Текст книги "Подарок ко дню рождения"

Автор книги: Барбара Вайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Вы что-то хотите взять? – спросила я; ощущение власти так переполняло меня, что мне пришлось сдерживаться, чтобы не рассмеяться ему в лицо.

– Может, эту маленькую брошку? – Тэшем взял фарфоровую розочку.

Я улыбнулась и сказала:

– Она очень милая, правда? Я подыщу для нее коробочку.

В коробочке, которую я нашла, лежали красные бусы. Я положила в нее брошку и провела рукой по черному футляру, где на мягком бархате лежал жемчуг.

Айвор Тэшем слишком горячо меня благодарил. Дескать, это ужасно мило с моей стороны. Он прибавил, что ему известно, какой хорошей подругой я была для Хиби. Потом чувство власти взяло надо мной верх, и я спросила:

– Потому что я лгала ради нее и обманывала ее мужа?

Я громко рассмеялась, чтобы сделать эти слова менее ядовитыми, и, после секунды изумленного молчания, Айвор тоже рассмеялся. Он не пожал мне руку, когда пришел, но теперь пожал. Я слушала его быстрые шаги, слишком быстрые, на лестнице, а потом до меня долетел слишком резкий стук захлопнувшейся двери.

Гадал ли он, что находила во мне Хиби, красивая и сексуальная? Гадал ли он, почему она называла меня своей подругой? Он не знает, как она любила покровительствовать кому-нибудь и выделяться на фоне других, какого-нибудь воробышка, которого никто не замечает, когда рядом с ним на ветку садится золотистая иволга.

Джерри позвонил мне, и я невольно подумала о том, что он связывается со мной только тогда, когда у него не остается никаких других вариантов. Ему не с кем оставить Джастина в пятницу, не могу ли я приехать? Есть люди, особенно мужчины, которые думают, что другим не надо работать. Но учитывая то, что я уже решила, что никогда больше его не увижу, это была хорошая новость, поэтому я ответила, что возьму выходной день на работе и приеду. На этот раз Джастин не повернулся ко мне спиной. Он не велел мне уйти, а позволил поцеловать себя, когда я приехала, и обнял меня за шею. И Джерри, казалось, рад был меня видеть, говорил, как он благодарен за все, что я сделала. Он мог положиться на меня так, как ни на кого больше. Он жалел, что я не живу ближе.

Я вышла в прихожую вместе с ним, когда он уходил на работу. Со словами «Ох, Джейн, мне так ее не хватает» он обнял меня и прижал к себе. В первый раз за много лет меня кто-то так обнимал. Я чувствовала его тепло сквозь одежду и стук его сердца. Вернувшись на кухню после его ухода, я подхватила на руки Джастина и плясала с ним на руках, напевая: «Мы идем за орешками в мае, в мае, в мае…», пока ребенок не завизжал от смеха.

Джерри снова женится. Почему бы теперь мне не стать его женой? Я подхожу ему гораздо больше, чем Хиби. Я не буду ему изменять. Джастин скоро полюбит меня так же, как любил свою мать. Джерри не обнял бы меня так, если бы я ничего не значила для него. Может, он начинает понимать, что Хиби никогда не была ему хорошей женой, никогда по-настоящему не любила его?

Когда я посадила Джастина в коляску и приготовилась идти с ним к Уэлш Харп и на поля Кингсбери Грин, я поняла, что не знаю, как поймать и удержать мужчину. Я не знаю, с чего начать, разве только быть с ним, стать той женщиной, на которую он будет полагаться больше, чем на любую другую.

Глава 9

Недостаток должности министра в том, однажды сказал мне Джек Мунро, что ты одновременно должен посещать заседания парламента. Ты не перестаешь быть представителем своих избирателей только потому, что тебя сделали заместителем министра внутренних дел. Те два года, что Айвор провел в Палате общин, он был хорошим представителем интересов своих избирателей, довольно регулярно, почти еженедельно, проводил встречи с ними, принимал столько приглашений в Морнингфорд, сколько может человек, который не в состоянии находиться одновременно в двух местах, и с сочувствием прислушивался к заботам избирателей. И когда стал министром, он продолжал вести себя точно так же. Он был честолюбив; хотел не только того, чтобы его считали хорошим, но и быть им. Однако это было трудно. Никто не делает вид, будто это легко, – правда, иногда забывают, что те, кто избрал тебя, не имеют об этом ни малейшего представления.

Айвор вел себя хорошо. Он сидел в первых рядах в Палате общин, когда там находилось свободное место; его слушали с интересом, возможно, потому, что он никогда не затягивал свои выступления. Он посещал бесчисленные собрания, что, как мне кажется, входит в прямые обязанности министра, а в июле, за неделю до того, как Палата уходила на летние каникулы, на два дня улетал на Балканы, чтобы поддержать и успокоить наши военно-воздушные силы за рубежом. И когда как-то в четверг заседание Палаты перенесли и у него появилось немного свободного времени, он отправился на машине в Рамбург, готовый провести утренний прием избирателей в субботу, открыть выставку цветов или праздник урожая, а вечером выступить на ежегодном обеде консерваторов или на ужине членов местной Торговой палаты.

2 августа Ирак вторгся в Кувейт и захватил его. Американские войска при поддержке сил европейских, арабских и азиатских стран отправились в Саудовскую Аравию, чтобы защитить страну от агрессора. Хотя из-за этих событий Палата общин не созывалась, Айвор был занят даже больше обычного. Кризис разросся, и работы у него стало еще больше, когда Ирак, расширив границы Басры на юг, 28 августа заявил, что Кувейт стал его девятнадцатой провинцией. Можно было бы предположить, что возникший международный кризис, в ликвидации которого Айвор принимал непосредственное участие, несравнимо более важен, чем его личные проблемы. На фоне таких событий судьба человека кажется мелкой и незначительной, но люди устроены по-другому. То, что ближе к дому, что затрагивает нашу личную гордость и репутацию, и то, какими нас видят окружающие, всегда стоит на первом месте.

Какие бы решения ни принимал Айвор, как бы часто и далеко он ни ездил, он все равно был в стрессовом состоянии. Тревога никогда не покидала его. Дермот Линч всегда был в центре его мыслей. В те выходные, когда был в Морнингфорде, а не в Вестминстере или на Ближнем Востоке, Айвор всегда находил часок, чтобы заехать к нам в Монкс Крейвери. Как мне кажется, он приезжал поговорить и облегчить душу. Мы были единственными людьми, с которыми Айвор мог чувствовать себя свободным, потому что он ничего не скрывал от нас. Хотя мой шурин мог предположить, что и другие люди обладали какими-то обрывками информации. Например, Никола Росс знала, что у него была девушка, о которой он никогда не говорил, и она знала, что он был знаком с Ллойдом Фриманом. Безымянная подруга Хиби, «леди для алиби», знала несколько больше, – но только мы обладали всей информацией, от начала и до конца. Всю эту печальную неразбериху, как он выражался.

Больше ничего о Дермоте Линче мы не узнали. Можно сказать, о нем и раньше-то газеты не писали, кроме тех нескольких недель после аварии. Для журналистов это была не слишком интересная история, я это понимал, особенно если бы Линч полностью пришел в себя и мог предстать перед судом по обвинению в неосторожном вождении, повлекшем за собой смерть. И, чтобы не смущать потенциальных присяжных, журналисты старались избегать этой темы.

Все это время Айвор понимал, что его голова занята вовсе не тем, чем надо. Он должен был горевать о такой нелепой и страшной смерти Хиби Фернал. Смерть его любовницы и Ллойда Фримана – вот о чем он должен был думать. И его очень мало волновала вина или невиновность Дермота в той дорожной аварии. Айвора Тэшема тревожило только то, что этот человек придет в сознание, полицейские снимут его показания, и в довершение всего он захочет заработать некую сумму, дав несколько интервью желтым газетам. И если даже ничего этого не произойдет, то Дермот Линч обязательно расскажет об этом своим друзьям. И, конечно, он воображал, как Дермот Линч скажет: «Это было всего лишь игрой. Этот член парламента по имени мистер Тэшем организовал ее. Хиби Фернал была его любовницей, и он хотел, чтобы ее похитили, надели наручники и заткнули рот кляпом, а потом привезли к нему домой. В ее день рождения. Это был всего лишь подарок на день рождения».

Еще Айвора постоянно беспокоил пистолет. О наручниках он знал – они входили в придуманный им сценарий, как и «балаклавы», и кляп, и тонированные стекла автомобиля. Но не пистолет. Должно быть, один из них, Дермот или Ллойд, взял с собой оружие для большего эффекта, как необходимое дополнение к их навеянному Голливудом представлению о том, каким должно быть похищение. Оружие – это совсем другое дело, а присутствие его в машине с похищенной и для верности связанной девушкой придавало аварии серьезный оборот. Вероятность того, что ему могут приписать владение этим пистолетом, вызывало у Айвора физическую дрожь. Я видел, как у него дрожали руки и кривился рот, когда он говорил об этом, сидя у нас в коттедже у зажженного камина, так как уже наступила осень и становилось холодно.

– У меня не идет из головы Дермот Линч, – однажды признался он. – Он мне снится. Лежит на больничной койке, и вдруг его рука начинает дрожать и он открывает глаза. А потом его губы раздвигаются в улыбке, и он произносит мое имя. Около постели находится его мать, она наклоняется к сыну и просит повторить то, что он только что сказал. Я вижу ее как живую, в халате и тапочках. Она сидит и держит Дермота за руку, он шевелит пальцами, и она счастлива.

Я предложил Айвору выпить и спросил, что ему принести, но он отказался, сказав, что за рулем, и напомнил мне, что хотя у него теперь правительственная машина, пользоваться ею и шофером, который к ней прилагается, для работы с избирателями запрещается. Ему нужно вернуться в Морнингфорд к семи часам. Не хватало ему только к своему преступному злодеянию прибавить превышение скорости.

– Откуда ты знаешь, что мать Дермота Линча носит халат и тапочки? Ты ведь ее не видел? – спросила Айрис.

Айвор помолчал, а потом все выложил. Несчастный шофер не выходил у него из головы, и он уже не мог этого вынести, надо было что-то сделать. Он поехал на метро до Паддингтона, но когда оказался там, обнаружил, что ближайшая станция метро к Уильям-Кросс-Корт в Роули-Плейс – это «Уорвик-авеню». Он пошел пешком, сверяясь с картой Лондона, миновал мост Брунеля, подземный переход под Западным шоссе и вышел на тихие улочки Маленькой Венеции и Мейда Вейл. Уильям-Стрит-Корт втиснули между изящными оштукатуренными виллами. Это вытянутый квартал муниципальных домов горчичного цвета, где сушится на веревках белье, а на балконах стоят велосипеды. Пусть Айвор учился в Итоне и Оксфорде, но он был членом парламента, который проводил агитацию в районах муниципальных домов, и, как известно, они везде одинаковы. Его не удивило, что вестибюли покрыты граффити, а лифт не работает. Он шел к квартире номер 23, не зная, что будет делать, если переступит порог этого дома.

Когда он поднялся на третий этаж, из двери под номером 23 вышла женщина. Ей было около шестидесяти лет, и она была поразительно похожа на Дермота, или он на нее. Именно тогда Айвор увидел халат и тапочки. На ступеньке у ее двери оставили сверток, и она вышла за ним. Айвор прошел дальше, на четвертый этаж, и она его не заметила или не обратила на него внимания.

– Ты с ней не заговорил? – спросила Айрис.

– Конечно, нет!

– Какой смысл был идти туда?

– Не знаю, – ответил Айвор. – Я знал, где живет Дермот, но мне необходимо было выяснить, с кем он делит кров. С матерью, братом, а может, у него была подружка? Все эти вопросы не давали мне покоя. Теперь я могу сказать: если бы я этого не сделал, то не выдержал бы этого постоянного напряжения. У меня не оставалось выбора. Со времени той аварии я навел справки об этой семье. Его брата зовут Шон, и он занимается строительством. И он не женат, ничего такого.

Я спросил, что значит «ничего такого».

– Ни с кем не сожительствует, как выражаемся мы, политики, – объяснил Айвор.

– Дермот ни с кем не сожительствовал?

– По-видимому, нет. Они – англичане в первом поколении. Его родители приехали из Ирландии в шестидесятых годах и сначала жили в Килбурне.

– Какой смысл узнавать все это? – спросила Айрис.

– Не знаю, – бедняга Айвор издал смешок, который, по словам Айрис, романисты 20-х годов любили называть безрадостным. – Не было никакого смысла. Я говорю себе, что меня это интересует, потому что я обязан что-то сделать для Линчей. Ведь это моя вина, если вы меня понимаете. Конечно, понимаете. Но вы можете сказать, что смерть Ллойда Фримана тоже лежит на моей совести, а я ничего для него не сделал. Но у него была девушка, а Дермот…

– Ну, не надо для него ничего делать, – перебила его Айрис. – У тебя и без того достаточно хлопот с Дермотом Линчем.

– Я не хочу, чтобы он выздоровел. Если говорить откровенно, то я желаю ему скорой смерти. Разве это не возмутительно? Неужели вы не хотите выгнать меня из дома? Он не причинил мне зла, и все-таки я желаю ему смерти. Должно быть, я полное дерьмо. Я знаю, в какой больнице он лежит. Знаю название отделения. Думаю, я смог бы обманом пробраться туда и увидеть его. Я представляю себе, как это будет. Мне это снится. Я вижу, как сижу у его постели и жду, когда он очнется. А потом разговариваю с его лечащим врачом, и тот мне выкладывает, что Дермот никогда не очнется, и я так счастлив, что начинаю хохотать, и на это сбегается весь медперсонал больницы…

Айвор заглянул к нам на следующий день. Он уже закончил со всей документацией, присланной в его избирательный округ, и планировал сразу после нас поехать домой, в Лондон.

– Я собирался поехать в Лестершир, – сообщил Айвор, – и повидать Эрику Кэкстон, но у меня не было ни минуты. Я стараюсь навещать ее и детей как можно чаще. – Мне всегда казалось странным, что он называл их «детьми», хотя им было уже под двадцать. – Поеду в следующие выходные.

Мы выпили чаю, и он рассказал нам, что значит быть министром. Его личного секретаря звали Эммой, и она занималась организацией его жизни, присматривала за ним, заставляла следовать по прямой и узкой дорожке. Айрис спросила брата, как он ее называет, и он ответил «Эмма», а она, как требовал протокол, называла его «министр». Это касалось всех чиновников. Тем не менее, как требовал обычай племени, он и его постоянный секретарь называли друг друга по имени. Айвору все это нравилось, как людям нравятся секретные правила того клуба, членами которого они являются, – правила, непонятные для людей вне границ Уайтхолла и стен Вестминстерского дворца.

Но за то время, пока он говорил, у меня сложилось впечатление, что Айвор ценил все это больше, чем прежде, потому что считал, что теперь вся его карьера поставлена на карту. Одно слово журналистам о том, что произошло в тот майский вечер и чего не случилось, – его обращения в полицию, его признания, что он в этом участвовал, – уничтожит его высокое положение, место в Палате общин и вырвет из его рук власть. Конечно, это произойдет не сразу. Сначала язвительный абзац в какой-нибудь заметке, подхваченный другими политическими изданиями. А затем, через три-четыре дня таких статей, напечатали бы историю на одну колонку, интервью с Айвором Тэшемом, комментарий полиции, несколько слов от «друга» в парламенте или в его избирательном округе. К концу недели эта история переместилась бы на первые страницы, в передовицы таблоидов, и в печати снова стали бы обсуждать похищение, автомобильную аварию, найденный пистолет и две смерти. К тому моменту Айвор должен добровольно сложить полномочия и подать в отставку.

Обо всем этом в тот вечер мы не говорили. Мы и так обсуждали это достаточно часто. После ухода брата Айрис спросила меня, не считаю ли я, что он стал довольно часто встречаться с Эрикой Кэкстон.

– Не знаю, – ответил я. – Сейчас, как ты знаешь, у него и так достаточно дел, и он к ней давно не приезжал.

– Я совсем не хочу заподозрить брата в чем-то предосудительном. И вообще, не пора ли ему жениться? Эта новая идея начинает мне нравиться все больше.

Я заметил, что Эрика намного старше его, а ее муж погиб всего несколько месяцев назад.

– Всего на четыре года, – возразила Айрис. – Я не хочу сказать, что это должно произойти прямо сейчас; я сказала, что мне нравится эта идея. Знаешь, мама с папой отдадут ему дом в Рамбурге и переедут в коттедж. Я бы не возражала, если бы Эрика стала моей невесткой.

Этим «идеям», как выразилась моя жена, не суждено было случиться. Я упомянул об этом только из-за последовавших событий – точнее, из-за одного события.

Тогда в мае история с похищением вытеснила убийство Сэнди Кэкстона с первых страниц газет. Но если внимательный читатель заглянет в конец, то обнаружит, что там все еще публикуются статьи о том происшествии. В парламенте ставили вопрос (а журналисты вообще не могли успокоиться по этому поводу) об охране бывших министров Северной Ирландии. Разве это не является само собой разумеющимся, что таких людей должны охранять не только в то время, когда они занимают высокие посты, но и всю оставшуюся жизнь?

После гибели Сэнди ИРА организовала атаки в центре Великобритании и в Западной Германии. Люди в капюшонах убили молодого солдата и ранили двух его спутников, когда те ждали поезд на станции Личфилд. Взорвалась бомба на крыше Почетной артиллерийской роты в Лондоне, и были ранены семнадцать гражданских лиц – большинство из них студенты, праздновавшие совершеннолетие. Еще одна бомба, заложенная в нескольких футах от входной двери «Карлтон-клуба», популярного места отдыха знатных тори, тяжело ранила портье и еще двоих посетителей. И было еще много других преступлений, в том числе убийство монахини в графстве Армаг и взрыв на Лондонской фондовой бирже.

В конце июля произошло убийство, которое казалось эхом убийства Сэнди Кэкстона. Погиб Йен Гоу, член парламента от Истбурна, бывший парламентский секретарь министра при Маргарет Тэтчер и глава Министерства финансов. Он был взорван в собственной машине, недалеко от дома в деревне Хэтчем, возле Истбурна. В опубликованном на следующий день заявлении ИРА утверждала, что Гоу убили за то, что он был главным членом правительства, который определял британскую политику в Северной Ирландии, его обвинили в расстрелах 1982 года и волне голодных забастовок. Как и Сэнди, имя Гоу нашли в списке лиц, подлежащих уничтожению, обнаруженном в квартире на юге Лондона в 1988 году.

В газетах ничего не писали, а по телевизору ничего не говорили о полицейском расследовании убийства Сэнди Кэкстона до тех пор, пока в «Ивнинг стандард» через неделю после визита Айвора в Крейвери не появилась небольшая заметка. В ней отмечалось, что какой-то человек из Лондона помогает полиции в расследовании убийства Сэнди. Я видел ее в газете, но обратил на эту информацию не больше внимания, чем любой представитель общественности, возмущенный бездействием полиции. На следующее утро все изменилось. Новость вышла на первые полосы. Человеком, которого полицейские задержали на тридцать шесть часов, оказался Шон Брендан Линч, двадцати девяти лет, из Паддингтона, на западе Лондона.

Я был совершенно уверен, что Айвор об этом знает. Он прочитывал по крайней мере две газеты в день, от первой до последней страницы. Но в тот момент я был уверен в том, что должен поддержать своего шурина. Поэтому я набрал номер Айвора и предложил встретиться в шесть вечера и где-нибудь выпить.

Он спросил:

– Значит, ты это видел?

Когда мы встретились, Айвор рассказал мне, что прочел газету у себя в кабинете. Разумеется, все периодические издания доставляли ему прямо в кабинет, и среди стопки свежих газет, конечно, была и «Стандард». Чаще всего Айвор не мог выделить время для ланча. Те дни, когда он мог где-нибудь не спеша поесть, миновали. Ему приносили два сэндвича и бутылку газировки прямо в кабинет, и он сделал ошибку, предложив один из бутербродов своему секретарю.

– О, нет, спасибо, министр, – ответила она, явно шокированная таким предложением.

Принесли «Стандард». Айвор надкусил первый сэндвич и приступил к центральной статье – что-то о премьер-министре и Джеффри Хоу, – потом перешел к репортажу о суде над насильником. Под ним, в нижней части первой страницы, находилась заметка, озаглавленная «Жителя Лондона допросили по делу об убийстве Кэкстона». Айвор рассказал, что как только понял, о ком идет речь, вцепился в край стола, боясь упасть. Впервые в жизни он почувствовал, что комната начала вращаться, и в тот момент только чудо помогло ему удержаться от пронзительного крика. Несомненно, это не было «чудом» – свою роль сыграл страх, что на такой подозрительный шум в его кабинет сбегутся все сотрудники его кабинета во главе с Эммой.

– Я приказал себе еще раз прочесть статью, – рассказывал он. – Я знал, что должен это сделать, как бы мне ни хотелось выбросить газету в мусорную корзину. Я прочел, но больше ничего не узнал. Человек по имени Шон Брендан Линч находился в полицейском участке и отвечал на вопросы. Очевидно, его подозревали в том, что он состоит в ИРА, весьма возможно, он действительно был членом этой организации и, должно быть, он что-то сделал или был замешан в чем-то, что позволило полиции арестовать его в связи с расследованием убийства Сэнди.

– Это брат Дермота Линча?

– Он самый. Что мне делать?! И так было бы хуже некуда, если бы выяснилось, что я нанял Дермота и Ллойда Фримана для похищения Фиби, но это такая ерунда по сравнению с тем, что я был связан с братом члена ИРА и убийцей Сэнди…

Айвор напомнил мне, что партия консерваторов ненавидит ИРА, ненавидит со времени ужасов «брайтонской бомбы»[5]5
  Речь идет о трагедии, связанной с закладкой боевиком ИРА в вестибюле гостиницы «Гранд отель» в Брайтоне бомбы замедленного действия, предназначенной для уничтожения премьер-министра Великобритании М. Тэтчер и ее кабинета министров, приехавших на партийную конференцию консерваторов. В результате взрыва 5 человек погибли, 31 был ранен.


[Закрыть]. Невозможно даже подумать о том, с чем бы он столкнулся, если бы кто-то связал его имя с Шоном Линчем.

– Или с членом семьи Линчей, – прибавил я.

– Я знаю.

– Я понимаю, что ты знаешь, Айвор. На прошлой неделе ты нам рассказывал, как ходил в дом, где живут Линчи, и о своих снах.

Он сделал большой глоток «Мерло», что, вероятно, не положено делать министрам, когда они собираются выступать в парламенте.

– То были сны. Больше ничего. Клянусь, даже близко не подойду к их дому. Мне осталось лишь кусать локти.

После этих слов он громко расхохотался. Сидящие вокруг оглянулись, и какая-то женщина, улыбнувшись, приподняла бровь.

Вскоре после этого раздался звонок на голосование. Айвор допил свой бокал и сказал на прощание:

– Забавно, но это я навсегда запомнил: тот же звонок был тогда, когда я впервые встретил Хиби; тогда я все повторял про себя номер ее телефона и записал его только после того, как вышел из зала. – Айвор вздохнул; это был вздох отчаяния, смешанного с раздражением. – Я не сделаю никакой глупости, Роб.

После этих слов он ушел, хотя многого не рассказал мне в тот вечер. На самом деле он уже побывал на Уильям-Кросс-Корт и еще глубже увяз в том, что назвал «печальной неразберихой». Но я узнал об этом только через несколько недель.

Айвор обещал больше не приближаться к Линчам. Вероятно, он подразумевал, что не станет разговаривать с Шоном, но едва ли он мог это сделать, пока тот сидел под арестом. Однако, так или иначе, он не сдержал своего обещания.

Вы должны понять, как ему было невероятно трудно пойти туда, во время заседаний Палаты общин. Министр, даже младший министр, должен посещать все заседания, болтать с избранным кругом своих сторонников, собирая сплетни, или, во второй половине дня, находиться в зале для голосования. Его работа не похожа на работу некоторых профессионалов, которые могут без труда выкроить пару часов, когда уже добились определенного статуса. Но в ту осень в Брайтоне была организована конференция, в которой Айвор участвовал, – это было не собрание партии консерваторов, оно состоялось месяцем раньше в Борнмуте. Здесь же обсуждались вопросы, связанные с производством самолетов и какой-то военной техники. Он принимал в ней активное участие, а на второй день созыва выступал с докладом об очередной новейшей бомбе, применяемой военно-воздушными силами (или еще кем-то). Покончив с этим, Айвор ненадолго вернулся в Лондон. Его отвезли в Брайтон на правительственной машине, но он не мог воспользоваться ею для тайного визита. Поезд привез его на вокзал «Виктория», а оттуда он доехал на метро до «Уорвик-авеню».

Трудно сказать, зачем Айвор поехал, чего надеялся добиться. Когда пришло время обо всем рассказать, он лишь пожал плечами. Я думаю, психолог объяснил это тем, что одержимый человек не может выпустить из виду предмет своих страданий. Ему необходимо не просто думать об этом, но и следить за ним. В случае с Айвором предметом его одержимости стал Уильям-Кросс-Корт.

Айвор много размышлял об этом. Я мог бы сказать, что это единственное, что занимало все его мысли. Одни и те же страхи, надежды и сумасшедшие планы снова и снова прокручивались в его голове – до его выступления на конференции, и когда он закончил речь, и когда выпивал в баре отеля, и когда пошел ужинать; и я даже боюсь подумать, что он испытывал, когда остался ночью один в своей спальне. Он понимал, что должен остановиться. Если он не хочет довести себя до нервного срыва, то должен положить этому конец. Несмотря на все возражения и все предостережения, несмотря на то, что сына Филомены Линч, Шона, все еще допрашивали в полицейском участке в Паддингтон-Грин, единственным выходом было поговорить с ней.

Айвор решил представиться и объяснить этой женщине, что Дермот обслуживал его машину и он все больше беспокоится о нем. Он бы сказал, что понимает, что должен был прийти раньше, но его сдерживало нежелание вмешиваться в семейную трагедию. Но сегодня он случайно оказался в этом районе и, вспомнив адрес, пришел, повинуясь душевному порыву, чтобы спросить о здоровье Дермота.

Это звучит так откровенно фальшиво – ведь можно было воспользоваться телефоном? – что остается гадать, как такому умному человеку мог прийти в голову такой план. И это после того, как он обещал мне не лезть в это дело! Все это похоже на авантюру, которая может привести к краху карьеры, и когда Айвор рассказал мне о своей поездке, я никак не мог в это поверить. Но он приложил так много усилий, чтобы объяснить мне мотивы своего поведения, что мне ничего не оставалось, как сделать вид, что я понял его. Айвор тогда заявил, что это похоже на игру в кости, когда твое будущее зависит от того, выпадет ли шестерка. В действительности в его случае шансы были гораздо ниже. Если выпадет шесть очков, Филомена Линч поговорит с ним и скажет, что ее сын никогда не придет в себя и что она уже думает о том, чтобы выключить аппарат искусственного жизнеобеспечения. Айвор почувствует себя свободным, страдания последних месяцев закончатся и все будет хорошо. Ну, а если все пойдет не так, в таком случае вполне вероятно, что Филомена либо откажется разговаривать с ним, либо сообщит о том, что ее сыну намного лучше. И Айвор не мог не учитывать самый плохой вариант – Дермот вышел из комы и вот-вот поговорит с полицией.

Стоило рискнуть одной из трех этих возможностей ради вероятности выбросить шестерку. Полагаю, так думают все азартные люди. Шесть – это такой блестящий результат, разом решающий все проблемы. Размышляя подобным образом, поднимаясь по лестнице в Уильям-Кросс-Корт, мимо покрытых граффити стен, мой шурин не забывал постоянно корить себя за свои ужасные желания, за то, что он не только надеется на смерть другого человека, но и страстно желает ее.

В тот раз Айвор так и не вошел в квартиру. Он не спросил Филомену Линч о состоянии ее сына. А все потому, что, когда он дошел до второго этажа, хлопнула входная дверь и послышались шаги. За ним шла женщина на высоких каблуках. Вряд ли это могла быть миссис Линч, но он не хотел рисковать, так как все еще не знал точно, после всех этих часов и дней раздумий, как начать с нею разговор. Поэтому он пошел выше, на четвертый этаж, как уже делал раньше, и снова, как и в тот первый раз, остановился на площадке и посмотрел вниз. Женщина поднялась на третий этаж и позвонила в дверь квартиры Линча; это была бывшая подружка Ллойда Фримана.

Айвор встречал ее всего один раз, и это было на вечеринке у Николы Росс, когда они с Ллойдом еще были вместе. Но он сразу узнал ее. Она была красива, хорошо сложена, с почти идеальными чертами лица и массой густых, черных, кудрявых волос. Ей было около тридцати или чуть больше. Она носила длинную красную юбку, украшенную по подолу каким-то замысловатым узором из черных спиралей. Но, несмотря на длину юбки, он отметил ее тонкие изящные щиколотки. Можно понять викторианцев, сказал Айвор, неисправимый бабник, ведь их так возбуждал вид промелькнувшей стройной лодыжки. Девушка Ллойда Фримана подняла голову и заметила его как раз в тот момент, когда открылась входная дверь. Айвору осталось лишь надеяться на то, что она его не узнала.

Был погожий день для середины ноября, солнечный, но довольно холодный. Айвор спустился вниз и где-то в садах Уильям-Кросс-Корт нашел скамейку возле клумбы с растрепанной геранью. Он сел и стал ждать, когда эта женщина выйдет из дома.