Текст книги "Коллекция (ЛП)"

Автор книги: Бентли Литтл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Бентли Литтл
КОЛЛЕКЦИЯ

Святилище

Религиозные фанатики всегда меня пугали, и когда я слышу, как они поддерживают какие-то дурацкие эсхатологические теории (теории о конце мира и человека, – прим. перев.), или предлагают своё извращённое толкование Библии, мне становится интересно: как же они живут у себя дома? Какая у них мебель? Какую еду они едят? Как относятся к соседям и домашним животным?

«Святилище» – это моя версия той жизни, которую мог бы вести ребёнок, растущий в такой семье.

* * *

Шторы были полностью закрыты. Кэл заметил это, когда после школы подошёл к дому, и ещё до того как подняться на крыльцо, понял: произошло нечто ужасное. Шторы днём не закрывались с тех пор… с тех пор, как пришлось заплатить Отцу.

Перед тем как открыть дверь, облизнув пересохшие губы, он переложил учебники в подмышки. Внутри, в гостиной, было темно, тяжёлые коричневые шторы не пропускали практически ничего, кроме самого тусклого света. Он едва заметил мать, которая свернулась калачиком в углу дивана.

– Мама? – нервно произнёс он.

Она не ответила и, положив книжки на кофейный столик, он подошёл к ней. Приблизившись, разглядел слёзы на её щеках.

– Мама?

Она бросилась к нему, схватила за плечи и, прижавшись всем телом, обняла. От её домашнего платья шёл незнакомый запах, который ему не понравился.

– Ах, Кэл, – зарыдала она. – Я не хотела этого делать! Не хотела!

Кэл вдруг заметил, какая стояла тишина. Из глубины дома не доносилось ни звука, и у него заныло под ложечкой.

– Где Крисси? – спросил он.

Её руки, обнимая, сильнее стиснули его.

– Я не могла с собой справиться, – причитала она. Слёзы градом катились по её пухлым щекам. – Мне пришлось убить его.

– Убить кого? – спросил Кэл, еле сдерживая страх. – Кого ты убила?

– Я шла домой из магазина и увидела мужчину, гулявшего с собакой, и тут Гнев охватил меня. Я не смогла с собой совладать.

– Что случилось?

– Я сказала ему, что у меня не заводится машина, и мы пошли в гараж, чтобы посмотреть, что с ней не так. Затем я закрыла дверь и схватила топор. Мне… мне было не справиться с собой. Я не понимала что происходит, и делала это снова. Не хотела делать это опять, но Гнев переполнял меня.

Она провела рукой по волосам Кэла, и голос её вдруг стал бесстрастным.

– Я согрешила, – сказала она. – Но моей вины в этом нет.

– Где Крисси? – задал вопрос Кэл.

– Крисси пришлось умереть за мои грехи.

Кэл вырвался от матери и побежал по коридору, через дальнюю спальню, в Святилище. Там, рядом с крестом Отца, он нашёл распятую фигуру своей сестры. Она была обнажена, её руки и ноги были распростёрты и прибиты гвоздями к дереву, голова бессильно поникла вниз.

– Крисси? – позвал он.

Она не шевельнулась и не ответила, но когда он нерешительно дотронулся до её ноги, кожа была ещё тёплой.

Позади него закрылась дверь Святилища. В комнате не было окон, и Крисси освещали только свечи, мерцавшие перед алтарём. Кэл уставился на неподвижное тело сестры, на маленькие ручейки крови, стекавшие из её пронзённых рук и ног. Сильные руки матери схватили его за плечи.

– Она воскреснет, – сказала она, и, обернувшись, Кэл увидел слёзы на её глазах. – Её воскресят, и она взойдёт на престол Господа, и мы будет молиться ей и почитать, как и твоего отца.

Она упала на колени и жестом показала, чтобы он присоединился к ней. Он увидел бледные красные узоры, которые перекрещивались на её ладонях. Линия жизни, заметил он, была полностью заполнена тонкими следами крови.

– Молись, – попросила она и сложила руки вместе.

Кэл преклонил колени перед отцовским крестом и воздел руки в молитве.

– Дорогой Джим, – начала мать. – Да святится имя твоё. Мы благодарим тебя за защиту и поддержку ближних твоих. Не введи нас во искушение, и избавь нас от лукавого. Мы молим тебя, Джим, огради нас от зла. Ты велик, ты добр, и мы благодарим тебя за еду нашу. Аминь.

Кэл понимал, что молитвы матери были не вполне правильными. Он помнил кое-что из того, что учил в воскресной школе, когда они ходили в церковь, и мог сказать, что текст молитвы был немного не тот. Но промолчал. Если бы он что-то сказал по этому поводу, она била бы его до тех пор, пока он не раскается в своём богохульстве, а затем бы надолго поставила на колени молиться отцу, поэтому он держал рот на замке.

Рядом с ним мать бормотала свою молитву, и хотя он знал, что это ожидается и от него, вместо этого он украдкой разглядывал Святилище. Под руками и ногами Крисси находились священные чаши, в которые собиралась кровь мученицы. Позже им придётся испить из них для Причастия. От этой мысли Кэл содрогнулся. Он тут же представил себе тошнотворно-солёный, отдающий травой, вкус крови, и его чуть не вырвало. В тёмном углу комнаты, куда не проникал свет свечей, он разглядел очертания окровавленного топора, прислонённого к стене. На полу, перед топором, лежал молоток, которым она распинала Крисси, рядом были рассыпаны гвозди.

Мать поднялась.

– Можешь идти, – сказала она. – Сейчас я хочу побыть одна.

Он молча кивнул и покинул Святилище. Хотелось кричать, но он не мог. Вместо этого он сел за кухонный стол и тупо уставился в пустоту перед собой.

Боцефус стал царапаться в дверь, и Кэл пустил пса в дом, положив еду ему на пол. Солнце садилось, тени удлинялись, а мать всё не выходила. Он сделал сэндвич, выпил молока, а затем, досмотрев по телевизору комедийный сериал, ушёл в свою комнату. Он чувствовал усталость, но был не в состоянии уснуть. Кэл включил маленький чёрно-белый телевизор, стоявший на тумбочке. Он не хотел быть один.

Через какое-то время послышались шаги матери и шелест её одежд – она вышла из Святилища и направилась прямо к себе в спальню. Сквозь тонкую стенку ему было слышно, как она молится, как её хриплый голос поднимается, и опадает в размеренном ритме.

Боцефус вошёл к нему в комнату и запрыгнул на кровать, виляя хвостом и радостно высунув язык. Кэл прижал собаку к себе и зарылся лицом в чистую золотистую шерсть, крепко обняв своего любимца. Из глаз полились горячие слезы, и он вытер их об мягкую собачью шкурку.

– Крисси, – произнёс он. – Крисси.

В доме стояла тишина. Спустя некоторое время, когда он провалился в сон, зашла мать и выключила телевизор. Теперь царило такое безмолвие, что из соседней комнаты было слышно дыхание матери, перемежаемое редкими всхрапами. Он лежал, уставившись в темноту, думая о матери, о Гневе, о Крисси, о том, что же со всем этим делать. Он лежал, уставившись в темноту, и услышал тихий шёпот Крисси:

– Кэл.

Его как будто окатили ледяной водой, по коже пробежали мурашки. Он закрыл глаза, закутался в одеяло с головой. Сердце молотом стучало в груди. Ему это показалось. Нужно придти в себя.

– Кэл.

Чуть громче дыхания спящей матери, шёпот, тем не менее, был отчётливо слышен.

– Кэл.

Ему хотелось кричать, но во рту вдруг пересохло. Он заткнул пальцами уши и с силой зажмурил глаза, и хотя больше не мог слышать шёпот Крисси, звук этот наполнял его голову, и он знал, что если уберёт пальцы от ушей, то снова услышит голос.

– Кэл.

Что она хотела? Он представил себе распятое тело Крисси, гвозди, пронзавшие её руки и ноги, голову, бессильно поникшую вниз, ужас, застывший на её лице, и вдруг перестал бояться. Или, точнее, теперь боялся не так сильно. Он всё ещё был немного напуган, но место страха заняли печаль и сострадание. Она – его сестра. Её убили за то, чтобы искупить грехи матери, а сейчас она одна, совсем одна в Святилище, вместе с Отцом.

Ей всегда было страшно в Святилище.

Она всегда боялась Отца.

Он убрал руки от ушей и стянул одеяло с головы.

– Кэл.

Казалось, что в шёпоте, его манившем, не было зла. Это было больше похоже на просьбу, мольбу о помощи. Осторожно, стараясь не шуметь, он выскользнул из кровати. Миновав комнату матери, он потихоньку пошёл по коридору, чтобы через заднюю спальню попасть в Святилище.

Во тьме комнаты он огляделся. Лишь одна свеча ещё мерцала, другие, похоже, практически догорели. Тем не менее, у подножия креста он различил и то, что оловянные чаши были снова заполнены, и убитого Матерью мужчину, который теперь стал грудой черневших неузнаваемых останков.

– Кэл, – прошептала Крисси.

Он посмотрел наверх.

– Убей её, – сказала она. – Убей эту суку.

На следующий день, как ни в чем не бывало, он пошёл в школу, только и на чтении и на правописании у него всё влетало в одно ухо, и вылетало через другое. Не мог он сосредоточиться и на истории с математикой. Его мысли занимала мать. Одна часть его знала, что он должен рассказать кому-нибудь что случилось, другая – не хотела этого. Кроме того, кому он мог бы об этом рассказать? Мисс Прайс ему крайне не нравилась, и он бы не чувствовал себя комфортно, заговорив с ней о произошедшем. Ещё более неловко он бы себя чувствовал, разговаривая с директором, которого видел всего несколько раз, вышагивающего поперёк игровой площадки по направлению к канцелярии. Ясно, что нужно идти в полицию. Им бы, действительно, нужно об этом знать. Но тогда они заберут мать, заберут Отца и Крисси, и он останется совсем один.

К тому же он боялся того, что может сделать Отец. Отцовский гнев был силён, на его стороне была мощь Господа. Что мог сделать полицейский против силы Бога?

Во время ланча Кэл остался один на игровой площадке. Ему то хотелось рассказать кому-нибудь про мать, то нет.

Что выбрать, он пока не решил.

Со школы домой он не спешил, пользуясь временем все обдумать. Мать, скорее всего, молилась в Святилище. Так было в прошлый раз, когда к ней приходил Гнев, и Отцу пришлось за это заплатить. Сейчас ему не хотелось к ней. Он не был пока уверен в том, чего на самом деле хочет. Мышцы его были скованы, болела голова, и он чувствовал себя в ловушке.

Он шагал по улице к дому и вдруг остановился в изумлении. Мать была не в Святилище. Вместо этого она стояла перед газоном со шлангом в руке, и поливала зелёную траву и клумбы с цветами, росшими под окном кухни. На улице шумели дети, игравшие после школы у себя во дворах и гонявшие туда-сюда по тротуарам на двух– и трёхколёсных велосипедах. Выше по улице мистер Джонсон подстригал газон, бензиновая газонокосилка мерно жужжала. Доносившийся из-под неё звук накладывался на хаотичный шум, который издавали дети.

Кэл медленно двинулся вперёд, наблюдая за матерью. Она бросила взгляд поверх его головы и улыбнулась, затем на её лице произошла перемена. Глаза расширились, как от страха, а углы рта сжались в прямую линию. Всё её тело напряглось, а поза сделалась неестественной, как у робота.

– Гнев, – догадался он в панике.

Затем она бросила шланг и побежала по тротуару. Он кинулся за ней, но та уже разговаривала с каким-то незнакомым мальчиком с другой улицы. Мальчик кивнул, потом прислонил к стенке велосипед, и они отправились обратно, вверх по тротуару. Кэл, споткнувшись, в растерянности встал перед ними.

Мать прошла мимо, бросив на него непонятный взгляд, в котором одновременно читались и терзавшая её мука, и злорадство.

– Мама, – крикнул он, побежав следом за ней.

Она обернулась, улыбаясь, и с силой ударила его по лицу.

Когда он упал на землю, то увидел, что мать заводит ребёнка в гараж.

Он вскочил на ноги, и подбежал к небольшой двери гаража. Мальчик стоял в центре помещения, растерянно озираясь вокруг.

– Что это за место? – спросил он.

Тут мать захлопнула за Кэлом дверь, и он услышал, как ребёнок ударился о бетон.

– Нет! – завопил Кэл.

Мальчик был слишком ошеломлён, чтобы плакать, и в полной растерянности просто смотрел вверх, на лопату, которая обрушилась ему на спину. Он забился на бетонном полу, как рыба, кровь хлестала из длинного разреза на спине, в том месте, куда вонзилось лезвие лопаты.

Кэл нетвердой походкой вышел из гаража, но всё равно слышал тошнотворный хлюпающий звук лопаты, рубившей плоть быстрыми короткими ударами.

Позже мать вышла наружу, руки её были окровавлены, во взгляде читался страх, смешанный с унижением.

Кэл съёжился, но она отшвырнула его в сторону, бросившись вдоль стены гаража. Он увидел, что она вытащила из бокового дворика два длинных бруска сечением восемь на четыре дюйма. Она с усилием втащила их внутрь дома, и он услышал медленный размеренный звук распиливаемого дерева. Он застыл на месте. Спустя несколько минут пила остановилась, и послышались беспорядочные удары бьющего по гвоздям молотка.

Она делала крест.

Ему хотелось скрыться, убежать, но что-то удерживало его на месте. Он стоял, затем сел перед домом, слушая звук молотка, в то время как вокруг, у соседей, шла обычная нормальная жизнь. Он неподвижно сидел там, пока не услышал, как где-то в доме хлопнула дверь, и через окно увидел мать, которая тащила крест по коридору, к Святилищу.

Его осенило: теперь его очередь, и он быстро вскочил на ноги. Он не собирался уступать. Если надо будет, он убежит, а если будет надо – будет драться.

Боцефус гавкнул один раз, громко. Затем коротко и неприятно взвизгнул, и тут же замолк.

Потом наступила тишина.

– Боцефус! – закричал Кэл. Он вбежал в дом, затем помчался дальше, по коридору.

Собака уже была распластана на кресте, все четыре лапы были растянуты в позе распятия, из них торчали длинные гвозди.

Мать выронила молоток и опустилась на колени. Слёзы катились по её щекам, но это были не рыдания. Она начала молиться:

– Благослови наш дом, благослови наши ноги. Добрая еда, доброе мясо. Боже, отведай его. Блаженны кроткие, блаженны умирятели. Во имя Отца, Дочери и Святой Собаки. Аминь.

Она преклонила колени сперва перед Отцом, затем перед Крисси, а потом перед псом.

Кэл оставался стоять. Она была помешанной, сумасшедшей, и он понял сейчас, что у него только один выбор: обратиться к властям и выдать её. Внутри него всё задеревенело, и сильно разболелась голова. Отец, скорее всего, счёл бы его решение кощунственным, а вот Крисси, вероятно, нет, пусть она тоже всегда была на стороне Господа.

Мать вышла из Святилища, затем через несколько минут вернулась, волоча изувеченное тело мальчика. Она швырнула его в яму и подожгла. Несмотря на включенный вентилятор, Святилище заполнил чёрный зловонный дым, и Кэл, пошатываясь, пошёл в спальню, хватая ртом свежий воздух. В голове его раздавался сводивший с ума звук крови, стекающей в чаши на алтаре: кап-кап-кап.

Наверное, ему следует убить её.

– Кэл.

Голос Крисси. По-прежнему чуть громче шёпота, пробиваясь сквозь шум и дым, он прозвучал мягко и совершенно отчётливо. Ему захотелось вернуться в Святилище и поговорить с ней, но не смог заставить себя это сделать.

– Нет, – прошептала Крисси и повторила это слово опять. – Нееееееет.

«Нет»? Что это значило?

Тем не менее, он понял, что она имела в виду. Крисси передумала. Может быть, она поговорила с Отцом, может, с самим Господом, но она больше не хотела, чтобы он убивал мать. Несомненно, она не хотела, и чтобы он её выдавал.

Что же ему делать?

– Нет, – шепнула Крисси.

Он выбежал из дома и рухнул на траву газона, выходившего на улицу. Горячей щекой он чувствовал прохладу свежей влажной травы.

Тодд МакВикар поднимался вверх по улице на своём трёхколёсном велосипеде.

– Что с тобой такое? – спросил он.

Голос у него был противным.

И тут Кэл почувствовал, как к нему пришёл Гнев. Он понял, что произошло, и не хотел, чтобы так получилось, однако неистовая ненависть к Тодду заполнила его изнутри, и он понял, что ничто не сможет успокоить его ярость и злобу, кроме смерти мальчика. Мысли о том, как он прямо на тротуаре разбивает в кровь голову Тодда, придали его голосу необходимое спокойствие.

– Иди сюда, – сказал он. – Я хочу показать тебе кое-что в гараже.

Он надеялся, что мать ещё не избавилась от лопаты.

Кэл стоял посередине Святилища. Он плакал, терзаемый тоской и раскаянием, и не представлял, что его сейчас ожидает. Позади него, в яме, горело тело Тодда МакВикара, и запах дыма, казалось ему, был свежим и очищающим.

Он взглянул на мать.

– У тебя нет выбора, – задыхаясь от рыданий, проговорила она. – Я должна заплатить за твои грехи. Она протянула трясущуюся руку к перекладине креста и погладила. Пальцы её нервно подёргивались.

Кэл прижал остриё гвоздя к линии жизни на её ладони и отвёл молоток назад.

Голоса в голове выражали ему своё ободрение:

– У тебя нет выбора, – отец.

– Ты должен, – Крисси.

Он с силой ударил молотком и вздрогнул, когда мать закричала. Сквозь её ладонь гвоздь вошёл в дерево. Тёплая красная кровь ручьём заструилась вниз.

Это сумасшествие, думал он. Это неправильно. Так нельзя. Но как только он посмотрел наверх, ему показалось, что он видит одобрение и в закрытых глазах Крисси, и в пустых глазницах отца.

Он взмахнул молотком снова.

И снова.

К тому моменту, когда он закончил с последней ногой и закрепил крест рядом с Боцефусом, он уже чувствовал себя лучше – очищенным, как будто бы родился заново – невинным и свободным от всех грехов.

Он с благодарностью опустился на колени.

– Матерь наша, – сказал он. – Иже еси на небесах…

Перевод Аввакума Захова

В лесу будет темно

«В лесу будет темно» я написал в середине 80-ых для курсов писательского творчества. В то время я вдохновлялся работами Уильяма Фолкнера и выпустил множество связанных между собой готических рассказов, события которых происходят на юге в сельской местности. Я жил в Калифорнии и никогда не ездил на юг, у меня даже ни одного знакомого южанина не было. Но того самоуверенного и чванливого сопляка, каким я был, это не остановило.

* * *

Мама не стала, как обычно, мыть тарелки после ужина, а вместе с нами вышла на крыльцо. Она прогнала Юниора из кресла-качалки, села вместо него и стала смотреть на траулер старого Крофорда, плывущего по озеру. Это была одна из тех влажных июльских ночей, когда вокруг летали стрекозы и комары, ища куда бы им приземлиться. Рядом бегал Пити, убивая журналом насекомых.

Мама вышла на крыльцо вместе с нами, потому что Роберт не вернулся домой засветло, как обещал. Она притворялась, что не произошло ничего особенного. Она сидела рядом с нами, смеялась, шутила и рассказывала интересные истории из своего детства, но по выражению ее лица я понимал, что она не прекращает думать о папе.

Я стояла возле перил недалеко от двери и пыталась освободить платье, которым зацепилась за гвоздь. Мама рассказывала историю о том, как у нее отказали тормоза на велосипеде, и она была вынуждена свалиться в реку, чтобы не врезаться в дерево, когда я услышала низкий шелестящий звук, исходящий со стороны дорожки возле дома. Я подбежала к маме.

– Что случилось, Бет? – спросила она.

Я ничего не сказала. Звук раздался снова, но на этот раз его услышали все. Мама встала. Ее лицо побелело. Она подошла к перилам, возле которых я стояла раньше, и посмотрела на тропинку. Мы стояли возле мамы, держась за ее юбку.

Пити увидел это первым.

– Это Роберт! – закричал он. Пити указал туда, где тропинка выходила из леса.

Из леса, как и сказал Пити, уверенной походкой выходил Роберт. Я услышала, что дыхание мамы, когда она увидела его, начало успокаиваться, но потом прервалось, как будто ее что-то сильно удивило. Роберт шел, сильно покачиваясь, как будто был пьян или еще по какой причине.

Но мы знали, что он не брал в рот ни капли.

– Принесите дробовик, – спокойным голосом сказала мама.

Я побежала домой и достала оружие из папиного шкафа, потом побежала обратно и отдала его маме. Та зарядила дробовик и без малейшего сомнения на лице навела на Роберта.

Теперь мы ясно видели его. Он был на полпути к ограде, и огни дома освещали его лицо. Он нес веревку с нанизанной на нее рыбой и по-прежнему шатался. Его лицо выглядело таким же белым, как у папы, и, казалось, он даже не замечал, что мы стоим на крыльце. Пити кричал Роберту и хотел бежать ему навстречу, но он был еще мал, чтобы знать, что происходит, и поэтому Джуниор сдерживал его.

Роберт остановился, не дойдя до дома примерно ярдов десять, и помахал рукой. Движение получилось вялым и каким-то странным.

– Эй, мама! – его голос тоже был необычным, – посмотри, что я принес!

Мама держала дробовик, направленным на него.

– Не вздумай подойти ближе!

Роберт тряхнул головой:

– Мама…

– Если я по-прежнему твоя мать, то ты дождешься рассвета и придешь домой только утром, а пока не рассчитывай, что я позволю тебе войти в дом. Оставайся, где стоишь.

Роберт сделал шаг вперед:

– Но, мама…

Грянул выстрел, и его голова исчезла. Во все стороны брызнула кровь и осколки костей. Пити начал кричать, а остальные наблюдали, как Роберт упал на траву. Его рука все еще сжимала веревку с рыбой. Мама перезарядила оружие и на всякий случай нацелила его на лежащее тело, но оно больше не шевелилось, а из того, что осталось от головы, на траву текла кровь.

Мы оставались на крыльце всю ночь. Пити, Джуниор и Сиси заснули почти сразу, я ближе к середине ночи. Мама спать не ложилась совсем.

После восхода солнца мы пошли на луг.

Там ничего не было. Тело Роберта ушло.

Мама все утро объясняла Пити, что произошло.

В этот вечер мы поужинали очень рано и вышли на крыльцо, когда еще не стемнело. Роберт появился в то же время, что и вчера. Он вновь уверенно шел по тропинке. На этот раз мы просто стояли, прижавшись друг к другу, и смотрели, как он идет к дому.

– Роберт Пол вернулся домой, – произнес он. Его голос звучал так, как будто Роберт был сильно чему-то рад. – Роберт Пол снова вернулся домой.

Даже с крыльца мы видели усмешку на его лице.

Когда Роберт дошел до того места, где мама застрелила его, он остановился.

А потом взорвалась его голова.

Он упал на траву, а утром вновь ушел.

Мы подошли к тому месту. Трава была примятой, коричневого цвета и выглядела, как будто ее подожгли.

– Теперь все, – сказала мама, пнув землю, – теперь все закончено.

Но я знала, что это не так. Я чувствовала это. Я знала, что мы должны были сделать тоже, что и для папы. И я боялась.

Сильно боялась.

Это был один из тех дней, когда все становилось неправильным. Дом оказался повернут на юг, тогда как всегда смотрел на запад. Когда мама заходила на минутку к нам в гостиную, а потом возвращалась на кухню, то оказывалось, что все столовое серебро валялось на полу, или находила свою любимую тарелку разбитой, или случалось что-то еще. Мама пыталась на происходящее не обращать внимания, но один раз я видела, как она молится, когда никто этого не видел.

После ужина мы просто сидели без дела и ждали прихода ночи, чтобы лечь спать. На крыльцо в этот раз мы не вышли. Мы остались внутри. Сиси закрыла все окна и шторы, а Джуниор выключил во всех комнатах свет.

Я уже почти уснула, как что-то громыхнуло возле северной стены дома. Я сразу же проснулась. Это было похоже на выстрел. Все остальные тоже проснулись, а маленький Пити заплакал. Мама собрала нас всех возле себя.

– Оставайтесь здесь, – сказала она. – Не подходите к окнам.

После этого она больше ничего не говорила, я посмотрела не нее. Ее глаза были закрыты и, похоже, что она молилась про себя.

Что-то снова громыхнуло возле дома, да так, что тот даже затрясся.

Я услышала голоса снаружи. Казалось, что их, по крайней мере, шесть или семь. Голоса накладывались друг на друга, и понять, о чем они говорили, было невозможно. Я заткнула уши ватой и закрыла глаза, но голоса по-прежнему звучали в моей голове.

Я почувствовала, как громыхнуло опять.

Я так и уснула с ватой в ушах.

Мне приснился папа.

На следующий день мы пошли к миссис Каффрей. Все вместе. Мы вошли в ее небольшой трейлер на краю озера и ждали в крошечной комнатке. Наконец, она вышла. Мама рассказала ей, что произошло. Миссис Каффрей помолилась и бросила на стол горстку палочек. Потом обхватила свою голову руками, закрыла глаза и начала что-то напевать про себя. Когда я взглянула на нее, миссис Каффрей пристально посмотрела на меня.

Я попыталась, но не могла отвести взгляд.

Миссис Каффрей схватила меня за руку, и я почувствовала, как ее ногти врезались в мою кожу.

– Ты должна пойти в Плохое Место, – сказала она. – Ты должна провести обряд. Но будь осторожна. Есть много опасностей. В лесу будет темно.

Она отпустила меня, и я выбежала из трейлера. Я плакала. Я знала, что это случится, но не знала, смогу ли совершить обряд.

Через несколько минут миссис Каффрей подошла ко мне. Она открыла свою Библию, закрыла глаза, ткнула наугад пальцем в страницу и попросила меня прочитать.

– Идите пока светло, – читала я, – чтобы темнота не настигла вас.

Она закрыла Библию, улыбнулась и погладила меня по голове.

– Все будет в порядке, малыш, – сказала она и вернулась в трейлер, чтобы поговорить с мамой.

По пути домой никто не произнес ни слова.

Когда мы вернулись, был уже полдень. Мама сказала, что мне не хватит времени сделать то, что я должна, и лучше подождать до завтра.

Я была рада.

ОНИ вернулись ночью, вновь была слышна канонада выстрелов возле стен, а их голоса звучали в наших головах. Мы все сидели на кушетке, крепко обнявшись и держась друг за друга. Мама притворилась, что ничего не слышит и собирала мне сумку для завтрашнего похода.

Я заснула, слушая выстрелы и голоса.

Мама разбудила меня еще до восхода солнца и сказала, чтобы я перед тем, как пойти, должна принять ванну.

– Ты должна очистить себя, – так она сказала.

Когда я искупалась, было уже светло. Мама отдала мне сумку и сказала быть осторожной, а я на всякий случай со всеми попрощалась. Я не тратила много времени на прощание, потому что должна была вернуться засветло.

На улице снова было пасмурно, небо затянуто серыми тучами, и поэтому солнца совсем не было видно. Я пошла по тропинке в лес, мимо того места, где мама застрелила Роберта. Мама положила мне в сумку фонарик, и мне пришлось достать его, потому что в лесу было темно, по-настоящему темно, намного темнее, чем когда я заходила в него из-за случившегося с папой. И стояла абсолютная тишина. Обычно, сюда доносятся звуки озера или проезжающего автомобиля, но сегодня я ничего не слышала. Даже птиц. Мои шаги казались ужасно громкими, и я боялась, что кто-нибудь услышит, как стучит мое сердце.

Я боялась.

Мне потребовалось полчаса, чтобы добраться до хижины. Я почувствовала ее прежде, чем увидела, а когда бежала мимо, старалась не смотреть в ее сторону. Я не хотела видеть ее открытые окна и черный дверной проем. И тем более я не хотела знать, что там внутри. Последний раз я сделала эту ошибку и не прошла дальше этого места, поэтому сейчас я смотрела в другую сторону и бежала.

Но внутри хижины все же что-то было.

Я чувствовала это.

И мне показалось, что я услышала то, что внутри.

На порядочном расстоянии от хижины я запыхалась и остановилась. Хижина была на полпути к плохому месту, но вторая половина пути была намного более трудной и занимала больше времени. Скоро тропинка закончилась, дальше дорогу я должна была найти самостоятельно.

Потому что к Плохому Месту не идет ни одна тропинка.

Здесь была настоящая темень и, чем дальше я шла, тем темнее становилось. Краем глаза я видела странные тени, мелькавшие между деревьев, но притворялась будто их нет.

Я не ведала, куда шла, но точно знала, что двигалась в правильном направлении. Тонны мха свисали с вершин деревьев и касались моего лица и кофты, когда я проходила мимо. Я пробиралась через старые поваленные деревья и сквозь заросли кустарников. Потом я проголодалась, но останавливаться не стала. На ходу съела один из маминых бутербродов, которые она дала мне в дорогу.

Наконец, я подошла к руинам, до цели было уже близко.

Я помню, что когда мы были поменьше, мама часто пугала нас руинами, когда мы не слушались. Она говорила, что отведет нас сюда и оставит, но в действительности их видела только я. Во время войны они были частью каменного форта. Здесь была размещена группа солдат, а потом с ними что-то случилось. Сюда приезжали разные люди из правительства, но так и не выяснили, что же произошло.

Местные же все прекрасно знали.

Солдаты построили форт слишком близко к Плохому Месту.

Теперь форт стал всего лишь грудой каменных блоков и остатков стен, увитых плющом. Несколько зданий все еще стояли, и возле них я испытала тоже чувство, что и у хижины, и поэтому побежала.

После руин деревья стали жуткими, и я вновь потеряла направление. Я шла на юг, а потом оказалось, что на запад, хотя я никуда не сворачивала. Деревья становились шишковатыми и искривленными, а мох начал образовывать странные формы.

Стало еще темнее.

А потом я пришла.

Плохое место не изменилось. Листья на деревьях были черными и коричневыми, ветви переплетались между собой, образовывая крышу, которая заслоняла небо. Здесь всегда царствовала ночь. По бокам росли деревья, из которых получились непроходимые стены. В этих стенах был только единственный проход, через который я и вошла. Середина была покрыта костями, черепами и зубами крыс, которые лежали небольшими рядами, словно пшеница на поле. На потертых старых веревках с веток свешивались скелеты опоссумов, они раскачивались, несмотря на то, что не было даже легкого ветерка.

В центре ничего не росло, растения боялись там появляться.

В центре была раскрытая могила.

Я с трудом сглотнула и достала из пакета мамину Библию. Я боялась даже больше, чем в случае с папой, мне внезапно захотелось убежать, убежать домой к маме. Теперь выстрелы и голоса по ночам не казались такими плохими. Им далеко до этого. Я смогу жить с ними.

Но я не могла убежать. Я должна была провести ритуал.

Я медленно прошла в середину участка к открытой могиле, крепко сжимая в руках Библию. Небольшой белый деревянный крест в голове могилы сильно наклонился и почти упал. Я остановила свой взгляд на нем и не смотрела на дыру в земле. Мое сердце бешено колотилось, и я едва могла дышать.

Я простояла так несколько минут, глядя на крест и набираясь храбрости. А потом заглянула в могилу.

Там лежал Роберт. Его кожа была белоснежной, а лицо изящным и прекрасным, и я не могла сказать, что мама в него стреляла. Он держал свои руки поднятыми и медленно двигал ими по кругу.

Внезапно он открыл глаза и улыбнулся. Глаз Роберта были красными и злыми. Я вздрогнула.

– Роберт Пол пришел домой, – сказал он. – Роберт Пол снова пришел домой.

Это все, что он говорил. Это все, что он мог сказать.

И только шепотом.

Я снова взяла свой пакет и вынула из него листок со Словами. Могила была глубокой, глубже, чем в прошлый раз, глубиной примерно десять футов. Я положила Слова на Библию.

– Господи, помоги мне в этом обряде, – читала я. – Огради меня от вреда. Суди мои помыслы, не действия. Огради меня от вреда. Дай покой этой измученной душе. Огради меня от вреда. Проведи меня сквозь это и защити. Огради меня от вреда.

Я положила листок в Библию.

Роберт стал двигаться быстрее. Его голова каталась от стенки к стенке, руки все еще вращались, а ухмыляться он стал еще страшнее. Я могла видеть все его зубы. Они сверкали.