Текст книги "Мир, которого не стало"

Автор книги: Бен-Цион Динур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава 13. Вильно: завершение изучения Талмуда и диплом раввина

Полтора года я просидел в том углу. С 9 нисана 5660 (1900) года до исхода субботы 8 тишрея 5662 (1902) года я усердно учился. Утром до восхода солнца, когда на дворе еще было темно, я уже сидел в бейт-мидраше. Конечно, по вечерам я продолжал читать светские книги, в том числе на русском языке. Тем не менее я составил себе программу изучения Талмуда и законоучителей и старался все время ей следовать, стремясь выполнить целиком. По утрам я по-прежнему изучал раздел «Кодашим»: «Зевахим», «Менахот»{363}363
  «Менахот» («Приношения») – трактат Вавилонского Талмуда. Содержит законы приношения от урожая злаковых и других видов урожая, описание ритуалов храмовых приношений. Здесь же – законы о тфилин и цицит.


[Закрыть] и т. д. При этом я доучивал главы и трактаты из других разделов, которые к тому времени еще не успел выучить полностью. В процессе обучения я почувствовал, какие большие перемены произошли во мне за последние два месяца. Меня больше не тянуло к вопросам Галахи и к талмудическим обсуждениям. Меня больше не интересовало, как должно быть по Галахе, но интересовало, как должно быть по правде. Талмуд перестал быть для меня нормой повседневной жизни: он служил материалом и источником для изучения того, как было в древности. Вначале я «жалел» себя, тщетно уверяя себя в том, что на самом деле ничего не происходит и все лишь из-за раздела «Кодашим», вопросы которого не имеют к Галахе никакого отношения. Однако понемногу я убеждался в том, что этот новый подход к Талмуду – пришедший, казалось, сам собой – кардинально изменил ход моих занятий. Я быстро продвигался. Я и раньше недолюбливал позднейшие нововведения и галахическую полемику, а сейчас просто видеть их не мог.

Примерно с восьми или половины девятого, после утренней молитвы и завтрака, я изучал законоучителей. Начал я с раздела «Йоре деа»… Основное внимание я уделял тексту «Бейт Йосеф»{364}364
  «Бейт Йосеф» – трактат Йосефа Каро (XVI в.), содержащий комментарий на «Арба Турим» р. Яакова бен Ашера.


[Закрыть] – комментарию р. Йосефа Каро на «Арба турим» р. Яакова бен Ашера{365}365
  «Арба турим» («Четыре столбца») – один из наиболее ранних и авторитетных галахических кодексов, составленный р. Яаковом бен Ашером (конец XIII – нач. XIV вв., жил в Германии и Испании) и ставший основой кодекса «Шулхан арух» Йосефа Каро.


[Закрыть]. Я очень обрадовался, когда нашел в бейт-мидраше раздел «Йоре деа» – в первом венецианском издании с предисловием Йосефа Каро и р. Яакова бен Ашера, а также с примечаниями из «ха-Диним ха-мехудашим» Иосефа Каро{366}366
  «ха-Диним ха-мехудашим» («Обновленные постановления») – галахические постановления Й. Каро, содержащиеся в виде комментариев к некоторым изданиям «Шулхан аруха».


[Закрыть]. Эти примечания служили для меня образцом. По ним я стал изучать «Шулхан арух» и комментарии к нему. Я стал отмечать себе, как соотносятся «ха-Диним ха-мехудашим» со смыслом всех этих комментариев, на каждый раздел: какие нововведения сделал р. Шабтай Кохен в «Сифтей Кохен», какие – р. Давид ха-Леви в своем комментарии «Турей захав»{367}367
  «Турей захав» («Золотые столбцы») – сочинение Давида ха-Леви (1586–1667). Представляет собой развернутый комментарий к «Шулхан аруху» й. Каро.


[Закрыть]. Одновременно я просматривал и трактат «Хулин». Во время изучения Гемары я стал обращаться к текстам великих мудрецов, особенно к Рамбаму. Вначале я подробно останавливался на тех фрагментах, на которые опирался Рамбам при написании галахот. Однако поняв, какое большое место в законах (галахот) занимают проблемы, связанные с принесением жертв и с храмом, с ритуальной чистотой и нечистотой, я ограничился лишь законами, которые параллельны содержащимся в разделе «Йоре деа». Между делом я выучил также раздел «Эвен ха-эзер»{368}368
  «Эвен ха-эзер» – раздел «Шулхан аруха», посвященный вопросам семейного права. Так же называется посвященный аналогичным вопросам раздел «Арба турим» Яакова бен Ашера.


[Закрыть] и раздел «Орех хаим». Однако изучая «Хошен мишпат», я главным образом опирался на Рамбама, поскольку отлично знал книги, параллельные по содержанию «Хошен мишпат» в «Мишне Тора» («Киньян», «Незикин», «Мишпатим» и «Шофтим»). От законов Рамбама я перешел к позднейшим законоучителям. Такой «порядок» учебы очень отличался от общепринятого. Пятеро молодых людей, учившиеся в бейт-мидраше вместе со мной, говорили, что в этом есть некое высокомерие. Больше всего возражал против него р. Ашер, которого р. Хаим-Озер обязал предоставлять отчет о моей учебе и о том, что я вообще собой представляю (что стало мне известно лишь впоследствии). «Парень изучает Тору и вообще не интересуется позднейшими законоучителями. Это крайне подозрительно». Однако их подозрения еще сильнее возросли, когда они увидели, что я просматриваю книги комментариев Меира Иш-Шалома{369}369
  Меир Иш-Шалом (Меир Фридман, 1831–1909) – венгерский исследователь. Учился в йешиве в Унгваре (ныне Ужгород, Украина), позже в Венском университете. Автор многочисленных научных исследований по Талмуду и мидрашам на иврите и на немецком языке. С 1881 по 1886 гг. – редактор ежемесячного журнала, посвященного талмудическим исследованиям «Бейт Талмуд».


[Закрыть] и Айзека-Гирша Вайса.

Мой первый разговор с р. Ашером касался важности изучения позднейших законоучителей. Разговор произошел как бы между прочим. Р. Ашер, к слову говоря, был невысок ростом, говорил очень мало и казался очень стеснительным. Он сказал, что уважаемый раввин очень хвалил меня ему – за эрудицию, острый ум и умение проникать в суть вещей. Но он, р. Ашер, обратил внимание, что я совсем не интересуюсь позднейшими законоучителями. Он заметил, что помимо Гемары, Рамбама и раздела «Йоре деа» я вообще не занимаюсь Торой. Для того чтобы заниматься вынесением галахических решений, недостаточно просто бегло просмотреть сочинения законоучителей (особенно в том, что касается запретов и разрешений). А изучение позднейших законоучителей тоже очень важно для будущей галахической деятельности. В тот раз я ушел от ответа, но разговор повторился. Тогда я объяснил, как я отношусь к авторитету позднейших, а на слова: «Все, что добавляет искушенный талмудист, – это как Закон Моисея с Синая», – я сказал, что, по моему мнению, позднейшие законоучители не подходят под определение «искушенных талмудистов»: достаточно лишь сравнить их формулировки с формулировками ранних законоучителей. Ранние обычно начинали ответы с фразы: «Такое указание я получил с небес», а позднейшие – с «чрезмерно утрированных похвал» спрашивающему раввину и казуистики, далекой от сути вопроса, и в итоге отвечающий обычно не осмеливался решить вопрос самостоятельно, а лишь высказывал свое мнение, «и если другие присоединятся к этому мнению, то вопрос можно решить так-то и так-то»… Раввин, видимо, не привык к подобного рода разговорам. Он сказал только: конечно, Айзек-Гирш Вайс легко может начать со слов «такое указание я получил с небес» и подписаться – Айзек-Гирш Вайс…

Последствия не заставили себя ждать. Р. Лейб Гемарский известил меня, что после Суккота я перестану получать материальную поддержку и обращаться к р. Хаиму-Озеру бесполезно, потому что он, р. Хаим-Озер, хотел, чтобы мне уже сейчас перестали давать деньги, а они с р. Ашером уговорили его на отсрочку. Кто-то наговорил про меня много гадостей, а р. Хаим-Озер сказал, что чем больше я учусь, тем становлюсь опаснее. «Этот юноша любит Тору и очень прилежен, но в нем есть изъяны, и я их вижу – а я очень хорошо умею замечать такого рода изъяны – и ни в коем случае не могу рекомендовать материально поддерживать его. Вы должны передать тем, кто ему содействует, что я отказываюсь от ранее данной рекомендации, можно считать, что она была условной». Р. Ашер и не подозревал о том, что он явился причиной такой перемены отношения р. Хаима ко мне. Но в любом случае эта причина была лишь косвенной. Лба из Воронова тем временем уехал в Лондон, и я опасался, что мои подозрения о его связях с миссионерами были верны. У подмастерья Янкеля тоже были насчет него такие подозрения. Я опасался, что р. Хаим-Озер каким-то образом узнал, что человек, передававший ему письмо от меня, связан с миссионерами. В таком случае лучше всего будет не обращаться к р. Озеру.

Для меня наступили тяжелые дни. Я был совершенно один. Я перестал общаться с Явецом и его кругом; р. Ашер относился ко мне весьма осторожно и подозрительно. С теми молодыми людьми, которые учились вместе со мной в бейт-мидраше, у меня не было ничего общего, и они относились ко мне недружелюбно. Вполне достаточным основанием для зависти было «особое отношение» и «уважение», которое выказывали мне домовладельцы и ребе. Впрочем, были два юноши, с которыми я учился еще в Тельши, – они относились ко мне весьма дружелюбно, однако по духу они были очень далеки от меня.

Иногда я встречал Шлама Воловича, парня из Сморгони, который учился в «кружке» у р. Хаима-Озера и был близок к кругам Бунда, однако его враждебное отношение к сионизму и равнодушие к Эрец-Исраэль были неприятны мне. Я помню, как волновался, когда мы посылали к барону Ротшильду делегацию сионистов по поводу передачи поселений Еврейскому колонизационному обществу{370}370
  Еврейское колонизационное общество (ЕКО) – филантропическая организация. Основана в сентябре 1891 г. в Лондоне бароном М. де Гиршем для содействия колонизации Аргентины евреями-эмигрантами из России и других стран Восточной Европы. Целью ЕКО было основание в Аргентине большого числа еврейских земледельческих колоний. Тогда же земледельческие колонии начали создаваться ЕКО и в других частях американского континента (Канада, США), а после смерти де Гирша в 1896 г. было принято решение оказывать помощь таковым и в Эрец-Исраэль. Кроме того, еще до Первой мировой войны ЕКО открыло десятки еврейских технических и сельскохозяйственных школ в России, Румынии и Австро-Венгрии, организовало сеть ссудно-сберегательных касс для ремесленников, мелких торговцев и т. п.


[Закрыть] и эмиграции рабочих из Эрец-Исраэль, и как Волович насмехался над этим, говоря, что я уделяю чересчур много внимания организации мелочей, которые совершенно неважны и являются лишь бегством от действительности. Мы сильно поссорились, я даже перестал разговаривать с ним.

Единственным моим другом тогда был р. Лейб Гемарский, глава семейства и лавочник – его магазин размещался напротив бейт-мидраша. Поводом для возникновения нашей дружбы послужило то, что мне удалось повлиять на его десятилетнего сына. Этот мальчик приносил родителям сплошные огорчения. Его считали глупым, тугодумом, «гойской головой». Кроме того, говорили, что он очень упрям и ни в коем случае не хочет учиться. Все наказания, которым его подвергали (их было не так уж мало), нисколько не усиливали его «тягу к знаниям». На Песах р. Гемарский пригласил меня в гости, главным образом на Пасхальный седер. Через несколько дней после переезда в Шнипишки я пообщался с его детьми. Их было четверо: дочь лет семнадцати и трое сыновей, из них «упрямец» был средним по возрасту. Другими детьми родители были довольны: старший помогал в делах, а младший учился в народной школе (русской!). Родители высказали мне свое беспокойство. Мать, страдавшая от воспаления суставов, – чувствовалось, что она была настоящей хозяйкой дома: говорила она тихо, мало, но все ее слушали и подчинялись ей – попросила у меня совета, и я предложил свою помощь. После Песаха я стал с ним заниматься и помимо скромного дохода, который получал за занятия, прославился своим умением «влиять» на детей. Мальчик был очень чувствителен, с обостренным чувством справедливости и стремлением к правде, многие вещи приводили его в затруднение. Первый раз такое затруднение вызвал у него стих: «И пожалел Всевышний, что сотворил человека на земле…» – «А разве он не знал заранее?» – «… И опечалился в сердце своем» – «Почему опечалился? Разве он не мог исправить людей, а не насылать на них потоп?» Я решил, что мальчика мучают вопросы справедливости, потому что они связаны с его душевной потребностью в уважительном отношении домашних. Я понял, что именно это – ключ к сердцу ребенка и источник влияния на него. Я рассказал ему ясно и четко, однако очень мягко, приводя примеры из жизни людей вообще и своей жизни в частности, о свободном выборе человека, о том, что судьба каждого человека в его собственных руках. Все люди равны: их способности различаются по направленности, но одинаковы по качеству. Жизнь – это испытание, а те поколения его не прошли, каждый должен суметь выдержать это испытание. То, что я говорил с ним как с другом, то доверие, которое я выказал ему, рассказав случай из своей жизни (я рассказал о своем побеге в Гомель и попросил никому больше не говорить об этом), и огромная вера в равенство людей и в то, что каждый человек в силе построить свою жизнь, – все это так на него подействовало, что он взволнованно схватил мою руку, поцеловал ее и сказал: «Я обещаю, что с этого дня стану совсем другим!» Свое обещание он выполнил на редкость успешно. Он учился у меня полтора года и за это время изучил всю Тору и немного ранних пророков и начал писать на иврите. В это же время его учили русскому языку и арифметике, готовя к поступлению в русскую школу. Педагогическая удача в занятиях с мальчиком принесла мне любовь его семьи, и авторитет мой сильно возрос. Еще я обладал влиянием на старшего сына Гемарского (забыл, как его звали) и на двух его приятелей, студентов первого курса педагогического института. Среди них я вел активнейшую сионистскую пропаганду. Вместе мы ходили слушать речи сионистов, и я помню, какое сильное впечатление произвела на меня проповедь р. Райнеса{371}371
  Райнес, Ицхак-Яаков (1839–1915) – раввин, один из основателей религиозно-сионистского движения «Мизрахи». Учился в литовских йешивах, в 1885–1915 гг. был главным раввином г. Лида (совр. Гродненская обл., Белоруссия). В 1905 г. основал в Лиде реформированную йешиву, где наряду с классическими еврейскими религиозными текстами изучались иврит, основные светские предметы (математика, русский язык и т. п.), а также основы коммерции.


[Закрыть] в большой виленской синагоге в 5661 (1900) году. Эту проповедь я законспектировал себе в записную книжку, и она сохранилась у меня до сих пор. Думаю, что лучше всего будет привести здесь отрывок: «Конечно, вы согласитесь, что великим делом является создание еврейского банка для Эрец-Исраэль, для покупки земли и поселения там евреев. Нет сомнений: это очень важно! Нет такого еврея, который бы не согласился с этим. Разве не все мы любящие Сион? В чем же дело? Многие евреи, очень многие, утверждают: мы просто не можем! А ведь сейчас времена – кто поспорит? – плохие, очень плохие. Заработать на пропитание очень тяжело, забот обременительных много, и „узник сам себя не может освободить из тюрьмы“. Господа, ведь и в Вильно есть умные люди, мудрые отцы семейств, и все они умеют задавать трудные вопросы и ставить в тупик не только такого раввина, как я, не сведущего в судьбах мира, но и людей, гораздо более опытных, чем я, – и я, господа, иногда предстаю перед ними в смущении. Я не нахожу слов, чтобы ответить на те вопросы, которые они ставят. И иногда я – не про вас будет сказано – кажусь им сосудом, полным стыда и позора, просто бесполезным бездельником. А тем более в таком большом городе, как Вильно, полном мудрецов и умных людей, евреев трезвых и рассудительных, деловых людей, больших торговцев и людей практичных. Так что же? Еще никто из них не ответил на мой вопрос, вопрос наивный: „Что значит „не могу““? Значит ли это, что у каждого человека есть ограниченная мера возможности на каждый момент времени? А ведь иногда кто-то, про кого все знают, что он не способен – ну действительно не способен! – поднять больше одного пуда, и то с трудом, – поднимает-таки в случае необходимости и два, и даже три пуда! И не просто поднимает, но делает это легко и быстро. Например, когда, не дай Бог, начинается пожар и он должен спасти остатки своего имущества или спасти детей, этот человек навалит на себя мешки, схватит детей и не будет жаловаться, что не может. Нет, не от степени возможности или невозможности это зависит, а от степени необходимости. Более правильно – от степени предчувствия беды.

Мы спим, господа, и не чувствуем, что все углы дома уже охвачены огнем. И у нас есть лишь еще несколько секунд, чтобы спасти то, что еще можно спасти. Проснитесь, спящие! Пробудитесь, евреи! Евреи, пожар!»

Парни со смехом говорили, что р. Лейб хочет выдать за меня свою дочь Этель, которая была примерно моего возраста, такая же красивая, как ее мать, стеснительная и чувствительная, как отец, и, как говорили, очень умелая хозяйка, фактически выполнявшая обязанности своей больной матери. Это подтверждалось тем, что р. Лейб очень хотел ввести меня в семейство, которое готовилось к отьезду в Америку. Р. Лейб уже давно решил уехать: он сказал мне об этом в одной из наших первых бесед. Он считал положение евреев в России безнадежным. В черте оседлости они погрязли в нищете. И не верится, что положение улучшится. Он хочет вовремя спасти себя и свою семью из «Содома и Гоморры». Через несколько дней после праздника Симхат Тора 5661 (1900) года, когда мне перестали платить пособие, р. Лейб пришел в бейт-мидраш, чтобы поговорить со мной. В тех кварталах, где находился «молельный дом на горе», я впервые участвовал в народном еврейском веселье. В тот праздник в бейт-мидраше исполняли «Ты избрал нас» на новую мелодию. Мелодия разожгла народ, и танцы не прекращались допоздна. А через несколько дней, поздним вечером, когда глубокая тишина была разлита по улицам и мы были погружены в беседу, вдруг раздалась песня. Пьяные крестьяне пели ее прямо под окном, рядом с местом, где мы сидели. А вслед за песней, которая привела нас в трепет, – дикий хохот… Мы содрогнулись. Я сказал: «А это ведь тоже песня «Ты избрал нас», только в их стиле. В ее напеве отражается образ народа». Р. Лейб посмотрел на меня ошарашенно, встал, потрясенный, и обнял меня: «Уже давно я хотел тебе предложить это и все время колебался. А сейчас время пришло. Поехали с нами в Соединенные Штаты! Я тебя беру с собой, только никто не должен знать об этом. Тебе сейчас ничего не понадобится для этого. Потом ты сможешь мне отдать все, что я тебе одолжу. Для таких людей, как ты, здесь нет будущего! Если даже р. Хаим-Озер, великий мудрец, смог найти в тебе «изъян» – чего же ждать от остальных! А в Америке тебя ждет большое будущее!»

Эти преисполненные волнением слова проникли мне в самое сердце. Через несколько секунд намеренного молчания я поблагодарил его, но сказал, что не могу принять его предложение. Если я покину Россию – то только для того, чтобы уехать в Эрец-Исраэль. Для таких, как я, именно там место, и все мои устремления с самого детства – это совершить алию в Эрец-Исраэль и быть достойным этого. «Это обет?» – спросил р. Лейб. – «Обет и клятва». С нами не было никого во время разговора, однако на следующий день все узнали, что р. Лейб предложил взять меня с собой в Америку, однако я, как сионист, сказал, что поклялся уехать в Эрец-Исраэль! Мы предположили, что в бейт-мидраше был кто-то из учеников, который подслушал нас и рассказал услышанное, сильно приукрасив.

Несмотря на то что у р. Лейба в тот год было много забот и тревог – подготовка к отъезду, передача дел, болезнь жены и прочая – он никогда не забывал обо мне. Он заботился обо мне как мог, справлялся о моем здоровье, старался помочь и ободрить. Он знал, что к Хануке 5661 (1900) года я планировал завершить изучение Талмуда, и здесь впервые в жизни мне удалось осуществить свой замысел полностью. Он также знал о моем одиночестве, о том, что у меня нет друзей и близких приятелей. И вот в Хануку вся его семья собиралась на блины. Пригласили меня, двух ребят, которые учились со мной в Тельши, а также Шломо Вайнштейна, моего второго приятеля из Шнипишек, – за столом очень деликатно и скромно было объявлено, что блины посвящены и еще одному «событию» – тому, что я завершил изучать Талмуд…

Закончив изучать шесть частей Талмуда, я приступил к изучению законоучителей, и р. Лейб напоминал мне каждый день, что до отъезда в Америку он хочет убедиться в том, что я получил диплом раввина. «Быть может, – говорил р. Лейб, – ты решишь поехать в Америку. А диплом раввина откроет перед тобой все двери! Это профессия. Имеет смысл начать с этого, даже если потом ты захочешь заниматься чем-то другим. Но просто ученый талмудист – даже если он крупнейший знаток Талмуда – он в Америке никто: они в этом ничего не понимают». Однако получить диплом было уже не так-то просто: о «парне с Полтавы» в раввинских кругах знали, что он «с изъяном», и р. Ашер, а еще яснее – р. Лейб объяснили мне, чтобы я выкинул из головы мысль получить посвящение в раввины от какого-либо раввина в Вильно. Быть может, р. Шломеле согласился бы, но и это сомнительно; тем более что р. Шломеле болен, и до него сложно добраться. А если он услышит про «изъян», то даже и слушать об этом деле больше не захочет…

Тем не менее р. Лейб привлек на мою сторону р. Шимона, «владельца скобяной лавки», – состоятельного бездетного еврея, известного талмудиста и еще более известного скрягу, который был грозой для раввинов и глав йешив. Р. Шимон познакомился со мной, именно он дал свое имя обществу по изучению Рамбама; он сам участвовал в занятиях и даже вносил свою лепту в ту небольшую сумму, которая выплачивалась мне обществом. Это было чем-то вроде демонстрации хорошего отношения ко мне в узком, но влиятельном кругу. Он также обратился – по предложению р. Ашера, который хотел таким образом помириться с р. Шимоном, – с письмом к р. Ашеру и попросил его высказать мнение обо мне. Мол, поскольку к нему обратились с вопросом обо мне, и, по его мнению, я являюсь «прекрасным знатоком Рамбама и мидрашей», – однако он не считает себя вправе свидетельствовать в месте, где есть раввины гораздо более великие, чем он, и поэтому он просит рава высказать мнение обо мне. Р. Ашер ответил ему длинным письмом, где много хвалил меня, называл большим знатоком Талмуда и ранних законоучителей, признал за мной острый ум и умение проникать в глубину галахических установлений; однако заключил, что обо мне можно сказать: «Он состоялся как мудрец, но не состоялся как раввин». В последнем высказывании была двусмысленность: во-первых, констатация факта отсутствия у меня полномочий раввина и, во-вторых, мнение, что мне не нужно их давать. Несмотря на это, письмо мне помогло. В то время в Вильно происходили встречи и собрания раввинов, и р. Шимон сблизил меня с несколькими из них. В результате у меня оказалось с полдюжины писем-посвящений в раввины: «полномочен судить по Торе и выносить галахические решения». Из тех ребе, с которыми я общался, наибольшее впечатление на меня произвели двое; один из них – р. Мардехай Розенблат{372}372
  Розенблат, Мардехай (1837–1906) – раввин. Глава общин в Кореличах, Минской губ. (с 1887 г.), в Ошмянах (с 1891 г.) и в Слониме (с 1904 г.). Автор книги «Хадрат Мардехай» (впервые издана в Вильно в 1899 г.), содержащей ответы на галахические запросы и комментарии к священным текстам.


[Закрыть], ошмянский раввин, автор книги «Хадрат Мардехай», нововведений к заключительным частям шести разделов Талмуда и к «Шеелот ве-тшувот». Он попросил, чтобы я описал ему случаи, когда нужно принудить мужа развестись со своей женой, а также случаи, в которых разрешено обращаться в нееврейские правительственные учреждения, – и ставил передо мной другие проблемы и вопросы. Потом он проэкзаменовал меня по «Йоре деа», основной упор делая на законы о трефном и изъянах в легких у животного. Все вопросы и проблемы были двусмысленны – вероятно, он знал, что обо мне говорили «старательный юноша, но с изъянами», и старался проверить меня. Мои ответы его полностью успокоили, потому что они лишь на первый взгляд касались Галахи, но при этом мне удалось сказать, что иногда знатоки оказываются не так уж сведущи относительно качества изъянов и действуют вопреки судебному постановлению, которое обязывает «остерегаться и проверять спокойно», и это правило обязательно даже для резников, и некрасиво мудрецам быть среди тех, кто «мнет рукой» изъяны. Раввин очень долго проверял меня по галахот, касающимся трефного, а потом сказал, что не нашел во мне изъяна…

Большое впечатление произвел на меня также раввин из Ольшан, великий знаток Торы, мудрец и праведник. У него были большие черные сверкающие глаза, худое благообразное лицо, короткая аккуратная бородка; ходил он медленно, говорил тихим голосом, почти шепотом, и мне показалось, что он очень болен. Он великолепно знал Рамбама, и все наши разговоры крутились главным образом вокруг судебных постановлений из частей книги «Яд ха-хазака»: «Сефер киньян» и «Сефер зманим»{373}373
  «Сефер зманим» – трактат, входящий в «Мишне Тора» Рамбама. Посвящен обсуждению законов, касающихся субботы и еврейских праздников.


[Закрыть]; вокруг сравнения «Бейт Йосефа» и «Кесеф Мишне»{374}374
  «Кесеф Мишне» – труд р. Й. Кара. Содержит комментарий на «Мишне Тора» Рамбама. Цель книги – обнаружить в Талмуде источник постановлений Рамбама и объяснить его принципы интерпретации. Это произведение Кара считается наиболее важным пособием в изучении «Мишне Тора» и стало неотъемлемой частью его стандартных изданий.


[Закрыть] и противоречий между ними, которые он находил, а мне нужно было разрешить. По ходу дела он проверил мои знания Талмуда, Рамбама, разделов «Хошен мишпат» и «Орех хаим», и вынесенных судебных решений. В письме-посвящении, выданном им, он образно описал способ, которым удостоверился в моем знании Талмуда и законоучителей, и написал много хвалебных слов обо мне. Раввин из Ольшан не удовлетворился лишь Талмудом и законоучителями, но поговорил со мной также об этических высказываниях Рамбама и о выводах, которые можно сделать из них относительно поведения ученого-талмудиста в наше время.

Раввин из Ольшан дал мне это письмо во вторник, в день, когда Бог дважды увидел, что «это хорошо». А в следующую субботу утром, после недельной главы «Смотри»{375}375
  «Смотри» (ивр. «Ръэ») – недельная глава Торы (Второзаконие, 11:26–16:17).


[Закрыть], в «старшем миньяне», где я молился, мне доверили читать Мафтир{376}376
  Мафтир (читающий хафтару, ивр.) – тот, кто читает последний отрывок недельной главы Торы и вслед за ним – хафтару (отрывки из Книг пророков), а также другое название этих отрывков.


[Закрыть], позвали подняться к Торе в звании раввина, и все поднявшиеся к Торе благословили меня молитвой «Тот, кто благословил…»{377}377
  «Ми ше-берах» («Тот, кто благословил», ивр.) – молитва о благополучии и выздоровлении, произносится в синагоге во время чтения Торы.


[Закрыть]. А р. Лейб пригласил присутствующих на кидуш{378}378
  Кидуш (ивр. «освящение») – благословение субботы или праздника, произносится дважды в день, вечером и утром, над бокалом вина или двумя хлебами. Кидуш открывает субботнюю или праздничную трапезу, в том числе и Пасхальный седер.


[Закрыть] (р. Ашер не только не пошел, но и открыто выразил свой протест). В сущности, на этом все и закончилось – после того, как я удостоился всех этих почестей, я не стал использовать свое звание: в первой половине месяца ав 5661 (1901) года я почти каждый день встречался с великими и прославленными раввинами – а также с раввинами маленьких городков; с раввинами властными и слабыми, с раввинами скромными и кроткими – и успел вдоволь насмотреться на раввинский мир. И решил, что этот мир очень тесен и в нем нет места для созидательной деятельности. Я спрятал свои раввинские дипломы и сообщил о них лишь отцу и дяде, попросив не афишировать это.

Я попытался проторить себе иной путь. Кроме дома р. Лейба Гмарского на улице Калвария в Вильно был еще один дом, в который я был вхож. Это был дом Шломо Вайнштейна, местного резника. Его отец умер уже давно, оставив в наследство дом и имущество. Он был единственным ребенком, крайне избалованным, мать ухаживала за ним, двадцатичетырехлетним, до сих пор как за ребенком. Это был красивый парень, щеголь; его «должность» не отягощала его, и большую часть времени он ходил без дела. Повстречав его во второй и в третий раз, я назвал его «Обломовым из Шнипишек» – в честь главного героя романа русского писателя Гончарова. Шломо Волович, который привел меня в этот дом, будучи близким приятелем Вайнштейна, нашел это прозвище действительно очень подходящим, правда, несколько обидным. Я заходил к нему почти каждый вечер, читал газету («ха-Цфира») и играл с ним в шахматы, когда у меня было неважное настроение.

После того как я закончил изучать шесть разделов Талмуда, остро встал еще один вопрос: «Куда податься?» Конечно, первое время я продолжал учиться – начал изучать Иерусалимский Талмуд{379}379
  Иерусалимский Талмуд – свод правовых и морально-этических положений иудаизма, составлен в Эрец-Исраэль в период между началом III и концом IV вв.


[Закрыть] и составил себе новую программу: решил изучать Иерусалимский Талмуд и по ходу дела повторять Вавилонский, а также учить мидраши. Однако через несколько дней я почувствовал, что у меня больше нет душевных и физических сил продолжать все так, как раньше, с такими же усилиями. Это бессмысленно. Я чувствовал, что сейчас мне нужно уйти от этого. Но куда и каким образом?

Шломо Волович предложил мне обратиться к Файвлу Гецу{380}380
  Гец, Файвл (Меир-Файвл) Бенционович (1850–1931) – публицист, в начале XX в. «ученый еврей» при попечителе Виленского учебного округа, автор серии публицистических очерков по еврейскому вопросу в России, корреспондент Л. Н. Толстого.


[Закрыть], «ученому еврею», который был инспектором виленского учебного округа. В распоряжении Геца находился фонд помощи прилежным молодым людям, которые хотят выучиться на еврейских учителей. Мне нужно предложить свою кандидатуру. Он сам пользуется этим фондом. Гец, еврей, бывший житель Жемайтии (уроженец Россиен Ковненской губернии), учившийся в России, в наполовину немецком университете – в Дерпте, крайне набожный, патриот России, приверженец хороших манер, резко критиковавший молодежь, особенно тех, кого он подозревал в «связях с чужаками», – был одним из главных и уважаемых членов общины. Общество распространения просвещения создало небольшой фонд для поддержки йешиботников, которые уже «наполнили свое чрево» Талмудом и «сопутствующими предметами», имеют некоторое общее образование, и готовы дополнить свои знания и сдать экзамены, чтобы получить дипломы учителей, а затем заниматься преподаванием. Фонд действовал в Вильно, городе, где, как считалось, находится много потенциальных желающих воспользоваться им. Файвла Геца попросили распоряжаться этим фондом и подыскивать кандидатов, достойных его поддержки. У меня уже давно созрел замысел, об исполнении которого я много мечтал и который разрабатывал, хотя он казался мне нереальным, – а сейчас я решил пойти к Файвлу и рассказать о нем.

«Замысел» состоял в том, чтобы создать «большую» йешиву в одном из городов Полтавской губернии, йешиву «в духе времени», совсем современную, в которой будет и Тора, и «наука Израиля», и чистая вера, и богобоязненность. Я знал, что препятствий будет много, и внутренних, и внешних. У меня нет общего образования. У меня нет внутренней уверенности и недостает того авторитета, который дал бы мне силу и независимость, чтобы осмелиться создать такое. И вообще, кто я и что я, чтобы такое замысливать? Однако в Полтавской губернии меня знают! В наших-то местечках я известен… А вдруг?! И вот я решил обратиться к Файвлу Гецу и предложить свою кандидатуру как человека, готового стать еврейским просветителем. А также, если представится случай, намекнуть о своем замысле. Гец наверняка поймет меня.

И вот я решил пойти к Гецу. Шломо Волович дал мне его адрес. Было лето. Гец жил в летнем доме в лесу недалеко от Вильно. Я не договорился с ним о собеседовании заранее, а прямо пошел в этот летний дом. День был очень жаркий. Когда я пришел, хозяин сидел в пижаме и читал книгу. Я рассказал ему суть дела. Он попросил, чтобы я подошел поближе, смерил меня взглядом, один раз и второй раз, как будто бы хотел проинспектировать мой живот, достаточно ли он набит Талмудом и законоучителями, – однако он был совершенно пуст. Я стал излагать ему доводы, которые привели меня к идее заняться преподаванием, я пытался представить себя, заявить о себе как об «ученом раввине»; он посмотрел на меня во второй раз и сказал: «Ты нам не подходишь: ты не станешь учителем». Я стал приводить дополнительные доводы, немного похвалил себя, сказав, что у меня есть такие-то и такие-то достоинства; он слушал нетерпеливо, пожал плечами, но все же дал мне закончить, а потом сказал сердито: «Я уже сказал один раз: «нет», и еще раз говорю: «нет». Все, достаточно!» Этого было более чем достаточно. Я сказал «до свидания», извинился за вторжение и ушел.

Вернулся я очень подавленный. И из-за неудачи замысла, и из-за неблагосклонного приема. На этого богобоязненного еврея, написавшего книгу «Религия и образование», я возлагал надежды, а он даже не захотел меня слушать и практически выгнал из дома, невзирая на то, что я «ученый раввин». Однако именно эта неудача вызвала во мне упрямое желание во чтобы то ни стало воплотить свой дерзкий замысел. Итак, мне нужно было начать с другого конца – обрести внутреннюю уверенность. Без нее я не смогу ни сделать первый шаг, ни продвигаться дальше. А внутренней уверенности у меня нет не из-за отсутствия общего образования. Источник этой неуверенности – в религиозной сфере. Для того чтобы быть главой йешивы, обучать Торе многих людей – для этого недостаточно иметь «любовь к Торе» и «любовь к еврейскому народу», а нужно быть поистине богобоязненным, иметь твердую веру, твердую и полную, – веру, в которой нет брешей, а есть «богобоязненность», которая влечет за собой «любовь к Всевышнему»… А это, как я думал, может дать только хасидизм. Нужно лишь иметь к этому душевную склонность. Только хабадский хасидизм сможет «вразумить» меня, открыть передо мной путь к успеху, который не был бы затенен сомнением. Только при помощи хасидизма можно приобрести достоверное «знание» вопросов веры, сулящее уверенность…

Я верил, что хасидизм может меня возвысить и направить на верный путь. Я написал домой, что решил покинуть Вильно. Может быть, поеду домой, а может, еще куда-нибудь, но не пояснил куда. Более подробно я написал своему брату, который учился в Брест-Литовске, но после произошедшего там большого пожара вернулся домой и начал работать в частной адвокатской конторе. От него я получил очень подробное письмо, в котором он поздравлял меня с получением раввинских полномочий, однако выражал сомнение в том, что я могу быть раввином, и радовался моему решению. Он писал, что бабушка Фрида – мать моей матери, которая жила вместе с нами, – когда ей рассказали о том, что я получил диплом раввина, тяжело вздохнула и сказала: «Как жаль, что город сгорел!» У нее спросили: «Какой город, бабушка?» – «Тот город, в котором Бен-Цион должен был стать раввином…»