Текст книги "Осенний квартет"

Автор книги: Барбара Пим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– Только бы потом не пожалеть об этом. – Норман не мог удержаться, чтобы не омрачить праздничный обед, ну хотя бы слегка. Ведь последний раз, когда он видел Кена, тот лежал пластом в хирургическом отделении больницы и такой был жалкий! А теперь, кажется, снова воспрянул духом с этой своей подружкой – ее имя Джойс, уменьшительное Джой, – которая не только весьма привлекательна на вид и прекрасная кулинарка, но еще и с небольшими деньгами и даже выдержала экзамен в Институте усовершенствования автомобилистов, что бы это ни значило. Следовательно, у Кена есть все основания для того, чтобы пускаться во все тяжкие.

Ладно, милуйтесь там у кухонной раковины за мытьем посуды, подумал Норман, сидя у камина, куда они чуть ли не силком усадили его, когда он предложил им для виду свою помощь.

– Кладите ноги повыше, – сказала Джой. – Вам надо отдохнуть, вы же труженик.

Норман подумал, что если уж на то пошло, так все они труженики, хотя он и Кен почти всю свою труженическую жизнь проводят сидя – Кен на месте инструктора по вождению машин, а он, Норман, за своим столом, трудясь над тем, что только ему ни подсунут. Тем не менее он был не прочь отдохнуть немного, особенно после сытного обеда, а смотреть на горящий в камине уголь всегда приятно и не надо думать, найдется ли у тебя нужная монета для счетчика.

– А где он все-таки живет? – спросила Джой, погружая руки в розовых перчатках в раковину с водой.

– Норман? Снимает спальню-гостиную где-то около Килберн-парка.

– И все один и один? Ему, должно быть, очень тоскливо.

– Многие так живут, – резонно отметил Кен.

– Все-таки Рождество… Как-то грустно.

– Но мы же пригласили его сегодня. А что еще можно сделать?

– Ты никогда не думал поселиться вместе с ним?

—

Вместе с ним?

Ты что, смеешься?

– Да не теперь! Но когда твоя жена, когда Мериголд… – запинаясь, произнесла Джой. Она до сих пор не привыкла к этому имени, и ей не верилось, что жену Кена действительно так назвали… – …когда она скончалась и ты остался один…

Кен насупился и замолчал. Пусть выложит все, что у нее на уме. Ах, вот как! Значит, он мог бы предложить Норману – своему шурину, с которым у него нет ничего общего, кроме того, что он, Кен, был женат на его сестре, – предложить ему поселиться вместе с ним? Подумать только, жить с Норманом под одной крышей! При одной мысли об этом бегут мурашки по телу, и, представив себе, как бы все это было, Кен улыбнулся, его начал разбирать смех, суровость прошла, и он игриво шлепнул свою будущую вторую жену чайным полотенцем.

Резвятся там на кухне, подумал Норман, услышав их смех, но не позавидовал им, так как его отношение к такого рода делам выражалось следующим образом: «Что кому нравится, а меня да помилует бог!» Кен высадил Нормана из своей новенькой канареечно-желтой машины у крыльца его дома, и Норман, вполне довольный судьбой, проследовал к себе в спальню-гостиную. На сей раз встреча Рождества прошла более или менее приятно, но таких увеселений, как сегодняшнее, с него хватит, и он с удовольствием предвкушал, что вернется в контору и услышит, как там все было у остальных.

В вагоне, возвращаясь из поездки к дочери с ее семейством, Эдвин чувствовал усталость, упадок сил и в то же время облегчение. Его, конечно, уговаривали погостить подольше, но он сослался на неотложные дела, так как после первого дня Рождества с довольно посредственно отслуженной мессой (без пения) и Дня подарков надо было приканчивать холодную индейку и унимать капризничающих ребят. Ему все это надоело. Зять довез его до станции, а остальное семейство поехало на представление для детей, где к ним присоединятся другие бабушка и дедушка и опять же куча ребятишек. Сборище будет очень веселое, но не в его «духе», как выразился бы Норман.

Вынув свою записную книжку, Эдвин проверил, что предстоит в последующие дни. Сегодня, 27-го, святой Иоанн Евангелист, и вечером – как следует, с пением, отслужат вечерню по другую сторону лужайки, в церкви святого Иоанна, это их престольный праздник, а тамошний священник – приятель отца Г. Далее, 28 декабря отмечается День Избиения младенцев, и надо постараться попасть в Хаммерсмит. Никто и не подозревает, сколько всяких служб на рождественской неделе, не считая первого дня праздника.

11

Они вернулись в контору второго января. Никому из них не нужен был День Нового года, чтобы прийти в себя после новогодней встречи, потому что в гостях никто из них не был, а ведь раньше, когда им приходилось работать первого января, они всегда ворчали. Теперь добавочный день праздника тянулся, пожалуй, слишком долго, и все четверо были рады вернуться на работу.

– Или на то, что называется работой, – как заметил Норман, откинувшись на спинку стула и барабаня пальцами по своему пустому столу.

– В это время всегда затишье, – сказала Летти. – К Рождеству обычно стараются разгрузиться.

– Чтобы расчистить стол, – многозначительно проговорила Марсия, вспомнив допотопную фразу, которая если и имела отношение к их теперешнему положению, то лишь весьма отдаленное.

– Да, возвращаешься на работу, а на столе пустота, – брюзгливо проговорил Норман. Теперь, когда первое любопытство было удовлетворено и он узнал, как другие провели рождественские праздники, ему стало скучно.

– А вот что получено, – сказал Эдвин, держа в руке отпечатанный на ротаторе листок. Он передал этот листок Норману, и тот прочитал его вслух.

– Заупокойная служба в память человека, который ушел в отставку еще до нас, – сказал он. – Какое это имеет отношение к нам?

– Я не знала, что он умер, – сказала Летти. – По-моему, это наш бывший председатель?

– Траурное сообщение было в «Таймс», – подчеркнул Эдвин. – Наверно, решили, что наш отдел должен быть представлен.

– Как они могут рассчитывать на это, если здесь его никто не знал? – сказала Марсия.

– Наверно, прислали на всякий случай – вдруг кто-нибудь захочет пойти, – сказала Летти своим обычным миролюбивым тоном. – Может, у нас есть такие, кто работал вместе с ним.

– Но это же сегодня! – с возмущением проговорил Норман. – Предупреждать за такой короткий срок! Когда же мы туда попадем? И как быть с работой?

Ему никто ничего не ответил.

– В двенадцать часов дня, – презрительно сказал Норман. – Прелестно! За кого они нас принимают?

– А я, пожалуй, пойду, – заявил Эдвин, посмотрев на часы. – Оказывается, служить будут в университетской церкви. Самое подходящее место для заупокойной службы по агностику.

– Вы эту церковь, конечно, знаете? Бывали там? – спросила Летти.

– Да, прекрасно знаю, – как бы между прочим ответил Эдвин. – Она, можно сказать, неконфессиональная. Всем должна угождать. Надеюсь, найдется там кто-нибудь, кто знает эту службу.

– Ну что ж, будем надеяться. А может, вы сами отслужите? – иронически осведомился Норман. Его раздосадовало, что Эдвин, казалось бы, без всякого на то основания, решил воспользоваться случаем и уйти с работы, но какие тут могли быть «основания», он вряд ли мог бы сказать.

Церковь все еще стояла в рождественском убранстве с чопорными пойнсеттиями и веточками остролиста в оконных проемах, но рядом с алтарем висело присланное из дорогого цветочного магазина некое изделие из белых хризантем, как бы подчеркивая, что сегодня церковь выполняет двойные обязанности.

Мемориальные службы не очень-то входили в круг интересов Эдвина, особенно когда они посвящались лицам, с которыми у него не было ничего общего, а если и было, то очень мало. Такие службы отличались от погребальных – похорон на его веку хватало: отец, мать, жена и многочисленная родня жены. Не было тут сходства и с реквиемом, это больше напоминало светский прием – элегантно одетые дамы в шляпах, в меховых шубках и мужчины в темных костюмах, в добротных зимних пальто. Как мало они были похожи на тех немногих провожающих, с которыми ему приходилось бывать на похоронах! Правда, время траура прошло, сейчас воздавали должное жизни и заслугам покойного, и в этом-то и было главное отличие этой службы от прочих церковных служб. Другое, весьма существенное отличие заключалось в том, что в этот январский день в церкви было тепло. Ноги Эдвина приятно обвевали дуновения горячего воздуха, и он заметил, что женщина, стоявшая перед ним, расстегнула воротник своей меховой шубки.

Гимны, избранные на сей раз, были «Он явит силу свою» и еще один с современным текстом, написанным, вероятно, специально для такой службы, чтобы не оскорблять памяти воинствующего агностика или атеиста, и положенным на никому не знакомую музыку. Потом было прочитано из Екклезиаста, и один из молодых коллег покойного – человек в расцвете сил, сдержанно гордившийся своей молодостью, – произнес короткую речь, превознося достоинства своего покойного коллеги. Эдвин раза два видел этого человека в конторе и поэтому счел свое присутствие в церкви вполне оправданным. Как-никак он представляет здесь Нормана, Летти и Марсию, и это в порядке вещей.

Направляясь вместе с другими к двери, Эдвин заметил, что кое-кто не выходит на улицу, а ныряет в полупритворенную боковую дверцу, которая ведет в нечто вроде ризницы. Входил туда не каждый, а только те, кому, видимо, оказывалось предпочтение, и Эдвин вскоре понял, в чем тут дело. Он углядел в ризнице стол, уставленный рюмками с чем-то похожим на херес (вряд ли виски, подумал он). Ему не составило труда нырнуть в ризницу вместе с другими ныряльщиками, и его никто ни о чем не спросил; по виду он, несомненно, имел на это право – высокий, седой и торжественно мрачный.

Выпив рюмку хереса – тут было на выбор: полусухой или сухой, а сладкий, очевидно, сочли не подходящим для данного случая, – Эдвин осмотрелся по сторонам, набираясь впечатлений, чтоб было о чем рассказать тем в конторе. Он отметил набор предметов, обычный для англиканской церкви и сближающий здешнюю ризницу со всеми прочими, где ему приходилось бывать: цветочные вазы и подсвечники, наваленные горкой сборники церковных гимнов без переплетов и наверняка с вырванными страницами, изъятое из инвентаря распятие замысловатой выделки, видимо отвергнутое прихожанками, которые чистили медные вещи, а с ним возиться не пожелали. На крючке висел отглаженный териленовый стихарь на проволочных плечиках, а на вешалке красные рясы и несколько старых – черных и пыльных. Но эти подробности вряд ли заинтересуют Нормана, Летти и Марсию. Им захочется узнать, кто был в церкви и как люди себя вели, что говорили и что делали.

– Ну что ж, по крайней мере проводили его, – сказал пожилой человек рядом с Эдвином. – Покойный был бы рад, что мы выпили хереса. – Он поставил пустую рюмку на стол и взял вторую.

– Так всегда говорят, – сказала подошедшая к ним женщина. – И утешаются этим. Ведь удобнее считать, что, как бы мы ни поступили,

они

всегда нас одобрят. Но Меттью за всю свою жизнь ни разу не был в церкви, и, может быть, единственное, что он бы одобрил, – это угощение хересом.

– Я полагаю, он был крещен и в детстве ходил в церковь, – заметил Эдвин, но те двое отошли от него, как бы давая ему понять, что он слишком много себе позволяет, не только отпустив такое замечание, но и вообще появившись на мемориальной службе. Однако же он, Эдвин, состоял в штате этого учреждения, хоть и на скромной должности, и имел такое же право, как и всякий другой, почтить память человека, с которым и знаком не был.

Эдвин допил свою рюмку и бережно опустил ее на стол. Он заметил, что стол покрыт белой скатертью, и подумал – так, между прочим, – может, это полагается, такова здесь традиция? Пить больше он не стал, хотя вполне мог бы осушить еще одну рюмку. Но нет, не стоит. Кроме того, об этом могут прознать, и будет неприятно.

Теперь надо было подумать о завтраке. В конторе Эдвина ждал сандвич, но появляться сейчас перед сослуживцами рановато, и, зайдя в кофейню на Саутгемптон-роу, он сел там за столик в укромном уголке и в глубоком раздумье стал пить крепкий бразильский кофе.

Напротив него сидела влюбленная парочка, но он их не замечал. Он думал о своих похоронах – на мемориальную службу ему вряд ли потянуть, но на реквием безусловно – с оранжевыми свечами, с воскурением ладана и со всеми прочими церемониальными подробностями, которые в таких случаях полагаются.

Он раздумывал: переживет ли его отец Г.? И какие песнопения он выберет?.. Часы пробили два, и Эдвин понял, что ему пора возвращаться в контору.

Когда Эдвин вошел в комнату, Норман поднял голову и бросил на него недовольный взгляд. Очевидно, что-нибудь «поступило», и ему пришлось возиться с этим.

– Ничего себе работа, такую только подавай. Ушли к двенадцати на мемориальную службу и пропали на целых три часа, – прокомментировал Норман.

– На два часа двенадцать минут, – сказал Эдвин, сверившись со своими часами. – Захотели бы, тоже могли бы сходить.

– Красивая была служба? – спросила Летти. Редко бывая в церкви, она думала, что такие службы всегда служат красиво.

– Я бы этого не сказал, – ответил Эдвин, вешая свое пальто на вешалку.

Когда Эдвин подходил к своему столу мимо Марсии, на нее пахнуло запахом кофе и спиртного. – Чем вы там занимались? – спросила она, не рассчитывая получить ответ на свой вопрос.

12

Учреждение, в котором работали Летти и Марсия, считало своим долгом устроить проводы, когда им придет время уходить на пенсию. Их статус пожилых, не имеющих специальной квалификации служащих не давал им права на прощальный вечер, и было решено устроить проводы во время обеденного перерыва, что будет вполне уместно, хотя и несколько повысит обычную сонливость во вторую половину рабочего дня. Еще одно преимущество такого решения заключалось в том, что в обеденный перерыв можно подавать только полусухой кипрский херес, тогда как вечером требуются более экзотические и более дорогие напитки, а иногда и старательно припрятанная бутылка виски или джина – «нечто крепкое», как именовал это Норман, огорчаясь, что у него к этой бутылке допуска не бывает. Можно подать и сандвичи, и тогда людям не понадобится завтрак, а кроме того, некоторые считают, что на таких приемах «лучше, когда ешь» – по крайней мере каждый чем-то занят.

Выход на пенсию дело серьезное, к нему следует относиться с уважением, хотя для большинства в штате эта задача просто непостижима. К такому событию надо готовиться, состояние пенсионера надо учитывать, вернее, «изучать», это уже обсуждалось на семинаре, хотя выводы и рекомендации, к которым там пришли, не имели никакого отношения к уходу от дел Летти и Марсии, такому же неизбежному, как опадание листвы осенью, а оно ведь не требует никакой подготовки. Если Летти и Марсия опасались, что близость этой даты наведет кого-нибудь на мысли об их возрасте, то смущались они напрасно. Теперь их возрастом никто не интересовался, так как они уже давно достигли той черты, когда об этом больше не думают. Каждой будет вручен конверт с небольшой суммой денег, а государство позаботится, чтобы они могли удовлетворять свои основные потребности, которые, вероятно, не так уж и велики. Пожилым женщинам обильного питания не требуется, тепло для них гораздо важнее, и у таких, как Летти и Марсия, вероятно, имеются некоторые средства или сбережения – кое-что про черный день на счету в Почтамте или в Строительном обществе. Рассчитывать на это весьма утешительно, и, даже если у них нет никаких денежных ресурсов, социальное обеспечение сейчас настолько улучшилось, что никому не приходится ни голодать, ни мерзнуть. Если же власти окажутся не на высоте, на то и существуют средства массовой информации – непрестанные критические передачи по телевидению, будоражащие статьи в воскресных газетах и тревожные фотоснимки в иллюстрированных газетных приложениях. Словом, о мисс Кроу и мисс Айвори можно не беспокоиться.

Заместитель директора (исполняющий обязанности), которому поручили произнести приветственную речь, не знал точно, чем именно занимаются и чем занимались всю свою жизнь мисс Кроу и мисс Айвори. Деятельность их отдела была как бы окутана тайной – кажется, что-то связанное с отчетностью, с составлением картотек. Наверняка об этом никто ничего не знал, но работа была явно «женская», которую легко выполнять при помощи компьютера. Самое главное заключалось в том, что замены им не предвиделось, так как весь их отдел должны были постепенно ликвидировать и сохраняли его только до той поры, пока все, кто там работает, уйдут на пенсию. Материал для выступления оказался малоблагодарным, но под влиянием хереса его можно было использовать с толком.

Заместитель директора вышел на середину комнаты.

– Мы собрались сегодня чествовать здесь мисс Айвори и мисс Кроу, но никто не знает и никогда не знал точно, чем, собственно, они занимались на работе, – смело заявил он. – Они были… да и сейчас остались, все такими же – то есть людьми, делающими свое дело спокойно, втихомолку, в тишине, в тайне, как говорится, творя добро.

Добро

? – слышу я, как меня переспрашивают. Да, добро, повторяю я, именно это я хочу сказать. В наше время, когда в промышленности постоянно возникают беспорядки, такие люди, как мисс Кроу и мисс Айвори (фамилии поменялись местами, но это вряд ли имело значение), служат примером для всех нас. Их отсутствие скажется, скажется очень сильно, а замену им мы подыскать и не пытались, но разве кто-нибудь станет отрицать, что они заслужили право на отдых! Мне доставляет большое удовольствие вручить каждой из этих леди от имени нашей фирмы и от штата наших служащих небольшой знак признательности за их долгую и верную службу, вместе с нашими наилучшими пожеланиями на будущее.

Летти и Марсия вышли вперед и получили по конверту с чеком и с поздравительной карточкой, на которой стояла соответствующая надпись; даритель вспомнил, что его ждут где-то на завтрак, и улизнул, рюмки снова наполнили, послышался гул голосов. Как только ходячие темы были исчерпаны, вести общий разговор оказалось нелегко. Вскоре люди, связанные каждодневной работой, разбились на кучки. Для Летти и Марсии было естественно очутиться в обществе Эдвина и Нормана, а последнему так же естественно прокомментировать речь заместителя директора и сделать вывод из всего сказанного, что тем, кто выходит на пенсию, предстоит наводить порядок в автомобильной промышленности.

Марсия обрадовалась, очутившись среди своих, среди тех, кого она хорошо знала. Сталкиваясь с работниками других отделов, она ощущала свою безгрудость, чувствовала, что они догадываются об ее дефекте, об ее ущербности. Но в то же время ей доставляло удовольствие распространяться о себе, наводить разговор на темы о больницах и хирургах, понизив голос, почтительно произносить имя мистера Стронга. По правде говоря, ей было даже приятно говорить «моя мастэктомия», огорчало ее только слово «грудь» и то, что с этим словом связано. Ни в речи заместителя директора, ни в других речах и разговорах об ее выходе на пенсию слово «грудь» не прозвучало ни в одном своем значении (в груди лелеем мы надежду или грудью стоять на страже… там чего-нибудь), а ведь заместитель директора мог бы сказать нечто подобное, будь его речь литературнее.

Все, конечно, знали, что мисс Айвори перенесла тяжелую операцию, но платье, в котором она появилась сегодня – синтетика цвета светло-голубого гиацинта – было на несколько размеров велико для такой тощей фигурки, так что оно скрывало ее формы. Те из присутствующих на чествовании, кто не был знаком с Марсией, как зачарованные взирали на нее – этот странный вид, эти крашеные волосы и пристальный взгляд круглых, как бусины, глаз! Она могла бы служить необычным развлечением, если бы у кого-нибудь хватило смелости завести с ней разговор. Но когда доходило до дела, никто на это не решался. Стареющая, с сумасшедшинкой, накануне выхода на пенсию… Сочетание получалось сложное, и не удивительно, что люди сторонились ее или отделывались самыми пустячными репликами. Трудно было представить себе, как сложится в дальнейшем жизнь этой женщины – немыслимо и даже страшновато думать об этом.

У Летти, напротив, все было до уныния прямолинейно. Даже ее кремовый в зеленых разводах вязаный костюм и только что уложенные мышиного цвета волосы – все было абсолютно выдержано! Летти уже подходила под разряд типичной английской старой девы, которая, выйдя на пенсию, переедет за город, поселится в коттедже, будет жить в обществе себе подобных, примет участие в церковных делах, будет посещать собрания Женского института, займется садом, рукоделием. И на проводах с Летти разговаривали только на эти темы, но ее скромность и воспитанность не позволяли ей признаться, что не поселится она в загородном коттедже вместе со своей приятельницей и, вероятно, проживет до конца своих дней в Лондоне. Летти знала, что человек она неинтересный, и не вдавалась в скучные подробности, разговаривая с молодежью, а та из любезности справлялась о ее планах на будущее. Даже Юлалия, их черная сотрудница, неожиданно одарила ее лучезарной улыбкой. А другая девица с полной, гладкой шеей, прямой, как алебастровая колонна – такую просто невозможно представить за очень уж заземленной работой на должности конторской машинистки или делопроизводителя, – даже она весело сказала Летти, что теперь ей можно смотреть дневные телепередачи, и Летти начала видеть в таком времяпрепровождении одну из главных радостей в жизни пенсионерки. Она не могла признаться этой милой девушке, что телевизора у нее нет.

Но пора было вернуться к работе. И наконец, Летти с Марсией и Эдвин с Норманом очутились у себя в отделе.

Мужчины, и тот и другой, были явно в хорошем настроении. За годы службы им неоднократно приходилось участвовать в проводах на пенсию, и последние проводы, видимо, соответствовали наивысшему стандарту, который измерялся тем, сколько раз бутылка с хересом обходила по кругу.

– Что и говорить, когда пьешь херес среди дня, это немного сказывается на печени, – провозгласил Норман, – но все-таки лучше херес, чем вовсе ничего. Свое действие он оказывает. – Норман шутливо покачнулся из стороны в сторону.

– Двух рюмок с меня довольно, – сказала Летти. – Я ничего не заметила, но, по-моему, мне кто-то подлил, потому что у меня такое состояние, будто… – Какое у нее состояние и как его описать, Летти не знала. Она была, конечно, не пьяна, а скорее «навеселе», или «под хмельком», что тоже звучало не слишком прилично.

Марсия, которая ничего не стала пить, кроме небольшого стакана апельсинового сока, поджала губы и улыбнулась.

– Ну что ж, вы по крайней мере не сопьетесь, когда уйдете на пенсию, – поддразнил ее Норман.

– Ненавижу эту мерзость, – заявила она.

Летти сидела и думала, какие ей предстоят тоскливые вечера в безмолвном доме миссис Поуп. Пожалуй, не стоит держать бутылку хереса у себя в комнате… Пока что, когда ее целыми днями не бывает дома, отношения у них с миссис Поуп очень хорошие, а что будет дальше, когда она выйдет на пенсию? Такое устройство с жильем, конечно, временное. Никого не порадует мысль, что проживешь остаток своей жизни в северо-западном пригороде Лондона. А почему бы ей не подыскать себе комнату где-нибудь поблизости от того места, где поселится Марджори со своим будущим супругом? Ведь в последнем своем письме Марджори намекала, что она приветствовала бы это, ей не хочется порывать их связь после стольких лет дружбы… Еще можно вернуться на запад Англии, туда, где она родилась, убеждала себя Летти, послушно соглашаясь с общепринятым мнением, что жизнь пенсионерки все еще полна всяческих возможностей.

Она стала опоражнивать ящик своего письменного стола, аккуратно перекладывая его содержимое в свою хозяйственную сумку. Не так уж много надо было оттуда забрать: пара легких туфель – она переобувалась в них, когда хотелось сменить обувь, – пачка бумажных носовых платков, почтовая бумага и конверты, тюбик слабительных таблеток. По примеру Летти и Марсия занялась тем же, бормоча что-то и запихивая содержимое ящика в свой объемистый чемодан. Летти знала, что ящик Марсии набит до отказа, хотя не заглядывала туда: когда Марсия выдвигала его, она видела мельком, как наружу лезут разные вещи. Там были спортивные кеды, в которых Марсия так неуклюже ступала в первые дни после покупки, но вот она достала оттуда несколько банок – мясные консервы, фасоль, супы, и Летти это удивило.

– Да у вас там настоящее пиршество, – сказал Норман. – Эх, кабы мы знали!

Марсия улыбнулась, но ничего на это не сказала. Норману все его поддразнивания сходят с рук, подумала Летти. Она отвернулась, не желая видеть, что Марсия вынимает из своего ящика. Это походило бы на вмешательство в ее личную жизнь, во что-то такое, о чем лучше ничего не знать.

– Без вас как-то странно будет, – с неловкостью выдавил из себя Эдвин. Он не знал, что надо говорить, когда настает такая минута. Никто из них не знал, потому что это был такой случай, когда требовалось что-то большее, чем обычное «до свидания» или «всего хорошего» в конце рабочего дня. Может быть, женщинам надо преподнести какой-нибудь подарок – но какой? Они с Норманом обсуждали это и в конце концов пришли к выводу, что дело чересчур сложное. «От нас ничего такого не ждут, это только смутит их, – заключили они оба. – И вообще, как будто мы видимся в последний раз!»

При данных обстоятельствах проще всего было прийти именно к такому выводу и не особенно вдаваться в подробности. Потому что они,

конечно,

встретятся – Летти и Марсия придут в контору, «заглянут когда-нибудь». Можно даже встретиться и не на работе – сойтись на завтрак или «еще что-нибудь придумать»… и, хотя никакого воображения не хватало, чтобы «придумать что-нибудь», им стало легче на душе, когда все они разошлись каждый своим путем, надеясь на встречу в туманном будущем.

13

– Вы выходите на пенсию? – сказала Дженис Бребнер. – А что вы теперь будете делать, у вас уже решено?

– Что я буду делать? – Марсия устремила на нее пустой взгляд. – Это как понимать?

– Да собственно… – Дженис запнулась, но, как она потом рассказывала, решила продолжать, несмотря ни на что. – У вас теперь будет много свободного времени, ведь на работу ходить не надо. – Марсия никогда не говорила ей, чем именно она занята в конторе, но Дженис догадывалась, что работа у нее не очень увлекательная. И вообще что может делать такая, как Марсия? Хоть бы она перестала нервировать ее своим пустым взглядом, будто и понятия не имеет, почему Дженис спрашивает, чем она будет заниматься, выйдя на пенсию.

– У женщины всегда найдется чем заполнить время, – наконец сказала Марсия. – Это мужчины не знают, что им делать, когда они выходят на пенсию. У меня дом требует забот.

– Да, правда. – Позаботиться о доме не мешает, подумала Дженис. Но справится ли с этим Марсия? Физически с домашней работой как будто справится, так что подыскивать ей помощницу не надо, даже если и найдется такая. Но для того чтобы поддерживать чистоту и порядок в доме, требуется соответствующий склад натуры, а вот этого-то у нее и нехватка. Неужели она не замечает, какая здесь пылища, или ее это не беспокоит? Может, ей нужны другие очки? Вот тут совет придется к месту… Дженис вздохнула, как это часто с ней бывало, когда она думала о Марсии. Сейчас тут нечего делать, надо только присматривать за ней и кое-когда заходить и проверять, справляется ли она с хозяйством.

В понедельник утром Марсия проснулась как обычно, начала одеваться, готовясь отправиться на работу, и вдруг вспомнила, что сегодня первый день после ее выхода на пенсию. «Катись, время, катись», – говоришь в те дни, когда пенсионный возраст кажется тебе просто немыслимым, как выигрыш в футбольный тотализатор или по электронно-вычислительной машине. И вдруг, вот оно, «докатилось». У женщин всегда найдется чем заполнить свободное время.

Марсия снесла вниз поднос, на котором принесла себе утренний чай, но чашку оставила на туалетном столике, где она и простоит несколько дней с остатками забеленного молоком чая, который в конце концов расслоится и закиснет. В контору идти сегодня не надо, и она сняла уже надетое платье, переоделась в старую субботнюю юбку и помятую кофточку. Кофточку следовало бы погладить, но кто это заметит или осудит, а складки скоро сами расправятся от тепла ее тела. Подойдя к раковине на кухне, она собиралась вымыть вчерашнюю посуду, но вдруг увидела валявшийся на кухонном столе полиэтиленовый мешок. Как это сюда попало, и что в нем было? Сейчас столько продается в пластиковых мешках, что всего и не упомнишь. Самое главное не бросать их где попало, а класть в надежное место, потому что на каждом напечатано: «Во избежание удушения следите, чтобы эта упаковка не попала в руки младенцев и малолетних детей». Напечатали бы заодно «в руки людей пожилых и престарелых», у которых вполне может возникнуть непреодолимое желание удушиться. И Марсия унесла этот мешок наверх, в бывшую спальню, где теперь у нее хранились картонные коробки, оберточная бумага, бечевки, и сунула его в ящик, и без того набитый пластиковыми мешками, заботливо хранимыми там от младенцев и малолетних детей. Прошло уже много лет с тех пор, как дети появлялись в этом доме – малолетних давным-давно не было, а младенцы, может быть, и вовсе не возникали.

Марсия долго пробыла в этой комнате, прибирая там и раскладывая все по порядку. Пластиковые мешки надо было вынуть из ящика и разложить по размерам и фасонам – словом, рассортировать. Она уже давно собиралась заняться этим, но как-то не находила подходящего времени. Теперь же, в первый день выхода на пенсию, перед ней расстилалась вечность. Она со смешком вспомнила Дженис Бребнер, которая спрашивала своим жеманным интеллигентным голоском: «А что вы теперь будете делать, у вас уже решено?»

Разбор мешков занял столько времени, сколько прошло бы в конторе до перерыва на завтрак, и Марсия подумала: а чем сейчас заняты Эдвин и Норман? Наверно, как всегда – едят то, что принесли из дому: Эдвин всякие там деликатесы, а Норман заваривает кофе из большой банки, которую она оставила ему. Потом Эдвин отправится в какую-нибудь церковь посмотреть, что там происходит, а Норман прогуляется до Британского музея, сядет там и будет разглядывать мумии животных. Или не пойдет дальше ближайшей библиотеки, просмотрит газеты, и при мысли о библиотеке она вспомнила, что так ничего и не сделала с молочной бутылкой, которую ей подсунула Летти. На худой конец ее всегда можно оставить не в одной, так в другой библиотеке, так как в ту самую она больше ходить не собирается.

О своем завтраке Марсия даже не подумала и поела только вечером – выпила чашку чая с ломтиком хлеба, который нашла в хлебнице. Она не заметила зеленоватой плесени на корке, но есть ей не хотелось, и она съела только полкуска, положив остальное назад в хлебницу – про запас. Надо будет, конечно, сходить в магазин, пожалуй, завтра, только не сегодня, хотя у индийцев, наверно, еще открыто… Она никогда много не ела, и столько у нее остается всего недоеденного, всяких кусочков, которые надо приканчивать!