Текст книги "1356 (ЛП) (др.перевод)"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Болтают, болтают и болтают! Как пташки, щебечут сомкнув головы, а Джакомо занят тем, что прячет титьки, стоя на лесах, так что они забывают, что я там.

– И что же говорит его святейшество об англичанах?

– Хочешь, чтобы я поделился своими знаниями? Плати.

– Хочешь, чтобы я плеснул краской на твой потолок?

Джакомо захохотал.

– Я слышал, норманн, что его святейшество хочет, чтобы французы победили англичан. Здесь сейчас три французских кардинала, все беспрерывно ему жалуются, но он не нуждается в поддержке.

Ему сказали, что Бургундия должна драться на стороне Франции. Он послал гонцов в Тулузу, в Прованс, в Дофин, даже в Гасконь, убеждая людей, что их долг – сопротивляться англичанам.

Его святейшество – француз, помни об этом. Он хочет, чтобы Франция снова стала сильной, достаточно сильной, чтобы платить церкви соответствующие налоги. Англичане здесь непопулярны, – он помедлил, скосив взгляд на Томаса, – так что хорошо, что ты не англичанин, да?

– Хорошо, – согласился Томас.

– Его святейшество может проклясть всех англичан, – хихикнул Джакомо. Он снова взобрался на леса, разговаривая на ходу. – Шотландцы послали своих людей, чтобы драться за Францию, и Папа очень доволен! Он говорит, что шотландцы – верные сыны церкви, но хочет, чтобы англичане, – он умолк, чтобы сделать мазок кистью, – были наказаны. Так ты проделал такой путь только ради благословения?

Томас прошел до конца помещения, где на стене была выцветшая старая роспись.

– Ради благословения, – сказал он, – и чтобы найти одного человека.

– А! Кого?

– Отца Каладрия.

– Каладрия! – Джакомо покачал головой. – Я знаю отца Каллэ, но не Каладрия.

– Ты из Италии? – спросил Томас.

– Милостию Господа я из Корболы, а это венецианский город, – сказал Джакомо, потом проворно спустился с лесов и подошел к столу, где вытер руки тряпкой.

– Конечно, я из Италии! Если тебе нужно что-то нарисовать, ты ищешь итальянца. Если тебе нужна что-то намалевать, запачкать и забрызгать, ты ищешь француза.

Или этих двух дураков, – он указал на своих помощников, – идиотов! Продолжайте помешивать штукатурку! Они, может, и итальянцы, но мозги, как у французов.

В одно ухо влетает, в другое вылетает! – он подобрал кожаную плетку, чтобы отстегать одного из помощников, потом резко опустился на одно колено.

Помощники тоже преклонили колена, а потом Томас увидел, кто вошел в комнату, и тоже снял шапку и встал на колени.

Его святейшество вошел в комнату в сопровождении четырех кардиналов и дюжины других священников. Папа Иннокентий с отсутствующим видом улыбнулся художнику, потом уставился на только что написанные фрески.

Томас поднял голову, чтобы взглянуть на Папу. Иннокентий IV, уже три года как Папа, был стариком с поредевшими волосами, вытянутым лицом и трясущимися руками.

Он был одет в красный плащ с оторочкой из белого меха и ходил слегка согнувшись, как будто у него был поврежден позвоночник. Он приволакивал левую ногу, но его голос был достаточно звучным.

– Ты проделал хорошую работу, сын мой, – сказал он итальянцу, – превосходную! Надо же, эти облака выглядят более реальными, чем настоящие!

– Все во славу Господа, – пробормотал Джакомо, – и чтобы прославить вас, ваше святейшество.

– И ради твоей собственной славы, сын мой, – отозвался Папа, сделав неясный жест благословения в сторону двух помощников. – А ты тоже художник, сын мой? – спросил он Томаса.

– Я солдат, ваше святейшество, – ответил тот.

– Откуда?

– Из Нормандии, ваше святейшество.

– А! – Иннокентий казался довольным. – У тебя есть имя, сын мой?

– Гийом д'Эвек, ваше святейшество.

Один из кардиналов, чья красная ряса плотно обтягивала живот обжоры, быстро отвлекся от рассматривания потолка и бросил такой взгляд, как будто собирался возразить.

Потом он закрыл рот, но продолжал глазеть на Томаса.

– А скажи мне, сын мой, – Иннокентий не заметил реакцию кардинала, – поклялся ли ты в верности англичанам?

– Нет, ваше святейшество.

– А многие норманны это сделали! Но я не должен тебе этого говорить. Я оплакиваю Францию! Слишком многие умерли, и настало время для мира под христианским небом.

Благословляю тебя, Гийом, – он протянул руку, и Томас встал, подошел к нему, снова встал на колени и поцеловал кольцо рыбака, которое Папа носил поверх вышитой перчатки. – Благословляю тебя, – сказал Иннокентий, возлагая руку на обнаженную голову Томаса, – и молюсь за тебя.

– А я буду молиться за вас, ваше святейшество, – сказал Томас, задумавшись о том, не был ли он первым в мире отлученным от церкви человеком, получившим благословение от Папы. – Я буду молиться за ваше долголетие, – он прибавил вежливую фразу.

Рука на его голове задрожала.

– Я старый человек, сын мой, – сказал Папа, и мой врач говорит, что я проживу еще долго. Но врачи лгут, не правда ли?

Он хихикнул.

– Отец Марчан говорит, что его каладрий может сказать, ждет ли меня долгая жизнь, но я скорее поверю своим лживым врачам.

У Томаса перехватило дыхание и внезапно он почувствовал биение своего сердца. Казалось, комната наполнилась холодом, потом дрожь папской руки вернула Томасу дыхание.

– Каладрий, ваше святейшество? – спросил он.

– Птица, которая предсказывает будущее, – ответил Папа, убирая руку с головы Томаса. – Настанет век чудес, когда птицы станут пророками! Разве не так, отец Маршан?

Высокий священник поклонился Папе.

– Ваше святейшество и так творит чудеса.

– О нет! Чудо заключено здесь! В этих фресках! Они превосходны. Поздравляю тебя, сын мой, – обратился Папа к Джакомо.

Томас украдкой бросил взгляд на отца Маршана и увидел худощавого человека со смуглым лицом и глазами, которые, казалось, сверкают, зелеными глазами, наполненными силой и устрашающими, которые внезапно остановились на Томасе, он опустил взгляд, уставившись на туфли Папы с вышитыми на них ключами Святого Петра.

Папа благословил Джакомо, а потом, удовлетворенный тем, как продвигается работа над фресками, похромал к выходу. Свита последовала за ним, вся, кроме жирного кардинала и зеленоглазого священника, которые остались.

Томас был уже готов встать, но кардинал положил тяжелую руку ему на голову и заставил снова опуститься.

– Назови свое имя еще раз, – потребовал он.

– Гийом д'Эвек, ваше преосвященство.

– А я кардинал Бессьер, – сказал человек в красной сутане, держа руку на голове Томаса. – Кардинал Бессьер, архиепископ Ливорно, папский легат при короле Франции Иоанне, которого Господь благословил превыше всех земных монархов, – он помедлил, со всей очевидностью желая, чтобы Томас повторил его последние слова.

– Благослови Господь его величество, – с готовностью отозвался Томас.

– Я слышал, что Гийом д'Эвек умер, – произнес кардинал угрожающим тоном.

– Это был мой кузен, ваше преосвященство.

– Как он умер?

– Чума, – расплывчато произнес Томас. Сир Гийом д'Эвек был его врагом, потом стал другом и умер от чумы, но до этого сражался вместе с Томасом.

– Он дрался за англичан, – сказал кардинал.

– Я тоже об этом слышал, ваше преосвященство, и это позор нашей семьи. Но я почти не знал своего кузена.

Кардинал убрал руку, и Томас встал. Священник с зелеными глазами рассматривал поблекшую роспись на дальней стене.

– Это ты нарисовал? – поинтересовался он у Джакомо.

– Нет, отец, – ответил тот, – это очень старая роспись, и очень плохая, возможно, ее здесь намалевал какой-то француз или бургундец? Его святейшество желает, чтобы я ее заменил.

– Уверен, ты так и сделаешь.

Тон священника привлек внимание кардинала, который теперь тоже уставился на старую роспись. Он посмотрел на Томаса, нахмурившись, как будто сомневаясь в его словах, но созерцание росписи его отвлекло.

Поблекшая картина изображала Святого Петра, легко узнаваемого, потому что в одной руке он держал два золотых ключа, а другой протягивал меч в сторону коленопреклоненного монаха.

Оба находились на заснеженном поле, хотя кусок поверхности вокруг коленопреклоненного человека был расчищен от снега. Монах тянулся к мечу, а за ним наблюдал еще один, нерешительно выглядывая из-за приоткрытого ставня небольшого покрытого снегом дома.

Кардинал изучал картину довольно долго и поначалу выглядел удивленным, но потом содрогнулся от гнева.

– Кто этот монах? – спросил он у Джакомо.

– Я не знаю, ваше преосвященство, – ответил итальянец.

Кардинал вопросительно взглянул на зеленоглазого священника, который в ответ лишь пожал плечами. Кардинал разъярился.

– Почему ты до сих пор это не закрасил?

– Потому что его святейшество приказал сначала расписать потолок, а потом стены, ваше преосвященство.

– Тогда закрась это сейчас! – прорычал кардинал. – Закрась это до того, как закончишь с потолком, – он бросил взгляд на Томаса. – Почему ты здесь? – потребовал он ответа.

– Чтобы получить благословение Папы, ваше преосвященство.

Кардинал Бессьер нахмурился. Ему внушало подозрение то имя, которым назвался Томас, но существование старой росписи, казалось,беспокоило его даже больше.

– Просто закрась это! – снова приказал он Джакомо, а потом опять посмотрел на Томаса. – Где ты остановился? – спросил он.

– У церкви Сен-Бенезе, ваше преосвященство, – солгал Томас. На самом деле он оставил Женевьеву, Хью и несколько своих людей в таверне около большого моста, очень далеко от церкви Сен-Бенезе.

Он солгал, потому что внезапный интерес кардинала Бессьера к Гийому д'Эвеку было совсем не тем, чего он мог пожелать. Томас убил брата кардинала, и если бы Бессьер узнал, кто Томас на самом деле, то на большой площади у папского дворца зажглись бы костры для еретиков.

– Я интересуюсь состоянием дел в Нормандии, – сказал кардинал. – Я пошлю за тобой после литургии. Отец Маршан тебя заберет.

– Заберу, – священник произнес это слово так, что оно прозвучало как угроза.

– Большая честь – помогать вашему преосвященству, – сказал Томас, склонив голову.

– Избавься от этого рисунка, – велел кардинал Джакомо, а потом повел своего зеленоглазого компаньона прочь из комнаты.

Итальянец, все еще стоя на коленях, сделал глубокий вдох.

– Ты ему не понравился.

– А ему кто-нибудь нравится? – спросил Томас.

Джакомо встал и закричал на своих помощников.

– Штукатурка застынет, если они не будут ее мешать, – объяснил он свой гнев Томасу. – У них каша вместо мозгов. Они миланцы, ага.

А это значит, что они идиоты. А кардинал Бессьер не идиот, он может стать опасным врагом, мой друг, – Джакомо этого не знал, но кардинал уже являлся врагом Томаса, хотя, к счастью, Бессьер никогда с ним не встречался и не имел представления, что англичанин находится в Авиньоне.

Джакомо подошел к столу, на котором стояли в маленьких горшках его краски.

– И кардинал Бессьер, – продолжал он, – надеется, что станет следующим Папой. Иннокентий слаб, а Бессьер нет. Скоро мы можем получить нового Папу.

– Почему ему не понравился этот рисунок? – спросил Томас, указывая на стену.

– Может быть, у него хороший вкус? Или, может, потому что он выглядит так, как будто его рисовала собака засунутой в задницу кистью?

Томас поглядел на старую роспись. Кардинал хотел знать, что за история на ней рассказана, но ни Джакомо, ни зеленоглазый священник ему не ответили, а он явно хотел, чтобы рисунок исчез, чтобы никто не смог найти ответа.

А рисунок действительно рассказывал историю. Святой Петр протягивал меч монаху в снегах, и у монаха должно было быть имя, но кем он был?

– Ты и правда не знаешь, что означает этот рисунок? – спросил Томас Джакомо.

– Легенду? – беспечно предположил итальянец.

– Но какую легенду?

– У Святого Петра был меч, – сказал Джакомо, – думаю, что он передает его церкви. Ему следовало бы отрубить им руку художника и спасти нас от лицезрения его ужасной мазни.

– Но обычно меч рисуют в гефсиманских садах, – сказал Томас. Он видел много церквей со сценами из жизни Христа до ареста, когда Петр вытаскивает меч, чтобы отрезать ухо слуге первосвященника, но он никогда не видел Петра во время снежной бури.

– Значит, глупец, который это нарисовал, не знает эту историю, – сказал Джакомо.

Однако в картинах все имеет значение. Если человек держит пилу, то это Святой Симон, потому что Симона распилили на части, таковым было его мученичество.

Виноградная кисть напоминает людям об евхаристии, король Давид держит арфу, Святой Фаддей – палку или мерную ленту плотника, Святой Георгий стоит перед драконом, Святой Дионисий всегда нарисован держащим собственную отрезанную голову: всё имеет значение, но Томас не имел понятия, что означал этот старый рисунок.

– Разве вам, художникам, не известны все символы?

– Какие символы?

– Меч, ключи, снег, человек в окне!

– Меч – это меч Петра, ключи – ключи от рая! Тебя нужно учить, как сосать мамкину титьку?

– А снег?

Джакомо бросил сердитый взгляд, явно чувствуя дискомфорт от вопроса.

– Идиот просто не умел рисовать траву, – наконец решил он, – так что просто нашлёпал немного дешевых белил. Нет у него никакого значения! Завтра мы это соскребем и нанесем здесь что-нибудь красивое.

Но кто бы ни нарисовал эту сцену, он позаботился о том, чтобы убрать снег вокруг коленопреклоненного человека, и совсем неплохо прорисовал там траву, покрытую маленькими желтыми и синими цветами.

Так что расчищенный снег имел значение, так же как и присутствие второго монаха, испуганно выглядывающего из окна дома.

– У тебя есть уголь? – спросил Томас.

– Конечно, есть! – Джакомо махнул в сторону стола, на котором стояли краски.

Томас подошел к двери и выглянул из нее в большую палату аудиенций. Ни кардинала Бессьера, ни зеленоглазого священника не было видно, так что он подобрал кусок угля и подошел к странному рисунку и что-то на нем написал.

– Что ты делаешь? – спросил Джакомо.

– Хочу, чтобы кардинал это увидел, – сказал Томас.

Он нацарапал большими черными буквами по снегу "Calix Meus Inebrians".

– Чаша моя преисполнена? – спросил озадаченный Джакомо.

– Это псалом Давида, – ответил Томас.

– Но что это значит?

– Кардинал поймет, – сказал Томас.

Джакомо нахмурился.

– Боже святый, но ты затеял опасную игру.

– Спасибо, что разрешил тут накалякать, – сказал Томас. Художник был прав, все это было опасно, и если он не может разыскать отца Каладрия в этом городе своих врагов, он может пригласить отца Каладрия последовать за собой, и Томас подозревал, что отцом Каладрием мог оказаться священник с ярко-зелеными глазами.

Зеленоглазый священник явно был заинтересован старым поблекшим изображением двух монахов и Святого Петра, но центром картины был не коленопреклонненый монах и даже не фигура Святого Петра, а меч.

А Томас, хотя и не был полностью уверен, внезапно осознал, что у меча есть имя: Злоба.

И в тот же день, задолго до девятичасовой молитвы и прежде чем кто-либо мог найти его и подвергнуть церковным пыткам, Томас и его компания покинули Авиньон.

Наступила теплая погода. Погода как раз для военных кампаний, и по всей Франции мужчины точили оружие, объезжали лошадей и ждали, что король призовет их на службу.

Англичане посылали подкрепление в Бретань и Гасконь, и все думали, что король Иоанн, несомненно, соберет огромную армию, чтобы сокрушить их, но вместо этого он повел небольшую армию к границам Наварры, к замку Бретёй, и там перед обветшалыми стенами цитадели его люди возвели осадную башню.

Огромнейшее трехэтажное сооружение, выше церковного шпиля, воздвигнутое на двух железных осях с четырьмя массивными колесами из твердого вяза.

Фронтальная и боковые поверхности башни были оббиты дубовыми досками, чтобы защитить от обстрела из арбалетов, и теперь, на холодной заре, к этой деревянной броне гвоздями прибивали жесткие шкуры.

Люди работали в четырехстах шагах от замка, и время от времени защитники стреляли из арбалетов, но расстояние было слишком велико, и болты никогда не долетали. Четыре флага развевалось над вершиной башни: два с французскими лилиями, еще два изображали топор – символ покровителя Франции, мученика Сен-Дени .

Флаги трепетали и перекручивались на ветру. Ночью штормило, и все еще дул сильный ветер с запада.

– Один дождичек, – сказал лорд Дуглас, – и эта проклятая штуковина будет бесполезна. Они никогда ее не сдвинут. Она утонет в грязи.

– Бог на нашей стороне, – спокойно сказал его молодой спутник.

– Бог, – с отвращением повторил лорд Дуглас.

– Наблюдает за нами, – сказал молодой человек. Он был высоким и стройным, едва ли больше двадцати или двадцати одного года, с поразительно красивым лицом.

У него были светлые волосы, зачесанные назад с высокого лба, спокойные голубые глаза, а в уголках рта, казалось, постоянно таилась улыбка.

Он был родом из Гаскони, где ранее владел феодом, теперь конфискованным англичанами, что оставило его без доходов от земель и довело до нищеты, но сир Роланд де Веррек был известен как величайший турнирный боец Франции.

Некоторые утверждали, что Жослин из Берата лучше, но в Осере Роланд трижды победил Жослина, а затем измучил жестокого чемпиона, Вальтера из Сигентейлера, блестящим фехтованием.

В Лиможе он остался единственным, кто выстоял до конца в ожесточенном меле [12]12
  Меле – В Средневековье турнирная схватка между рыцарями, разделенными на два отряда, или каждый сам за себя с боевым оружием и реальным уровнем опасности. Побеждал последний, оставшийся на ногах. Противников можно было захватывать в плен и брать с них выкуп.


[Закрыть], а в Париже женщины вздыхали, когда он сокрушил двух закаленных рыцарей в два раза его старше и намного опытнее. Роланд де Веррек стяжал чемпионские лавры, потому что был смертоносен

И девственником.

На его черном щите была изображена белая роза, роза без шипов. Цветок Девы Марии и горделивое отображение собственной чистоты.

Те, кого он постоянно побеждал в турнирах, думали, что он безумен, женщины, любовавшиеся им, считали, что он растрачивает себя понапрасну, но Роланд де Веррек посвятил свою жизнь рыцарству, святости и добрым делам.

Он был известен своей девственностью, над этим также потешались, но никогда в лицо и только вне досягаемости его молниеносного меча.

Его чистотой также восхищались, даже завидовали, потому что поговаривали, что ему предназначено жить в святости явившейся ему Девой Марией.

Она явилась ему, тогда еще четырнадцатилетнему, прикоснулась к нему и сказала, что он будет благословлен превыше всех людей, если станет держать себя в целомудрии, как и она сама.

– Ты женишься, но до того ты – мой, – сказала она и исчезла.

Мужчины могли насмехаться, но женщины вздыхали по Роланду. Одна женщина дошла до того, что сказала Роланду де Верреку, что он красив.

Она протянула руку и коснулась его щеки.

– Столько боев и ни одного шрама! – произнесла она, а он отпрянул от этого прикосновения, словно палец обжег его, и ответил, что вся красота есть отражение Божьей благодати.

– Если я не верил бы в это, – сказал он ей, – я бы испытывал соблазн тщеславия, – возможно, он все-таки был подвластен греху тщеславия, так как всегда одевался с большой заботой о внешнем виде, и его доспехи всегда были начищены при помощи песка, уксуса и проволоки до зеркального блеска и сияли, отражая солнце.

Но не сегодня, потому что над Бретёем низко висели серые и темные облака.

– Дождь все-таки будет, – прорычал лорд Дуглас, – и эта проклятая башня не сдвинется с места.

– Она принесет нам победу, – спокойно и уверенно сказал Роланд де Веррек. – Епископ Шалонский благословил его прошлой ночью, мы не можем потерпеть неудачу.

– Её тут вообще быть не должно, – прорычал Дуглас. Король Иоанн призвал для участия в атаке на Бретёй шотландских рыцарей, но защитники крепости были не англичанами, а французами. – Я пришел сюда убивать не французов, – сказал Дуглас, – я пришел сюда убивать англичан.

– Это наваррцы, – сказал Роланд де Веррек, – враги Франции, и наш король желает победы над ними.

– Бретёй – это ничтожный прыщ! – запротестовал лорд Дуглас. – Ради всего святого, что в нем такого важного? И там нет проклятых англичан!

Роланд улыбнулся.

– Кто бы там ни был внутри, милорд, – тихо сказал он, – я выполняю приказ моего короля.

Король Франции, игнорируя присутствие англичан в Кале, Гаскони и Бретани, выступил против Наваррского королевства, часть земель которого располагалась в приграничных землях Нормандии.

Повод был пустяковым, кампания против Наварры – пустой тратой скудных ресурсов, но таков был выбор короля Иоанна.

Это, очевидно, была семейная ссора из тех, что лорд Дуглас не понимал. – Пусть гниют здесь, – сказал он, – а мы пойдем в поход на англичан. Мы должны преследовать мальчишку Эдуарда, а вместо этого ссым на угли в Нормандии.

– Король желает получить Бретёй! – сказал Роланд.

– Он не хочет сражаться с англичанами, – объявил лорд Дуглас, и знал, что прав. Даже с тех пор, как шотландские рыцари приехали во Францию, король колебался. Иоанн решал отправиться на юг в один день, на запад – на следующий, и оставался на месте на третий.

Теперь, наконец-то, он выступил против Наварры. Нарварры! А англичане устраивали набеги из своих крепостей в Гаскони и снова опустошали страну.

Еще одна армия собралась на южном побережье Англии, без всяких сомнений, с намерением высадиться в Нормандии и Бретани, а король Иоанн находился в Бретёе!

Лорду Дугласу хотелось зарыдать при мысли об этом. Отправляйся на юг, подстегивал он французского короля, иди на юг и сокруши щенка Эдуарда, захвати ублюдка, втопчи в грязь кишки его людей, а потом заключи его в темницу для обмена на плененного короля Шотландии. Вместо этого они осаждали Бретёй.

На самой высокой площадке башни стояли два человека. Роланд де Веррек вызвался повести атаку.

Осадная башня покатится вперед, подталкиваемая дюжинами людей, некоторые из которых падут под арбалетными болтами, но их заменят другие, и в конечном счете башня столкнется со стеной замка, и люди Роланда перережут веревки, держащие откидной мост, служащий защитой для верхней площадки.

Мост упадет, став широким проходом на стену Бретёя, и тогда атакующие пройдут по нему, выкрикивая свой боевой клич, и эти первые воины, вероятно, умрут, но удержат захваченную стену достаточно времени, чтобы сотни солдат короля Иоанна взобрались по лестницам башни.

Им придется взобраться по этим лестницам, несмотря на стесняющие движения кольчуги, доспехи и оружие. Это займет какое-то время, и первые воины, которые перейдут по откидному мосту, должны купить это время своими жизнями.

Быть среди этих первых атакующих – большая честь, честь, заработанная с риском для жизни, и Роланд де Веррек опустился на колени перед королем Франции и умолял даровать ему эту привилегию.

– Почему? – спросил Роланда король, и тот объяснил, что любит Францию ​​и будет служить своему королю, но он никогда не участвовал в бою, а только в турнирах, и настало время применить его воинские таланты для благородного дела. И это было правдой.

Но реальной причиной, по которой Роланд де Веррек хотел возглавить штурм, было стремление к значимому деянию, рыцарскому обету, некоему вызову, который был бы достоин его чистоты.

Король милостиво дал Роланду разрешение возглавить атаку, а затем даровал такую же честь второму человеку: племяннику лорда Дугласа, Робби.

– Ты хочешь умереть, – ворчал лорд Дуглас на Робби накануне вечером.

– Я хочу попировать в зале этого замка завтра вечером, – ответил Робби.

– Зачем? – потребовал ответа лорд Дуглас. – С какой, черт ее дери, целью?

– Поговори с ним, – теперь лорд Дуглас обратился к Роланду де Верреку. Потому Дуглас и пришел к башне, чтобы убедить Роланда де Веррека, которого считали величайшим глупцом и самым благородным рыцарем во всей Франции, чтобы тот призвал Робби исполнить свой долг.

– Робби уважает тебя, – сказал он Роланду, – восхищается тобой и хочет быть похожим, – скажи, что его христианская обязанность – сражаться с англичанами, а не умереть в этом жалком месте.

– Он дал клятву, – ответил Роланд де Веррек, – клятву не воевать против англичан, клятва дана без принуждения и священна. Я не могу советовать ему нарушить ее, милорд.

– К черту его клятву! Поговори с ним!

– Человек не может нарушить клятву и сохранить душу, – спокойно сказал Роланд, – и ваш племянник стяжает большую славу, сражаясь здесь.

– Дерьмовую славу, – ответил лорд Дуглас.

– Милорд, – Роланд повернулся к шотландцу, – если бы я мог убедить вашего племянника сражаться с англичанами, я бы так и сделал. Вы льстите мне, думая, что он меня послушает, но по христианской совести, я не могу посоветовать ему нарушить священную клятву. Это будет не по-рыцарски.

– И дерьмовое рыцарство, – выпалил лорд Дуглас, – и дерьмовый Бретёй и все вы – дерьмовые. Он спустился по лестнице и хмуро посмотрел на Робби, ждущего вместе с сорока другими латниками, чтобы пойти в атаку через откидной мост осадной башни. – Ты проклятый кретин! – прокричал он сердито.

Прошел еще час, пока не закончили прибивать шкуры и не пропитали их водой, а к тому времени с запада начал накрапывать мелкий холодный дождь.

Башню наполнили латники. Самые храбрые взбирались по лестнице на верхнюю площадку, чтобы первыми пересечь откидной мост. Робби Дуглас был одним из них.

Он облачился в кожу и кольчугу, но принял решение не надевать доспехи за исключением поножей, чтобы прикрыть голени, и наручей на правом предплечье. Левую руку защищал щит с изображением красного сердца рода Дугласов.

Его меч был старый, но добрый, с простой деревянной рукоятью, внутри которой скрывался ноготь Святого Андрея, покровителя Шотландии.

Меч принадлежал другому дяде, сэру Уильяму Дугласу, рыцарю Лиддсдэйла, но тот был убит лордом Дугласом в семейной ссоре.

Робби впоследствии был вынужден преклонить колени перед лордом Дугласом и присягнуть на верность. "Теперь ты мой, – сказал лорд Дуглас, зная, что Робби любил сэра Уильяма, – а если не мой, то ты ничей, а если ты ничей, то ты изгой, а если ты изгой, я могу убить тебя. Так чей же ты?"

"Твой", – кротко сказал Робби и встал на колени. Теперь, присоединясь к Роланду де Верреку на верхней площадке башни, он спрашивал себя, правильно ли поступил тогда.

Ему следовало бы вернуться к дружбе с Томасом из Хуктона, но он сделал свой выбор, присягнув на верность своему дяде, и теперь пойдет в атаку по откидному мосту навстречу вероятной смерти на стене крепости, которая ничего не значила ни для него, ни для Шотландии, да и мало для кого еще.

Так почему он присоединился к атаке? Потому что, подумал он, это его подарок роду. Жест, показывающий французам качество шотландских воинов. Битва, в которой он мог сражаться с чистой совестью, даже если это означало его смерть.

Через час после рассвета король Франции приказал арбалетчикам выдвинуться вперед. Их было восемьсот, в основном из Генуи, но несколько из Германии, и у каждого был помощник, несущий большой щит – павезу, за которым арбалетчик мог укрыться во время перезарядки.

Арбалетчики и их щитоносцы построились в фаланги по обе стороны башни, к которой уже приделали длинные шесты, чтобы это огромное сооружение можно было толкать вперед.

За башней стояли две шеренги латников, которые последуют по лестницам за первой волной атакующих, чтобы наводнить валы Бретёя, и они собрались под знаменами своих лордов.

Ветер был еще достаточно силен, чтобы красочные флаги развевались, выставляя напоказ львов и распятия, оленей и звезды, полосы и грифонов. Бароны Франции собрались для атаки.

Священники проходили перед строем воинов, благословляя их и уверяя, что Бог на стороне Франции, что наваррские подонки обречены на ад, и что Христос поможет штурму.

Тогда же появился новый флаг, синее знамя, украшенное золотыми лилиями, и латники приветствовали короля, когда он проехал между их рядами.

На нем были доспехи, отполированные до блеска, а на плечах – плащ из красного бархата, колышущийся на ветру.

Шлем сверкал, а поверх него сияла золотая корона, украшенная бриллиантами. Его лошадь – белый боевой конь, высоко поднимал ноги, пока Иоанн французский ехал среди солдат, не глядя ни вправо, ни влево, пока не достиг длинных шестов, ждущих крестьян, которые будут толкать башню вперед.

Там он повернулся, обуздал лошадь, и все подумали, что он собирался что-то сказать, и притихли, но король просто поднял левую руку, как будто предлагая благословение, и приветственные крики возобновились.

Кто-то пал на колени, другие с обожанием смотрели на длинное, бледное лицо короля, обрамленное полированным шлемом. Иоанн Добрый, так его называли, но не потому, что он был добр, а потому, что наслаждался мирскими удовольствиями, что было прерогативой короля.

Он не был великим воителем, его нрав был известен, и он слыл нерешительным, но в этот момент рыцарство Франции было готово умереть за него.

– Никакого толка от этого человека верхом на чертовой лошади, – проворчал лорд Дуглас. Он с полудюжиной своих шотландцев ждал позади башни.

Дуглас был одет в простой кожаной хауберк [13]13
  Хауберк или хоуберк (англ. Hauberk) – вид доспеха. Обычно представлял собой кольчугу с капюшоном и рукавицами (капюшон и рукавицы могли выполняться как отдельно, так и составлять единое целое с кольчугой).


[Закрыть], поскольку не намеревался присоединиться к атаке. Он привел свой отряд убивать англичан, а не прихлопнуть парочку наваррцев.

– На проклятой лошади на каменные стены не въедешь.

Его люди прорычали согласие, а затем застыли, когда король в сопровождении придворных подъехал к ним.

– На колени, ублюдки, – приказал Дуглас.

Король Иоанн обуздал лошадь рядом с Дугласом.

– Твой племянник сегодня сражается? – спросил он.

– Да, ваше величество, – ответил Дуглас.

– Мы благодарны ему, – сказал король.

– Вы были бы еще благодарнее, если бы повели нас на юг, сир, – сказал Дуглас, – на юг, чтобы убить этого щенка Эдуарда Уэльского.

Король моргнул. Дуглас, единственный среди шотландцев не вставший на одно колено, публично сделал ему замечание, но король улыбнулся, показав, что воспринял его без обид.

– Мы пойдем на юг, когда уладим это дело, – сказал король высоким голосом с ноткой раздражительности.

– Рад этому, сир, – свирепо произнес лорд Дуглас.

– Если не появятся другие дела, – уточнил король своё ​​первое замечание, поднял руку в неопределенном жесте благословения и поехал дальше. Дождь усилился.

– Если не появятся другие дела, – яростно проговорил лорд Дуглас. – Англичане грабят его земли, а он считает, что могут появиться другие дела?

Он сплюнул и повернулся, когда приветственные крики ждущих латников возвестили, что башню наконец-то толкают в сторону высоких стен. Взревели горны.

Огромное знамя с изображением Сен-Дени водрузили на верхушке башни. Флаг изображал мученика Дени, держащего собственную отрубленную голову.

Огромная осадная башня покачнулась, двинувшись вперед, и Робби пришлось схватиться за одну из стоек, удерживающих откидной мост.

Длинные жерди были вставлены сквозь основание башни, торча по обе стороны, и десятки людей налегали на них, подбадриваемые кнутами и барабанщиками, отбивавшими устойчивый ритм на литаврах – огромных чашах, покрытых козлиной кожей и громыхающих, как пушки.

– Нам нужна была пушка, – проворчал лорд Дуглас.

– Слишком дорого, – к шотландцу подошел Джоффри де Шарни, один из главных военачальников короля Иоанна. – Пушки стоят денег, друг мой, и порох стоит денег, а у Франции денег нет.