Текст книги "Динамика слизи. Зарождение, мутация и ползучесть жизни"
Автор книги: Бен Вудард
Жанр:
Философия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
Тогда встает вопрос: каким образом мы осуществляем дальнейшее развертывание витализма, приводя его в контакт с реальностью и извлекая витализм из его пространственно-временной философской темноты? Взаимоотношение между пространством-временем, схваченным объективно и структурно, и жизнью трудно проследить в любых философских терминах, кроме феноменологических, не рискуя вновь отступить на территорию антропоцентризма, до этого уже занятую феноменологией. По этой причине и с целью последовательной экспликации нашего витализма в данной работе мы будем рассматривать сугубо не-философские тексты, – тексты, которые рассматривают жизнь как гадкое сплетение взаимных материальных регрессий времени и пространства. Поэтому витализм, как он выражается и используется здесь, будет минимальной метафизикой, то есть метафизикой, задействованной ровно настолько, насколько это вообще необходимо, и обращающейся к реальности исключительно посредством следования за онтологическим каскадом, отражающим космологическую прогрессию сил и материй. Корень такого витализма составляет сплетение сил, исходящее из изначального Единого. Но Единое понимается здесь не как чистое объединение, а как возможность самой «бытийности». Последняя – бытийность – происходит из первоначального и одномоментного взрывного распространения времени и пространства, так же как и последующие эманации, имманентности, эмерджентности и трансцендентности.
Таким образом, витализм представляет собой мысленную кальку с развития Вселенной: от умозрительного момента, предшествующего Большому Взрыву, когда Вселенная представляла собой свернутую в точке сингулярности массу, к ее расширению во времени, пространстве и материи, далее к биологической жизни и в конечном итоге к рефлексивному мышлению. Онтологический каскад движется (в философском смысле) от Реального к материальности, к чувству и, наконец, к экстеллекту[34]34
В третьей главе настоящего издания (с. 75) автор определяет экстеллект как «способность овнешнять, или экстернализировать, наш интеллект, фиксировать уже сделанное, чтобы человечеству не нужно было после смерти каждого поколения изобретать заново все то, чем оно овладело».
[Закрыть]. Или, если выражаться в терминах отражаемых витализмом уровней реальности, движение осуществляется посредством контингентных переходов от голого существования как чистой возможности к различным конфигурациям материи и энергии, далее к взаимодействию раздражителя и ощущения, а завершается расширением онтического бытия с помощью символов, сооружений, технологий. Получившийся здесь вырожденный вариант витализма и особым образом понятое Единое, взятые вместе, будут рассматриваться нами как тёмный витализм. Но что конкретно в такой концептуализации витализма делает его тёмным?
Часть работы тёмного витализма состоит в тошнотворном осознании негостеприимной Вселенной, вынуждающей констатировать, что возникновение жизни – это случайное событие во времени, которое затем искажается и искривляется банальностью пространства и случайностью геометрии нашего мира с ее претензией на универсальность, а далее разоряется случаем, ситуацией, обратной связью и разрушением, износом, старением.
Таким образом, тьма тёмного витализма трояка:
1. Он темен, потому что скрыт как природой (никто не может утверждать, что мы с нашим ограниченным разумом способны предугадать и охватить все детали устройства Вселенной), так и временем (мы оказываемся в невыгодном временном положении, пытаясь проникнуть в сам момент сотворения вещей), ведь причины большей части известной нам природы давно канули в глубокую реку забвения.
2. Он темен, потому что несет роду человеческому дурные вести об истоке (мы просто умные, прямоходящие и пользующиеся орудиями труда приматы, которые возникли в результате серии удачных биологических и космологических прорывов), смысле нашего существования (с точки зрения телесного устройства мы лишь мясные куклы) и нашей конечной участи (Земля погибнет, и, скорее всего, мы погибнем вместе с ней, а если нет, то в конце концов погибнем вместе с Вселенной).
3. Он темен на эстетическом уровне и на уровне опыта, поскольку наше психологическое и феноменальное существование становится все темнее и враждебнее по отношению к нам самим и нашим восприятиям, учитывая разрушительность времени и пространства.
Большей частью этот текст будет направлен на доказательство третьего пункта, прежде всего фокусируя внимание на биологических науках и примерах из них, рассматриваемых через призму массовой культуры с ее обширной коллекцией зловещих артефактов.
В первой главе книги мы постараемся овладеть интернальностью[35]35
Данный термин входит в группу терминов, выражающих сложные отношения, к которым обращается автор при описании процесса онтологического генезиса той или иной сущности. Интерьер (англ. interior, от лат. interior, ius – внутренний) – внутреннее, находящееся внутри и экстерьер (англ. exterior, от лат. exterior, ius – внешний) – внешнее, находящееся снаружи. Два взаимосвязанных и взаимоопределяемых аспекта любой сущности, сущего или явления, которые выражают у последних внутреннее и внешнее устройство соответственно. Интернальность (англ. internality) – букв. «внутренность», или внутренняя сторона вещей, и экстернальность (англ. externality) – букв. «внешность», или наружная сторона вещей. Оба термина выражают «беспокойные», метастабильные состояния, присущие взаимосвязанным интерьеру и экстерьеру и проявляющиеся в виде динамических комплексов свертывания и развертывания, или складывания и раскладывания. Интериорность (англ. interiority) – букв. «о-внутрённость», или вложенность во что-либо, и экстериорность (англ. exteriority) – букв. «о-внешнённость», или положенность вне чего-либо, означают состояния, полученные как результат процессов интернализации, о-внутрения, и экстернализации, о-внешнения. Эти термины с целью сохранения их смыслового единства переводятся здесь и далее преимущественно путем транскрибирования английских основ: интерьер и экстерьер, интернальность и экстернальность, интериорность и экстериорность. Тогда как, напротив, менее нагруженные в смысловом отношении прилагательные internal и external зачастую будут переводиться просто как «внутреннее» и «внешнее».
[Закрыть] тёмного витализма посредством описания невидимой, беспорядочной и внутренней продуктивности жизни, для чего привлечем в качестве примеров орды митохондрий, болезнетворных бактерий и вирусов. Я рассмотрю такие фильмы, как «Эпидемия» (Outbreak), игры в жанре survival horror (Space, Resident Evil, Parasite Eve)[36]36
Ужас выживания или выживание в кошмаре (англ.) – жанр компьютерных игр, в котором атмосфера ужаса, нагнетаемая в ходе игры, сочетается с действиями игрового персонажа, направленными на выживание; отсюда нередко смещение с сильных сторон персонажа, акцент на которых делается в разного рода «шутерах», на его слабости (например, на психические расстройства, которые персонаж может испытывать после столкновения с ужасным). Dead Space, Resident Evil, Parasite Eve – игры-представители данного жанра, a также известные франшизы в кино, книгах и комиксах («Мертвый космос», «Обитель зла», «Паразит Ева»).
[Закрыть] и реальные примеры вирусов, чтобы проиллюстрировать ужасающую интериорность микроскопической склизкости человеческих существ. А также, следуя книге Коэна и Стюарта «Коллапс хаоса» и биофилософии Кита Анселла-Пирсона, я рассмотрю то, как эта тема соотносится с проблематикой имманентности и эмерджентности.
Затем, во второй главе, я перейду от интерьера к экстерьеру, рассмотрев пространственную ползучесть грибовидной жизни и обсудив различные тексты в жанре «странной литературы» (weird fiction), написанные Томасом Лиготти, Уильямом Хоупом Ходжсоном и Стенли Вейнбаумом, с целью продемонстрировать тревожащую пространственность плесени и грибка. Я рассмотрю рассуждения Резы Негарестани о разложении и гниении, а также выступлю против признания феноменологического и человеческого преимущества при концептуализации жизни.
В третьей главе я приведу аргументы против теорий Земли, вдохновленных гипотезой панспермии[37]37
Др.-греч. πανσπερμία – смесь всевозможных семян, от παν – «всё» и σπέρμα – «семя». Гипотеза о появлении жизни на Земле в результате занесения «зародышей жизни» из космического пространства.
[Закрыть], а также против ограничения порождающих функций жизни со стороны антропоморфизма. Я рассмотрю неограниченный органицизм монстров из научной фантастики (зергов, вида 8472, тиранидов и йуужань-вонгов), а также расу Древних из рассказов Г. Ф. Лавкрафта, чтобы продемонстрировать межпространственный ужас органического. Здесь нам вновь придется обратиться к проблематике витализма, в связи с чем я остановлюсь на рассмотрении философии Шеллинга и на работах Иэна Гранта об этом философе.
В заключении мы попробуем разобраться в природе ужаса посредством обсуждения пузырька Зигмунда Фрейда, ламеллы Жака Лакана, «склизкой» натурфилософии Лоренца Окена, а также небольшой работы Иэна Гамильтона Гранта «Бытие и слизь», описывающей отношения слизи и мышления. Завершим же все это призывом к распространению ктулхоидной этики Резы Негарестани, а также выводов из «Разнузданного ничто» – книги Рэя Брассье, в которой тот призывает к космологическому расширению фрейдовского влечения к смерти.
Данная работа призвана рассказать скорее о склизкости жизни, чем о слизи как таковой, и о неизбежных биологических и физических ограничениях живого в мире, которое всегда так или иначе характеризуется бытием-к-вымиранию. Сама слизь, как мы уже видели, неизменно являет собой «отбросы», – ту часть жизни, которая должна быть оставлена позади. Попытки облечь жижу, слизь, ил во внешнюю им форму предпринимались всегда, однако эти попытки не могли ни ухватить, ни отменить склизкость слизи как чего-то внутреннего самой жизни. Вопреки этим бесплодным попыткам, наш проект лишает силы любую концепцию жизни, полагающуюся на порядок; он – торжество и высвобождение слизи во всех ее отвратительных проявлениях и истечениях.
1
Кошмар под микроскопом
[Болезни] терзают душу человека и изнуряют наши тела, иссушают их, лишают силы, сморщивают, подобно старому яблоку, так что они выглядят словно после анатомического вскрытия,..
Роберт Бертон. Анатомия меланхолии[38]38
Роберт Бёртон. Анатомия меланхолии. М.: Прогресс-Традиция, 2005. С. 464. Роберт Бёртон (1577-1640) – английский писатель, ученый и священнослужитель. Его главное сочинение «Анатомия меланхолии» – одно из ключевых произведений английского барокко – представляет собой беспрецедентную по охвату компиляцию и переработку самого разнообразного материала о проявлениях меланхолии; в целом для этого произведения характерно смещение внимания с человека на его патологии.
[Закрыть]
Болезнь (disease) – это возмездие разъяренной Природы.
В своем эссе «Эволюция жизни на Земле» Стивен Джей Гулд оспаривает распространенное заблуждение, что жизнь продвигается от одной господствующей формы к другой – от бактерий к беспозвоночным, затем к рептилиям и далее, – в итоге «обрываясь» или выдыхаясь в человеческом организме[40]40
Gould. Richness of Life, p. 213.
[Закрыть]. Гулд указывает, что мы никогда не покинем эры бактерий, что мы только случайный нарост, сформировавшийся в результате эпизодических и бессмысленных дополнений[41]41
Ibid., p. 214.
[Закрыть].
Он продолжает: «Наше представление о жизни, восходящей ко все большей сложности, вероятно, является предрассудком, инспирированным нашим ограничивающим сосредоточением на самих себе и, как следствие, переизбытком внимания к усложняющимся существам, в то время как мы игнорируем столь много эволюционных линий, представители которых так же хорошо приспосабливаются посредством упрощения»[42]42
Ibid., p. 215.
[Закрыть]. Тезис Гулда сводится к тому, что сложность не влечет успеха на пути эволюции. Несмотря на наши интеллектуальные преимущества, биологическое господство над Землей принадлежит малому; не только экстериоризированной микроорганической природе – миру вне нас, но и тому, что образует наши человеческие интерьеры, то есть молекулярному, клеточному, нашему микро-органическому. В данной главе я собираюсь исследовать мельчайшие формы жизни и то, как их поведение, по отдельности и внутри сетей[43]43
Здесь и далее понятие сети (network) используется в смысле во многом схожем с тем, который придает этому понятию философ и социолог науки Бруно Латур. Понятие сети подразумевает ассоциации, или связи сущностей, которые больше не должны фиксироваться как природные или социальные, но, скорее, как «асоциальные», то есть сущности определяются (процессуально) только тем, из каких связей они происходят и какие связи устанавливают с другими сущностями. Такая сеть не похожа ни на телеграфную, ни на компьютерную, но представляет собой прослеживаемую «сеть действий» (work-nets как работа, проделываемая для установления связей, а не net-works как уже работающая сеть) и оставляемых ими материальных «следов», первичных в пределах сети по отношению к любым фиксированным различиям, например на природу и общество, и даже к пространству и времени, поскольку генезис сущностей из связей с другими сущностями – это процесс, лежащий по ту сторону привычного нам категориального распределения, хотя и определяющий его результаты. Но стоит отметить, что такая «сеть действий» берется автором с оттенком субстантивации, в то время как для самого Латура подобная субстантивация в определенной степени проблематична (см.: «Сеть – понятие, а не вещь. Это инструмент, помогающий в описании, а не предмет описания» в Латур Б. Пересборка социального. Введение в акторно-сетевую теорию М.: ВШЭ, 2014. С. 184).
[Закрыть], биологических и не-биологических, опровергает философски позитивное определение жизни.
Начнем с часто называемых «блоками питания клеток» митохондрий. Это маленькие органеллы, части клетки, которые генерируют химическое топливо необходимое для ее активности. У митохондрий много общего с прокариотами, организмами вроде бактерий, в чьих клетках нет ядер и чьими потомками они, возможно, являются. Такая отчасти инородная природа митохондрий привела к развитию эндосимбиотической теории, утверждающей, что их предки когда-то были отдельными организмами, которые затем инкорпорировались в клетки и стали симбионтами последних. Тем самым отдельные организмы совершили постепенный переход от сети-кооперации к объединенной клетке.
Симбиотическое, стало быть, всего в одном шаге от паразитического. Такая близость была исследована посредством высвобождения «взрывного» потенциала митохондрий в графическом романе Хидэаки Сэны «Паразит Ева», как и в последующем фильме и серии видеоигр. Сэна совершает причудливый переход от утверждения, что митохондрии образуют некий суперорганизм, к тому, что они, с их способностью производить энергию путем окисления органических соединений, могут вызвать самовозгорание. Сюжет всех трех произведений строится вокруг попытки митохондрий – неожиданно начавших демонстрировать разумное поведение – освободиться из-под «симбиотической» власти клеток (поскольку когда-то предки митохондрий «поселились» в примитивных клетках, «предоставив» тем свои мощности по переработке кислорода и «получив взамен» от клеток-хозяев ряд полезных веществ) и снова стать самостоятельными организмами, тем самым запустив новый этап биологической эволюции. При этом сущность-носитель таких «разумных» митохондрий, называющая себя Ева, способна регулировать поведение других митохондрий, вызывая у них перепроизводство энергии, ведущее к самовозгоранию клеток любых органических сущностей (преимущественно людей, которые пытаются остановить Еву). Философ Ник Лэнд развивает эту тему следующим образом: «Разница между паразитизмом и симбиозом очень скользкая <...> Простое содействие состоянию стабильности может рассматриваться как полезная кооперативная функция, тогда как, с другой стороны, недавний фильм „Паразит Ева“ предвосхищает запущенное на уровне биомолекулярной науки восстание митохондрий, что разоблачает „симбиотизм“ митохондрий как паразитарную стратегию»[44]44
Land, Nick, “Pest Interview with Nick Land”. Онлайн-доступ закрыт.
[Закрыть]. Самый интересный аспект «Паразита Евы» в том, что фильм указывает (пусть и путем гиперболы) на факт: разрушительная способность мельчайших частиц жизни неотделима от производительной, или порождающей, способности последней.
Учитывая соперничество и жестокость, столь тесно связанные с продуктивностью жизни, кажется нелепым предположение, что между формами жизни на земном шаре есть глубинная гармония (будь то духовная или нет), так как все создания борются за ограниченное пространство и ресурсы в их отдельных биосферах. Взаимосвязь различных форм жизни на Земле – это зыбкое переплетение, основанное на благоприятных перспективах и удаче, а не на какой-либо искусственно навязанной гармонии. Но перейдем от нашей уже разоблаченной «близости» с митохондриями к чуть более экстернализированным (по крайней мере с точки зрения биологических границ нашего нормального человеческого функционирования), но все еще внутренним вирусам. Мы исследуем ужас сетей и вообще интернальности, ведь вирус и бактерия – это те объекты, которые толкают кошмарные способности сплетенной в сети жизни к ее пределам.
Вирус, вироидное, смертоносная бактерия – все это прокралось на сцену задолго до того, как двадцатый век обернулся веком двадцать первым. Неуловимое кишение смертоносного микробного[45]45
В английском понятие microbial несколько шире понятия микробного, используемого в русском языке. По своему охвату оно сближается с понятием микробиологического, которое наряду с бактериями (то есть в собственном смысле микробным) включает в себя также и вирусы. Тем не менее здесь решено оставить в качестве перевода термин «микробное» и просто учесть, что в данном тексте он подразумевает вирусное и вироидное.
[Закрыть] и последующая параноидальная реакция общества на это возникли вместе с глобализованным миром, части которого взаимосвязаны и в котором близость и скорость увеличивают мощь заражения и ускоряют его распространение. Политический коррелят этой идеи – тот факт, что рассеяние национальных государств и усиление глобализации существенно обострили волнения относительно безопасности и проницаемости границ. То есть, тогда как наше микро-органическое вызывает тревогу относительно возможного внутреннего биологического ущерба, страх перед вирусным помещает людей в среду полную враждебных сущностей.
Случаи эпидемий, изображаемые медиа, часто указывают на масштабы вирусной прожорливости лишь косвенно, тогда как главным объектом рассмотрения оказываются возможности государственной инфраструктуры, – то, что делается или не делается как ответная реакция на биологическую угрозу. Таким образом, внимание смещается с потенциального ужаса, вызванного рассмотрением совокупной биомассы рода человеческого исключительно как «пищи» для вирусов, к тому, что требуется от наших экстернализированных способностей (техники, государства, а также разума), чтобы справиться с вирусом. Бесчисленные спекулятивные сценарии, маршем прошедшие через различные художественные реализации, иллюстрируют апокалиптические возможности инфекции: «Алая чума», «Маска красной смерти», «Штамм Андромеда», «28 дней спустя», «Лихорадка» и так далее. Подобные «умственные» упражнения, сосредотачиваясь на технических способах сдерживания таких угроз, как СПИД, туберкулез, малярия и грипп (если называть только некоторые из форм вирусного и бактериального существования, постоянно уходящих от истребления), тем не менее не отдают должного их «жизни» и функционированию в качестве самостоятельных реальностей.
Испещренное и пронизанное связями болезнь-пространство предполагало дальнейшее простирание и тайное перерождение милитаризации и военных сил, которые теперь сами движутся подобно небольшим роям, скрытым и почти совершенно невидимым. Неистовство вируса и частичная открытость глобализации встречаются в шизоидной возможности и реальности развития биооружия, ясно продемонстрированной в научно-фантастическом фильме Вольфганга Петерсена «Эпидемия».
В начальной сцене «Эпидемии» маленькая деревенька подвергается бомбардировке зажигательными бомбами с целью воспрепятствования распространению вымышленного филовируса под названием Мотаба, который действует как вирусы Эбола и Марбург, реплицируясь с большой скоростью и разжижая внутренности жертв. Скоро становится ясно, что бомбардировка не остановила вирус и что колоссальные системы вооруженных сил вообще не способны сдержать его. Но вместо того чтобы постараться остановить вирус, военные лишь хотят взять его образец и произвести на его основе биологическое оружие, тем самым перенаправив действие вируса, но не сдержать и не искоренить его. Интересен факт, что вирус здесь превратно понимается военными как форма смерти, тогда как докторами, которые в конце концов спасают положение, он воспринимается как форма жизни. Другими словами, вирус и инфицированные тела схлопываются в одно целое в мышлении военных, тогда как в мышлении медиков они по существу различны: то, что, с одной стороны, только уничтожаемо, с другой – излечимо.
Но вернемся к теме сетей, с которой мы и начали наше обсуждение вирусного и бактериального. Замыкание сетей может привести к столь же странным и непредсказуемым результатам, что и их открытие. Во времена Великой чумы 1665-1666 годов в Англии маленькое поселение под названием Им установило карантин, чтобы остановить или хотя бы замедлить распространение бубонной чумы. Эта стратегия стоила Иму половины населения, но, как теперь выяснилось, выжившие в эпидемии смогли передать своим потомкам генетическую мутацию, которая смогла сделать их невосприимчивыми к другим современным смертельным инфекциям. Как замечает Реза Негарестани в своем несравненном тексте «Циклонопедия», радикальная открытость иным формам жизни, будь то вирусным или нет, может начаться не с отношения открытости как таковой, но с радикальной закрытости, которая может – парадоксально, путем собственной изоляции, – сделать себя мишенью для внешнего и тем самым открыться[46]46
Negarestani, Reza (2008), Cyclonopedia: Complicity with Anonymous Materials (Melbourne: re.press), p. 199.
[Закрыть]. Радикальная или эпидемическая открытость существует в ущерб экономической открытости (то есть открытости, степень которой контролируется), опровергая тем самым любую упрощенную концепцию, полагающую изоляцию достаточной для выживания[47]47
Ibid., p. 198.
[Закрыть]. Как утверждает Негарестани, выживание не гарантируется автоматически после возникновения живого – это «по сути невозможно», даже в условиях полной изоляции[48]48
Ibid., p. 210.
[Закрыть].
Микробная жизнь становится интериоризированной сетью, которая не останавливается, сталкиваясь со стремлением своих жертв выжить; она не медлит и не прерывается, но во имя самой жизни постоянно просачивается внутрь своих жертв. Поэтому микробное представляет собой, пожалуй, особо вероломный пример латуровского гибрида. Как показывает Грэм Харман, ссылаясь на Бруно Латура, попытка распознать гибрид (объект, охватывающий сразу и природное и культурное) – это попытка проследить очертания сети[49]49
Harman, Graham (2009), Prince of Networks: Bruno Latour and Metaphysics (Melbourne: re.press), p. 64.
[Закрыть]. Другими словами, Латур отказывается от вспомогательных фикций «природного» и «культурного», предпочитая утверждать природу объекта через его отношения с другими сущностями.
Ужас можно найти и в физическом строении самого вируса. Смешение излечимого/уничтожаемого и сетевая запутанность распространения вируса встречают еще одну неоднозначность, – ту, что заключена в самом вирусе. Все еще идут споры о том, являются ли вирусы органическими соединениями (составными частями жизни) или же формами самой жизни. Здесь можно вспомнить о нашем примере пчелиного роя и неоднозначности того, что касается части и целого. Тогда как вирусы содержат РНК или ДНК, они не состоят из клеток и размножаются только путем захвата для своего самовоспроизведения клеток других организмов.
Если определение жизни с трудом прилагаемо к сцепленному извивающемуся телу вируса, то само событие болезни, как указывает Юджин Такер, куда сложнее, поскольку всегда (независимо от его конечной причины – вируса, бактерии и так далее) осуществляется на макроуровне в виде сборки таких жизненных форм, как бацилла-блоха-крыса-человек в случае черного мора[50]50
Galloway, Alexander and Thacker, Eugene (2007), The Exploit: A Theory of Networks (Minneapolis: University of Minnesota Press), p. 86.
[Закрыть].
С человеческой точки зрения представляется неприятным рассматривать вирусы как еще одну форму жизни или даже как совокупность жизнеподобных частей, а не как особенную материализацию смерти. Это так именно потому, что вирусы регулярно обходят заграждения, создаваемые техническим умением человека (если подразумевать под техникой здесь то, что мы используем для защиты от природы, которая якобы отлична от нас, и таким образом теоретически подконтрольна и доступна для понимания). Вирусы служат для нас неудобным напоминанием о том, насколько зыбким оказывается наше господство над природой. Микробное, учитывая его невидимую природу, сулит не только жуткую смерть, но и умерщвление самой смерти в мутном тлене заразы.
Заражение становится не жизнью и не смертью, но затяжной жизнью, состоянием, в котором человек никогда не становится окончательно мертвым, – неживостью, но не живых мертвецов, а мертвых живых. В тексте «Смерть как перверсия» Негарестани пишет об эпидемической открытости, которая не является открытостью для других или просто открытостью, но – обнаженностью и вывернутостью к кишащей извращенности смерти[51]51
Negarestani, Reza (2003), “Death as a Perversion: Openness and Germinal Death” in CTheory, p. 4. URL: http://www.ctheory.net/articles.aspx?id=396.
[Закрыть]. Эта инфицированная смерть[52]52
Ibid., p. 8.
[Закрыть] является «расконеченной» (disterminalized) смертью, тёмным выражением вышеупомянутой затяжной жизни. Такая смерть разламывается и становится бесконечной[53]53
Ibid., p. 7.
[Закрыть], как в описании Виктором Гюго ямы полной отвратительной слизеподобной жижи, которая придает смерти человека бесформенность:
Разжиженная почва кажется расплавленной; в жидкой среде все ее частицы находятся во взвешенном состоянии; это уже не земля и не вода. Иногда топь достигает значительной глубины. Нет ничего опаснее встречи с нею. Если там больше воды, вам грозит мгновенная смерть – вас затопит; если больше земли, вам грозит медленная смерть – вас засосет. Представляете ли вы себе такую смерть? <...> глухая тишина, слепой мрак, черные своды, готовая зияющая могила, смерть в трясине под толщей земли! Медленная гибель от недостатка воздуха среди мерзких отбросов, каменный мешок, где в грязной жиже раскрывает когти удушье и хватает за горло, предсмертный хрип среди зловония[54]54
Гюго В. Отверженные // Гюго В. Собрание сочинений в 15-ти томах. Том 8. M.: Государственное издательство художественной литературы, 1955. С. 139.
[Закрыть]
Заражение делает и жизнь и смерть частью одной и той же порождающей слизи.
Вирусная продуктивность и разложение связаны вместе темпоральностью, поскольку они демонстрируют тот ужасный аспект жизни, который, как утверждает Юджин Такер в своем эссе «Биофилософия для XXI века», распространяется через пределы и границы[55]55
Thacker, Eugene (2005), “Biophilosophy for the 21st Century” in CTheory, p. 2 URL: http://www.ctheory.net/articles.aspx?id=472. (Pyc. пер.: Такер Ю. Биофилософия для XXI века // Логос. 2006. №4 (55). С. 80-92.)
[Закрыть]. Такер также развивает эту тему в тексте под названием «Криптобиологии», где он пишет: «Микробы формируют инфекционные сети внутри тела и сети заражения между телами, а наша современная система передвижения простирает эту соединяемость поперек геополитических границ»[56]56
Thacker, Eugene (2006), “Cryptobiologies” in Artnode, vol. 6 (Universiat Oberta de Catalunya), p. 3.
[Закрыть]. Опять же, под именем заражения вирусное выявляет сетевую природу между жизнью и не-жизнью и между частью и целым. Реальные и фантастические обсуждения биооружия – это косвенные попытки снова взять под контроль хаотичность болезни.
Простирая через тело затяжную смерть заражения, биооружие предполагает, что заражение рассматривается с двух вышеупомянутых точек зрения: распространяя инфекцию, биооружие обращается с ней с точки зрения жизни, но только для того, чтобы затем, когда та распространится и начнет убивать, обращаться с ней с точки зрения смерти.
В тексте, написанном в соавторстве с Александром Гэллоуэем, Такер указывает на то, что встречающиеся в природе заболевания не имеют причины (помимо самой природы), в то время как биологическое оружие указывает на создателя и распространителя. Понятие «нулевого пациента»[57]57
Понятие «нулевой пациент», пришедшее из массовой культуры, аналогично понятию «первичный случай» в медицине и, как правило, означает человека, вступившего в контакт с природным источником заражения, после чего разнесенная этим человеком инфекция начинает передаваться среди других людей. При этом «нулевой пациент» может не знать, что является переносчиком инфекции, либо отрицать свою причастность к ее вспышкам.
[Закрыть] становится поворотной точкой или межевым знаком между кажущейся зловредной природой и человеческой злонамеренностью[58]58
Galloway and Thacker, The Exploit, p. 93.
[Закрыть]. Однако, как отмечают авторы, схожесть между искусственной и природной вирусной вспышкой в том, что ни у одной из них не может быть полностью предсказуемых последствий[59]59
Ibid., pp. 94-95.
[Закрыть].
Согласно Такеру, заражение парадоксально тем, что оно требует закрытия границ и жесткого манипулирования сетями, несмотря на тот факт, что сама жизнь (биологически и культурно, с точки зрения человека) определяется заимствованием энергии из окружающей среды через открытость простертых посредством сетей границ. Как уже было сказано, вирусное вовлечено в радикальное состояние открытости, – открытости, завершающейся за счет работы разлагающейся жизни, так как разложение – это рассредоточение и распространение в биосферу содержащейся в телах жизни в качестве удобрения. Это разложение моделируется и перенаправляется биооружием. Старейший пример использования биооружия заключается в катапультировании трупов внутрь крепостей с целью распространения заболеваний и выкуривания врагов запахом гнили и опасностью миазмов[60]60
Thacker, “Cryptobiologies”, p. 5.
[Закрыть]. В «Девяти диспутациях об ужасе» Такер подчеркивает, что многие размышления о вирусах сосредоточены именно на инфицированном теле, а не на самом вирусе[61]61
Thacker, Eugene (2008), “Nine Disputations on Horror” in Collapse: Philosophical Research and Development, vol. 4 (Falmouth: Urbanomic), p. 67.
[Закрыть]. Подобная корпореализация[62]62
Термин corporealization (от лат. corpus – тело и англ. realization – осуществление) означает букв. о-телеснивание, переход от «распыленного» или сетевого состояния/понимания реальности чего-либо к телесному воплощению этой реальности, тогда как термин decorporealization означает букв. растелеснивание, то есть противоположный переход от телесного состояния чего-либо к не-телесному, распыленному, растворенному или сетевому состоянию. С целью сохранения смыслового единства терминов при переводе здесь и далее используются слова-полукальки: «корпореализация» и «декорпореализация».
[Закрыть] вновь утверждает разделение между жизнью и вирусом, укрепляя допущение, что патология – противоположность, а не часть самой жизни[63]63
Ibid., p. 81.
[Закрыть].
Критика, осуществляемая Такером, соотносится с примером из «Эпидемии» в том, что фильм подходит к болезни с точки зрения инфицированных тел, а не самой инфекции. Фильм упускает из виду, что назначение затяжной, простертой за счет разложения смерти в том, чтобы довести тошнотворную открытость вироидного до ее окончательного завершения, до распространения не только болезни, но и разложения и открытости за пределы тела и телесного. Таким образом, перед нами встает следующий вопрос: насколько телесным должно быть вирусное, не теряя при этом свою способность к биологическому открытию, размягчению и разложению?
Перенесемся в куда более странные места. Кошмарное микробное, связанное с научной фантастикой и мирами ужасов (нашествия вампиров и зомби, контролирующие разум паразиты и тому подобное), с еще большей легкостью наводит на мысль о предполагаемом тёмным витализмом вторжении времени в пространство посредством разъедающей жизни в ее мельчайших формах. В этом смысле даже крошечный организм воплощает внешние силы, приходящие из-за пределов того, что понимается под природой.
Связка продуктивности и разложения, конкурирующих между собой, хорошо схвачена в серии видеоигр «Обитель зла», где повествуется о различных вспышках вирусов, которые получены с помощью биоинженерии и которые реанимируют мертвые ткани, замещая митохондрий некогда живого организма. «Обитель зла» – это аффективное и эстетическое замыкание участвующих в (вос)производстве жизни сил (в равной мере как роста, так и разложения) исключительно на силы смерти и разложения. Тот факт, что в игре зомбифицирует именно Т-вирус, превращая мертвых в «живых» носителей заболевания, – это шаг к де-материализации или, точнее, де-корпореализации микроба, вируса и им подобных сущностей.
Как напоминает Такер, первая многопользовательская версия игры «Обитель зла» – «Вспышка» – моделирует связность вируса с помощью связности интернета[64]64
Thacker, Eugene (2004), “Living Dead Networks” in Fibreculture Journal, issue 4, URL: http://four.fibreculturejoumal.org/fcj-018-living-dead-networks/
[Закрыть]. Тупая опустошенность аватара, его управляемость пользователем извне, хорошо сочетается с телом как жертвой зомбифицирующей вирусологии, находящимся уже за чертой открытости (в смысле Негарестани), где его нельзя представить себе как тело.
Графический роман и игра «Мертвый космос» идут еще дальше в своей прорисовке таких крошечных монстров. Некроморфы – паразиты, захватывающие контроль над мертвыми тканями и мгновенно зомбифицирующие их, – представляют собой форму жизни, которая выступает не только как заболевание и возбудитель инфекции, но и наделена сознанием как особого рода коллективным разумом. Источником последнего выступают сверхорганические, планетоподобные существа, называемые Лунами. Некроморфам нет дела до хрупкости человеческих жизней, хотя они и понимают (в отличие от вируса или просто микроорганизма), что люди обладают сознанием. При этом некроморф и захваченный им человек не могут быть с легкостью отделены друг от друга. Некроморфы деформируют и на молекулярном уровне перестраивают и пересобирают мертвые ткани (в том числе и костные) своих жертв, наделяя носителей не просто голодом зомби, но лихорадочной потребностью в неистовом увеличении суммарной массы мертвой плоти. И все это только ради того, чтобы распространить затяжную смерть некроморфного существования. Финальная стадия заражения некроморфами: как только вся органическая жизнь той или иной планеты оказывается некроморфизирована, массы мертвой плоти стягиваются и собираются в виде гигантского сверхорганизма Кровавой Луны, подобно естественному спутнику вращающейся вокруг планеты и снаружи покрытой каменным панцирем, который защищает кишащую внутри массу плоти.
Важно здесь то, что если атакующие зомби для обнаружения цели полагаются на способности мозга, пусть и сниженные, и поэтому с ними можно справиться, лишив головы, то некроморфов следует расчленять до тех пор, пока они не перестанут двигаться. Более того, некоторые воплощения некроморфов «требуют» единственно возможного способа своего расчленения, определяемого их индивидуальным устройством и позволяющего их обездвижить, – разработчики игры назвали это стратегическим расчленением (strategie dismemberment). Подобную стратегию атаки не центра организма, а его конечностей, можно сопоставить с джихадистской стратегией машинерии суховершинности (dieback machinery)[65]65
Английский термин dieback (букв. отмирание) – эквивалент русского термина «суховершинность». Заимствуется теоретиками джихадизма из ботаники, где он означает постепенное отмирание вершин деревьев. Общество, атакуемое джихадистами, рассматривается последними в качестве древовидной коллективности. Нет смысла атаковать корни и ствол общества-дерева, поскольку выкорчевывание оставляет в почве корешки и части корней, которые затем дают жизнь новым деревьям. Следовательно, не затрагивая корня и ствола, стоит уничтожать листья с верхушек ветвей дерева, которые наиболее уязвимы, постепенно продвигаясь к остающимся листьям до тех пор, пока дерево не окажется полностью иссохшим вместе со своей корневой системой, неспособной более к воспроизводству. Это достигается за счет того, что осуществляемая джихадистами работа на уровне обычных гражданских лиц и различных малых организаций приводит к поражению листьев и ветвей дерева-общества, делая его все более уязвимым к внешним факторам среды. В обществе нарастает паранойя, прекращаются инвестиции, гражданские лица оказываются жертвами как террористов, так и полицейского произвола. Все это ослабляет и разрушает иммунную систему общества, которая хоть и пытается противостоять угрозе, но в действительности становится все более неадекватной и неразборчивой, в конечном счете обращаясь против самого общества и его конститутивных принципов. Таким образом, пытаясь самосохраниться, общество-дерево будет лишь самоиссушать себя.
[Закрыть], описанной в статье Негарестани «Милитаризация мира: отсутствие террора или террор отсутствия?»[66]66
Negarestani, Reza (2006), “Militarization of Peace” in Collapse: Philosophical Research and Development, vol. 1 (Falmouth: Urbanomic), p. 64.
[Закрыть]. Тогда стратегия суховершинности, применения которой к себе требуют некроморфы, представляет самонавязываемое иссушение, отдающее в расход экстериорность тела с целью защиты его вирусной интериорности. Нельзя полностью уничтожить некроморфов, можно лишь обездвижить или замедлить их носителей.
Многое было сказано относительно философского рассмотрения заражения, но в основном все сводилось к поэтическому. Метафизическая же битва ведется за то, чтобы снять вирус с его биополитического якоря и перенести в биофилософию, не впадая при этом в философию биологии. Биополитика – это средство, путем которого государственные структуры регулируют или хотя бы пытаются регулировать все аспекты человеческой и, возможно, не-человеческой жизни, тогда как философия биологии в самом обобщенном смысле спрашивает, что такое жизнь. Такер отличает биофилософию от философии биологии по тому, что первая мыслит «периферийную жизнь» и притом мыслит ее онтологически, тогда как вторая обдумывает вопрос «что такое жизнь?» и делает это эпистемологически[67]67
Thacker, Eugene, “Biophilosophy for the 21st Century”, p. 3. (Pyc. nep.: C. 82-83.)
[Закрыть]. Биофилософия утверждает, что жизнь представляет собой многообразие, которое, как Такер предлагает, может быть задействовано для возрождения витализма – проекта, который очень важен для нашего текста[68]68
Ibid., p. 4. (Рус. пер.: C. 83.)
[Закрыть].
Тем не менее призрак неприятия и отклонения витализма, упомянутый во введении, внезапно проявляется и в том, что касается микробного. К примеру, работа Кита Анселла-Пирсона, верная своим бергсонианским и делезианским корням, может рассматриваться как ставящая, по крайней мере отчасти, знание (эпистемологию) и этику жизни над бытием (онтологией), особенно в том, что касается малых форм жизни.
Так, в своей книге «Зародышевая жизнь» Анселл-Пирсон обращается к будущему биофилософии. Но эта биофилософия рассматривается им как необходимо этическая и противопоставленная тому, что он называет «двумя нигилизмами»[69]69
Ansell-Pearson, Keith (1999), Germinal Life: The Difference and Repetition of Deleuze (London: Routledge), p. 188.
[Закрыть]. С первых страниц книги Анселл-Пирсон ставит себя в оппозицию некоему «биологическому нигилизму». Он пишет, что мысль Делёза избегает «подразумеваемого теорией зародышевой плазмы Вейсмана мрачного закона жизни, который обрек бы „индивидуальную“ жизнь на вечное возвращение нигилистической судьбы, рассеял бы силы внешнего и минимизировал их воздействие»[70]70
Ibid., pp. 10-11.
[Закрыть].
