Текст книги "Вампиры (сборник)"

Автор книги: Барон Олшеври

Соавторы: Владислав Реймонт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)

III

Зенон поспешно переоделся и пошел в столовую.

Незаметно проскользнул на свое место и робко обвел взглядом комнату.

Мисс Дэзи не было, стул ее был не занят.

Комната была большая, продолговатая; стены, обитые темным деревом, как бы почерневшим от давности, подавляли своей мрачной тяжестью; в комнате было пасмурно и угрюмо, несмотря на электричество, горящее в золотистой связке цветов, печально свешивавшихся с потолка. Длинный стол посреди комнаты искрился и блестел приборами, и над мертвенно-бледной скатертью склонялось около двадцати голов, едва заметных на темном фоне стен.

В углу комнаты, около входных дверей, возвышался огромный камин, в котором куча обгоревших головешек вспыхивала время от времени кровавым пламенем, рассыпая на потертый ковер светящиеся искры, и затем снова тлела, медленно угасая.

А прямо против входа всю стену занимал огромный витраж; в тени почерневших красных и фиолетовых тонов, среди расплывшихся, притихших красок мерещились какие-то очертания одежд, выцветшие контуры человеческих фигур и стертые движения; золотистым отблеском светились утонувшие в тени глаза и простертые руки. А из узкой двери в соседней стене глядел в комнату бледный, больной день, и видно было широкую стеклянную галерею, где в полумгле стояли высокие пальмы и зеленая чаща кустов, среди которых бил ключом и рассыпался брызгами журчащий столб воды.

Сидевшие ели в полном молчании, прислуга передвигалась без малейшего шума, никто не стукнул ножом по тарелке, не пошевелился слишком свободно, и если падало какое-нибудь более громкое слово, то все сразу подымали глаза и пугливо смотрели в сторону витража, где одиноко сидел Магатма Гуру.

Наступало еще более глубокое молчание, только фонтан монотонно журчал и порой слышалось из оранжереи отрывистое гневное рычание.

Зенон ел, не видя, что ему подают, и почти не зная, что говорит ему сидящая рядом с ним хозяйка. Он только поддакивал, бессознательно следя за тихими движениями кошек, игравших у нее на коленях, и прислушиваясь с нетерпеливой дрожью к малейшему шороху со стороны коридора.

Пустой стул мисс Дэзи стоял прямо против него; на спинке его висела красная индийская шаль, изборожденная каким-то фантастическим сложным узором черных линий. Зенон часто взглядывал на эту шаль, но еще чаще водил глазами по комнате, как бы выхватывая каждое отдельное лицо из мрака и молчания и в то же время никого не замечая.

– Здравствуй, я только что заходил к тебе, – отозвался через стол мистер Джо.

– Я немного опоздал из-за тумана.

– Видел Бэти? Как там тетки?

– Бэти видел, но теток мне удалось сегодня не встретить.

– Ты был у нас дома?

– Нет, вечером пойду туда. Там с большим нетерпением ждут тебя. Бэти боится…

– Пойду сегодня с тобой, хотя меня не особенно тянет на новую ссору.

– Как хочешь.

Они замолчали, потому что из оранжереи раздался короткий жалобный вой и лязг цепи; кошки грозно ощетинились и выпятили хребты, мистрис Трэси испуганно обхватила их руками.

– Ба! – прозвучал повелительный голос Магатмы.

В ответ пронеслось долгое, сдержанное рычание, и в дверях оранжереи мелькнул волнистый контур черной пантеры, передвигавшейся совершенно бесшумно. Зеленоватые глаза и белые клыки блеснули сквозь решетку медного намордника; животное гордо подняло голову, но, ударенное взглядом Гуру, упало на живот и подползло к нему, не смея поднять сверкающих глаз и хлеща себя по бокам длинным пушистым хвостом. Тот проронил какой-то звук, пантера лениво поднялась и, сладострастно потягиваясь под его ласкающей рукой, протяжно зевнула и стала медленно, осторожно, без малейшего шума двигаться вокруг стола, как черная ползущая тень.

Она шла по какому-то следу, с трудом находя его, нюхая то там, то здесь, и, очутившись около шали мисс Дэзи, радостно завизжала и прыгнула на стул. Опираясь передними лапами о край стола, она посмотрела в лица сидевших, несколько побледневшие и испуганные, хотя все знали, что она незлая и спокойная.

Это продолжалось одно мгновение; но вот, медленно опустив голову, Ба впилась страшными глазами в Зенона. Он не двинулся с места, не мог, был весь как связанный; голова его немного вздрагивала, но он не отвел своего взгляда от этих горячих, раскаленных карбункулов, подернутых изумрудной дымкой, которые, сужаясь, светились все ярче и вонзались в него, как острые, терзающие клыки.

– Ба!

Пантера вздрогнула при этом звуке, выгнула дугой черный хребет и с такой силой нажала лапами на стол, что все ее мускулы задрожали, как страшно натянутые и еле сдерживаемые пружины. Стол дрогнул под ее напором, и зазвенела посуда.

– Ба! – грозно крикнул Магатма. Пантера свернулась и одним огромным прыжком бросилась к его ногам.

Все облегченно вздохнули, так как уже ждали среди мертвой тишины, что произойдет что-то страшное. Теперь, успокоившись, стали рассматривать пантеру, мирно пожиравшую из рук Гуру громадные куски хлеба.

– Она еще может быть опасной, – заметил кто-то.

– Ба никого не обидит, она смирнее кошек, мистрис Трэси, и умнее многих, многих людей, – мягко отозвался Магатма.

– У меня было страшное чувство, будто она хочет броситься на меня, – сказал Зенон.

– Она не опасна, у нее намордник и когти срезаны.

– Да, но она могла бы убить самой силой прыжка; впрочем, достаточно и одних ее глаз, – ужасные!..

Зенон нервно вздрогнул.

– И почему она именно вас избрала?

– Может быть, потому, что я сижу против стула ее хозяйки, был ближе к ней, – трудно придумать иное объяснение.

– А все-таки в этом обязательно скрывается что-то другое, обязательно, – настаивал один седой господин с желтым сморщенным лицом, сидевший за хозяйкой.

Зенон громко рассмеялся: таким ребяческим и смешным показалось ему это предположение.

– Я, однако, утверждаю, что в этом есть что-то особенное, – упрямо повторял тот.

– Вероятно, какая-нибудь тайна бытия, трансцендентальная загадка! – ответил Зенон насмешливо и недружелюбно.

– Все есть тайна и все есть загадка, – строго произнес собеседник.

– Что, мисс Дэзи уже позавтракала? – спросил Джо.

– Нет, вовсе не приходила, ест у себя, – шептала мистрис Трэси, прижимая к широкой груди все еще полумертвых от ужаса кошек.

– Может быть, больна? – спросил Джо, заметив оживление в глазах Зенона.

– Здорова, но занята письмами; получила сегодня из Калькутты целую кипу.

– Много посетителей было у мистера Гуру?

– Целая процессия. Но он никого не принял, велел только служителю объявить всем, что приехал в Европу смотреть и спрашивать, поэтому пусть ждут, когда их спросят, – говорила хозяйка, понизив голос.

– Да, пусть ждут, когда я спрошу их, – неожиданно подтвердил Гуру.

– Ответ гордый и самоуверенный, – промолвил враждебно Зенон.

– Кто знает, тот не бросает слов попусту и кому попало.

– Никто не может сказать, что он знает, никто! – воскликнул Зенон, задетый снисходительной улыбкой мудреца, и поднялся с места, а за ним встало и все общество, молча переходя в соседний читальный зал.

– Простите, я раздумывал о пантере и прихожу к выводу, что…

– Ах, мистер, я всегда восхищаюсь глубиной ваших выводов и охотно их слушаю, но этот ваш вывод совсем мне не интересен, совсем!

Он ответил, еле сдерживая раздражение, желтый господин посмотрел на него удивленно и поспешил отойти в противоположный угол комнаты, а Зенон был так возбужден, что даже желал какой-нибудь ссоры. Он прямо вызывающе смотрел на Магатму, когда тот, отведя пантеру в клетку, вошел в комнату после всех и занял место за круглым столом посредине комнаты, где прислуга уже готовила чай.

Магатма, ни на кого не глядя, пил чай; часть общества устроилась около него, остальные рассыпались по большой комнате, изящно обставленной письменными столиками, экранами, глубокими креслами, качалками в уютных уголках за ширмочками и массой изящных безделушек. Было светло и тихо; толстый ковер заглушал шаги, окна, закрытые тяжелыми занавесками, не пропускали городского шума, только иногда дребезжание канделябров, стоявших на камине, напоминало, что где-то недалеко находится улица и проезжают экипажи. Зеленоватые стены с нарисованными по ним акварелью букетами цветов навевали на душу спокойствие.

Зенон и Джо сели перед камином. Зенон положил ноги на решетку и смотрел на огонь, не переставая, однако, внимательно прислушиваться.

– Лучше было бы пить чай у тебя.

– Подождем еще немного, может, она придет, – ответил Джо. Повернув голову, он увидел, что служитель что-то тихо сказал Магатме и тот в ответ кивнул головой.

Мистрис Трэси расхаживала по комнате, наливая иногда чай в протянутые чашки; три белые кошки неотступно следовали за ней.

Разговор во всех группах поддерживался лениво и ежеминутно обрывался. Никому не хотелось говорить, всеми овладела сонливость или утомление.

Какая-то высокая худая дама села за фисгармонию, но, проиграв несколько тактов, отошла, скучая.

Зенон наклонился к Джо и шепнул, смеясь:

– Что же это, даже Магатма сегодня не поучает и не проклинает нас и нашу культуру.

– Господи, – печально прошептал Джо, – я бы отдал всю жизнь, отдал бы душу на самые страшные муки, чтобы только этот человек ошибался, чтобы его слова не были правдой. Но они – правда, горькая, как жизнь, ядовитая правда!

– Так-то ты защищаешь свое наследие, европеец!

– Я бы разорвал их на части, как пантера, если бы только мог из их внутренностей вырвать омертвевший дух и вдохнуть в него новую, святую, истинно человеческую жизнь!

– И это говорит тот, кто еще недавно сам нес смерть и ненависть.

– Сколько раз я убивал, столько раз моя душа умирала в проклятии. Да будут стократ прокляты войны!

– Знаю я этот мотив, знаю! Через века и народы плывет он, как печальная птица, блуждает по безднам человеческого ожесточения, никем не замечаемый и ненужный смертным, – ненужный!

В голосе его вдруг прорвалась накипевшая горечь.

– Нет, нет, его слышал Зороастр, заметили пророки, но впервые в индусской душе он свил себе бессмертное гнездо и там в джунглях живет до сих пор и милосердно царит.

– Так иди и проповедуй покаянье за прошедшее и воскресение нового будущего, – сказал Зенон наполовину насмешливо, наполовину грустно.

– Я знаю, кто-нибудь должен восстать и нести миру спасительное слово, должен, пока мир окончательно не утонул в преступлениях.

– Я вижу, ты заразился от Магатмы священной горячкой!

– Не шути, его мудрость была мне зеркалом, в котором я впервые увидал себя во всей своей настоящей наготе – себя и всех нас; нас – властителей мира, нас – избранных и единственных, нас – могущественных, глупых и ошалевших от гордости животных, мерзкое стадо гноящихся душ, орду преступников, погруженную в болото позора, нас – невольников зла, почитателей насилия, поклонников золота!

Он шептал отчетливо, скоро; горящие, страшные слова падали как молнии, убивали, раздирали душу до самого дна.

Зенон подался немного назад, пораженный его взглядом, в котором было столько слез, застывших от боли, столько молний и такая сила страданий. Зенон понял, что вся тяжесть человеческой жизни обрушилась на эту нежную душу и всеми язвами страданий молит о милосердии, всеми стонами просит жалости. Понял, что слабая грудь этого человека вместила весь мир, кипящий, сотрясаемый бурей предвечной любви, неутолимой жаждой добра.

Однако он оглянулся и встал.

В комнату входила мисс Дэзи. Кивнув головой всем сидевшим с Магатмой, она обвела глазами комнату.

Зенон почти упал обратно на стул и уже не отрывал от нее глаз; слова. Джо были для него далекими и непонятными звуками; он сразу как бы ослеп от блеска молнии, его пораженные глаза не видели уже ничего, кроме сияния ее бледного прекрасного лица, овеянного вихрем светящихся, как медь, волос, ничего, кроме ее глаз, глубоких и живых, как два больших шара синего яхонта, зажатых дугами бровей, прорезавших черным острием ее высокий белый лоб.

– Зен! – шепнул ему на ухо Джо, отрезвленный его неожиданной неподвижностью.

Но он не ответил, автоматически подошел к столу, придвинул себе стул, налил чаюй снова утонул взглядом в Дэзи.

Та скользнула по его лицу холодным, острым блеском синих глаз и продолжала разговаривать со стоящей рядом с ней мистрис Трэси.

Зенон слушал внимательно, но не мог сосредоточиться и понять разговора. Он был как бы в состоянии самогипноза, не сознавал, что с ним происходит, затерялся во мгле неожиданного полного забвения, двигался в какой-то глухой и темной пустоте, прикованный только к ее глазам: все остальное исчезло из него, как вода из разбитого сосуда, осталась только необходимость вращаться в орбите Дэзи, за ее воплощенным видением.

Но никто не заметил его состояния – он держался нормально, разговаривал, отвечал, сам того не сознавая, движимый привычными рефлексами, обыкновенным автоматизмом органов.

Он пересел ближе к Дэзи; на него пахнуло запахом фиалок, ее обычными духами, и каждый отзвук ее движений пронизывал его странной дрожью.

Но он не сознавал своего состояния. Разговор начал оживляться, скука постепенно исчезала. Сухой желтый господин очень горячо спорил с Джо, дамы переменили места, перейдя от стены к камину, мужчины окружили Джо, прислушиваясь к диспуту, даже лицо Магатмы, словно выточенное из старой слоновой кости, прояснилось; он гладил свою белую бороду и все чаще вмешивался в разговор; только мистрис Трэси продолжала вместе с кошками разгуливать по комнате, а Дэзи молча перелистывала какой-то журнал.

– Я видел вас в Трафальгарском сквере, – неожиданно произнес Зенон, но казалось, что это говорит не он – голос был совсем чужой. Зенон шевелил губами, но лицо его ничего не выражало и взгляд был пустой и чуждый словам.

– Да, я проходила там, – ответила она, не подымая головы, – но в таком тумане трудно было кого-либо узнать.

– Как вы не заблудились. Лондон во время тумана – это бездна, легко сбиться с пути даже тому, кто его хорошо знает, – говорил он спокойно, почти тихо, но это опять был не он, это были только те мысли, которые возникли у него после их встречи и теперь выползали из какой-то позабытой тьмы, вырастали, независимо от него выходили наружу звуками, совершенно ему чуждыми и непонятными.

– Я ходила с хорошим проводником! – ответила мисс Дэзи после минутного молчания, медленно подымая голову и глядя Зенону прямо в глаза таким острым, пронизывающим и сильным взглядом, что он подался назад, как бы сторонясь удара; этот блеск ее глаз разорвал окутавшую его тьму, прошел как молния сквозь его омертвевшую душу, и он проснулся, полный живого чувства и мыслей, невольно связывая этот момент с тем, когда он сидел у камина; то, что было после, провалилось в неизвестную глубину, рассыпалось пеплом забвения, попросту он не знал, что оно существовало.

Он чувствовал себя удивительно спокойно, бодро и вполне владел собой; некоторое время он прислушивался к громкому разговору, смотрел на Магатму, который в это время встал и направился к Джо, а затем, понизив голос, обратился к Дэзи:

– Знаете, мисс, пантера чуть-чуть на меня не бросилась.

– Почти невероятно: она ласкова, как ребенок; может быть, она меня искала, и поэтому показалось, что хочет броситься.

– Села на вашу шаль и так страшно глядела, готовясь прыгнуть, что, если бы не приказание мистера Гуру, она, наверное, бросилась бы на меня.

– Очень извиняюсь перед вами за ваш минутный испуг!

– Ах нет, я не заслужил вашего извинения, так как совсем не испугался.

– Даже самый короткий миг страха неприятен.

– К сожалению, я не пережил даже такого мига. Я в этом отношении обижен природой, не могу и у других понять чувства страха, потому что никогда не пережил его сам.

– Никогда? – переспросила, оживляясь, Дэзи.

– Я, конечно, имею в виду страх перед какими-нибудь материальными опасностями, – такого страха я не испытываю никогда.

– А иного рода опасности? – Губы ее дрогнули, открывая ряд ослепительно белых зубов, грудь поднялась в стремительном, сдерживаемом волнении.

– Иных я не знаю, не знаю до сих пор об их существовании.

– Должно быть… наверное, существуют… бывают такие, о каких и сны не дают представления, даже самые мучительные сны…

– Я думаю, что только в помутившихся душах, в больных мозгах могут рождаться ужасные видения.

– Нет, не только там их источник, – они могут тайно пребывать и около нас, в живом мире, но только далеко, вне круга наших материальных представлений, в поле иного зрения.

Голос ее стал тише и перешел в робкий шепот; она склонила голову над журналом, а глаза ее, потухнув, блуждали по комнате.

Им уже не удалось вернуться к свободному, легкому разговору; напрасно Зенон старался достичь этого, начиная говорить об интересных, на его взгляд, вещах и предметах, он пытался даже иронизировать, чтобы вывести ее из молчаливого состояния, но она отвечала неохотно, порой нетерпеливо, уже не глядя на него и даже не замечая, как он молча поднялся с места, задетый, почти обиженный ее невниманием.

Он прошелся по комнате, но так неловко, что чуть не раздавил кошек, довольно холодно извинился перед мистрис Трэси и, раздраженный, сев к фисгармонии, стал нехотя перебирать пальцами клавиши, думая о странном поведении Дэзи.

В глубине комнаты, около камина, стояли Магатма и Джо с группой других мужчин. Они громко и оживленно разговаривали, но Зенон услышал только последнюю фразу индуса:

– Существуют только одни законы, управляющие миром, – законы бессмертного духа; остальное – только видимость, иллюзия или самоуверенная ученая глупость.

Зенон не слушал дальше, под его пальцами сама собою зазвучала та мелодия, которую он не мог припомнить, уходя с сеанса, и которую потом тщетно пытался воспроизвести в течение целых трех дней. Теперь она явилась сама, снизошла вся целиком, была поразительно проста, имела странный, никогда раньше не слышанный ритм и была ему совершенно чужда и по форме, и по музыкальному содержанию. Он играл внимательно, заучивая ее наизусть, повторял, наслаждаясь ее грозной красотой.

В нем проснулся артист: он уже не слышал окружающего, захваченный силой этой дикой, огненной песни, насыщенной тоской. Но чем глубже вслушивался он в эти звуки, тем сильнее вырастали в нем какие-то бледные и отдаленные воспоминания где-то слышанных слов, какого-то голоса, который пел эти слова, и вместе с тем вставал в памяти забытый, далекий ландшафт…

Песня была уже у него в мозгу, почти на языке, но он не мог окончательно припомнить ее.

– Могущественный гимн, точно хор взбунтовавшихся ангелов! Откуда вы это знаете? – услышал он сзади тихий голос Дэзи.

– Сам хорошо не знаю, а вы ее знаете?

– Да, вспоминается что-то где-то слышанное.

– В таком случае вы мне поможете, а то у меня вертятся в памяти какие-то слова, какое-то пение, я где-то слышал, но не могу вспомнить где… где-то совсем недавно… иногда мне кажется, что это было там, на сеансе у мистера Джо, – вы помните?

Так издалека спросил он о том, о чем раньше не решался заговорить открыто.

– Я не бываю на сеансах у мистера Джо. – Голос ее зазвучал твердо.

– Позвольте, ведь я видел вас там, все мы видели!..

– Может быть, но меня там не было! – Глаза ее гневно сверкнули.

– Я тоже не говорю неправды, – прошептал он резко и гордо.

– Верю… но…

Она взглянула на Магатму и молча отошла.

Зенон перестал играть, потрясенный ее словами. Он не понимал, что заставляло ее отрекаться. Он ее видел там, все видели, а она отрицает.

Сказав Джо, что ждет его у себя, Зенон, выходя, поклонился довольно сухо Дэзи. Та не ответила на поклон, словно не заметила его, сидя со сдвинутыми бровями, плотно завернувшись в индийскую шаль, нахмуренная, угрюмая, загадочная. Зенон уже в дверях обернулся и поймал ее глаза, смотревшие ему вслед, – глаза, полные влажного блеска, задумчивости и какой-то мучительной, немой и покорной мольбы.

IV

– Наконец-то! Я уже думала, что мы вас не дождемся, обед уже полчаса как готов, я все гляжу, гляжу! – радостно кричала Бэти, сама открывая им тяжелые двери.

– Суп остыл, баранина пережарилась, сладкий пирог осел, тетки злы, а мисс Бэти в отчаянии, – шутил Зенон, сердечно здороваясь с ней.

– Бэти в самом деле была в отчаянии! Я думала уже…

– Что мы не приедем! Прошу протянуть ручки, вот наше наказание за то, что опоздали.

Он развернул бумагу и высыпал ей на руки целый сноп чудных анемонов, таких же зардевшихся, как и она, и великолепных пурпурных роз, таких, как ее губы, которые она блаженно прижимала к холодным душистым цветам, подымая из-за них восторженные глаза и благодарно шепча:

– Добрый Зен! Добрый! Добрый!

– Из-за тумана все поезда страшно опаздывают, – отозвался Джо.

– И целых две недели ты по той же причине не заглядывал к нам?

– Нет, была другая причина, моя милая Бэти, совсем другая! – серьезно ответил он, целуя ее в лоб, а девушка понизила голос и шепотом просила, почти умоляла:

– Будь сегодня с ним добр, он болен, раздражен, он так тебя ждал – наверное, будет сердиться от скрытой нежности.

– Хорошо, милая, сам не начну, но… – Он замялся.

– Тетя Долли тоже в дурном настроении, плакала после завтрака, сегодня у нее какая-то печальная годовщина, – робко предупреждала Бэти.

– Вероятно, пятидесятилетие разрыва с пятнадцатым женихом, – зло отозвался Джо, вешая свой плащ, но, когда обернулся, тех двоих уже не было на прежнем месте; Бэти отвела Зенона в глубину коридора, к лестнице, ведущей наверх, и тихо просила его следить и сколь возможно не допускать Джо до ссоры с отцом.

Тот обещал, но в нем шевельнулось неудовольствие при мысли, что он может быть свидетелем новой истории. На сегодня с него уже было довольно, сам он был как-то особенно нервен и, направляясь сюда, надеялся успокоиться и отдохнуть.

– Душа смиренная, скажи, у тетки Эллен сегодня тоже мозоли болят?

– Тише, Джо, не смейся над страданиями других, пойдем, нас уже ждут.

Столовая была здесь же, внизу, отделенная от передней большой темной комнатой; сквозь открытую дверь белел стол, освещенный свечами в высоких канделябрах, а дальше, спиной к вошедшим, сидел в глубоком кресле мистер Бертелет; тетки прохаживались вдоль комнаты по обеим сторонам стола, двигаясь в противоположном направлении.

– Вот и мальчики наши! Поезда сегодня идут с опозданием, – говорила Бэти, сваливая цветочный сноп на край стола.

– Несчастная! Скатерть промокнет! – застонала тетка пониже – мисс Эллен.

– Не кричи! – холодно прошипел старик, подавая руку сыну и зло глядя на испуганное губчатое лицо мисс Эллен. Взяв под руку Зенона и с трудом приподняв свое отяжелевшее тело, он перешел к столу.

– Подавать! – буркнул он, застучав палкой об пол, так как кухня была в подвальном этаже.

Все молча заняли места, только Бэти, расставляя цветы в вазы, старалась создать веселое настроение, но напрасно – ее нежный, наполовину еще детский голос угасал, как цветок, в холодной атмосфере каких-то взаимных неудовольствий, гнева и вражды. Мисс Долли укоризненным взглядом убивала каждое ее слово и каждую веселую улыбку, а мисс Эллен мучила ее по-своему, ежеминутно вскакивая и поправляя ей непослушные пряди волос или перевязывая бантик.

Наконец старый лакей, похожий на восковую фигуру, стал обносить всех блюдами, он тихо и осторожно, как кошка, передвигался за спинками стульев, и желтое безволосое лицо его ежеминутно выныривало из-за чьего-нибудь плеча.

Ели среди такой глубокой тишины, что уже после супа Джо не выдержал и сказал:

– Что же это сегодня так угрюмо?

– Как обыкновенно; разве ты уже успел это забыть за две недели? – кисло заметила мисс Долли и печально вздохнула.

– Пуговицы на лифе отлетят от вздохов, – воскликнул старик.

Бэти разразилась неудержимым смехом.

– Бэти, перестань смеяться, – загремела тетка.

– Напротив, можешь свободно смеяться, Бэти!

– Я не могу есть при таком бессмысленном смехе.

– А у меня, наоборот, появляется хороший аппетит! Смейся, маленькая! – говорил старик.

– Ох уж эти мужчины! – гробовым голосом произнесла мисс Долли, переждав мгновение.

– Ох уж эти тетки! – повторил он с таким комизмом, что Бэти опять покатилась со смеху, даже Джо не мог удержаться, а Дик чуть не уронил блюда на спину мисс Долли, пряча за нее свое искривленное смехом и похожее на растоптанный лимон лицо.

– Остолоп! – шепнула мисс Долли, поражая лакея молниеносным взглядом.

– Что? Как?.. – еле выдавил из себя в страшном гневе мистер Бертелет.

Мисс Долли не соблаговолила ответить, даже не взглянула на него.

– Бэти, скажи тетке, что если это относится ко мне…

– Бэти, скажи отцу, что на такой вульгарный тон и на такие обвинения я не отвечаю.

– Бэти, скажи ей, что никаких замечаний я не принимаю и не терплю.

– Бэти, скажи ему, что он тиран, что он издевается над несчастной, что он…

Скрестились острые, злые слова, оба перестали есть, враждебные взгляды ударили друг в друга через стол неумолимыми остриями, но вдруг глаза мисс Долли затуманились, и слезы, как горох, посыпались на рыхлое напудренное лицо, оставляя на нем желтоватые борозды.

– Дик, дай мисс чистый платок, зеркало, пудру и баранину, потому что эта уже летит на пол вместе с тарелкой! – крикнул старик, потирая руки. Мисс Долли так стремительно встала из-за стола, что весь прибор полетел на пол. Но гнев его прошел, он стал есть, насмешливо поглядывая на выходившую из комнаты женщину.

Эта короткая буря совершенно очистила атмосферу, все вздохнули свободнее, даже мисс Эллен, в присутствии сестры всегда запуганная и немая, теперь стала говорить, а Зенон, дипломатично державшийся в стороне, заговорил с Бэти громче и веселее. Джо, однако, упорно молчал, почти не подымая лица от тарелки, хорошо в то же время зная, как сильно это раздражает отца.

Мистер Бертелет терял терпение, метал на сына суровые взгляды, морщил брови, стучал ножом по тарелке, но, не дождавшись ни слова, первый отозвался своим обычным ироническим тоном:

– Что же это за знаменитость обитает в вашем пансионе?

Джо поглядел на него задумчиво и угрюмо.

– Вот уже две недели, как все газеты пишут о нем.

– Я не читаю газет, – коротко возразил Джо.

– Но ты, конечно, знаешь, о ком я говорю! – начинал закипать старик.

– Старый брамин, Магатма Гуру, – да, живет у нас.

– Судя по газетам, он намерен предпринять в Англии какой-то новый мистический бизнес?

– Могу вас уверить, что он далек от того, что зло называют мистическим бизнесом. Он приехал приглядеться к Европе.

– Ну, и при случае собрать немного наших фунтов.

– У него достаточно своих рупий, а кроме того, деньги в его глазах имеют свою действительную стоимость, то есть нулевую, – добавил Джо с особым ударением.

– Значит, там даром показывают какие-то спиритические чудеса?

– Да нет же, никаких чудес не показывают, и он совсем не спирит.

– А почему же к нему идут толпы паломников, о которых ежедневно пишут?

– Потому, что всегда и всюду найдется стадо бездельников, псевдоученых, падких на сенсацию, вынюхивающих материал для своих экспериментов, назойливых, полагающих, что мир создан затем, чтобы они могли писать о нем вздорные, запутанные и пустые бредни. Он принимает иногда некоторых, и даже случается, что очень охотно с ними разговаривает, часто спорит, но больше только наблюдает и слушает.

– Так это какой-нибудь серьезный ученый?

– Больше чем ученый – мудрец.

– Причем он часто бросает громы проклятий на нас и нашу культуру, – вмешался в разговор Зенон.

– Что? Что? Отрицать нашу культуру? – спрашивал мистер Бертелет, крайне удивленный, не смея верить собственным ушам.

– К сожалению, да. Он осуждает, и, что хуже всего, мы должны согласиться, что он прав.

– Он прав? Не дразните меня! Очень, очень интересно… Вы должны мне рассказать о нем, а то, я вижу, газеты дают ложные сведения.

– Конечно. Ведь из сотни репортеров, может, всего один видел его и говорил с ним. А написать должны были все, потому что весь Лондон интересуется им.

– Вы его лично знаете?

– Джо с ним совсем близок, даже дружен.

– Если можно так назвать отношение человека к абсолюту.

– Ты его так высоко ценишь? – тише спросил старик.

– Восторгаюсь им и преклоняюсь перед его мудростью.

– Дик, чай наверху, пойдемте туда, дети, – командовал старик, пытаясь подняться со стула. Джо подал ему руку, он облокотился на нее и медленно, тяжело пошел, несколько сгорбленный, но все-таки громадный, подобный старому дубу, покрытому седым мхом, но еще крепкому. Лицо его было румяно, тщательно выбрито, челюсти были сильные, почти квадратные, нос сухой и длинный, лоб высокий, прикрытый густой щеткой седых волос, глаза бледно-голубые, словно выцветшие, но живо сверкавшие из-под густых черных бровей. Весь он был теперь какой-то притихший, спокойный и время от времени твердым взглядом охватывал склоненную голову сына.

Бэти побежала вперед; слышно было, как скрипели ступеньки лестницы под ее ногами.

Зенон тоже опередил их, спеша за невестой, и они шли одни, часто отдыхая, потому что больная нога старика не позволяла слишком торопиться.

– Я тебя ждал, – произнес отец с мягким упреком.

– Я не мог раньше, уезжал, – ответил Джо уклончиво.

Старик с сомнением покачал головой, но не возразил. Они снова остановились отдохнуть в сенях под железным фонарем старинной формы, висевшим под потолком, в кругу цветных огней, сливавшихся в одну радугу.

– Что же слышно у тебя в полку? – Это была любимая тема мистера Бертелета.

– Полк переводят в Африку, уже назначен день отправления…

– В Африку, в действующую армию? В Африку? – повторил он изумленно. В нем вдруг родился страх и железными тисками сжал ему сердце; ему стало трудно дышать.

– Я этого боялся, – шепнул он тише. – Да, поедешь, друг мой, служба, обязанность… да, обязанность, – повторил он еще тише. Голос у него охрип и завяз в горле.

– Еще целый месяц отпуска впереди, может быть, что-либо изменится, – успокаивал сын.

– Ничего не изменится, ничего, войне еще далеко до конца. А голодные жерла пушек ждут своего мяса, своей пищи! – Ненависть и презрение зазвучали в его голосе.

– Ждут своей пищи, – повторил старик угрюмо и грустно, как эхо.

Оба замолкли. Джо сейчас решил ничего не говорить отцу об отставке, он не хотел ссориться, не хотел его раздражать; старик был сегодня так добр и мягок, что он боялся испортить ему редкую минуту хорошего настроения; кроме того, он рассчитывал, что известие о назначении его полка на место военных действий значительно смягчит отца. Ведь он уходил не потому, что боялся войны, – в сражениях он бывал уже не раз и знал их достаточно хорошо.

– На верные пули этих мужиков! – шептал про себя старик, когда они входили в большую светлую комнату на втором этаже. Это было что-то вроде зала и библиотеки.

На низком столике перед камином уже хозяйничала Бэти, приготовляя чай. Мистер Бертелет опустился в глубокое кресло, взял чашку и, медленно отпивая из нее, погружался в тяжелую задумчивость.