Текст книги "Андроид Каренина"

Автор книги: Бен Х. Уинтерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 37 страниц)

Глава 17

«Прими себя», – сказала Андроид Каренина; Анна пыталась выбросить эти мрачные пугающие слова из головы.

«О чем последнем я так хорошо думала? – старалась она вспомнить. – Да, о том, что говорят: борьба за существование и ненависть – единственное, что объединяет людей.

Нет, вы напрасно едете, – мысленно обратилась она к компании в коляске четверней, которая, очевидно, ехала веселиться за город. – И собака, которую вы везете с собой, не поможет вам».

Они искали счастья, как сама Анна когда-то, но счастье это в скором времени смоет мощная волна Новой России. Если только… если только…

«Нет, – подумала она, человеческая часть ее снова заявила о себе, заглушая логические императивы Механизма внутри нее, – я не могу!»

Прислонившись на мгновение к каменной стене старой фабрики, чтобы перевести дыхание, она увидела, как стражи уводят мертвецки пьяного рабочего.

«Ну, этот нашел быстрый путь, – подумала она, – граф Вронский и я не смогли найти этого удовольствия, хотя и многого ожидали от него».

И Анна обратила теперь в первый раз тот яркий свет, при котором она видела все, на свои отношения с ним, о которых прежде она избегала думать.

«Чего он искал во мне? Любви не столько, сколько удовлетворения тщеславия».

Она вспоминала его слова, выражение лица его, напоминающее покорную легавую собаку, в первое время их связи. И все теперь подтверждало это. «Да, в нем было торжество тщеславного успеха. Разумеется, была и любовь, но большая доля была гордость успеха. Он хвастался мной. Теперь это прошло. Гордиться нечем. Не гордиться, а стыдиться. Он взял от меня все, что мог, и теперь я не нужна ему. Он тяготится мною и старается не быть в отношении меня бесчестным. Он проговорился вчера – он хочет развода и женитьбы, чтобы сжечь свои корабли. Он любит меня – но как? The zest is gone. Этот хочет всех удивить и очень доволен собой», – подумала она, глядя на румяного приказчика, взгляд которого был привлечен ее изможденным нервным видом.

«Да, того вкуса уж нет для него во мне. Представляю себе – как только я сообщу ему открывшуюся правду о том, что я вовсе не женщина, а робот XII класса, он тотчас сбежит от меня. Доложив обо мне в Министерство, он удостоверится, что меня расплавили в подземельях Башни, и будет рад своей свободе».

Она ясно видела это в том пронзительном свете.

«Мы именно шли навстречу до связи, а потом неудержимо расходимся в разные стороны. И изменить этого нельзя, особенно сейчас. Теперь я вижу, что и никогда не могло быть по-другому: он – человек, а я – машина. Но… – Она открыла рот от волнения, возбужденного в ней пришедшею ей вдруг мыслью. – Если б я могла быть чем-нибудь, кроме любовницы, страстно любящей одни его ласки; но я не могу и не хочу быть ничем другим. Если он, не любя меня, из долгабудет добр, нежен ко мне, а того не будет, чего я хочу, – да это хуже в тысячу раз даже, чем злоба! Это – ад! Если лишат меня его любви, его страсти, я лучше буду машиной-убийцей, о которой говорила Андроид Каренина и которой и была создана когда-то! Он уж давно не любит меня. А где кончается любовь, там начинается ненависть».

– Прикажете билет до Петербурга?

Она вдруг поняла, что дошла до ворот Антигравистанции; совсем забыла, куда и зачем шла, и только с большим усилием могла понять вопрос.

– Да, – сказала она, отвечая на озадачивший ее вопрос; билетер угрюмо сообщил, что до прибытия Антигравипоезда оставалось еще несколько минут.

Направляясь между толпой в залу первого класса, она понемногу припоминала все подробности своего положения и те решения, между которыми она колебалась.

Поехать в Петербург и выполнить страшный приказ; или остаться, чтобы найти Вронского и рассказать ему, кто она на самом деле, понадеявшись на его понимание и готовность начать все сначала в таких изменившихся условиях. И опять то надежда, то отчаяние по старым наболевшим местам стали растравлять раны ее измученного, страшно трепетавшего сердца. Сидя на звездообразном диване в ожидании поезда, она, с отвращением глядя на входивших и выходивших (все они были противны ей), думала то о том, как он теперь жалуется матери (не понимая ее страданий) на свое положение, и как она войдет в комнату, и что она скажет ему. То она думала о том, как жизнь могла бы быть еще счастлива, и как мучительно она любит и ненавидит его, и как страшно бьется ее сердце. И если головой ее управляла машина, то сердце, по-прежнему, принадлежало ей одной. Слезы, состоявшие из смеси белков и силикатов, растворенных в воде, медленно текли по ее щекам.

Глава 18

Анна все еще ждала Грава. В расстроенном состоянии, она читала, но никак не могла понять объявления о предстоящей замене Антигравов на что-то, что называлось в тексте «поездами»; добродетельным и поучающим тоном там объяснялось, в чем будут состоять духовные приобретения от долгого ожидания в очередях, стесненных условий, тряской езды. Раздался звонок, оповестивший о скором прибытии состава, прошли какие-то молодые мужчины, уродливые, наглые и торопливые и вместе внимательные к тому впечатлению, которое они производили.

Шумные мужчины затихли, когда она проходила мимо их по платформе, и один что-то шепнул о ней другому, разумеется, что-нибудь гадкое. Она поднялась на высокую ступеньку и села одна в купе на пружинный испачканный, когда-то белый диван. Дама, уродливая, с турнюром (Анна мысленно раздела эту женщину и ужаснулась на ее безобразие), и девочка ненатурально смеясь, пробежали внизу.

«Девочка – и та изуродована и кривляется», – подумала Анна.

Чтобы не видать никого, она быстро встала и села к противоположному окну в пустом вагоне. Испачканный уродливый мужик в фуражке, из-под которой торчали спутанные волосы, прошел мимо этого окна, нагибаясь и осматривая магнитное ложе. Анна вспомнила мужика, который был раздавлен Гравом на этой самой станции в их самую первую встречу с Вронским.

Дрожа от страха, отошла к противоположному дивану. Мгновение спустя муж с женой подошли к соседнему месту и спросили:

– Позволит ли она присесть здесь?

Анна, погруженная в собственные мысли, не отвечала.

«Вронский не может любить меня, и в этом я должна признаться себе: он уже разлюбил меня (остыл ко мне), и как только он поймет, что я женщина-робот, он будет рад этому оправданию, чтобы покончить с нашей связью».

Пара не заметила под вуалем ужаса на лице Анны. Она вернулась в свой угол и села. Чета села с противоположной стороны, внимательно, но скрытно оглядывая ее платье. И муж, и жена казались отвратительны Анне. Муж спросил: можно ли курить при ней, очевидно не для того, чтобы курить, но чтобы заговорить с нею. Приняв ее молчание за согласие, он заговорил с женой по-французски о том, что ему еще менее, чем курить, нужно было говорить.

Они говорили, притворяясь, глупости, о том, что оба надеялись на покойное путешествие без нападений кощеев, и о том, что чья-то тетушка, старая дева, была съедена пришельцами; все это они говорили только для того, чтобы она слыхала. Анна ясно видела, как они надоели друг другу и как ненавидят друг друга. И нельзя было не ненавидеть таких жалких уродов.

Послышался второй звонок и вслед за ним передвижение багажа, шум, крик и смех. Анне было так ясно, что никому нечему было радоваться, что этот смех раздражил ее до боли, и ей хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать его.

Наконец прозвенел третий звонок, раздался электрический треск, громкий гул заработавших магнитов, и муж перекрестился.

«Интересно бы спросить у него, что он подразумевает под этим», – с злобой взглянув на него, подумала Анна.

Она забыла о своих соседях в вагоне и, оказавшись на платформе, вдохнула в себя свежий воздух.

«Да, на чем я остановилась? На том, что я не могу придумать положения, в котором жизнь не была бы мученьем, что все мы созданы затем, чтобы мучиться, и что мы все знаем это и все придумываем средства, как бы обмануть себя. А когда видишь правду, что же делать?»

«Да, очень беспокоит меня, что мой разум был захвачен машиной, машиной с ужасными намерениями, противоречащими всему, о чем кричит мое сердце, о том, кто я; и на то дана причина, чтоб избавиться; стало быть, надо избавиться. Отчего же не потушить свечу, когда смотреть больше не на что, когда гадко смотреть на все это? Но как? Зачем они кричат, зачем они говорят, зачем они смеются? Все неправда, все ложь, все обман, все зло!..»

Зло, зло той машины, которая стала частью ее, вечной ее частью. Она убеждала Андроида Каренину, что никогда не сможет выполнить миссию, но пока она жива, этот жестокий Механизм будет тайно жить в ней, подстрекая убивать, разрушать, творить зло.

Быстрым, легким шагом спустившись по ступенькам, которые шли от платформы к магнитному ложу, она увидела совсем близко прибывавший Грав. Она смотрела на нижнюю часть вагонов, на винты и провода и на длинные вибрирующие опоры медленно летевшего вперед первого вагона и глазомером старалась определить середину между правой и левой опорами и ту минуту, когда подойдет состав.

Я накажу его и избавлюсь от ненавистной машины, которой стала

«Туда! – говорила она себе, глядя в тень вагона, когда солнечный свет волшебно заиграл на идеально ровном носу Грава, – туда, на самую середину, и я накажу его и избавлюсь от этой ужасной машины, которой стала».

Чувство, подобное тому, которое она испытывала, когда, купаясь, готовилась войти в воду, охватило ее, и она перекрестилась. И ровно в ту минуту, когда она не могла больше ждать, она вжала в плечи голову, упала под вагон на руки и легким движением, как бы готовясь тотчас же встать, опустилась на колена. И в то же мгновение она ужаснулась тому, что делала.

«Где я? Что я делаю? Зачем?»

Она хотела подняться, откинуться; но что-то огромное, неумолимое толкнуло ее в голову и потащило за спину.

– Господи, прости мне все! – проговорила она, чувствуя невозможность борьбы.

И монитор, на котором она читала огромное послание, исполненное тревог, обманов, горя и зла, вспыхнул более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветил ей все то, что прежде было во мраке, моргнул, стал меркнуть и навсегда потух.

Глава 19

Андроид Каренина, сбежав от толпы Солдатиков, окруживших экипаж, нигде не нашла Анну и потому отправилась ни с чем на явочную квартиру где-то неподалеку от Москвы; там ее ждал наставник: приземистый бородатый мужчина в грязном лабораторном халате, у которого на поясе была закреплена маленькая коробка с огромным количеством кнопочек.

Человек из СНУ рассказал Андроиду Карениной о том, что случилось с Анной Аркадьевной. Было видно, что робот из будущего принял это известие с грустью, ее глаза сияли печальным светом.

–  А тело?

Агент СНУ кивнул и погладил свою грязную бороду.

– Мы уничтожим все, что от него осталось, Царь Алексей ничего не узнает о Механизме.

–  Нет, – тихо возразила Андроид Каренина, – у меня есть другая идея.

* * *

Божественные уста (часть Проекта Феникс) выплюнули тело Анны Карениной на то же место, а именно на магнитное ложе Московской Антигравитационной дороги, таким же холодным днем, только несколькими годами раньше. В тот момент, когда тело появилось из божественных уст, небо содрогнулось от странного звука – гром в небесахбыл слышен по всему Миру, и к нему в предчувствии прислушался граф Алексей Кириллович Вронский, который встречал в этот день мать, и Анна Аркадьевна Каренина, модно одетая дама и жена видного государственного чиновника.

Через мгновение на платформе началась ужасная суета, когда пришли страшные новости: на магнитном ложе обнаружили два раздавленных тела, мужчины и женщины, которые, очевидно, были расплющены несущейся махиной Антиграва. Граф Вронский, который только что был представлен Анне Карениной и серьезно увлекся ею, чувствовал себя теперь подавленно, увидав эти дватрупа, мужчины и женщины, лежавших вместе в мрачной финальности смерти.

И хотя станционные рабочие быстро укрыли тела тканью, можно было видеть свесившуюся тонкую руку, которая печально указывала на платформу. Вронский снова взглянул на Анну, которой был так поражен, и увидал, что она с молчаливым ужасом смотрит в сторону трупов. Предчувствие огромной беды пересилило Вронского, и он попрощался с Карениной. Если она и заметила его, то не подала виду. Вронский не сделал более попыток продолжить знакомство с мадам Карениной; не спросил ее о мазурке на балу у Кити Щербацкой; и провел в Москве остаток года.

Эпилог
НОВОЕ ПРОШЛОЕ

В косых тенях, которые отбрасывал багаж, сложенный на платформе, бродил туда-обратно Вронский; в длинном военном пальто и сияющей серебристой шляпе, он походил на гордого льва, красующегося перед восхищенной толпой; через каждые двадцать шагов он резко разворачивался. Его робот-компаньон, Лупо, как всегда, с важным видом следовал за ним по пятам, серебристая обшивка его корпуса, созданного по образу и подобию волка, красиво сияла в лучах заходящего солнца; человек и его робот ожидали Антиграва для того, чтобы уехать на новое место службы.

Яшвину, старому другу и сослуживцу Вронского, показалось, что, когда он подходил к нему, граф хоть и увидал его, но сделал вид, что не увидел. Это нисколько не задело Яшвина: заинтересованный только в собственном продвижении по службе, и хорошо знавший о высоких военных заслугах Вронского, он оставил в стороне чувство собственного достоинства. Сейчас он смотрел на Алексея Кирилловича как на человека, находящегося на вершине карьеры, и считал, что было бы глупо упустить возможность показать себя перед этим великим человеком. Он подошел к Вронскому.

Тот остановился, пристально посмотрел на Яшвина, узнал его, сделал несколько шагов навстречу, чтобы поприветствовать его, и крепко-крепко пожал ему руку.

– Ну, что ж, Алексей Кириллович, – сказал Яшвин. – Как ни было бы странно видеть кого-либо из русских солдат, отправленных выполнять эту миссию, я не могу представить никого другого, кроме вас, на этом месте. Думали ли вы когда-либо, что такой день наступит?

– Уже несколько лет у меня было чувство, что все сложится именно так, – ответил Вронский, на мгновение обернувшись, чтобы полюбоваться красиво одетой дамой, сопровождаемой очаровательным роботом III класса цвета фуксии.

– После повышения Стремова с его решительно либеральным отношением к проблеме роботов. После смерти… о, да ты знаешь, о ком я. Тот, с необычным лицом.

Яшвин поспешил заполнить паузу, чтобы произвести на Вронского впечатление своей догадливостью:

– После смерти Каренина.

Челюсть Вронского нетерпеливо дернулась от непрерывной щемящей зубной боли, которая мешала ему даже говорить с тем выражением, с каким он хотел. Дело Каренина было, скорее, отвратительным случаем из жизни, когда Вронский теперь думал о нем: Министр убит женой в собственной постели.

– Он был ярым противником дальнейшего развития машиностроения, этот Каренин. Стремов никогда не упускал случая показать, что видит все в ином свете. Хотя, это кажется странным: сидеть напротив СНУ за столом переговоров.

– Да, что ж… – начал Яшвин. Вронский посмотрел в сторону, когда на станции стало слышно приятное гудение прибывающего Грава. Он подплывал точно по расписанию, надежный и действенный, как всегда.

– Может быть, вы и не желали со мной видеться, но не могу ли я вам быть полезным? – сказал наконец Яшвин, вглядываясь в лицо Вронского. – Избавление своих братьев от ига есть цель, достойная и смерти и жизни. Дай вам бог успеха внешнего – и внутреннего мира, – прибавил он и протянул руку.

Вронский крепко пожал протянутую руку и начал отвечать, когда щемящая боль крепких зубов, словно выточенных из слоновой кости, помешала ему говорить. И вдруг совершенно другая, не боль, а общая мучительная внутренняя неловкость заставила его забыть на мгновение зубную боль.

Заключение мира со СНУ, несомненно, стало бы великим благом для России и россиян, но что это значило бы для него? Единственная цель жизни, единственная звезда, вокруг которой вращалась планета его бытия, было разжигание войны, управление мощной Оболочкой, сметавшей все на своем пути, наконец высвобождение из кобуры огненного хлыста. Он вдруг подумал о полузабытой княжне Кити Щербацкой: это была одна из десятков девушек, которым он вскружил когда-то голову, легко объясняясь им в любви.

«Теперь она замужем, – думал Вронский, – за этим смешным человеком, шахтером…»

На секунду Вронский увидал свое отражение в серебряном носу Грава: он увидел себя в самом правдивом и жестоком свете: приближающийся к середине жизни, солдат без войны, мужчина без жены.

Он потер больную челюсть, и Лупо тихо заскулил.

– Да, да, дружище. У меня по-прежнему есть ты.

В это мгновение солнце ушло за горизонт, и Вронский вместе со своим роботом-компаньоном сел в Грав.

Эпилог
СТАРОЕ БУДУЩЕЕ

Глава 1

Прошло почти два месяца. Лето близилось к концу, и граф Алексей Кириллович Вронский летел в космос. Шокирующая смерть Анны Аркадьевны Карениной породила неизбежные обсуждения скандальной темы на всех углах; но, как это часто бывает, даже самые горячие слухи постепенно остывают и вскоре уступают место другим новостям, которые, в данном случае, оказались самыми поразительными: была обнаружена родная планета Почетных Гостей. Точка на звездных картах астрономов, пятнышко красной пыли, мерцающее в тени Луны, эта маленькая планета быстро получила название – публика, жадная до новостей о пришельцах, окрестила ее «Гнездом». В обществе стало хорошим тоном выставлять на собраниях телескоп, чтобы каждый мог со страшным изумлением рассмотреть с помощью него дом врага.

– Было бы упущением просто смотреть, но не действовать, – такую задачу поставил перед россиянами теперь уже открыто признанный единственный лидер в стране, Алексей Александрович Каренин, преданно именуемый Царь Алексей: Царь без Лица.

С головой, защищенной сверкающим металлом, великий человек стоял перед толпой на площади; держась горделиво и торжественно в память о недавно погибших согражданах, он объявлял о важном решении:

– Наши войска, храбрые солдаты России, полетят в Гнездо на борту специально сконструированных челноков; они отправятся туда, чтобы контратаковать логово, в котором родились ящероподобные монстры и их объезженные роботы-черви. Знай, мой народ, что решение это далось мне нелегко, потому что наше мужество будет стоить многих жизней. Но все же нам необходимо лететь туда – лететь для того, чтобы Почетные Гости уяснили себе, что им рано праздновать победу: мы будем биться до конца. Теперь мы станем гостями, – заключил Каренин, потрясая железным кулаком, – а они – самыми негостеприимными хозяевами.

ДА,– зашипело Лицо, когда Каренин сошел с трибуны под одобряющий рев толпы, —

ПУСТЬ ТУДА ОТПРАВЯТСЯ ВОЙСКА. ПУСТЬ ТУДА ОТПРАВЯТСЯ САМЫЕ МОЩНЫЕ ВОЙСКА.

* * *

Когда темнота космоса воцарилась за иллюминатором, Вронский в своем длинном пальто и надвинутой шляпе, с руками в карманах, принялся ходить, как зверь в клетке, по залитому светом коридору, быстро поворачиваясь на двадцати шагах. Старинному другу Вронского, Яшвину, показалось, когда он подходил, что Вронский его видит, но притворяется невидящим. Яшвину это было все равно.

В эту минуту Вронский в глазах его был важный деятель для великой миссии, и Яшвин считал своим долгом поощрить его и одобрить. Он подошел к нему.

Вронский остановился, вгляделся, узнал и, сделав несколько шагов навстречу старому знакомому, крепко-крепко пожал его руку.

– Может быть, вы и не желали со мной видеться, – сказал Яшвин, – но не могу ли я вам быть полезным?

– Ни с кем мне не может быть так мало неприятно видеться, как с вами, – сказал Вронский. – Извините меня. Приятного в жизни мне нет.

– Я понимаю и хотел предложить вам свои услуги, – сказал Яшвин, вглядываясь в очевидно страдающее лицо Вронского. – Для меня большая честь считать вас своим другом. То, что вы добровольно вызвались возглавить первую атаку, говорит о вашем высоком предназначении в деле помощи государству.

– Я, как человек, – сказал Вронский, – тем хорош, что жизнь для меня ничего не стоит. А что физической энергии во мне довольно, чтобы врубиться в каре и смять или лечь, – это я знаю. Я рад тому, что есть за что отдать мою жизнь, которая мне не то что не нужна, но постыла. Кому-нибудь пригодится.

И он сделал нетерпеливое движение скулой от непрекращающейся, ноющей боли зуба, мешавшей ему даже говорить с тем выражением, с которым он хотел.

– Вы возродитесь, предсказываю вам, – сказал Яшвин, чувствуя себя тронутым. – Избавление планеты от ига есть цель, достойная и смерти и жизни. Дай вам бог успеха внешнего – и внутреннего мира, – прибавил он и протянул руку.

Вронский крепко пожал протянутую руку.

– Да, как орудие, я могу сгодиться на что-нибудь. Но, как человек, я – развалина, – с расстановкой проговорил он.

Щемящая боль крепкого зуба, мешала ему говорить.

И вдруг совершенно другая, не боль, а общая мучительная внутренняя неловкость заставила его забыть на мгновение боль зуба. Через иллюминатор он увидел стремительно удалявшуюся Землю, которая становилась все меньше и меньше.

Ему вдруг вспомнилась она, вернее, он вообразил себе, как она могла выглядеть, потому что ему запрещено было видеть тело, которое потом увезли куда-то. Он представил ее на столе казармы Антигравистанции, бесстыдно растянутое посреди чужих окровавленное тело, еще полное недавней жизни; закинутая назад уцелевшая голова со своими тяжелыми косами и вьющимися волосами на висках, и на прелестном лице, с полуоткрытым румяным ртом, застывшее странное, жалкое в губах и ужасное в остановившихся незакрытых глазах выражение, как бы словами выговаривавшее то страшное слово – о том, что он раскается, – которое она во время ссоры сказала ему.

И он старался вспомнить ее такою, какою она была тогда, когда он в первый раз встретил ее тоже на станции, таинственною, прелестной, любящею, ищущею и дающею счастье, а не жестоко-мстительною, какою она вспоминалась ему в последнюю минуту. Он старался вспоминать лучшие минуты с нею, но эти минуты были навсегда отравлены. Он помнил ее только торжествующую, свершившуюся угрозу никому не нужного, но неизгладимого раскаяния. Он перестал чувствовать боль зуба, и рыдания искривили его лицо.