Текст книги "Дети в лесу"

Автор книги: Беатриче Мазини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Орла таращилась на него в ужасе.

– Я не хочу, чтобы меня съели Орки. Пусть лучше волки. Только не Орки.

– Так я же сказал, что это Первопроходцы, а не Орки, – возразил Дуду, и дальше они спорили вдвоем, остальные только слушали.

– Ну и что, это то же самое. А как их прогнать? Раз ты все знаешь, то и скажи как.

Дуду не сдавался.

– Мы их обхитрим. Убежим и спрячемся. И даже устроим им ловушку. Обведем их вокруг пальца! Они здоровые и сильные, но мозги у них курьи… А мы – маленькие, и у нас только и силы, что ум. – Дуду обернулся к Тому, словно ожидая одобрения.

И Тому пришлось вмешаться:

– Послушайте меня, все. Сказки – это на вечер, если вам почему-то не спится… Только в последнее время вы и так засыпаете чуть ли не стоя. А днем сказки не нужны. Днем есть Астер, его свет, и о сказках можно не думать. Нужно заниматься делами. Просыпаться, приводить себя в порядок и идти дальше, не теряя времени. Ясно?

Дети кивнули с видимым облегчением: хорошо, когда есть кому разогнать затаившиеся за деревьями черные тени и объяснить всем, что надо делать. Дуду и Орла, как и остальные, быстро поднялись на ноги. Их спор свернул куда-то не туда, и никто теперь не знал, что говорить дальше. Том догадывался, откуда взялось это безоговорочное послушание: изводить себя страшными выдумками – может, и забавная игра, но страх-то – настоящий… Потому и послушались и сразу вскочили. Ну, хоть так.

В этот вечер они разожгли свой первый костер. Все шли друг за другом аккуратно след в след, так было легче, и почти никто больше не спотыкался – как вдруг Глор заорал:

– Смотрите, смотрите, что там!

За развесистым кустом стояла старая покосившаяся палатка. В палатке оказалась уйма полезных вещей. Например, работающая зажигалка – Том щелкнул пару раз черным рычажком, из нее вырвался язычок пламени Астера, и все восторженно захлопали в ладоши. Несколько кастрюль, мисок, сковородок. Веревка. Круглая коробочка со стеклянной крышкой, под которой кружилась красно-синяя стрелка.

– Что это за штука? – поинтересовался Гранах, вытягивая шею, чтобы лучше видеть.

– Не знаю, – сказал Том. – Но она мне нравится, – и он сунул коробочку в карман.

Все остальное уместилось внутри рюкзака, который тоже оказался в палатке. Дети уже собрались идти дальше, но тут Глор опять всех удивил:

– Смотрите, меч! – Он помахал в воздухе металлическим прутом.

– Где ты это нашел? – спросил Том.

– Вот здесь, – и Глор показал, как можно вытащить такие же прутья из тканевого бортика.

Через некоторое время дети пустились в путь, уже вооруженные и нагруженные. Прутья оказались легкими, гладкими и в качестве оружия совершенно негодными. Но те четверо, кому выпало их нести – Глор, Гранах, Дуду и Ноль-Семь, – все равно ужасно гордились.

Когда остановились на ночлег, никому не хотелось идти за дровами. Все до смерти устали, лес быстро темнел. В памяти опять всплыли утренние разговоры, забытые на время перехода, черные тени сползались со всех сторон. Но Глор и Гранах, которым Том велел без дров не возвращаться, в конце концов натащили охапки сухих веток.

И теперь веселый огонек трещал в центре круга, отражаясь в глазах и полыхая на щеках детей.

– Как красиво! – воскликнула Нинне, протягивая к огню руки и разглядывая кончики пальцев, почти прозрачных на фоне огня.

– Да, – подтвердил Том. – Это красиво.

– А в нашей книге нет сказки про огонь? – спросил Ноль-Семь. Он заговорил впервые с тех пор, как Том отвесил ему пощечину.

– Я посмотрю. – Том точно знал, что такой сказки в книге нет. Но все равно начал листать страницы и делать вид, будто ищет, пока сидевшие ближе вытягивали шеи, стараясь разглядеть картинки. – Нет, ничего, – через некоторое время сказал он. Ему жалко было всех разочаровывать: до сих пор в книге находилось все, что нужно. Если дети потеряют веру, то пойдут ли дальше?

Но тут Орла поставила его в тупик:

– А почему бы нам самим не придумать сказку про огонь?

– Но мы же не книга, – рассмеялся Дуду. – Мы – дети.

– Ну и что? Мы можем придумать сказку про детей и про огонь. Вместе. Где все смешано. Как в каше из топора. Там ведь тоже все смешано вместе, да?

И вот вечером, в отблесках их первого костра, родилась сказка о Детях в лесу. Конечно, у нее были кое-какие недостатки – например, краткость; и вообще это получилась немного странная сказка. Зато она обеспечила всем спокойный сон.

– Не нравится мне это, – сказала Хана, когда дети заснули. Огонь тоже засыпал под пеплом, мерцая искорками во тьме.

– Что именно? – не понял Том.

– Огонь. Если мы станем зажигать огонь, то все узнают, где мы.

– Кто – все? – Том горько рассмеялся. – Да ладно тебе, Хана. Чего ты боишься?

– Что нас найдут и заберут обратно, например. Мне нравится здесь, – она огляделась. – Даже если ничего не происходит и мы не знаем, что будет завтра, – мне здесь нравится. Не хочу возвращаться назад, снова быть такой, как раньше. Раньше мы все были одинаковыми, все до единого. И вообще, мы были – никто. А теперь мы – это мы.

Том смотрел на нее удивленно. Говоря, Хана словно зажглась; как будто внутри у нее вспыхнул свет – гордость и страх одновременно.

– Мы умрем? – спросила она через некоторое время, и голос ее изменился, словно уменьшился.

– Не знаю, – честно ответил Том. – Нам нужно больше есть. А я не знаю, что мы для этого должны делать. То есть я знаю, но в то же время не знаю. Завтра мы попробуем. Чтобы не умереть.

– Чтобы не умереть… и чтобы остаться собой, – закончила Хана.

Они долго еще сидели вместе и смотрели на угли, которые мерцали и не желали умирать.

На следующее утро у Орлы возник еще один вопрос. Раньше она всегда была тихим и молчаливым ребенком. Раньше. Когда все они еще были другими – одинаковыми, как говорила Хана. Сейчас она не умолкала ни на минуту. Том вздохнул: ну, что на этот раз?

– А мы чьи? – выдала Орла.

– Как это, «мы чьи»? – не понял Том.

– Ну, в сказках дети – они всегда чьи-то. Мамины и папины. Или даже короля и королевы. Или Орка-людоеда, который держит их под замком и хочет съесть. А мы ничьи. Почему?

– Мы же не в сказке, – сказал Том. – Мы в лесу. Мы – Дети в лесу.

– А разве мы не можем тоже быть в какой-нибудь сказке? Ну, в книге? И тогда окажется, что это сейчас мы в лесу, но рано или поздно все изменится. Кто-то нас найдет. Возьмет нас к себе. Будет нас любить. И жили мы все в радости и счастье, – заключила она.

– Будем жить, – машинально поправил ее Том. – «Будем жить», а не «жили»… Не знаю, будем ли мы все жить в радости и счастье, – он бросил взгляд на Хану: казалось, Орла подслушала их вчерашний разговор. – Но мы попробуем. Понимаешь, Орла, быть в лесу – это не то же самое, что быть в сказке. В сказках происходит всегда одно и то же, и именно поэтому нам так нравится наша книга: мы знаем, что мы в ней найдем, и это никогда нам не надоест. А здесь, в лесу, – он обвел рукой поляну и темные деревья вокруг, – здесь много такого, чего мы не знаем. Но нам нужно научиться справляться и с этим. Это в сказках всегда есть короли и королевы, мамы и папы. А здесь – только мы, больше никого. Мы должны идти вперед, и тогда мы увидим, что произойдет дальше.

– Вот видишь, значит, я права – это как в сказке, – радостно заключила Орла. Том не стал ее разубеждать.

* * *

– По-моему, они слишком много болтают, – пробурчал Рубен. – То одно, то другое…

– Им нужно мясо, иначе они не выживут. Дети не могут питаться одними плодами и кореньями, – сердито сказал Джонас.

– Вот и я про то же. Лучше б ели, чем попусту болтать языком.

Большую часть дня они проводили теперь, наблюдая за детьми по видео, которое благодаря некоторым манипуляциям Джонаса работало теперь вполне сносно. Изображение даже стало цветным. Рубен не поверил своим глазам в то утро, когда впервые увидел цветной экран.

– Но… но как тебе это удалось? – воскликнул он и помотал головой, словно пытаясь избавиться от наваждения.

– А, это… Ночью я никак не мог уснуть и решил посмотреть, нет ли среди мусора еще чего-нибудь, что может пригодиться. Ну и нашел там вполне еще годную цветосхему. Ее немного заклинивает на зеленом, но это не страшно – мы же смотрим на лес…

Рубен восхищенно вгляделся в лицо Джонаса. Под глазами темные круги, зато взгляд – такой довольный, что дальше некуда.

– Послушай, что я тебе скажу, братан: ты – настоящий гений. И тебе не место на этой помойке. Нам всем тут не место. Но ты – ты мог бы отправиться в Неостолицу, чтобы там воссоздавать…

Джонас усмехнулся.

– Я уж лучше здесь. А воссозданием пускай займутся они, – он кивнул на экран, где на ядовито-зеленом фоне леса двигались темные силуэты детей.

– Думаю, если им удастся выжить, это уже будет достижением, – отозвался Рубен. – Может, пошлем им что-нибудь, как в тот раз?

– Слишком рискованно, – ответил Джонас. – Тогда они были еще близко. А нам лучше не нарываться. На передачу уйдет много энергии. Если на Базе заметят – конец нашему эксперименту.

– Ты и в самом деле думаешь, что кому-то есть до них дело? Кто-то пойдет их искать?

– Может, и нет. Но если да, нам с тобой точно не поздоровится, – возразил Джонас.

Он нарочно сказал «нам с тобой», будто предлагая Рубену сделать выбор, – но Рубен снова его удивил.

Вместо того чтобы отойти в сторону – ведь сам-то он, в сущности, ничего неположенного не сделал и запросто мог это доказать, – он довольно кивнул. И сказал, всматриваясь в темную цепочку фигур, которая почти терялась в густом лесу:

– Им надо охотиться.

– Том это знает, – ответил Джонас. – Я уверен.

* * *

Это была всего лишь небольшая серо-зеленая птаха, которая попалась по неопытности: ей ведь до сих пор не надо было осторожничать при встрече с людьми. Глядя на нее, – как она лежит, со скрученной шеей и стеклянными глазами, – Том вдруг преисполнился невыносимой жалости. Он поднял птицу с земли – она была еще теплая, но такая неподвижная – и заплакал. В первый раз в жизни ему пришлось кого-то убить. И он знал, что это будет не последний. Не так уж это и трудно: притаиться, подождать, выскочить, схватить, свернуть шею.

Только вот на всех этого не хватит. Когда птицу ощиплют, она превратится в кучку костей и горстку мяса. Том утер слезы тыльной стороной ладони, уложил добычу в мешок, висевший у него на плече, и пошел дальше в ожидании следующего предательского шороха.

– Ты молодец, – сказала ему Хана этим вечером, после того как от трех пойманных им птиц не осталось ничего, кроме тоненьких белых косточек, обглоданных зубами и отполированных языками до блеска.

– Убивать легко, – произнес Том, и по его спине пробежала холодная дрожь. Никто не обращал на них внимания, все смаковали оставшийся на языках вкус мяса. К счастью, Хана сама общипала добычу, словно она никогда ничем другим не занималась. Малыши помогали ей, радостно вырывая мелкие перья. Орла даже всунула себе в волосы самое длинное гладкое перо, но оно вскоре помялось – жалкий трофей, отливающий оранжевым в последних отблесках костра.

– Представь себе, что ты птица. Одна из этих, – проговорил Том, обращаясь к Хане. – Ты выжила среди волков и ястребов, и для чего? Чтобы попасть в мои руки? И в наши животы? По-твоему, в этом есть смысл? Хоть какой-то смысл? Она могла бы жить. Могла бы радоваться завтрашнему дню, летать, щебетать… Это были певчие птицы, ты знаешь об этом? Они издают примерно такой звук, – и он попробовал сымитировать пение птицы. Остальные обернулись, зачарованные, но потом снова впали в ленивое состояние сытости и довольства.

– Не знаю, – ответила Хана. – Может, они и должны были попасть к тебе в руки. И к нам в животы. Чтобы мы выжили. Может, они для того и появились на свет, с самого начала. Это правильно. Так и должно было быть. И ты молодец. – После не долгого молчания она продолжила: – Завтра пойдем на охоту вместе. Вдвоем мы наловим вдвое больше.

Но Том покачал головой.

– Мы будем есть мясо лишь тогда, когда без него совсем никак. Не каждый день. Не такая уж большая радость есть то, у чего когда-то были глаза. И ты не можешь пойти на охоту вместе со мной – ты должна оставаться с ними. Я могу взять с собой Дуду. Глор тоже ничего, он сильный… правда, слишком большой, и терпения у него никакого, будет шуметь. – Том поднял взгляд от огня и посмотрел Хане в глаза. – Мне не нравится убивать. Но я спокоен. В лесу есть и другие звери, на которых мы можем охотиться. В лесу полно зверей. Знаешь, Хана, я думаю, мы справимся. В первый раз я в этом уверен.

Его отвлекло низкое назойливое жужжание какого-то насекомого. Странно – обычно насекомые жужжат на свету, а при наступлении сумерек умолкают. Оглядевшись, Том успел заметить блик от костра на чем-то маленьком, блестящем. Потом все исчезло.

* * *

– Справятся – с чем? – спросил Рубен, следивший за разговором. Ночью не было никакой разницы, черно-белый экран или цветной, все равно в темноте все сливалось. Можно было не вглядываться в монитор, а просто слушать. – У них есть какой-то план?

– Думаю, на данный момент план самый простой: остаться в живых и уйти подальше от нас, от Лагеря, – ответил Джонас. – И мне кажется, это уже немало для кучки одиноких детей.

– Они не одинокие, – заметил Рубен. – Они вместе.

– Да, – кивнул Джонас. – Они вместе.

* * *

– Знаешь, что мне странно? – сказала Хана Тому на следующий день. – Ты всегда все повторяешь.

– Что?

Они шли впереди. Глор, как всегда, замыкал цепочку. Обычно Хана шла рядом с самыми маленькими, помогая им преодолевать трудные места: иногда приходилось карабкаться по крутому склону или продираться сквозь густой подлесок или колючки – без помощи старших малыши могли разодрать ноги в кровь. Но на этот раз она догнала Тома и пошла с ним.

– Ты все время все повторяешь, вполголоса. Я уже давно это заметила. Сначала говоришь что-то громко, потом повторяешь про себя, словно проверяешь, то ли ты сказал.

Том хмуро покосился на нее.

– Ну и что?

– Ничего. Я не хотела тебя обидеть. Просто это странно. Думаю, я поменяю тебе имя, – заключила она и пропустила его вперед.

Вечером, когда все сидели вокруг костра после ужина из вареных кореньев, которые нагнали на них сон, Хана несколько раз хлопнула в ладоши и поднялась.

– Я решила, что Том, наш вождь, наш командир, не должен именоваться просто Томом – и всё. Это слишком короткое имя для такого важного человека. Ведь это он принес нам книгу, читал нам сказки и убедил нас, что мы должны уйти, – все это было не совсем так, но Том решил не вмешиваться. Хана любила иногда приукрасить действительность. – И он всегда повторяет два раза то, что говорит. Поэтому я предлагаю называть его Том-Два-Раза. Ведь слова становятся сильнее, если их повторить, потому что так мы лучше их понимаем… и лучше понимаем, что именно мы хотели сказать. Но это значит и другое. Том подарил нам наш второй раз, второй шанс прожить нашу жизнь. Не так, как раньше, – в Лагере. Нет, именно нашу жизнь.

Хана слегка поклонилась и замолчала, выжидая. Том молча смотрел на нее снизу вверх. Дети замерли, не зная, что делать дальше. Орла захлопала в ладоши. Остальные неуверенно присоединились к ней. Но эхо аплодисментов быстро растаяло.

– Значит, все мы теперь поменяем имена? – воскликнула Нинне. – Тогда я бы хотела, чтобы меня звали Нина.

– А я буду Эзлин, – отозвался Глор.

– А я – Мило, – подхватил Гранах.

Том только покачал головой: ну, начинается…

– Нет! – Хана повысила голос. – У каждого остается его имя. Исключение мы делаем только для командира. И потом, мы же не совсем поменяли ему имя, мы просто добавили кусочек.

– Тогда можно я буду зваться Дуду-Белка? – не унимался Дуду. – Мне так нравятся белки, они такие юркие…

Хана начала сердиться. Дети совсем разболтались, никакой дисциплины.

– Я же сказала – нет!

На этот раз никто не посмел ей перечить. Все умолкли и просто смотрели на огонь. Через некоторое время навеянный ужином сон взял свое.

– Так трудно привыкать, когда что-то меняется… – заговорил Том, когда все, кроме них с Ханой, уснули. – Вспомни, как долго мы не решались уйти из Лагеря – привыкли. Там было плохо, но мы хотя бы знали, что нас ожидает.

– При чем тут это? – отозвалась Хана. – Сейчас-то у тебя только имя поменялось, больше ничего. И потом, Том-Два-Раза тебе отлично подходит.

– Все равно нужно привыкнуть, – вздохнул он. – Когда ты называешь меня Том-Два-Раза, мне становится не по себе, будто я стал кем-то другим.

– Но ты и стал другим! Ты что, не помнишь? Раньше, когда ты был сам по себе, казалось, что ты всего боишься. Я знаю, что это было не так… но мне так казалось. И ты боялся меня. Теперь ты командир, и ты меняешь нас всех. Ты находишь еду. Заботишься о нас. Так что, хочешь ты этого или нет, но ты стал другим. Тебя теперь в два раза больше, Том-Два-Раза. Даже нет: тебя теперь двое. Тот, что был раньше, и тот, что сейчас.

– Об этом я не подумал, – помолчав, сказал Том – легко, почти радостно.

– Вот видишь? Видишь, что я была права?

– М-м-м… Том-Два-Раза. Том-Два-Раза.

Он произнес это два раза и сам же рассмеялся. И Хана засмеялась с ним вместе.

* * *

– А что, мне нравится, – заявил Рубен. – Отличное имя. Но, по-моему, хватит уже об этом… А они долдонят и долдонят одно и то же!

– Они не долдонят. Они спорят. Дискутируют. Это хорошо. От этого работает голова, мозг – знаешь, что это такое? – Джонас постучал по вискам указательными пальцами.

– Угу. Мозги. У меня-то их немного, мне всегда это говорили, с самого детства. Хорошо хоть есть ты. Нас здесь всего двое, это вам не Сгусток, но командуешь – ты.

Джонас озабоченно нахмурился.

– Все же меня что-то беспокоит. Это молчание на Базе… Неужели никто так и не заметил, что они сбежали? Неужели никто не считает медикаменты? Или их раздают просто так, кому попало?

– Мне кажется, если у них что-то остается, они это съедают сами, там, на Базе, – проговорил Рубен. – Тогда и им, хоть ненадолго, можно ни о чем не думать. Мне тоже давали – ну, раньше, когда я только прибыл. А я перепродавал Первопроходцам. Потом кто-то меня засек, влепили выговор и все, никаких таблеток. А жаль. Но ты не переживай: по-моему, никто ничего не заметил. Ты сам сказал – всего восемь детей. Восемь из… восьмисот? Из тысячи? Вчера прислали очередную партию, еще тридцать новеньких. По-моему, их даже не считают. И никто, никто их не ищет. Бедняги.

Джонас подумал о том, какое отчаяние царит снаружи. В последнее время он почти не подключался к Сгусткам в Лагере, а только наблюдал за продвижением беглецов – у него теперь был отличный повод не погружаться в ежедневные мелкие драмы оставшихся. «От каждого из детей, – подумал он, – расходятся волны отчаяния: в центре ребенок, снаружи – осиротевшие родители, разбросанные семьи, бесконечное одиночество. Если, конечно, родители не погибли. А если погибли… может, оно и к лучшему».

Он взглянул на Рубена: грубоватое лицо, водянистые глаза. Сам о том не подозревая, Рубен менялся с каждым днем. Впервые Рубен говорил о детях Лагеря с сочувствием. В конце концов, он ведь тоже Остаток – отвергнутый. «А я? – Джонас посмотрел на свои ладони. – Кто такой я?»

* * *

Сегодня Гранах вдруг раскапризничался. Странно – обычно он мало говорил и всегда слушался. Он никогда не участвовал в играх – а дети вновь начали играть: теперь они перебрасывались мячом, найденным в рюкзаке вместе с другими незнакомыми и непонятными вещами. Мяч оказался не таким уж непонятным – все сразу сообразили, что с ним делать. Может, Том подсказал, а может, просто их руки вспомнили то, что заложено во всех детях веками, но до этой минуты пряталось в самой глубокой глубине. Понятно, что в Лагере мячей не водилось.

Как бы то ни было, Гранах, который никогда не играл в мяч – точнее, раз поиграл и бросил, потому что мяч все равно вываливался у него из рук (хуже, чем у малышки Орлы) и из-за этого все его ругали; Гранах, который шел, когда надо было идти, но когда его никто не трогал, понуро сидел сам по себе, думая неизвестно о чем, а может, ни о чем; Гранах, покрытый волдырями, изуродованный неведомыми молниями войны, отчего на него жутковато было смотреть, – взбунтовался. Взбунтовался против самого себя, против своего уродства, своей ненужности. Дети только что закончили есть и молча наслаждались ощущением сытости, не думая о завтрашнем, тем более о послезавтрашнем дне, как вдруг Гранах вскочил на ноги и начал кричать.

Орла, а за ней Нинне закрыли уши руками – очень уж было громко, почти больно. Но остальные, наоборот, прислушались: громко, конечно, но интересно, что же он вопит.

Ну, разобрать получалось далеко не все, но смысл воплей сводился к тому, что Гранаху опостылело быть никем, ничего не знать и не уметь, опостылело быть самым уродливым и ненужным из всех детей, самым ни на что не годным, которого могло бы вообще не быть и никто бы не заметил, так вот, пусть ему найдут какое-то занятие, раз он сам его не нашел, да какое угодно, хоть плести венки, как Орла, – ну и что, что они бесполезные, зато красивые, и те, кого она ими украсила, ходят гордые и улыбаются, пока не увянут цветы. И Гранах тоже хочет что-то уметь, тоже хочет быть особенным. Конечно, все это было изложено не так четко и последовательно и больше походило на спутанный клубок из воплей, вскриков, топанья ногами и других звуков, которые взлетали высоко и терялись в верхушках деревьев…

Но кто слушал, тот понял. Иногда достаточно просто прислушаться. Поэтому Том, когда вопли наконец прекратились и Гранах бросился на землю и снова стал таким, как всегда, – которого могло и не быть и никто бы не заметил, – поднялся и сказал:

– Ясно. – Потом жестом попросил Глора принести ему мешок с книгой. – С сегодняшнего дня, – объявил он, вытаскивая книгу из мешка и поднимая ее к свету, – ты больше не Гранах Ненужный. С сегодняшнего дня ты – Хранитель Книги. Ты должен всегда носить ее с собой, не забывать, не терять, защищать от грязи и дождя, не разрешать никому до нее дотрагиваться. Я передаю тебе самую драгоценную для нас вещь и ответственность за нее. С этого момента ты становишься таким же важным и драгоценным, как и доверенная тебе вещь. Ты понял?

Никто не посмел ничего возразить, во всяком случае, тогда. Потом, позже, Хана, конечно, выдала Тому все, что она об этом думает: «Ты что, свихнулся? Книгу? Ему, с его курьими мозгами? Да он ее потеряет, уронит в ручей, порвет! И мы останемся без сказок!» На это Том ответил: «Не бойся, я буду за ним присматривать. Ничего страшного не случится».

С этого дня у Тома добавилось забот: теперь он должен был не только вести за собой остальных, добывать еду и принимать решения, а еще и следить за тем, чтобы с Гранахом и книгой ничего не случилось. Но он мужественно взял на себя и эту ответственность. В конце концов, у каждого в жизни должен быть смысл, и если человек не нашел его сам, то надо ему помочь, а лучше от этого будет всем.

Тот день остался у них в памяти как День капризов Гранаха. Или просто: День капризов.

Книга всегда находилась в центре событий. Дети слушали сказки молча, не перебивая, чтобы не разрушить чары волшебства, и лишь в конце, будто очнувшись и возвращаясь в реальность, задавали вопросы. Задавали те, у кого хватало воображения, чтобы эти вопросы возникли, и хватало памяти, чтобы сохранить их до конца рассказа. В этом они тоже изменились: раньше Том по собственной инициативе объяснял всем трудные слова – те, которые они не могли понять за неимением опыта. Теперь спрашивали сами слушатели.

– Наверное, это плохо, если в сердце у тебя торчит кусок зеркала, – сказал как-то Дуду. – Это больно, – и, чуть помолчав, с напускной небрежностью: – Кстати, а что это за штука – зеркало? – ему явно было неловко, что он чего-то не знает.

Сдерживая улыбку, Том объяснил:

– Помнишь, дня три назад мы были на большой поляне и видели пруд? Я вам еще сказал, что эту воду пить нельзя, нужно сначала проверить, не ядовитая ли она. Вы тогда приблизились к берегу так осторожно – осторожно, словно боялись, что вода вас укусит. Заглянули в пруд и увидели самих себя. Так вот, зеркало – это нечто вроде пруда. Только оно маленькое. И блестящее. Его можно держать в руках или повесить на стену и смотреться. Видеть самого себя.

– Ага, а для чего оно нужно? – не успокаивался Дуду.

– Я же говорю – чтобы видеть себя, – ответил Том.

– А зачем мне видеть самого себя?

– Чтобы проверить, всё ли в порядке, – Том невольно поморщился: слишком уж нелепо прозвучало в их условиях такое объяснение. Поэтому он уточнил: – Чтобы увидеть, нравишься ли ты себе, красивый ты или урод… – еще не договорив, он пожалел о сказанном, но было уже поздно.

– Ну, тогда мне лично зеркало не понадобится, – понуро сказал Глор. – Я и так знаю, что я урод.

– Остатки – они все страшные, – подлила масла в огонь Орла.

– Неправда, – возразил Дуду, который был Вылупком, но вместе с тем и другом Глора. – Есть уродливые Остатки и уродливые Вылупки.

– И красивые Остатки и красивые Вылупки, – радостно подхватила Нинне.

– Да, но я – уродливый! Мое зеркало – это вы, – упрямо сказал Глор. – Ваши лица для меня как зеркало. Вы никогда на меня не смотрите. Или смотрите слишком долго. И хотя я сам себя не вижу, но все равно ощущаю их, свои волдыри, могу потрогать руками, чувствую, как они горят. Почему у вас нет волдырей, а у меня есть? – Глор совсем пал духом. Обычно он говорил мало и никогда раньше не задавался такими вопросами, никогда.

– Глор, – вмешался Том, – никто не виноват, если у него волдыри. И ты не виноват. Говорят, это из-за излучения: все, кто находился слишком близко, когда взорвалась бомба, были… покалечены. Кто-то изнутри, где этого не видно. Кто-то – снаружи, как ты и Гранах. Но я уверен, что есть средство всех вылечить. Оно есть. Мы найдем его, как только придем.

Гранах помрачнел. Ему не нравилось, когда упоминали о его недостатке. Он вообще не любил привлекать к себе внимание.

– Лучше бы они появились у меня внутри, эти волдыри. Тогда бы их не было видно, – пробормотал Глор, которого не особенно утешили слова Тома.

– Ага, и тогда ты тоже сидел бы и качался взад-вперед, как те, из Третьего Сгустка? – насмешливо отозвался Дуду. – Ты хоть двигаешься, ходишь, говоришь. И вообще, не такой уж ты урод. Ты просто… немного другой, вот и все.

– Придем куда? – спросила вдруг Нинне. – Ты сказал «как только мы придем» – но куда? В сказках, когда идешь по лесу, то всегда приходишь к какой-нибудь избушке или к замку. Но здесь один только лес, лес и лес. Ты уверен, что мы в правильной сказке?

«Вот я и вляпался, – подумал Том, мотая головой и лихорадочно соображая, что ответить. – Вот и вляпался…» Каждый раз, когда они начинали говорить серьезно, возникали проблемы.

– Когда идешь, то всегда куда-нибудь придешь, – проговорил он с напускной уверенностью, которой у него на самом деле не было и в помине. – Если бы мы остались в Лагере, то… мы не нашли бы всех этих плодов, не поели бы птичьего мяса… – Том попытался найти еще какие-нибудь положительные стороны их бегства. Нинне сама пришла ему на помощь:

– И мы продолжали бы принимать Лекарство, и не думать, и ничего не делать…

– И не узнали бы лес, – ликующе подхватила Орла. – Мне очень нравится лес, – добавила она тихо. – Очень-очень.

– А что такое «снег»? – спросил Ноль-Семь ни с того ни с сего, словно все это время он пытался удержать ниточку какой-то своей мысли.

– Ты же видел его на рисунках, правда? Он белый, холодный, падает с неба… – стал объяснять Том, радуясь возможности сменить тему.

– Да, я понял, это ты уже говорил. Но что это такое?

– Это как дождь, только не сульфитный – а чистый. Он падает сверху маленькими кусочками и кружит в воздухе. А потом оседает на земле и на разных предметах и, если его много, покрывает собой все. И еще, если его много, то очень холодно. Ужасно холодно! Можно даже умереть от холода. Нам повезло, у нас нет снега. Это потому, что Астер уничтожил все времена года.

Дети посмотрели на него как на сумасшедшего. Никто ничего не понял. Том постарался объяснить проще:

– Это Астер всему виной, да. Когда взорвалась бомба, то что-то случилось и в небе: привычные светила разлетелись в разные стороны, остался только Астер – он жаркий и довольно близкий, и поэтому погода всегда остается такой, как сейчас.

Молчание. Голос Ханы:

– А ты откуда это знаешь?

– Не знаю, – ответил Том. – Кажется… кажется, мне это кто-то говорил.

– Опять ты со своими глупостями об Осколках, да? – Хана смотрела на него сердито. Том даже отпрянул, ему показалось, что она его сейчас ударит.

– Давайте не будем ссориться из-за Осколков, – вдруг сказал Глор. – Давайте вообще не будем ссориться.

Все удивленно уставились на него. В лучах Астера виден был каждый волдырь на его лице, но светлые глаза как будто светились изнутри.

– Если мы – твое зеркало, – пробормотал Том про себя, – если мы действительно твое зеркало, то сегодня ты увидишь себя красивым.

* * *

– Почему они все время ругаются из-за Осколков?

– Ах, Рубен, Рубен, иногда мне хочется быть похожим на тебя, – с легкой улыбкой произнес Джонас.

– Нечего выставлять меня дураком, лучше отвечай, – обиженно пробурчал тот.

– Да нет, что ты, ты не дурак. Ты просто такой… такой…

– …дурак. Пытаешься сказать то же самое другими словами? Можешь не стараться, лучше отвечай. Так почему?

– Потому что у одних они есть, а у других нет. И те, у кого их нет, завидуют тем, у кого есть. Потому что иметь Осколки – значит иметь прошлое. Не иметь их значит лишь одно – что ты родился из пробирки, неизвестно от кого, может, вообще случайно. Обыкновенное слияние гамет. И если у тебя нет прошлого, то тебе трудно представить и будущее.

– Вечно ты говоришь загадками, Джонас! Но я понял, – ответил Рубен и улыбнулся. – Это значит, что у Остатков есть кто-то, кто их ищет, кому они нужны, на этой планете или нет – не важно. А у тех, других, – никого нет. Разве что пробирка, и та уже давно разбилась.

– Именно так, Рубен, именно так.

– Осторожно, – пошутил Рубен. – Ты начинаешь повторять все по два раза, прямо как наш Том. Или ты хочешь, чтобы я звал тебя Джонас-Два-Раза?

– Кстати, не такое уж плохое прозвище. Но Тому оно больше идет. Не будем забирать у него имя. У парня и так почти ничего нет.

– У него есть книга… Знаешь, эта история о злой ледяной королеве, она мне тоже понравилась. Хотелось бы и мне иметь такую книгу. В следующий раз, когда к нам заявятся Первопроходцы, я их спрошу. У них там на астерлётах столько разного хлама, наверняка и какая-никакая книга отыщется.

* * *

Вот уже несколько дней Том брал с собой на охоту Глора. Сначала просто чтобы хоть как-то отвлечь его после того неприятного разговора, а потом – потому что вдвоем у них получалось гораздо лучше. Кто бы мог подумать, что Глор, рослый и крупный, окажется бесшумным, ловким и метким охотником? И, похоже, в отличие от Тома, Глор нисколько не терзался сомнениями в момент, когда нужно было свернуть птице шею.