Текст книги "Семя зла (Сборник рассказов)"

Автор книги: Баррингтон Бейли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Действительно ли такие сладостные и всепронизающие чувства могут быть поводом к изгнанию? Лянь Ли не мог понять, как так получилось, что он доселе избегал любых внутренних дискуссий о своих порочных влечениях, едва осмеливаясь признаваться сам себе в их реальности.

Он с трудом взял себя в руки и попытался оценить новое положение. Окажись по воле некоей магии свидетелем происходящего наблюдатель из дореволюционных времен, он бы с удивлением отметил веселое настроение молодых людей, только что покинувших квартиру Лянь Ли, хоть и приходили они по достойному сожаления поводу. Он бы озадачился, вероятно, и тем, что Лянь Ли не испытывает ни стыда, ни растерянности. В конце концов пришелец, вероятно, заключил бы, что, как только центр гравитации человеческой психологии находит новое положение в гармонии коллектива, все эгоцентричные эмоции становятся избыточными.

Лянь Ли не сомневался в правомочности коммунального решения. Спустилась ночь. Он видел, как возносятся над городом огни: мерцающие светлячки транспортных средств, уходивших на другие континенты и миры. Слева слабое сияние источал стартовый стол космодрома. Там готовили к запуску новый барабанообразный корабль, спустя считанные часы после старта предыдущего.

На острове, население которого не превышает нескольких сотен, Лянь Ли едва ли мог рассчитывать найти идеальную любовь, достойную великих завоеваний революции. Ему предстояло потерять одно из основных прав по рождению. Но об этом Лянь Ли едва задумывался. Коммунальное общество повсюду пребывало в движении, прогресс не останавливался ни на миг. Лянь Ли подумал о радостных голосах хора, о громко возносящейся музыке, о трепете знамен, об огромных барабанообразных звездолетах, устремляющихся в небо. Он задумался обо всем этом, о всем, что делается и будет делаться, о том, чего он теперь будет полностью лишен, и у него чуть сердце не разорвалось, а слезы струями брызнули из глаз.

Олицетворение

Брайан, погруженный в размышления, вошел в главную пассажирскую зону отдыха большого корабля. Лицо его хранило отстраненное, встревоженное выражение, ощутимо контрастирующее с видом уверенных, хорошо образованных мужчин и женщин вокруг.

Сам Брайан едва осознавал этот контраст и никогда о нем детально не задумывался. Он тоже, по идее, должен был получить хорошее образование, но никакого следа в нем оно не оставило. И даже в дисциплинах, относившихся к основным сферам его интересов, он не преуспевал. Что до социальных и моральных аспектов воспитания, то он, казалось, в буквальном смысле ничего не слышал о понятиях, из которых соткана тонкая вуаль человеческих обычаев. Общество представлялось ему институтом, куда он еще не поступил.

Трудно было бы определить источник и основной предмет мыслей самого Брайана. Обыкновенно социум, подобно магнитному полю, ориентирует первоначально неквалифицированный интеллект, стоит человеку появиться в присутствии других. Но его разум был не то чтобы недоразвит – нет, он каким-то образом удержался в исходном состоянии, предшествующем погружению в среду обычных людей. Брайан погрузился в нее не до конца.

С другой стороны, если его разум нельзя было назвать недоразвитым, то и о других не всегда можно было утверждать, что их умы пребывали когда-либо в исходном состоянии; складывалось впечатление, что они возникли словно бы из недр самого общества. Относительно всех прочих разум Брайана двигался обособленной тропой. Если и не отличался он решительностью, то, во всяком случае, мысли его неизменно охватывали более обширные сферы, чем мысли обыкновенного гражданина. В зоне отдыха просторного корабля он чувствовал себя иностранцем в незнакомой стране.

Он сам не вполне понимал, зачем явился сюда. Он, кажется, хотел поискать детальную схему звездолета, экспонирующуюся на всеобщем обозрении. В общем-то делать ему было нечего.

Он побрел по плюшевому ковру, поглощавшему звуки шагов, но на полдороги остановился. Мягкие голубые глаза обежали просторное помещение. Пассажиры на кушетках и за столиками читали, болтали, развлекали себя теми натужными способами, к каким прибегают люди, случись им на много дней погрузиться в ожидание. Брайан с ними почти не пересекался, да и трудно было бы ему это сделать. Они не любили его именно за то, что он так редко обращал на них внимание.

Он заметил тройку высоких наукократов в офицерских мантиях, которые только что прошли мимо. Взгляд Брайана задержался на них. Отворачиваясь, Брайан углядел еще одного пассажира.

Этот человек был крупного телосложения, с красивой прической. Сидя за низким столиком, он читал технический журнал.

Брайан несколько секунд размышлял, не ошибся ли, затем поспешил к нему.

– Мерсер? – произнес он.

Человек за столиком вскинул голову и посмотрел на него – сперва безучастно, потом с удивлением и радостью.

– Брайан! – воскликнул он.

И вскочил. Двое неловко приглядывались друг к другу, слегка смущенные тем, как мало изменились их лица за десять лет.

Улыбка Брайана стала глуповатой. Он неуклюже передернул плечами, отдавая себе отчет, что другой рассматривает его и пытается отыскать в Брайане следы подростка, которого знавал некогда – а сам Брайан занимался ровно тем же. Странное ощущение, словно столкнуться с восприятием своей собственной жизни незнакомцем со стороны – жизни, чувство полноты которой порядком замылилось.

* * *

Каждому не терпелось расспросить другого, но начинать не хотел никто, опасаясь показаться невежливым.

– Я ищу масштабную модель корабля, – сказал Брайан. – Ты со мной?

Другой энергично зажестикулировал.

– Конечно, я уже видел ее. Она вон там.

Они провели у стереоскопической схемы минут десять. Брайан заглядывал в биоскопы, следовал по коридорам и палубам, перемещался из машинных отсеков к энергоустановкам, а Мерсер без умолку рассказывал о деталях дизайна корабля. Как обычно, Мерсера восхищали технические решения, и как всегда, непродолжительного пытливого осмотра ему хватило, чтобы понять, как функционирует звездолет, во всех нюансах. Он постиг не только общую схему, а и принципы, на которой она основывалась. За десять минут Брайан получил от Мерсера больше ценной информации о корабле, чем сам мог бы почерпнуть за час неумелых ковырялок в схеме.

Брайан считал Мерсера феноменальным талантом. Мерсер пользовался всеми преимуществами социума, но не давал тому себя околпачить. Вместе с тем желание Мерсера интегрироваться в общество не было притворным. В этом – склонности к компромиссу – он отличался от Брайана.

Брайан рад был сознавать, что даже в конце третьего десятка остается, по существу, прежним человеком. Он не претерпел пока устрашающей метаморфозы, раскрывавшей мелочную природу большинства.

* * *

Они отошли от модели и уселись за столиком в дальнем углу. Там беседа стала перескакивать с одной темы на другую. Химия (ею занимался Мерсер), физика, астрофизика, микрофизика. Все время разговор держался философского курса: следовал интригующему вопросу, почему в принципе существует мироздание.

Повторялись их школьные споры.

– Какого сейчас ты об этом мнения? – спросил Мерсер. – Пришел к каким-нибудь расширенным выводам?

Брайан не отвечал. Вопрос застиг его врасплох. Он слегка пристыжено пожал плечами.

Мерсер, похоже, и не ожидал ответа, но счел своим долгом задать вопрос. В конце концов, эти споры их и сблизили, а если сейчас пренебречь таким интересом, прежнюю близость, вероятно, не получится восстановить.

– Куда ты летишь? – спросил он непринужденно, пока Брайан смотрел в стол.

– У меня работа на Дроне VII, – сухо усмехнулся тот. – Компьютерным клерком.

– У меня тоже там работа, – Мерсер решил не заострять внимание на том, что его собственная должность была постоянной, высокопрофессиональной и хорошо оплачиваемой. – Я и не думал, что ты пустишься в странствие ради работы.

– Нет… до недавних пор я вел довольно статичный образ жизни. Правда, время от времени позволял себе пошалить! – Он усмехнулся и окинул взглядом зону отдыха. – Это всего на семь месяцев, и мне оплачивают обратную дорогу. – Он снова усмехнулся. – Там работников как угодно умаслят, лишь бы прилетели. Такая дырень…

Мерсер кивнул, думая о своем. Он вспоминал Брайана четырнадцатилетним мальчишкой: в ту пору Брайан внезапно посерьезнел и обрел сосредоточенный вид, как если бы его стала занимать некая мрачная и фундаментальная проблема. Выяснилось, что так оно и было: интерес Брайана к науке и философии из абстрактного и интеллектуального вдруг стал требовательным, личным и срочным. Как познаваемо что-либо? Лишь через посредство чего-то еще. А как познаваемо это что-то еще? Лишь через какие-либо иные формулировки. И так далее, и так далее по цепи, пока о неизвестности не остается судить в терминах неизвестного. Конечным результатом любых рассуждений становилось прежнее невежество.

Словно издевка над всеми философами. Вместе с тем пытливый людской ум невозможно унять, и Брайан сосредоточился на проблеме поиска обходного маршрута.

Он никогда не отличался словоохотливостью на сей предмет. Мерсеру было интересно, как у него дела, но интересоваться продвижением исследований в открытую казалось неудобным.

– У меня дела шли не слишком весело, – внезапно проговорил Брайан серьезным тоном. – Зарабатывать на жизнь – скучное занятие. А что до прочего…

Мерсер выжидал.

– Ну и что? – раздраженно бросил Брайан. – В итоге умрешь, и на этом точка.

– Да. – Иного ответа Мерсер не придумал.

– Пойдем на обзорные экраны поглядим, – сказал Брайан спустя миг.

И поднялся. Мерсер последовал за ним из зоны отдыха через фойе, застеленное плюшевыми коврами, и в обзорную рубку.

Здесь на телеэкранах пассажиры могли наблюдать бездны космоса, в которых летел исполинский корабль. Шесть дисплеев демонстрировали вид с кормы, с носа и еще в четырех направлениях. Они имели овальную форму, каждый по длинной оси достигал трех футов.

Обзорная рубка напоминала картинную галерею. Экраны были размещены на стенах, подобно картинам: общее впечатление не складывалось, зритель вынужден был рассматривать каждый по отдельности.

Звездолет перемещался по краю Галактики, и даже в экранной передаче забортные виды впечатляли. Вот проявился огромный рифт среди звезд – область, закрытая газопылевыми облаками. Вот просветлела и блеснула огромная галактическая линза. А вот экран, показывавший просторы за краем: совершенно черный, если не считать нескольких тусклых точек света.

Брайана смущала мысль, что как ни прекрасны эти сцены, а это ведь всего-навсего изображения с камер на корпусе. Он видел их уже много раз: в кино и по телевизору на Земле.

– На это стоит посмотреть.

– О да.

Брайан заговорщицки склонился к Мерсеру.

– Меня вот что волнует. У всех межзвездных кораблей корпуса лишены иллюминаторов. Прямого обзора нет. Почему это так?

Мерсер поразмыслил.

– Наверное, так удобней. На Каддане II я погружался на дно серного моря в огромной субмарине; там тоже не было иллюминаторов.

– Под давлением в десять тысяч атмосфер это разумно. А в космосе подобных инженерных трудностей возникать не должно.

– Наверное, так просто удобней, – повторил Мерсер.

– Нет, не все так просто. Никому не разрешают выглядывать наружу. Даже экипажу. Все наблюдения проводятся непрямыми способами, через аппаратуру, размещенную на корпусе. Но попробуй только поинтересуйся, почему! Такое впечатление, что космос у всех у них вызывает фобию или еще что-нибудь…

– Какая разница? – спросил Мерсер. – Восприятие в любом случае косвенно. Ты регистрируешь окружающий мир посредством органов чувств и проецируешь образы куда-то себе в мозг, словно по телевидению. Представь себе эти дисплеи внутренними оконечностями сенсорных каналов звездолета.

– Все равно забавно, – упрямо пробормотал Брайан.

– Ну, жаловаться на это нет смысла. Причина, очевидно, существует, и она конструкционной природы.

Брайан прекратил спор. Он понимал, что у Мерсера отличная научная подготовка; тот уверен, что корабль в превосходном состоянии и без проблем пересекает межзвездную пустоту. Ментально Мерсер подчинен судьбоносной Московской Декларации Последнего Коминтерна 2150 года.

Тот Коминтерн, породивший всю современную цивилизацию, провозгласил нерушимое господство человека над природой.

Брайан отдавал должное достижениям наукократического коммунизма, утвердившегося на Земле в то время и управляющего планетой поныне. Но эта часть доктрины, пускай и столь прочно укорененная в массовом сознании, не давала ему покоя. Он размышлял, насколько серьезно относятся к ней сами Внутренние Наукократы спустя два столетия.

Они покинули обзорную рубку и около получаса блуждали по коридорам. Потом Мерсер объявил, что хочет спать.

– Мне кажется, разумнее выработать четкий ритм, – добавил он.

Брайан равнодушно кивнул. Они договорились встретиться в зоне отдыха следующим утром, поскольку на завтраке скорее всего разминутся.

Брайан не сразу отправился к себе в каюту. У него не хватило силы воли выработать импровизированное расписание суток, а вдобавок он кое-что задумал. Он двинулся по коридорам, залам и галереям огромного судна. Пассажирская секция протянулась практически от борта до борта, упираясь на корме в машинное отделение, а на носу – в такие же запретные помещения, где обитали наукократы экипажа.

Он лениво размышлял про Мерсера. Детские и подростковые привычки Мерсера в основном сохранились, лишь слегка изменившись. Те же выражения, та же манера говорить. Даже странно, как они уцелели в человеке ныне гораздо старшем.

Вскоре он оставил позади самые населенные зоны корабля. Приближаясь к корпусу, коридоры пассажирской секции не обрывались резко, а переходили в туннели с немногочисленными перекрестками. Каюты, читальни и рестораны исчезали. Освещение становилось аскетичным и прагматичным. Отделка из крашеного дерева и пастельного пластика сменялась стальными листами. Туннель с правильными промежутками усеивали телефонные аппараты и приборы, чье назначение Брайан угадывал с трудом. Реже попадались участки переборок, которые, видимо, можно было открыть простым движением, отщелкнув какую-то задвижку: рундуки для припасов или инструментов.

Все выглядело довольно стандартно для межзвездного корабля. Брайан забрел уже на самую периферию и оказался в туннелях, куда обычно наведывались только члены экипажа.

Его возбуждение росло по мере приближения к абсолютной пустоте. Он проходил через внешние слои защитной оболочки пассажирской секции. Вероятно, считанные футы оставались ему до металлического корпуса. А за ним, на расстоянии дюймов – абсолютное ничто.

Правда ли, что никому, независимо от бортового ранга, не разрешается выглядывать в космос? Или, как он подозревал, наукократам это позволено? Неужели они монополизировали привилегию наблюдать за пустотой вовне?

Он остановился. В стальных коридорах ничто не двигалось, не раздавалось ни звука. Постоянно работавший в тысяче футов отсюда двигатель был безмолвен. Брайан созерцал тесные туннели, перебирая в памяти события всей своей жизни.

Он все еще не сформулировал в окончательном варианте цель своего полета и нынешнего путешествия по этим коридорам. Он не чувствовал в том потребности: с кем делиться-то?

Но история то была давняя. Ему она представлялась важной, однако он затруднился бы передать это чувство кому бы то ни было еще, даже Мерсеру. Он ощущал, что за изогнутыми стальными стенами, охватывавшими собою внутреннее пространство корабля, может обрести некий фундаментальный опыт.

Давным-давно его попытки мыслить объективно привели к осознанию странного факта. Субъективно не только людское мышление. Субъективно и само зрение.

На Земле горизонт задает границу, которую бессильно пересечь зрение, даже если смотришь в ночное небо. К тому же пространство разбито и разграничено тесно сочлененными объектами: домами, деревьями, людьми, холмами, облаками в небе. Различные предметы окружения словно бы искажали, затемняли обзор.

Брайан отдавал себе отчет в хитроумности конструкции тюрьмы, куда заключено его сознание. Все попытки освободить восприятие от окружающих объектов бесполезны. Лишь заглянув в бездну между мирами, не заслоненную ничем, мог он, вероятно, привести свою жизнь к удовлетворительному результату.

Поначалу это была лишь шальная мысль. Потом он выяснил, что выглядывать своими глазами за пределы звездолетов запрещено. Странный запрет взбудоражил его фантазию. Тайное знание, средоточие подлинных секретов, о которых можно только гадать!

Как ни вздорно или поэтично казалось это, а эффект на него оказало убедительный.

Он снова шагнул вперед. В любой момент он рисковал стукнуться о внешний корпус, состоящий, по мнению большинства, из непрерывной стальной оболочки.

А Брайан исходил из предположения, что на корабле ни одна система не лишена устройств безопасности. Наверняка в расчет приняли и вероятность масштабного отказа.

Туннель резко повернул и после короткого крутого подъема закончился. Этот конец пути был оформлен весьма грубо: над головой под неуклюжим углом нависала симметричная остальной конструкции крыша, уходя в стену на высоте примерно двух футов от пола. Очевидно, туннель упирался во внешнюю стену. Приблизительно на высоте человеческого роста, на расстоянии полутора дюймов от этой поверхности, прикрученный к стене и выкрашенный, виднелся тяжелый диск.

Вот оно.

Брайан приложил к стенокрыше сперва щеку, потом ухо. Это был корпус корабля или, по крайней мере, его внутренняя обшивка.

Он потянулся к головкам болтов и попытался повернуть их. Естественно, те остались недвижимы.

Он развернулся было уходить и услышал шаги.

Он застыл и прислушался. Не так близко, как сперва почудилось, но все же довольно близко. Он метнулся вперед, за поворот, и снова прислушался. Шаги стали громче.

Примерно в двадцати ярдах вниз по коридору из перпендикулярного туннеля появилась фигура, пересекла коридор и исчезла на противоположной стороне перекрестка. Шаги медленно удалились и стихли.

Его не заметили. Но внешние области этой палубы корабля, очевидно, не совсем безлюдны. Нужно быть осторожным.

Он быстро отыскал дорогу обратно в населенные зоны и вернулся к себе в каюту. Там, пребывая в полном нервном истощении, он лег на койку и мгновенно уснул.

* * *

Брайан и Мерсер снова встретились на следующий день в главной зоне отдыха. Когда Мерсер вошел туда, Брайан уже ожидал его. Он сидел тихо и молча наблюдал за людьми кругом.

На первый взгляд он казался повеселевшим, но и более молчаливым. Мерсер вскоре сообразил, что кажущееся хорошее настроение отражает лишь взвинченные нервы. Внутри Брайан был так же тих, но в нем появилось нечто новое. Обычно действия его представлялись бесцельными, сегодня же, собрав внутренние силы, он придал себе целеустремленное выражение.

Мерсера это почему-то слегка испугало.

Он поддерживал начатый Брайаном разговор осторожно, почти неохотно. Вначале речь приятеля казалась ему бессвязной, но потом Мерсер догадался, что Брайан старается неуклюже вырулить к определенной теме, которую по каким-то причинам не желает затрагивать напрямую.

Мерсер помимо воли усмехнулся. Он не представлял, что это за тема, но, зная Брайана, догадывался, что прямого подхода к ней, скорее всего, и не существует. Когда же Брайан наконец возьмет быка за рога, то поведет даже более откровенный разговор, чем если бы ринулся в атаку изначально.

Наконец момент настал. Брайан откашлялся.

– В конструкции этих звездолетов присутствует весьма интересная деталь, – сказал он изменившимся голосом.

– Да? – поддержал Мерсер, с удовольствием заглатывая наживку. – Какая же?

Брайан подался вперед, словно в поисках слов.

– Ты когда-нибудь задумывался, – произнес он низким голосом, – почему экипажи межзвездных кораблей всегда набираются из наукократов?

Мерсер обдумал неожиданный, хотя и вполне резонный, вопрос.

В этот момент мимо как раз проходили трое корабельных техников, и Мерсер рассеянно проводил их взглядом. Высокие, суровые, отстраненные, они шли, словно бы не замечая ничего вокруг. Спереди на белых рубашках и сзади на желтых плащах была вышита основополагающая научная диаграмма: три вектора пересекались с тремя другими, отображая структуру пространства и материи.

– Нет, – медленно ответил он.

– А мне случалось. Почему это так? С кораблями не слишком сложно управляться. Обычным инженерам, вроде тебя, остаются куда более тяжелые профессии. Зачем таланты дражайших наукократов расходуют на столь тривиальное занятие?

– Не знаю.

Брайан продолжил тем же низким голосом:

– Мне известно то, чего не знают многие другие. Перед тем, как этих наукократов впервые в карьере назначают на тот или иной звездолет, они обязаны посетить Внутреннюю Палату и получить определенное наставление.

Мерсер посмотрел на него с вежливым удивлением.

– И к чему же оно сводится?

– Это мне бы и хотелось знать.

– Ты так говоришь, словно это большая тайна.

– Едва ли. Но это наверняка что-нибудь вещественное. Если его так тщательно охраняют от народа, это наверняка что-нибудь… – Он замялся, подыскивая слова.

– Глубокое? – помог Мерсер.

– Если хочешь. Во всяком случае, весьма необычное. Полагаю, оно как-то связано с отсутствием прямого обзора на этих кораблях.

– Почему?

– Тебя не удивляет, что десятки тысяч человек перемещаются на этих чудесных и безопасных кораблях, но выглянуть в космос им и краем глаза не позволено?

– Ты хочешь сказать, там что-то… не так…

– Не так, – согласился Брайан.

– Не так, как мы думаем. Гм. – Мерсер откинулся в кресле, скорчив заинтригованную гримаску. Брайан вдруг увидел в нем шестнадцатилетнего мальчугана, озадаченного новой научной загадкой.

– Наверно, что-нибудь политическое, – предположил Мерсер. – Возможно, другая раса разумных существ, способная к путешествиям в космосе, и при этом враждебная. Правительство, не исключено, решило хранить молчание на этот счет, чтобы пассажиры не знали, что происходит, не замедляется ли продвижение судна и не грозит ли им атака. При таком подходе там, снаружи, сейчас вполне может греметь космическая битва, а мы ни сном ни духом.

– Если в нас не попадут. А даже коли и так… есть телеэкраны.

– Телеэкраны можно отключить. Но да, я просто рассуждаю вслух… Впрочем, разве экраны не подрывают стройность твоей гипотезы? В любой момент можно выглянуть наружу.

– Не наружу. Это всего лишь картинка, а не реальный обзор. Все равно что на фотографию смотреть. Именно эта аналогия и подсказала мне разгадку.

– Думаешь, что-нибудь психологическое? – сообразил Мерсер. – Да, не исключено. Быть может, людей нервирует вид из окна, выходящего на Вселенную.

– Вроде того. – Голубые глаза Брайана сверкнули. – Психологический эффект, невыносимый для обычных людей. Наукократы защищают их даже от собственного любопытства. Наукократы, конечно, знают, как обстоит дело, но это исключительно сильные и надежные люди, они не расколются.

Лицо Мерсера просияло.

– В яблочко, – довольным тоном заметил он.

– Не будем спешить с выводами. Суть в том, что, как мне кажется, я это могу. У меня крыша не съедет. Мне это не повредит, а, напротив, принесет пользу. Я такой человек.

Мерсер рассмеялся.

– Ну что ж, ступай капитану расскажи.

– Он с радостью согласится нам помочь, не так ли? – Брайан откинулся в кресле. – Вчера вечером я прогулялся к корпусу. Я исходил из предположения, что корпус не может быть полностью однороден. Всегда может сломаться какая-нибудь выносная аппаратура, и в этом случае наблюдения придется вести через отверстия в корпусе, либо визуально, либо с помощью камер. Значит, как минимум одно такое отверстие на крайний случай должно присутствовать. И я нашел его.

Мерсер несколько озадачился.

– И что ты увидел?

– Оно прикрыто крышкой, а крышка закреплена болтами. – Он помедлил. – У меня в багаже гаечный ключ.

– Ничего себе! – Мерсер неподдельно изумился. – А ты все как следует продумал.

– Не совсем. Будем считать, что мне повезло. Но мне нужно, чтобы кто-нибудь постоял на страже. Теперь, если действовать сообща, вечером сможешь посмотреть, пока я откручу болты.

– Постой-постой! – растерялся Мерсер. – Так нельзя!

– Почему?

– Это не разрешается! Правила поведения в полете очень строгие. В работу бортовой аппаратуры вмешиваться запрещено!

Брайан целую секунду оставался недвижим, потом расслабился и рассмеялся.

– Ну ладно, – переменил он тему беседы. – Что планируешь сегодня?

– Пожалуй, схожу в кино.

* * *

Корабельный кинотеатр размерами ничуть не уступал любому земному, а выбор фильмов был отменный. Многие пассажиры проводили здесь большую часть многомесячных путешествий. Устроившись в полумраке зала, Брайан погрузился в раздумья.

На экране задвигались полноцветные трехмерные образы. Показывали любовно-приключенческую драму, действие которой разворачивалось где-то в Южной Америке. Брайану она понравилась. Однако собой он был недоволен. Как странно – нестись в межзвездном пространстве, а глазами и мыслями оставаться прикованным к сценам Земли! И действительно, звездолет являл собою частицу Земли. Тщательно обособленную, предназначенную для перевозки пассажиров в идеальном комфорте, так чтобы те даже не почувствовали отрыва от привычного мира.

В пункте назначения иллюзия продолжится. Планета – все равно планета, какой бы красочной и странной ни оказалась она; планета напоминает Землю. Перемена мест никак не влияет на психологию. Пассажирам не разрешено переживать ничего, относящегося к иной масштабной шкале.

Брайана охватило чувство нереальности происходящего. Он подозревал, что наукократия использует в своих целях эту духовную тюрьму, из которой он дал обет сбежать.

Фильм закончился. Люди поднимались с мест, перебирались в проходы, выходили в фойе, сбивались в группки, болтали и смеялись. Но с точки зрения Брайана фильм не заканчивался. Все это происходило на киноэкране. Все это сводилось к нему. Все вокруг – сцены, разговоры, смех, стены корабля: изображения на экране, ничуть не вещественней картинки.

В таком настроении Брайан терял ощущение надежности бытия. Он сомневался даже в реальности материи. В конце концов, как доказать ее вещественность? Лишь сталкивая одну массу с другой. Тело, буквально говоря, не существует, пока не провзаимодействовало с другим телом.

Весь вещественный мир относителен, его поддерживают внутренние подпорки. Логическая система самосогласованна, но в остальном бессмысленна.

При взгляде снаружи все это казалось нереальным.

В более широком масштабе – напоминало искусственный социум, обитатели которого тешились вокруг, поддерживая друг друга в преувеличенно жизнерадостной болтовне и напускно-веселом обмене мнениями. К самостоятельному существованию он не способен. Выдернуть взаимные подпорки, и ткань жизней пассажиров разорвется.

Брайана так занимали эти идеи и мысли, что с обыденной точки зрения он вряд ли мог считаться нормальным человеком. Избавиться от них он был не в силах. Он снова и снова задавал себе вопрос, сформулированный философом двадцатого века Мартином Хайдеггером: Почему что-либо существует, а не просто ничто? Этим суммировались его личные раздумья о проблеме.

Под ногами, над головой, во все стороны кругом простиралось абсолютное ничто.

Эти философизмы, на первый взгляд, не были прямо связаны с его желанием выглянуть наружу. Ему этого просто хотелось. Его привлекал уже сам факт запрета, который интересно было обойти. В общем, если не вдаваться в избыточное теоретизирование, у него руки чесались поработать с гаечным ключом.

Выйдя из кинотеатра, они не вернулись сразу же в зону отдыха: Брайан увлек Мерсера разговором, и они стали бродить бесцельно, как было у них в привычке много лет назад. Однажды им встретился офицер-наукократ, и Брайан ощутил во внутреннем кармане куртки виноватую тяжесть ключа.

Примерно через полчаса он остановился.

– Ты знаешь, где находишься? – спросил он.

Мерсер огляделся, сопоставляя увиденное с заученной схемой корабля. Коридор тут был меньше обычного, пустынный, без дверей. В нескольких сотнях футов позади отделка коридора менялась с роскошной на утилитарную, и Мерсер автоматически отметил это.

– Мы, наверно, близ периферии, – неуверенно предположил он.

Брайан пошел дальше, поманив его взмахом руки за собой.

– Вперед.

Мерсер занервничал.

– Я не пойду, – сказал он, покачав головой.

– Я просто хочу тебе кое-что показать.

Мерсер неохотно последовал за ним до заключительного поворота. Брайан подождал, пока Мерсер его нагонит.

– Вот, посмотри, – прошептал он. – Оно там. А теперь стой здесь и предупреди меня, если кто-нибудь появится.

Мерсер отпрянул.

– О нет!

Брайан добродушно фыркнул и взял его за локоть.

– Во имя науки, э, старик?

Развернувшись, он проследовал до конца туннеля, а Мерсера оставил стоять за углом.

Мерсер почувствовал себя неловко. Его обхитрили, выставив пассивным пособником!

Брайан подобрался к иллюминатору, забранному крышкой, примерился, приложил ключ к первому болту и налег на него. Пришлось как следует попотеть, но болт нехотя задвигался и стал поворачиваться. Трескались и сыпались чешуйки краски.

Отошел первый болт.

Брайан спокойно занялся остальными. На все про все ушло минут десять. Когда он закончил выкручивать их, крышку на месте удерживали только слои старой краски, сочленявшие ее со стеной туннеля.

Он умело рассек их лезвием складного ножика по периметру, и крышка шевельнулась в его руках.

Он аккуратно отодвинул ее.

* * *

За ней оказалась впадина глубиной фута три, оканчивавшаяся идеально прозрачным пузырем, который, судя по всему, выступал над корпусом. Брайан уцепился за края иллюминатора.

Все его предположения полностью оправдались.

Краем глаза углядев эту тьму, он весь вздрогнул. Неуклюже подтянувшись в углубление, он пополз к пузырю, пока не очутился рядом с холодным, почти невидимым пластиком.

Он взглянул в космос.

В первом избранном им направлении лежала галактическая спираль: ее головокружительное великолепие и резкие сполохи мощных светил он наблюдал с ребра. Он почувствовал ее размах так же уверенно, как размеры собственной руки. Звезды тянулись, тянулись и тянулись. Размах был не сравним ни с чем земным и даже с самой Землей, он повергал в бесчувствие. В первые же две секунды у него захватило дух. Но не к этому он стремился, так что повернул голову в другом направлении.

И посмотрел за пределы Галактики. Там не было ничего, нигде, если не считать нескольких блеклых искорок других галактик, малозаметных и лишь подчеркивавших пустоту и безбрежие мрака.

Он наконец узрел то, к чему стремился так долго: безграничную пустоту.

И его внимание всецело приковал жуткий вакуум. С этого момента он стал обречен. Все его естество затягивало в пустоту, пристальное внимание к которой было теперь возведено в энную степень.