Текст книги "Подарок ко дню рождения"

Автор книги: Барбара Вайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 10

Когда прошло полчаса, а она не пришла, Айвор начал прокручивать новый план. Что он ей скажет, когда она все же появится? Назовет себя? Может она знать об истории с подарком ко дню рождения или нет? А потом он начал представлять, как уже делал не раз и не два, что сейчас она и миссис Линч совещаются о том, как его разоблачить или даже получить от него некую компенсацию. Возможно, эта женщина – называл ли Ллойд когда-нибудь ее имя, и слышал ли он его? – познакомилась с миссис Линч потому, что жалела ее? В конце концов, они попали в одинаковое положение: Ллойд погиб, а Дермот находится в тяжелой коме. Совершенно естественно, что высокая темноволосая женщина с идеальными щиколотками подружилась с несчастной матерью Дермота.

Но ему нет никакого смысла ее ждать, не так ли? Он не мог подойти к ней и спросить, как дела у Линча, так как теперь был уверен, что именно об этом они и говорят там, в квартире номер 23. Они не знакомы. Бывшая любовница Ллойда Фримана может пробыть там много часов. Не лучше ли сейчас уйти, вернуться на конференцию или просто отправиться домой? И опять не находить себе места по ночам, и ощущать, как дрожит рука, когда он открывает свежую газету или когда журналист просит дать ему интервью? И Айвор остался сидеть на скамейке, продолжая ждать ту, которая, как он надеялся, может развеять (или нет) все его страхи. Почему он это сделал? Возможно, потому, что эта женщина была привлекательна. Она выглядела куда более эффектно, чем в тот злополучный вечер у Николы Росс. И, несмотря на обуревающее его беспокойство, Айвор оставался Айвором.

Оказалось, что ждать ему осталось совсем недолго. Через сорок пять минут она вышла из двери подъезда. Девушка шла очень быстро и, не взглянув в его сторону, направилась прямо к станции метро «Уорвик-авеню». Айвор встал со скамейки и пошел за ней.

Шурин сказал мне, что если бы она хоть раз оглянулась по дороге к метро или на эскалаторе, он бы отказался от мысли преследовать ее. Но она этого не сделала. Должно быть, у нее был билет, а у Айвора его не было. Поэтому он был вынужден подойти к кассе и купить самый дорогой, так как понятия не имел, как далеко она едет. Спустившись с эскалатора, сначала он повернул к той платформе, откуда поезда шли на юг, но ее там не было. Она стояла в дальнем конце платформы северного направления.

Те районы, до которых доходила эта часть линии Бейкерлоо, были незнакомой территорией – «Куинс-парк», «Килбурн-парк», пересадочная станция «Уиллесден». Насколько Айвору было известно, эти районы были очень далеки от Западного Хендона. Порою он так гордился, что не знает подобных вещей, хотя ему никогда не нравилось, если его считали снобом. Посмотрим на это с другой стороны: если такой человек, как Джерри Фернал, не знал, где находится Джермин-стрит или «Карлтон-клуб», это выдавало в нем убогого провинциала, тогда как если Айвор не знал местонахождения пересадочной станции «Уиллесден», это лишь демонстрировало его утонченность городского жителя.

Наконец подошел поезд, и он сел в вагон рядом с тем, где ехала бывшая девушка Фримана. Тут Айвор начал сознавать нереальность того, что делает. Министр короны, член парламента, следит за человеком, подобно недостойному частному детективу. И он постоянно сознавал, что все это пошло, низко, что ему следует остановиться и вернуться домой, но он уже не мог остановиться, это было выше его сил. Он так и не покинул вагон, пока у «Куинс-парк» не увидел, как девушка в красной юбке прошла мимо его окна. Тогда Айвор выскочил из поезда и пошел за ней по улице. Она по-прежнему не оглядывалась.

Он старался вспомнить код этого района по тому номеру телефона, который дал ему Ллойд. Он ни разу не звонил ему и помнил лишь три цифры – 081. Сейчас его интересовало лишь то, жили ли они с Ллойдом вместе или были любовниками, встречавшимися по выходным. Теперь он отчитывал себя за то, что не узнал ее имя после того, как увидел ее на вечеринке. Но зачем ему было это делать? Айвор тогда даже и предположить не мог, что его ожидает. Если бы кто-нибудь сказал ему тогда, что он будет преследовать эту женщину через весь город и думать только о том, как подойти к ней и поговорить, он бы не поверил.

Она оглянулась в первый раз, как только вышла из метро. Айвор был далеко позади. Узнала ли она его? Если и узнала, то не подала виду. Она вела его, как он предполагал, к самому Куинс-парку, или, скорее, к улице, застроенной маленькими особняками на две семьи, аккуратными, довольно красивыми. У номера 34 она вошла в калитку, вставила ключ в замок входной двери и тут же закрыла за собой дверь.

Слева от двери было две кнопки звонка. Один был подписан «Д. Киз», под вторым значилось имя «Джон Дин-Апвуд». Повернувшись, чтобы уйти, Айвор остановился у калитки и обернулся на то окно, которое, по всей видимости, должно было принадлежать ей. Она стояла, отдернув занавеску, и наблюдала за ним. Он бросился вниз по улице, боясь обернуться. В тот момент Айвору осталось лишь убеждать себя в том, что она всего лишь подумала, будто он что-то кому-то доставил или даже перепутал дом, и только тогда он немного успокоился и перешел на размеренный шаг.

Вернувшись к себе на Олд-Пай-стрит, Айвор нашел номер Д. Киз в телефонной книге и увидел, что он совпадает с тем, что дал ему Ллойд. Было пять часов вечера. Он налил себе щедрую порцию джина с тоником, выпил и поехал на поезде на конференцию.

Вернувшись снова в Лондон, мой шурин решил познакомиться с бывшей девушкой Фримана. Первым делом он расспросил Николу Росс, пригласив ее поужинать, и попытался выяснить, что ей известно.

– Какому имени соответствует буква «Д»?

– Джульетта. Несколько причудливо, тебе не кажется, дорогой? Она была замужем за Аароном Хантером.

Конечно, Айвор знал это имя. Он видел Хантера на сцене, как и все мы, но примечательно то, что он вспомнил пьесу, когда они с Николой стояли друг против друга на сцене в новой постановке «Частная жизнь».

– Она – актриса, – продолжила Никола, – но у нее мало работы. Одному богу известно, на что она живет. Они с Ллойдом прожили вместе два или три года, но расстались незадолго до его гибели. – После этих слов она довольно резко спросила: – Почему ты хочешь это знать? Ты ее где-то встретил?

Айвор еще не успел придумать правдоподобную причину для своих расспросов. Поэтому его ответ звучал крайне неуклюже:

– Я видел ее у тебя на вечеринке. Когда Ллойд погиб, я вспомнил о ней. И подумал, не могу ли что-нибудь для нее сделать.

Иногда мне казалось, что любовная связь Айвора и Николы Росс закончилась, потому что актриса была слишком проницательна, и его это в конечном счете не устроило. Она видела его насквозь. Айвор был довольно жестоким; даже тогда, когда начинал новый роман, он всегда предвидел момент, когда ему, возможно, захочется начать роман с другой. А Никола раскусила его с самого начала их романа, и этот ответ не мог ее обмануть.

– Никогда не считала тебя филантропом, дорогой. Полагаю, она тебе приглянулась. Ты говоришь о том, чтобы дать денег Джульетте? Компенсировать ей потерю Ллойда?

Наверное, он поморщился от такой прямоты.

– Ну, я думаю, о ней больше некому позаботиться.

– Ты этого не можешь знать. В любом случае, я тебе уже сказала. Он свалил от нее за несколько недель до своей гибели. Что ты собираешься предпринять? Потащишься в Куинс-парк с чеком на тысячу фунтов? – Никола, прищурившись, смотрела на Айвора. – Ты ведь не имеешь отношения к той аварии, дорогой, или…? Мне всегда было трудно… поставить знак равенства между похищением и тем, что я знала о Ллойде.

– Разумеется, я не имею к этому никакого отношения.

– Всего лишь шутка, дорогой. Не сердись.

Никола Росс напугала Айвора всерьез. Но они больше не касались этой темы, заговорив совсем о других вещах. Айвор, все еще не решив, как поговорить с Джульеттой Киз, на следующее утро отправился выступать в одной из телевизионных передач. Так получилось, что это был день отъезда Маргарет Тэтчер, и тема передачи была посвящена нарастанию кризиса в Кувейте. Обычно каждая телестудия имеет в своем распоряжении комнату для приглашенных гостей, нечто вроде маленькой гостиной со стульями вокруг стола, куда приносят кофе, чай или воду и где они могут спокойно подождать своей очереди. Там установлен телеэкран, где идет прямая трансляция. Айвор отработал свой номер, ответил на заданные вопросы и вернулся в комнату ожидания за портфелем, оставленным перед выступлением, и обнаружил там Аарона Хантера. Он расположился на одном из стульев и читал «Гардиан». Айвор сразу же узнал это каучуковое, бесстрастное лицо, которое могло быть красивым или уродливым по желанию актера, полные губы, очень короткие волосы цвета пожухшей соломы. Тэшем заговорил с ним только потому, что иначе не смог бы забрать портфель, стоящий на полу у левой ноги актера.

– Прошу прощения. Это мой портфель.

Хантер поднял взгляд от газеты, и Айвор увидел его голубые глаза, лишенные всякого выражения.

– Вы – Айвор Тэшем, вы хорошо говорили.

– Спасибо.

– Конечно, я не могу согласиться с такой политикой.

– Нет? К моему счастью, многие соглашаются.

Хантер лишь пожал плечами. Казалось, он хочет что-то прибавить, но в эту минуту его позвали. Айвор взял портфель и ушел, гадая, о чем актер будет давать интервью. Скорее всего, о пьесе, в которой он сейчас занят. За два дня до этого, внимательно изучая «Таймс» в поисках новостей о Шоне Линче, Айвор наткнулся на фотографию Хантера на странице, посвященной начинающим лицедеям. Это был один из тех снимков, изображающих актера или актрису в какой-нибудь экспрессивной сцене (они либо дерутся, либо страстно обнимаются). На этот раз камера запечатлела отчаянную драку – два человека боролись на мраморном полу. Мужчиной был Хантер, но его партнершу мой шурин видел впервые.

Однако интервью было не о пьесе, хоть о ней вскользь упоминали. Я сам смотрел ту программу; Аарон Хантер говорил о падении морали в нашем обществе, вернее, о политическом скандале, разгоревшемся в высоких кругах. Он клеймил мужей, изменяющих женам; политиков, занимающих номера в отелях, которые оплачивают шейхи, или принимающих дорогие подарки, а потом лгущих в парламенте. Он обвинял, несколько туманно, высший эшелон власти и политическую систему, высказывая мнение, что пропорциональное представительство и большее число независимых членов парламента (в то время таких не было) стали бы противоядием. Интервьюирующий его журналист высказал предположение, что, возможно, самому Хантеру следует баллотироваться на следующих выборах 1992 года. Актер ответил, что это возможно – кто знает?

Обо всем этом в то время Айвор ничего не знал. Он ехал на такси в церковь Святой Маргариты в Вестминстере, где в то утро, в десять часов, должна была состояться поминальная служба по Сэнди Кэкстону. Пока известный баритон пел «Происхождение и богатство я презираю» (Айвор не совсем разделял этот взгляд) из любимой оперы Сэнди, он сидел в ряду позади Эрики Кэкстон и ее детей и думал о Шоне Линче. Возможно, его собственное имя журналисты или полиция однажды свяжут с Шоном Линчем и ИРА и тогда вспомнят о его присутствии на этой службе, благочестивом и полном любви и желания проститься с так страшно погибшим секретарем Северной Ирландии.

В тот же день Шон Линч предстал перед судом и был сразу же освобожден без каких-либо обязательств. Конечно, никаких объяснений не дали, но дело, наверное, было в том, что в полиции собрали слишком мало улик, чтобы открыть дело. Айвор все еще ужасно боялся, что Дермот придет в сознание и расскажет то, что ему известно, но он больше не думал, что на него могут наклеить ярлык осведомителя ИРА или шпиона. Освобождение брата Дермота сняло груз с его души. Он мог сосредоточиться на приятной задаче – познакомиться с Джульеттой Киз.

Глава 11

На прошлой неделе меня уволили. Естественно, они назвали это не так, а еще хуже, я думала, что это такая шутка, которая бывает только в телевизионных комедиях. Библиотекарь, назначенный не так давно директором, вызвал меня и сказал – он действительно произнес эти слова без тени улыбки, – что они вынуждены меня отпустить.

Это не стало для меня полной неожиданностью. Библиотека британской истории уже давно испытывала трудности. Мы зависим от частного финансирования, и хотя администрация библиотеки обращалась за правительственными грантами, они так ничего и не получили, кроме отказа. Я теперь буду говорить «они», «мы» уже не подходит. Итак, «им» пришлось продать в прошлом году одну из наших коллекций, и это принесло много денег, но так и не исправило ситуацию. Директор сообщил мне, что они решили закрыть весь нижний этаж, и, разумеется, именно там я и работала. Там хранятся книги по истории позднего Средневековья. Директор с доброжелательной улыбкой уверил меня, что эту коллекцию не продадут, и добавил, словно пытаясь утешить, что если я когда-нибудь захочу взглянуть на любую из книг XVI века, то трудностей с «предоставлением доступа» не возникнет.

Меня предупредили за месяц, который должен был закончиться за неделю до Рождества. Это очаровательно. Мне заплатят за этот месяц, но предпочитают, чтобы я ушла в конце недели. Когда я очнулась от шока, то могла думать только о том, как я буду выплачивать взносы за квартиру. Мне придется найти другую работу, но я не знала, с чего начать. Компании или местные власти, которые финансируют библиотеки, не стоят на коленях, умоляя безработных прийти и поработать у них. Но я начала искать новую работу вечером своего последнего дня в библиотеке, отметив все возможные варианты из пяти колонок вакансий и отправив свои резюме в десять мест (из них восемь были совершенно бесперспективны).

Позвонила мама. Единственным решением, которое она могла предложить, когда я ей рассказала, было бросить квартиру и переехать жить к ней в Онгар. На тот случай, если вы не знаете – а почему вы должны знать? – Онгар – это хорошенькая деревушка в пригороде, которую обслуживают поезда под управлением добровольцев; их надо ловить в Эппинге. Нет нужды говорить, что в Онгаре нет работы, оттуда не ходят автобусы в те места, куда может захотеться поехать, и там нечего делать по вечерам. Когда два года назад умер мой отец, он оставил все моей матери – дом, апартаменты на Коста-дель-Соль, много денег (триста тысяч – это большая сумма для меня). Мне не досталось ничего. Я бы поразилась, зная свою удачу или ее отсутствие, если бы он хоть что-то мне завещал. Несомненно, он считал, что у меня все в порядке. Я молода, у меня есть работа и собственная квартира. Но иногда я думала, что мама не сильно пострадала бы, если бы отдала мне, скажем, тысяч пятьдесят. Но она этого не сделала. Думаю, это не пришло ей в голову.

Расстроившись из-за увольнения, я забыла о жемчуге и нашла его только потому, что не могла вспомнить, как переставить время на микроволновке, а инструкция лежала в том же выдвижном ящике. Когда я поставила время на часах, я открыла футляр с ожерельем, посмотрела на него и попыталась представить, во сколько его оценят. Если даже всего в пять тысяч, это для меня стало бы подарком свыше. Но если ювелир назовет сумму в четыре раза больше, то я бы смогла оплатить закладную. Почему бы мне не отнести его в «Асприз» и не узнать у них? Я могла бы сказать, что Айвор Тэшем мне его подарил, а если они не поверят, то оставить его номер телефона. Но я понимала, что не могу рассчитывать на то, что он подтвердит мои слова. Он мог бы сделать это только в том случае, если бы думал, что я знаю слишком много о том, что произошло в тот вечер, когда погибла Хиби. Но я ничего не знала. Я подозревала его, но не понимала, как он мог быть причастен к этой аварии, и, насколько мне известно, он ни в чем не виноват.

Прошел месяц с тех пор, как я ездила на Ирвинг-роуд. Я три раза звонила по номеру Джерри. В первый раз ответила девушка, не Грания и не Люси. Не знаю, кто она, не назвала своего имени. Я специально позвонила во второй раз поздно вечером, чтобы услышать именно Джерри. У него был усталый голос, и он сообщил, что сейчас с Джастином очень трудно сладить. Его сын перестал говорить, ночью они чаще всего спят в одной постели, но Джастин часто просыпается и будит его криком. Скорее всего, они должны нанять няню, хотя он с трудом может себе это позволить. Джерри уже успел побеседовать с двумя кандидатками, но они, на первый взгляд, вовсе не подходили для этой работы. Девушку, утром ответившую по телефону, зовут Эмили, она подруга Грании, но работает временно, и ей придется уйти, когда начнется семестр в университете. Я спросила Джерри, не могу ли чем-то помочь, но он, как мне показалось, довольно холодно ответил, что его уже завалили предложениями. Дело было не в недостатке помощниц, а в постоянной их смене. Я снова повторила свое предложение, когда позвонила в следующий раз, и он начал разговор с того, что у него нет времени со мной говорить. Он уже уходит из дома, с ребенком остается его мать, а его самого ждет такси. Нет, моя помощь не требуется, большое спасибо. Его мать чудесно ему помогает.

Естественно, я удивилась, куда это Джерри собирается ехать на такси. Я была крайне удивлена тому, что он может позволить себе такси, но, возможно, его повысили по службе и прибавили зарплату. Хиби однажды говорила о том, что ему это обещали. И я немного подумала о несправедливости жизни. У меня нет друзей, практически нет денег, меня уволили, а Джерри Фернал, у которого есть Джастин и дом, он окружен женщинами, предлагающими дружбу и поддержку, поднялся на ступеньку по служебной лестнице и получил больше денег. А теперь, по-видимому, в восемь вечера уезжает из дома на такси на встречу с кем-то – с девушкой? Возможно ли, что он нашел себе подружку, хотя еще не прошло и года после смерти Хиби? Ему следовало встречаться со мной. Я подхожу ему, меня он знает много лет, я дружила с его женой.

Разве ему все равно, что Джастин перестал говорить? Потому что именно так это и выглядит. Я слышала, что так бывает с детьми, потерявшими в раннем детстве мать, а Джерри так легко отмахнулся от этого, словно это не имеет никакого значения. Он даже не думает о том, что за его сыном присматривают одна пустоголовая женщина за другой. Эти, с позволения сказать, няни думают вовсе не о ребенке, а о том, как они выглядят, нравятся ли они мужчинам и с кем бы им переспать сегодня ночью.

* * *

Одежда, которую я привезла с Ирвинг-роуд – я имею в виду те сексуально вызывающие, причудливые наряды, – все еще лежала в чемодане. Я даже не открывала дверцу шкафа, но в тот вечер решила все же разобрать наряды Хиби. Я снова представила себе, как моя подруга, в сапогах и корсете, раскинулась на кровати, а над ней стоит Айвор Тэшем, жадно пожирая ее глазами, и меня снова охватило возбуждение. Полагаю, я представляла себя на ее месте, и мне пришло в голову, что будет, если я отнесу эти вещи Джерри. Почему бы и нет? Дело в том, что мне следовало сделать это в тот же день, когда я разбирала гардероб Хиби. Если бы я тогда показала все то, что нашла на втором этаже, включая жемчужное ожерелье, если бы сказала ему, что это ожерелье куплено не в магазине товаров для дома, а в очень дорогом ювелирном магазине; если бы я сказала, что это очень дорогой подарок одного высокопоставленного мужчины, – он бы понял, какой была Хиби на самом деле. Он бы понял, как ему повезло, когда он от нее избавился.

Наступило Рождество, и, как всегда, все остановилось. Перестали разносить письма, за исключением рождественских открыток, поэтому не было ответов на мои заявления о приеме на работу. Я поехала в Онгар, чтобы провести с мамой то, что она называет «празднествами». Когда она это предложила, я спросила, почему бы нам вместе не отправиться в ее дом в Испании. По крайней мере, там будет больше солнца. Она сказала, что выставила дом на продажу, поскольку не может за него платить, и уже получила предложение, поэтому об Испании лучше забыть. Рождество в Онгаре обычно бывает мрачным, но на этот раз было еще хуже, так как мать каждые несколько минут говорила о том, что меня ждет. И это было ужасно. Я буду жить вместе с ней, осталось только обустроить комнату в ее доме. А что она преподнесла мне на Рождество… Это был лиловый костюм, который навсегда вышел из моды примерно лет тридцать назад. И эта одежда была полной противоположностью той, что хранилась у меня в чемодане Хиби. Я вернулась в Лондон на следующий день и привезла с собой пять фунтов мяса самой крупной индейки, которую когда-либо пытались вместе съесть два человека. И все-таки это была еда, на которую мне не пришлось тратить деньги.

Наконец, пришло семь ответов на мои десять заявок на работу, отправленных в день увольнения. Шесть из них сообщали, что место уже занято, а в одном меня приглашали на собеседование. Речь шла вовсе не о работе библиотекаря, а о личной секретарше директора маленького музея в Сити «с возможностью проявить усердие и занять должность помощника смотрителя музея». Мне никогда не удавалось показать себя на таких собеседованиях. Если мне задают личные вопросы – а это обычно и происходит, когда ты устраиваешься на работу, – я смущаюсь и начинаю защищаться… по крайней мере, так мне говорили. Собеседование было назначено на следующий четверг, и когда в тот вечер позвонила мама, я ей о нем рассказала.

– Если ты получишь эту работу, – заметила она, – тебе будет очень удобно жить здесь. Ведь это в Сити. А где именно в Сити?

– Бишопсгейт, – ответила я.

– Отлично, – обрадовалась она. – Ты будешь жить здесь, со мной, и сможешь доехать по Центральной линии от Эппинга до Ливерпуль-стрит. Это займет ровно час.

Не говоря о том, что сначала придется полчаса ждать поезда.

– Если я получу эту работу, – заметила я, – мне не надо будет жить в Онгаре. Я смогу продолжать жить здесь. Или могу переехать к Каллуму.

Эта идея была встречена с неодобрением, как я и предвидела.

– Если ты это сделаешь, – сказала она, – можешь оставить всякую надежду выйти за него замуж.

После этого заявления мне ничего не оставалось, кроме как возразить, и начался один из наших бесконечных, ни к чему не приводящих споров. Я говорила, что все знакомые мне супружеские пары жили вместе до того, как отправились в мэрию, а она отвечала, что эти люди сплошь беспринципны и аморальны. Пока мать расписывала «чудесный дом», который она мне предлагает, я невольно спрашивала себя, не сошла ли я с ума. Неужели я действительно сержусь и кричу на нее из-за мужчины, которого не существует?

– Ты могла бы занять весь верхний этаж, – сказала она. – Я тебе уже не раз говорила, что мне не жалко потратить деньги или конвертировать их.

Но тебе жалко отдать их мне, подумала я. В тот вечер я уже почти решила на следующий день отнести жемчуг к ювелиру. Но не сделала этого. Всю ночь, вместо того чтобы спокойно заснуть, я думала о своем одиночестве. Предположим, я умру, и кто меня найдет? А потом перешла к мыслям об отсутствии денег и ипотеке и о том, как я справлюсь с собеседованием. Я уснула в четыре часа и открыла глаза с мыслью о том, что ювелир может позвонить не в «Асприз», а в полицию. Я вспомнила, что где-то читала, что именно так поступают ювелиры, если заподозрят, что им предлагают украденные украшения. Ну, именно это я и принесу. В конце концов я не решилась этого сделать.

Я не получила то место. Собеседование проводила женщина. Она была совсем не похожа на Хиби, но я подумала именно об этом, когда вошла в комнату и увидела ее. Ее юбка едва прикрывала колени, она носила сапоги на высоких каблуках и блузку с глубоким вырезом, открывающим ложбинку между грудями. Ее длинные черные волосы спускались ниже лопаток. Естественно, она поинтересовалась, почему я оставила работу в Библиотеке британской истории, и когда я сказала правду, что меня уволили, она сделала пометку на листе бумаги, который лежал перед ней. Я не могла сказать ей, что меня интересуют детские костюмы XVIII и XIX веков, потому что я ничего о них не знаю, но я со всем доступным мне воодушевлением заявила, что быстро учусь. Кажется, она в этом усомнилась.

Она смерила меня взглядом с головы до ног. Я собиралась вымыть голову, но не успела, и решила, что лучше пойти без колготок, чем надеть пару со спущенными петлями на подъеме. Я надеялась, что мои коричневые брюки скроют голую кожу, но они не справились с поставленной задачей. И хотя моя несостоявшаяся работодательница ничего не сказала, но по выражению ее лица я все поняла. Ее лицо недовольно скривилось, когда я сообщила, что не умею работать за компьютером, но опять-таки могу научиться. В ответ я лишь услышала «спасибо, что пришли, я с вами свяжусь». И через два дня я получила письмо, полное притворных сожалений и извинений.

Уверена, что именно моя далекая от совершенства внешность послужила причиной отказа, но, несомненно, мы должны быть честными в нашей повседневной жизни, должны придерживаться принципов. Меня очень раздражает, как внешность человека, особенно женщины, приобретает все большее значение по мере приближения нового тысячелетия. Мне просто интересно, добилась бы я успеха, если бы пришла на это собеседование с обесцвеченными волосами и накрашенными губами и в той сексуальной одежде Хиби – по крайней мере, в сапогах. Та женщина не обратила бы внимания на отсутствие у меня навыков работы на компьютере или на то, что я не знаю, когда дети носили панталоны.

В тот вечер я достала одежду Хиби и примерила ее сапоги. Они оказались мне точно по размеру и делали меня выше на несколько дюймов. Я заставила себя пройтись в них по улице до газетного киоска, и один мужчина на стройплощадке даже свистнул мне вслед. Вернувшись домой, я застегнула на шее собачий ошейник и представила себе, как входит Каллум и видит меня в сапогах и в юбке, приподнятой выше колен, но мне пришлось одернуть себя. Все эти манипуляции привели к тому, что меня бросило в жар, щеки покраснели, на лбу выступила испарина. Очень неприятные ощущения.

Я заставила себя вернуться к реальности. В «Ивнинг стандард» поместили объявления о вакансиях, и, просмотрев их, я выбрала те, что мне по силам. Поэтому мне пришлось отправить еще два резюме. Жемчужное ожерелье в ящике начало меня беспокоить, оно меня почти преследовало. Оно было таким дорогим – но не для меня. И если кому-то (то есть ювелиру) могло показаться, что я его украла, будут ли остальные люди так думать? И разве я не знаю точно, что я его украла? Джерри попросил меня избавиться от украшений Хиби, но оставить ценные вещи. Он не знал, что этот жемчуг настоящий, но включил бы его в список вместе с обручальным кольцом, медальоном и браслетом, если бы я все рассказала о его погибшей жене. И тут у меня возникла идея.

Предположим, я отнесу жемчуг обратно и спрошу у него, можно ли мне оставить его себе. Может быть, он уже предлагал тем другим женщинам – Грании, Люси и Эмили взять что-нибудь на память о лучшей подруге, но такого разговора у нас не было. В таком случае, я могла бы легко попросить у него жемчуг. Тогда не имело бы значения, что какой-то ювелир позвонит в полицию, потому что Джерри мог бы сказать, что он мне его подарил. Он бы это сказал, я знаю, даже если бы ему объяснили, как дорого он стоит.

Я не хотела опять ему звонить. Я боялась услышать холодное разочарование в его голосе, когда он поймет, кто его беспокоит. Конечно, я привыкла к такому тону – практически все, с кем я была знакома, говорили со мной именно так, – но все равно мне было обидно. Я поеду туда и повидаю его.

Сидя за рулем автомобиля впервые после Рождества, я гадала, как долго еще смогу позволить себе иметь машину. То, как быстро обесцениваются автомобили, очень несправедливо. Если я продам квартиру, то получу гораздо больше, чем заплатила за нее пять лет назад, но если я продам машину – получу сумму в несколько сотен, а не тысяч. Не имеет смысла это делать.

Вечер выдался мокрый и ненастный, и дорога до Западного Хендона была мрачной. Я уже преодолела половину пути, когда начала думать, где сейчас Джерри; ведь он, в наш последний разговор, ездил куда-то на такси, у него была какая-то встреча, а с Джастином сидит Грания или Эмили, если он отправился на свидание с Гранией. В этом случае я просто вернусь домой и постараюсь не подсчитывать стоимость бензина, который зря израсходовала. Но Джерри был дома. Он открыл мне дверь.

– Вот так сюрприз, – произнес он голосом, каким обычно сообщают соседу, что его собака попала под машину.

Он пригласил меня войти, но у меня возникло ощущение, что он бы предпочел этого не делать. Джастину уже давно пора было лечь спать, но тот все еще сидел в гостиной и смотрел телевизор – точнее, валялся на диване, пустыми глазами уставясь в стену над телевизором. Я села рядом с ним, но он не взглянул на меня, и конечно, не заговорил. За те дни, что мы не виделись, Джерри стал болезненно худым. Я заранее вынула жемчужное ожерелье из футляра с надписью «Асприз» и положила в коробку, где прежде находились противные дешевые духи, которые мама подарила мне на день рождения. Джерри едва взглянул на него.

– Положи его вместе с медальоном и кольцом, – сказал он.

Тут мне следовало бы изложить свою просьбу, но я этого не сделала. Он продолжал жаловаться на свою печальную долю, о том, что беспокоится о судьбе сына, но детский психолог, у которого они были, посоветовал подождать, заявив, что «время лечит». Он монотонно рассказывал о своих новых обязанностях на работе и что теперь он там сидит до ночи. И закончил свой монолог тем, что ему кажется, что он находится на грани безумия. Пока он говорил, я повернулась к Джастину и просто прикоснулась к его плечу. Я думала, он сбросит мою руку, но он не сделал этого. Это было похоже на чудо. Он повернулся ко мне и протянул ручки, чтобы я его взяла. Я обняла ребенка и усадила его к себе на колено, а он доверчиво уткнулся мне в грудь. Джерри замолчал на полуслове и уставился на нас… И тут мне в голову пришла одна идея. Я бы хотела обдумать ее подольше, но у меня не было времени. Жемчуг был моим предлогом приехать сюда, а теперь его нет, и у меня больше не будет повода повидать его – и Джастина тоже. Теперь или никогда.

– Ты бы хотел, чтобы я работала у тебя няней?

Джерри не расслышал мой вопрос или сделал вид.

– Что?

– Ты не хочешь, чтобы я была няней Джастина? В качестве работы.

– Ты? – переспросил он. – Но ты не согласилась бы, правда? А как же твоя библиотека?

– Меня уволили, – сообщила я, не видя причины притворяться.

– Но у тебя нет соответствующей квалификации.