температура доходила до пятисот пятидесяти градусов и жар настигал людей раньше пламени. Что высота падения составляла более четырехсот метров и его продолжительность доходила до десяти секунд. Что кадры, запечатлевшие падающие тела, были слишком нечеткими, для того чтобы на них можно было различить лица. Что смотревшим на них иногда казалось, будто они узнали кого-то из своих близких по одежде, и это одновременно утешало их и ужасало. Что среди разбившихся уже никого невозможно было опознать.
Но никакая информация не могла взволновать ее больше самой картины. Эти падающие тела с распростертыми руками! Некоторые летели, широко раскинув руки и ноги. Возможно, вместо отдельных снимков, которые она видела в книгах, Ильза могла бы найти изображения, заснятые на кинопленку, и в самом деле увидеть, как они падают, дергаясь и размахивая руками. Но она побоялась. На снимках казалось, что некоторые из падающих тел медленно парят в воздухе и даже летят по небу. Ильза верила и не верила. Возможно ли это для человека? Способен ли человек в таких условиях, выбросившись из окна, парить в воздухе? Возможен ли для него полет хотя бы на протяжении последних десяти секунд? Может ли он в эти оставшиеся до мгновенной и безболезненной смерти десять секунд еще раз испытать всю меру наслаждения, которая нам отпущена в жизни?
В той пьесе речь шла о человеке, который утром одиннадцатого сентября должен был сидеть на своем рабочем месте в одной из башен-близнецов, однако же опоздал и, став в глазах окружающего мира покойником, воспользовался случаем для того, чтобы, бросив старую жизнь, начать новую. Ильза не видела постановки и не читала эту пьесу. Она представляла себе это так, что человек увидел картину падающих, парящих в воздухе, летящих тел и это навело его на мысль о том, что хорошо бы взять и улететь. Она остановилась на той поразившей ее мысли. Эта мысль занимала ее фантазию и навеяла воспоминания о похоронах Яна, а вместе с ними и вопрос: действительно ли Ян покончил с собой, а не сбежал от своей прежней жизни, с тем чтобы начать новую? Все, что волновало ее и Уллу в год после смерти Яна, вновь всплыло в ее памяти, начиная от похорон и кончая загадочным звонком, незнакомыми предметами одежды, пропавшими документами и патолого-анатомическим заключением.
