Текст книги "Орлы на войне"

Автор книги: Бен Кейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

И все же, несмотря на боевой опыт и почести, Арминий по-прежнему ощущал себя чужаком. В первую очередь потому, что он все еще с гордостью считал себя германцем. Не способствовало тому и свойственное римлянам высокомерие. Несмотря на его нынешнее высокое положение, в глазах многих он по-прежнему оставался варваром, дикарем в звериных шкурах. Он и его воины были вполне хороши, чтобы сражаться – и умирать – во славу Рима, но считать их равными? Нет уж, увольте.

С этим было трудно мириться в течение тех лет, которые Арминий отдал служению империи в разных ее уголках, но в последние месяцы близость к родным местам еще сильнее обострила в нем уязвленные чувства. Всего в двух милях отсюда, на восточном берегу Ренуса, начинались племенные земли узипетов. Его собственный народ, херуски, жили дальше, и все же Арминий ощущал большее родство с узипетами, чем с римлянами. Он придерживался тех же ценностей, говорил на схожем языке, почитал тех же богов.

Арминий помнил ту давнюю ночь в священной роще, когда по его спине стекали струйки пота. Когда легионы перешли реку, чтобы покарать восставшие против власти Рима племена, они убивали не даков, не иллирийцев или фракийцев. Они убивали германцев. Таких, как он. Таких, как его воины. Таких, как его давно погибшие кузены и их мать, его родная тетка. Эти люди имели право жить свободно – так, как у них заведено. «Зачем им становиться подданными Августа, живущего в сотнях миль от них, в далеком Риме? – спрашивал себя Арминий. – Зачем это нужно мне?»

С той ночи, когда он стоял в роще рядом с отцом, прошло двадцать лет. Но слова той клятвы были живы в его памяти, как будто он только что произнес их. «Я навсегда запомню эту ночь, – пообещал он себе тогда. – Однажды, Донар тому свидетель, я преподам римлянам урок, который они никогда не забудут. Я, Эрмин из племени херусков, клянусь в этом».

Он поднял глаза к голубому небосводу, украшенному кудряшками облаков. Солнце грело, но было не слишком жарко. В вышине выводили трели жаворонки – напоминая о том, что весна подходит к концу. Скоро наступит лето, и тогда Публий Квинтилий Вар, наместник Германии, поведет свою армию на восток, за Ренус, где его легионы станут собирать налоги на землях, простирающихся до самой реки Визургис. Лишь римляне могли додуматься до своих вонючих налогов, подумал Арминий. Деньги, заработанные германцами с таким трудом, пойдут на то, чтобы позолотить еще больше статуй императора и проложить новые дороги, чтобы по ним могли пройти его легионы. «О, великий Донар, – воззвал он в молитве, – я столько лет ждал часа выполнить мою клятву, чтобы отомстить за моих соплеменников, павших от рук Рима. Прошу тебя найти для этого подходящий момент в этом году. Этим летом».

– Приветствую! – окликнул Арминия старший центурион, торопливо шагавший через весь плац в его сторону – в кольчуге и в шлеме с поперечным гребнем из красных перьев.

Похоже, это офицер испугавшейся когорты, подумал Арминий. Вид у центуриона был хмурый.

– Да, центурион, – ответил Арминий с легким кивком.

Будучи всадником, он занимал более высокое положение, и центурион это понимал. По тому, как держался римлянин, было видно, что это обстоятельство его не слишком радует. В его глазах Арминий – нахальный варвар, выскочка и карьерист. Обычно старания Арминия расположить к себе старших офицеров бывали успешными, но только не с этим центурионом. Тотчас нахлынули горькие воспоминания о том, как отец отправил его, десятилетнего мальчишку, в Рим. Как и последующая служба в легионах, это было частью великого замысла Сегимера. Арминий должен был вписаться в римскую жизнь, научиться всему, что следует узнать, – и в то же время помнить о своих германских корнях и хранить верность своему народу.

Увы, в глазах высокородных римских подростков, в общество которых попал Арминий, он был лишь чуть выше раба. После нескольких кровавых стычек, не все из которых были для него удачными, они научились уважать по крайней мере его кулаки. А также усвоили, что в его присутствии лучше держать язык за зубами. Несмотря на страх, лишь немногие были готовы протянуть ему руку дружбы. Он же научился ни на кого не полагаться и никому не доверять.

Взгляд центуриона устремлен на его подбородок. Арминий тотчас прочел в его глазах мысль, которую сам римлянин еще не до конца осознал. И ты выше меня, сукин сын? Арминий нарочно погладил бороду – признак варварства в глазах римлян, но предмет гордости для германца.

– Чем могу быть полезен?

– Я был бы признателен, если б ты лучше присматривал за своими воинами.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь, – злорадно солгал Арминий.

– Я про твою конницу, которая только что проскакала мимо. Они едва не налетели на моих солдат. Это вызвало великое… – центурион не сразу нашел нужное слово, – замешательство.

– Но ведь никто ни на кого не налетел.

– Так-то оно так, но могла начаться паника… – Центурион вновь задумался. – Некоторые мои новобранцы…

Арминий удивленно поднял брови.

– Паника? С каких это пор солдаты Семнадцатого легиона стали впадать в панику?

– Это естественная реакция людей, которые раньше никогда не видели атакующую кавалерию, – с явной неприязнью ответил центурион.

– В следующий раз, когда ты откроешь рот, не забудь назвать меня господином, – парировал Арминий, чувствуя, как в нем закипает гнев.

Центурион опешил. Однако затем нервно сглотнул и добавил:

– Господин.

– Я сначала не стал обращать внимания на твою фамильярность, центурион, ибо я не великий сторонник церемоний. Однако когда кто-то проявляет неуважение, я считаю своим долгом напомнить ему, что командую ало́й, приданной Семнадцатому легиону. Я не просто рядовой римский гражданин, как ты. Я – всадник. Или ты забыл об этом? – спросил Арминий, сверля центуриона взглядом.

– Не забыл, господин. Приношу свои извинения, господин, – покраснев, пролепетал центурион.

Выждав несколько секунд, Арминий нанес по самолюбию центуриона еще один удар.

– Ты что-то начал говорить?

– Некоторые из моих солдат не привыкли к кавалерии, господин. Пока не привыкли, – поспешил добавить центурион. – Я был бы крайне благодарен, если б твои всадники не подъезжали к ним слишком близко.

– Ничего не могу обещать, центурион. Может, вам лучше заняться строевой подготовкой где-нибудь в другом месте? И еще я посоветовал бы, чтобы твои люди чаще соприкасались с кавалерией. Пусть привыкают, иначе в первом же бою они испугаются и станут легкой добычей противника, – с холодной улыбкой сказал Арминий. – Свободен, можешь идти.

– Слушаюсь, господин.

Центурион сумел вложить в формальную вежливость салюта всю свою антипатию. Это был тонкий ход, и он больно задел самолюбие Арминия. В отместку он заставил своих всадников повторить маневр, так испугавший новобранцев когорты. После третьего раза центурион признал свое поражение и отвел когорту на другую сторону плаца. Арминий злорадно посмотрел им вслед. Впрочем, этот демарш вряд ли пойдет на пользу его отношениям с центурионами. Если этот болван пожалуется легату, то он, Арминий, получит нагоняй. Впрочем, какая разница! Оно того стоило. Центурион будет знать свое место.

Спустя несколько часов Арминий был у себя, продолжая обдумывать план действий. При этом он беспокойно мерил шагами свою скромную комнату. Десять шагов от стены к стене, туда и обратно. Колючий взгляд на бюст Августа, поставленный здесь лишь за тем, чтобы все думали, что он любит и почитает своего императора. Время от времени взгляд Арминия скользил по разложенной на столе карте. Чтобы она не скручивалась в свиток, углы пришлось придавить масляными лампами.

С севера на юг тянулась широкая лента Ренуса. Его извилистые притоки змеились по всей Германии. Отмеченные чернилами квадратики обозначали римские военные лагеря и форты. К востоку от Ренуса их было меньше, чем к западу, но все меняется, сердито подумал Арминий. С каждым годом влияние Рима распространялось все дальше и дальше, шансы же на успех восстания уменьшались. Если оно не произойдет этим летом, считай, не произойдет никогда.

Пора узнать настроения вождей других племен и проверить их верность. У него есть прекрасная возможность сделать это в самые ближайшие дни. Наместник Германии Вар вызвал его в Ветеру, что примерно в шестидесяти милях к северу отсюда. Вместо того чтобы быстро добраться туда по мощеным дорогам на западном берегу Ренуса, он может, подобно большинству ауксилариев, проделать путь вдоль другого берега. К сожалению, у него вряд ли получится сделать крюк, чтобы проведать родных: земли херусков лежат слишком далеко к востоку. Зато Арминий встретится с вождями племен, которые, как он надеялся, согласны встать на его сторону.

Конечно, его план сопряжен с риском. Любой двуличный вождь, желающий показать Риму свою преданность, может на него донести. И если Вар или любой старший чиновник в это поверит, ему конец. Не смей трусить, сердито приказал себе Арминий, вспомнив своих кузенов и тетку, безжалостно убитых римлянами. Если он не отомстит за них, их тени будут преследовать его и в другой жизни. Как жаль, что его брат Флав не разделяет его чувств, но тут уж ничего не поделаешь! У Флава, который на несколько лет младше его, всегда был буйный нрав. Они никогда не ладили, даже в детстве, так что неудивительно, что Флав предан Риму и душой, и телом.

Как-то раз, несколько лет назад, Арминий поделился с ним своей ненавистью к удушающим объятиям, в которые Рим заключил Германию. Яростная реакция Флава навсегда отбила у Арминия желание говорить с братом на эту тему. Не будет он обсуждать ее с ним и сейчас.

Тук. Тук. Тук. Тяжелые удары в дверь вернули его из грез в действительность.

– Кто там?

– Осберт.

Хотя это имя и не было именем херуска, тот, кто стоял за дверью, вряд ли был римлянином. Он обошелся без слова «господин». Назови его так кто-то из его воинов, Арминий изрядно удивился бы. Это была еще одна привычка его соплеменников, на которую офицеры-римляне посматривали свысока. То, что германские вожди относились к соплеменникам как к себе равным, было выше их понимания.

– Входи.

В комнату вошел германец, такой же бородатый, как и Арминий. Низкорослый, с выпуклой, словно бочонок, грудью, пьяница и задира, Осберт был одним из его лучших воинов. Он бесцеремонно подошел к карте и провел корявым пальцем по дороге, ведущей на восток.

– Думаешь о походе, Арминий?

– Да.

– Ничего сложного, да поможет нам Донар.

– Верно, – ответил Арминий. «А вот это мы еще посмотрим», – добавил он про себя. Посвящать Осберта в свои замыслы ни к чему. – Что привело тебя ко мне?

– Жрец Сегимунд будет приносить жертву на алтаре в честь Августа. Он с радостью примет пожертвования, поэтому мы с парнями приведем несколько баранов. Я знаю, ты не из тех, кто ищет милости богов, но наши воины будут счастливы принять благословение Сегимунда прежде, чем мы покинем лагерь.

Эта церемония послужит укреплению духа воинов, решил Арминий.

– Я приду. Думаю, будет нелишне узнать, что боги на нашей стороне.

Большой алтарь в честь Рима и Августа был установлен восемь лет назад по приказу первого наместника Германии, Луция Домиция Агенобарба. В честь этого события поселение было переименовано из Оппидум Убиорум, «лагерь убиев», – в Ара Убиорум, «жертвенник убиев». Огромный каменный прямоугольник алтаря покоился на постаменте, украшенном изображениями эпизодов из жизни Августа и его семейства, главным образом сценами жертвоприношений. Своими размерами он превосходил все жертвенники, какие можно увидеть снаружи других храмов. Он был настолько огромен, что стоявшее позади него святилище Августа, чей фасад украшали шесть огромных колонн, казалось на удивление небольшим, хотя и было призвано поражать своим величием.

Храмовая территория, огромное пространство, обнесенное низкой стеной, раскинулась за пределами города, на берегу Ренуса. В дополнение к главному храму и огромному алтарю там были святилища меньших размеров, жилища жрецов, комнаты для обучения их помощников и загоны для скота. Имелся даже постоялый двор и таверна для паломников, пришедших из дальних краев.

Место было переполнено молящимися.

Сопровождаемый Осбертом и десятком воинов, которые вели с собой трех молодых баранов, Арминий пробирался через толпу к торцу алтаря. Перед алтарем стояли около сотни легионеров и офицеров, включая легата. Все они наблюдали за тем, как Сегимунд совершает обряд жертвоприношения в честь Августа. Подобные ритуалы проводились в течение всего года. Арминий бывал только на тех из них, которые носили официальный характер, когда приглашения исходили из принципии. Такие «священные» дни были хитроумной уловкой, призванной укреплять власть Августа, внедряя в сознание подданных мысль о его божественной сущности.

Большинство людей были бы не прочь стать абсолютными властителями половины мира, подумал Арминий, как обычно, раздраженный распространением имперских идей. Зачем Августу изображать из себя бога? Арминий подозревал, что немало римлян разделяют его взгляды; иное дело, что они опасаются высказывать их вслух. Если вы состоите на имперской службе, вам лучше помалкивать.

Подойдя ближе к жрецу, Арминий понял: что-то явно идет не так. Собравшиеся стояли с хмурыми лицами и даже, прикрыв ладонью рот, что-то шептали друг другу на ухо. Бросив взгляд на бараньи туши – их было не менее шести, – он поначалу ничего не понял. В конце концов, божественная особа императора требует богатых жертвоприношений. Сегимунд – его было легко узнать по копне непокорных светлых волос – нагнулся над очередным бараном, которого держала пара храмовых слуг. Чуть в сторонке, удерживая еще нескольких баранов, приготовленных к закланию, стояли другие помощники жреца.

Сегимунд полоснул ножом по горлу животного. Фонтаном хлынула кровь. Прежде чем околеть, баран выбил копытами безумную дробь.

– Животное встретило смерть, как то полагается, – нараспев произнес жрец. – Это вселяет надежду.

– То же самое ты сказал и про остальных баранов, – услышал Арминий слова одного из офицеров.

– Давай дальше. Осмотри его печень, – произнес другой офицер.

С привычной ловкостью помощники жреца опрокинули барана на спину. Сегимунд наклонился над ним и ножом вспорол животному брюхо от таза до грудины. В нос Арминию тотчас ударил удушливый запах бараньих внутренностей. Из-за спины Сегимунда ему не были видны скользкие кольца кишок и серые желудки других выпотрошенных баранов, однако он сам в свое время забил немало домашних животных и знал, как выглядят потроха. Как правило, жрецы на них практически не смотрели, подбираясь к главному предмету гадания – печени. Однако до нее, расположенной под грудной клеткой, добраться было труднее, чем до кишок.

Похоже, Сегимунд не сумел до нее добраться. Присев на корточки, он поднял глаза на собравшихся и объявил:

– Я вижу на внутренностях следы болезни!

С губ офицеров слетел вздох разочарования.

Хотя Арминий не слишком верил в гадания, его сердце застучало сильнее прежнего. Радость на лицах Осберта и других воинов была красноречивее любых слов. Хотя Сегимунд и происходил из другого колена племени, он тоже был херуском, а значит, соплеменники верили ему, полагаясь на его предсказания.

Сегимунд продолжил изучение внутренностей барана, когда к алтарю подошел легат. Обычно спокойный, сегодня он выглядел недовольным.

– Клянусь Гадесом, как такое может быть, Сегимунд? Один баран, даже два… но разве может такое быть со всеми? Разве могут у всех быть больные внутренности?

– Я говорю лишь то, что вижу, – мрачно ответил Сегимунд. – Посмотри сам.

– Я надеюсь – и ожидаю, – что печень этого барана окажется здоровой, – сказал легат, вопреки обычаю глядя жрецу через плечо.

Сегимунд поработал ножом и вскоре высоко поднял окровавленную руку. На его ладони лежал осклизлый, рыхлый комок. Легат вздрогнул и отпрянул назад. Офицеры с отвращением вскрикнули. Арминий растерянно заморгал. Вместо обычного бордового цвета печень барана, лежавшая на ладони жреца, была бледно-розовой. Лишь лжец – или безумец – мог утверждать, что это печень здорового животного.

– Что это значит? – строго спросил легат.

– Не берусь утверждать, – ответил Сегимунд, – но, боюсь, это не предвещает ничего доброго для императора, да хранят его вечно боги. Или, возможно, империю ждут какие-то испытания…

Лицо легата приняло воинственное выражение.

– Чушь! Я считаю, что эти бараны – из худшего стада на ближайшую сотню миль. Забейте другого! Перебейте всех, пока не найдете того, у которого хорошая печень!

– Как прикажешь, легат, – почтительно склонил голову жрец. – Приведите сюда другого барана!

Арминий обвел римлян пристальным взглядом. Слова легата до известной степени успокоили их, однако многие по-прежнему тревожно перешептывались. Когда же печень следующего барана оказалась бледно-розовой, а за ним такая же и у третьего, их беспокойство усилилось. По лицам его собственных воинов было видно, что те растеряны и пытаются понять, что это значит. Если честно, он и сам был неприятно удивлен. Почему у такого количества баранов оказалась больная печень?

Наконец Сегимунд объявил, что печень последней жертвы говорит о добром предзнаменовании, однако легата это не убедило. Он подозвал крестьянина, продавшего баранов для жертвоприношения. Стоило Арминию на него посмотреть, как в нем тотчас возобладал разум, взяв верх над шевельнувшимся в душе суеверием. В каких-то обносках, грязный и тощий, словно ощипанная курица, крестьянин выглядел крайне бедно и неприглядно. Когда же легат прилюдно унизил этого убогого, заявив, что он-де продал его офицерам плохих баранов, настроение Арминия улучшилось.

И все же на лице Сегимунда читалась тревога. Внезапно на Арминия снизошло вдохновение. Его соплеменники столь же суеверны, как и римляне. Что может быть лучше для того, чтобы перетянуть их на свою сторону, чем рассказать про то, что случилось у алтаря? А чтобы сделать историю еще убедительнее, надо лишь умолчать про крестьянина, продавшего животных, и последнего здорового барана. Вот вам и знамение! Спасибо тебе, Донар, поблагодарил громовержца Арминий. Было бы также неплохо прощупать настроение Сегимунда. Он всегда был предан Риму, и по традиции его ветвь племени херусков не ладила с той ветвью, к которой принадлежал Арминий. Однако поддержка жреца – если ею удастся заручиться – была бы весьма полезна.

Уверенность Арминия в том, что настало время действовать, еще больше окрепла после того, как в жертву принесли приведенных им баранов. Все трое пошли под нож безропотно, и у каждого оказались здоровые внутренности. Сегимунд объявил, что ближайшие месяцы будут благоприятными для Арминия, его воинов и их близких. Его кавалеристы восприняли это сообщение с радостью. И даже столпились вокруг жреца, чтобы выразить ему благодарность.

Арминий воспользовался толкотней, чтобы добавить в кошелек еще монет, после чего приблизился к Сегимунду.

– Прими мою благодарность за твои предсказания, – сказал он, вложив кошелек в руку жреца, и мысленно добавил: «Она даже больше, чем ты можешь себе представить». – Боги будут благосклонны к нам этим летом.

Взвесив кошелек в руке, Сегимунд улыбнулся.

– Ты воистину щедр, Арминий.

Второго такого момента не будет, решил тот. Куй железо, пока горячо. Если Сегимунд согласится распространить среди племен слух о том, что боги разгневались на Рим, его мечты разгромить легионы Вара перестанут быть мечтами. Арминий большим пальцем указал на туши больных баранов.

– Скажи, эти бараны действительно были больны, потому что хозяин плохо о них заботился?

Сегимунд пристально посмотрел на своего собеседника.

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Мне показалось, тебя покоробило, когда легат обрушился с обвинениями на несчастного крестьянина.

Сегимунд глазами указал на своих помощников и прочих присутствующих.

– Если ты хочешь обсудить со мной этот вопрос, то лучше сделать это наедине. Пройдем со мной в храм.

Арминий был внутри храма не раз, но никогда не уставал восхищаться его великолепием. У стены в ряд выстроились масляные лампы на бронзовых подставках. Их мерцание заливало длинное узкое помещение красновато-золотистым светом. Как и алтарь, внутреннее убранство храма и его статуи не имели себе равных. Самая большая из статуй, скульптурное изображение Августа, даже без постамента была в два человеческих роста, а сам постамент был примерно по пояс взрослому мужчине. Считалось, что это самое правдоподобное изображение императора из всех, когда-либо созданных в мраморе. Август был изображен военачальником – узорная кираса, наручи и невысокие сапоги. Шлема не было. Суровый, пристальный взгляд. Сильная нижняя челюсть. С высоты на своих подданных смотрел прирожденный властитель, способный вести за собой в бой целые армии и одерживать победы любой ценой. Почти бог.

Но Арминий вместо благоговейного трепета проникся презрением. Август больше не казался ему богом. Скульптурный портрет явно сделан пару десятков лет назад. Теперь император – старик, которому нужно класть в постель горячие камни, чтобы согреть старые кости.

В храме было пусто. Но Сегимунд на всякий случай огляделся по сторонам и лишь после этого заговорил.

– Несмотря на обвинения легата, даже самый никудышный скотовод может вырастить здоровых животных. Разве тебя не огорчило бы, что все пожертвованные тобой бараны, за исключением одного, больны?

– Конечно, огорчило бы, – признался Арминий. – Но я не понимаю, как здоровая печень последнего барана способна отменить все дурные предзнаменования, которые ты предрек по печени больных животных.

– Все просто. Не способна.

Арминий глубоко вздохнул. Он достиг развилки пути. Одна дорога ведет к успеху замыслов, другая выдаст его Риму. Единственный способ выбрать ту, по которой следует пойти – правильную или неправильную, – это открыть свои намерения. Внезапно ему подумалось, что Сегимунда терзают те же сомнения, что и его: жрец был уверен, что он, Арминий, предан Риму. Осознав всю иронию своего положения, он рассмеялся вслух.

Сегимунд вопросительно наклонил голову.

– Что тут смешного?

– Мы с тобой ходим вокруг да около, пытаемся раскусить намерения друг друга, понять, что у каждого из нас на уме.

– Неужели?

– Можно подумать, ты сам не знаешь, Сегимунд.

– Пожалуй, – усмехнулся жрец и, немного помолчав, добавил: – Интересно, как легат отнесся бы к рассказу о моем вчерашнем сне.

– А что за сон? Рассказывай, – произнес заинтригованный Арминий.

– Я видел золотого орла, такого, какой есть в каждом легионе, – сказал Сегимунд и испытующе посмотрел на собеседника. – И он медленно сгорал в огне.

В сердце Арминия встрепенулась надежда.

– Сильный образ. Наверняка это знак богов, как ты думаешь?

– Я уверен, что так оно и было. Это видение я узрел в священной роще сигамбров. Вчера я был на другом берегу реки, проводил ритуал, – пояснил Сегимунд. – Когда я закончил дела, был уже поздний час, и жрец из тамошнего поселения пригласил меня заночевать у него. Когда наступила ночь, я решил провести некоторое время в роще, вдруг Донар пожелает пообщаться со мной. Я пошел один, как обычно, вознес молитвы богу и выпил немного ячменного пива. Сначала ничего не было. Спустя какое-то время я уснул.

От его слов на шее у Арминия запульсировала жилка.

– Сон с горящим орлом был таким живым, таким сильным, что я проснулся. Я был весь в поту. – Глаза Сегимунда пылали страстью. – Донар ниспослал мне видение. Я знаю это. Сегодняшние бараны – тому подтверждение.

Арминий и жрец пристально посмотрели друг на друга.

Первым заговорил Арминий:

– Твои слова наполняют радостью мое сердце. Я слишком долго служил Риму. Слишком долго, ничего не делая, смотрел, как империя притесняет германцев. Разве мы, херуски, не братья друг другу, а также хаттам, марсам и ангривариям? У нас гораздо больше общего, чем когда-либо будет общего с римлянами.

– Я, пожалуй, соглашусь с тобой, – отозвался Сегимунд. Выражение его лица сделалось серьезным. – Ты что-то задумал?

Слова жреца заставили Арминия отбросить всякую осторожность.

– Я намерен создать союз племен. Мы навсегда отбросим римские легионы на западный берег Ренуса.

Сегимунд вопросительно посмотрел на него.

– Задача не из легких.

– Моя часть племени пойдет за мной. Надеюсь, что вскоре к нам присоединятся хатты и узипеты. Возможно, мы перетянем на нашу сторону и остальную часть херусков. Если ты поддержишь меня или, еще лучше, расскажешь всем о твоем сне и о том, что случилось сегодня в храме, мы наверняка убедим перейти на нашу сторону и другие племена. Что скажешь?

Сегимунд не ответил. Арминий поймал себя на том, что от напряжения сжимает кулаки. Может, он ошибся в жреце? «Будь все проклято, – подумал он, чувствуя, как в нем закипает злость. – Я скорее заставлю его замолчать на веки вечные, чем позволю донести на меня легату». Правда, как потом ему уйти из храма незамеченным, Арминий не знал. Он исподтишка окинул взглядом святилище. Похоже, в храме, кроме них, никого нет. Повернувшись так, чтобы Сегимунд не заметил его жеста, он осторожно взялся за рукоятку меча.

– Не иначе как тебя послал сам Донар!

Голос жреца звенел страстью. Арминий опустил руку и посмотрел ему в лицо.

– В самом деле? Ты так считаешь?

– Подумай сам. Почему все случилось именно так, а не иначе? Сон, больные бараны, затем рассказ о твоих замыслах…

– Так, значит, ты поможешь?

– Да будет Донар мне свидетелем, – серьезно ответил Сегимунд.

– Спасибо тебе, – искренне поблагодарил жреца Арминий, крепко пожимая ему руку.

– Мы можем поговорить вечером, у меня дома.

Арминий почувствовал, что улыбается.

– Буду с нетерпением ждать вечера.

Он вышел на яркий солнечный свет. Как и его первый союзник, жрец, солнце как будто было ниспослано ему самим Донаром. «Следующий шаг – заручиться доверием вождей других племен, – подумал он. – Тогда у меня будет целая армия».

При мысли о будущем Арминия охватило волнение. Что касается места и времени засады, где он подстережет легионы Вара, то у него уже имелись кое-какие соображения. О боги, поскорей приблизьте тот день, когда его мечты станут явью!

Глава 2

Старший центурион Луций Коминий Тулл стоял на обочине дороги рядом с главными воротами Ветеры. Прямоугольный, размером девятьсот шагов на шестьсот, этот укрепленный военный лагерь, место дислокации его Восемнадцатого легиона, вот уже более двадцати лет служил римским форпостом на этих землях. Основанный Августом всего полстолетия назад, в годы гражданской войны, которая привела его к власти, легион Тулла был относительно нов. Свою службу Восемнадцатый начинал в Аквитании, но спустя всего несколько лет был переброшен в Кастра Ветеру, на берег Ренуса. Когда пятнадцать лет назад Тулл был повышен в звании до центуриона, он из прежнего легиона получил назначение в Восемнадцатый.

Стук, стук, стук. Это мимо прошагали солдаты его центурии. Следуя за знаменосцем, они шли двенадцать рядов шеренгами по шесть человек, семьдесят два солдата из положенных восьмидесяти. Увы, его подразделение никогда не имело полного состава. Замыкающим шел опцион Фенестела.

Проходя мимо Тулла, каждый старался распрямить плечи и правильно нести копье. Зоркий и внешне бесстрастный центурион следил за тем, исправно ли оружие, нет ли на снаряжении следов порчи или износа. Большую часть проблем он уже выявил, когда легионеры собрались возле своих казарм: плохо сидящие доспехи у одного, сломанный нащечник шлема у другого. Впрочем, ни тогда, ни сейчас это не мешало движению. Они уже получили нагоняй и все исправят, как только вернутся. В противном случае они отведают силу ударов его витиса^[3].

Время от времени внимание Тулла переключалось на внушительные укрепления лагеря. Вот уже полтора десятка лет тот был его домом, но Тулл, как и в первый день, не переставал восхищаться надежностью его фортификаций. Здесь все дышало постоянством и мощью Рима. Сначала шел глубокий двойной ров, причем дно каждого было устлано колючими ветками. За рвами высился насыпной вал, сооруженный из земли, оставшейся после рытья рвов, – высотой выше сидящего верхом кавалериста. По валу, защищая лагерь по всему периметру, протянулась каменная стена – она была еще выше.

Перед стеной то и дело вспыхивали блики – это солнечные лучи отражались от шлемов часовых, расхаживающих туда и обратно по земляному валу. Те, что несли караул на башнях над воротами, наблюдали за Туллом и его отрядом с легким превосходством, прекрасно зная, что им ничего за это не грозит: они слишком высоко, Тулл же должен вести свой отряд дальше. Центурион невольно улыбнулся. Когда-то, в молодости, он вел себя точно так же. О боги, как давно это было! Можно сказать, в другой жизни. Ладно, пока часовые проявляют бдительность – а похоже, так и есть, – он может простить им их насмешливые взгляды.

Даже в мирное время бдительность за пределами военного лагеря никогда не бывает лишней. Этим правилом Тулл руководствовался в жизни и на службе. Им он руководствовался и сейчас. Вот уже много лет племена на этом берегу Ренуса вели себя смирно, но всякий раз, когда его легионеры покидали стены лагеря, они – да и он тоже – были вооружены и готовы к бою.

Тулл был крепкого телосложения, уже не молод, но в прекрасной физической форме. Шлем центуриона, надетый на фетровый подшлемник, скрывал коротко стриженные каштановые волосы. Тяжелая челюсть ничуть не уродовала его лица, как не портили тело многочисленные шрамы. Он повернул голову и посмотрел на своего опциона, Марка Красса Фенестелу. Тот догнал его, и они вместе, придирчиво глядя на своих легионеров, зашагали в голову колонны.

Шагая, Тулл искоса поглядывал на своего опциона. Забавно, но внешне они полная противоположность друг другу. Тулл был солиден, Фенестела – худ; первый мускулист, второй – жилист. Рыжеватые курчавые волосы опциона были длиннее, чем то было принято в армии. Черты лица, как шутил Тулл, будто ломаные, скрыть их не помогала даже кустистая рыжая борода. Впрочем, внешность Фенестелы Тулла нисколько не трогала. Они с опционом служили бок о бок многие годы, не раз спасали друг другу жизнь, и их доверие было взаимным и полным.

– Доволен? – спросил наконец Тулл.

– Да, центурион, – ответил Фенестела, бросив быстрый взгляд на колонну легионеров. – На вид всё в порядке.

– Даже зеленые новички? – уточнил Тулл, когда они поравнялись с двумя шеренгами новобранцев. Хотя их шлемы и доспехи были начищены до блеска, и даже выправка – вполне удовлетворительной, новички избегали встречаться с центурионом взглядом, что слегка позабавило Тулла.