Текст книги "Осенний квартет"

Автор книги: Барбара Пим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

Норман подошел к стоявшему у окна туалетному столику с зеркалом на шарнирах. Значит, Марсия разглядывала себя на ярком свету, когда видно каждую морщинку? Но она была вовсе не из тех, думал он, кто часто смотрится в зеркало, и не очень-то заботилась о своей наружности, хоть и красила волосы. А когда ей пришел конец, старшая сестра говорила что-то о ее прекрасной

седине,

значит, в последние дни волосы отросли, и темные концы их, наверно, обрезали. Она лежала такая красивая, говорила сестра, такая спокойная, такая безмятежная, но в больнице, должно быть, всегда так говорят, ведь им приходится, как он считал, «угождать» родственникам. Марсия – красавица! Надо же такое! Но теперь, получив от нее по завещанию дом, он готов был поверить, что в больнице она, может, действительно показалась чуть ли не красавицей.

А вот комод, должно быть, с ее носильными вещами и со всякой мелочью. Ему особенно не хотелось разглядывать все это, но любопытство взяло верх. Осторожно, на пробу, словно нарушая святость ее стола в конторе, он выдвинул один из ящиков комода.

К его удивлению, там было полно пластиковых мешочков разных размеров – все аккуратно свернутые и разложенные по величине и по форме. В этом порядке есть что-то потрясающее, подумал он, что-то неожиданное, и в то же время именно чего-то такого можно было ждать от Марсии.

Он задвинул этот ящик и стал посреди комнаты, не зная, как ему быть. Неужели он должен возиться со всей этой дребеденью? Это женское дело. Здесь нужна Летти – вот пусть она и разбирается и решает, что делать с одеждой. Связаться с ней? Да, конечно! Но может, обратиться к той двоюродной сестре? Преимущество, вероятно, за ней, как за родственницей? Она так расчувствовалась тогда, что не смогла приехать на похороны, так, может быть, кое-что из здешнего добра – платья или мебель – принесет ей чудесное исцеление от такой чувствительности?

Раздумывая об этом, Норман перешел в следующую комнату и остановился поглядеть в боковое окно. Отсюда ему были видны свежепокрашенные добротные дома и ухоженные садики – резиденции его будущих соседей, если он решит поселиться здесь.

– Там какой-то человек стоит у окна, – сказала Присцилла. – В доме мисс Айвори. Как по-вашему, это ничего?

– Может, нам пойти узнать, кто это? – сказала Дженис. Они с Присциллой сидели во дворике и пили кофе. Был чудесный солнечный октябрьский день – настоящая золотая осень. Дженис ходила навестить одну из своих подопечных на соседней улице, но какой-то доброхот из церковных деятелей, решив облагодетельствовать старушку, увез ее кататься. Зачем это посторонние люди вмешиваются в работу патронажной службы и все путают?.. Правда, теперь у нее неожиданно оказалось свободное утро. Вот она и забежала к Присцилле, у которой тебя радушно угостят чашечкой кофе и можно посплетничать. Собственно, сплетничать они не собираются, а просто поговорят о том, что будет с домом мисс Айвори и каких соседей ждать теперь Присцилле с Найджелом.

– Он, кажется, из тех, кто был на похоронах, – сказала Присцилла. – Они работали вместе в этой своей конторе.

– А что ему тут понадобилось? – удивилась Дженис. – Когда мисс Айвори была жива, небось он не приходил к ней. – В голосе Дженис слышалось негодование – оказывается, у мисс Айвори были какие-то друзья, которые могли бы навещать ее, а не навещали. Но разве попечение о людях одиноких, таких, как мисс Айвори, это не ее работа, разве это не оправдывает ее существования, не стало ее raison d’être? Нельзя же, чтоб было и то и другое, иногда напоминал ей муж. Если будут помогать друзья и родственники, тогда она сама окажется безработной.

– Пойдемте туда, посмотрим, – решительно проговорила Дженис. – Скажем ему, что заметили в доме постороннего и пришли проверить, все ли тут в порядке. Мы же понятия не имеем, что он за человек.

Это общественница и ее знакомая – соседка, подумал Норман, видя, как они идут к дому. Им-то что здесь понадобилось?

– Да? – неприветливо, грубо буркнул он, приоткрыв на щелочку входную дверь.

Какой странный человек, подумала Присцилла, готовясь ответить ему самым выдержанным, самым своим светским тоном, но Дженис опередила ее.

– Я Дженис Бребнер, – сказала она. – Я присматривала за мисс Айвори. – Заявление довольно бессмысленное, почувствовала она, поскольку из него можно заключить, что ее попечения ничего хорошего не принесли. – Мы увидели какого-то человека в верхнем окне, – быстро проговорила она.

– Да. Меня увидели, – сказал Норман. – Теперь этот дом мой. Мисс Айвори оставила мне его по завещанию.

Нелестное для него изумление, с которым была встречена эта новость, не удивило Нормана. Они, видимо, не поверили ему. Та, которую звали Присцилла, была высокая блондинка в вельветовых брюках, другая («Я Дженис Бребнер», – передразнил он ее про себя), ниже ростом, приземистая, – настоящая мать-командирша из патронажной службы. После того как он бросил свою бомбу, патронажная заговорила первая.

– Это действительно так? – спросила она.

– Так ли? Конечно, так! – негодующе ответил Норман.

– Очень приятно, – сказала Присцилла. Она не рассчитывала завоевать Нормана своей явно неискренней светскостью – у нее хватило ума на это, – но если такой человек будет их новым соседом, то почему не установить с ним добрых отношений. Тем не менее ей очень хотелось, чтобы не он поселился в этом доме. Она мечтала о молодой супружеской чете такого же возраста, как она и Найджел, и даже с детьми, чтобы можно было по очереди дежурить в детской, когда они с Найджелом решат обзавестись семьей. Ей хотелось таких соседей, которых можно будет приглашать к обеду, чего нельзя сказать ни об этом чудном человечке, ни о его друзьях, какие бы эти друзья ни были.

Но Дженис, которой ничего такого впереди не маячило, могла себе позволить б

о

льшую откровенность. – Вы будете жить здесь? – спросила она напрямик.

– Я еще не решил, – сказал Норман. – Может, буду, а может, и нет.

На этом этапе их беседы обе женщины решили удалиться, оставив Нормана в полной уверенности, что он показал им что к чему. В дом он больше не стал заходить и приступил к исследованию сада. «Исследование» самое подходящее слово, когда приходится чуть ли не прорубать себе дорогу сквозь эти заросли, решил он. В саду стоял небольшой сарайчик, что было весьма кстати, и он уже видел, как будет расставлять там свои инструменты и всякие другие причиндалы. Может, после Марсии тут остались вилы и газонокосилка, лопата и мотыга, хотя вряд ли она пользовалась ими последнее время. Он растворил дверь сарайчика. Вон там, в углу какие-то инструменты, но почти все пространство этого помещения занимали молочные бутылки, расставленные на полках; их было, наверно, больше сотни.

И Норман решил – нет, хватит с меня! Душная теснота его спальни-гостиной вдруг показалась ему такой уютной, такой заманчиво спокойной, что он решил скорее вернуться туда – домой, в свою «обитель». Но ведь он стал теперь домовладельцем, и от него зависит, Что делать со своим владением – перебраться сюда или продать его, а за дом на этой улице можно выручить приличную сумму, судя по тем особнячкам, которые он видел. Тот факт, что решение этого вопроса зависит от него, что теперь он может оказать какое-то влияние на жизнь людей, таких, как Присцилла и ее муж, родило в нем новое, до сих пор не изведанное ощущение – горделивое чувство, как говорится, собаки с двумя хвостами, и, высоко подняв голову, он зашагал к автобусной остановке.

В тот же самый вечер Эдвин вернулся с работы и, сидя у себя дома по свою сторону лужайки, раздумывал, что делал Норман в «доме Марсии», как это у него до сих пор называлось. При других обстоятельствах он мог бы прогуляться туда, но сегодня – 18 октября, в день св. Луки, – где-нибудь, вероятно, будут служить вечернюю мессу. В церкви, которые открыты во время обеденного перерыва, ходить нечего – печальный контраст с теми временами, когда отец Темз, а потом отец Боуд собирали толпы конторских служащих. Эдвин с сожалением припомнил еще одну церковь, где он часто бывал и где служили великолепно, но этой церкви больше нет. Скандал, разыгравшийся в начале пятидесятых годов – Эдвин хорошо его помнил, – положил конец великолепным службам, прихожане разбежались оттуда кто куда, и в конце концов ее закрыли как «излишнюю». На этом месте – там, где раньше веяло запахом ладана, – стояло высокое учрежденческое здание. Да, история печальная, и результат ее таков, что вечерней мессы в день св. Луки

там

не будет. Лука, возлюбленный целитель наш! Казалось бы, в церковь напротив той больницы, где умерла Марсия, сойдутся в такой день набожные врачи: хирурги и терапевты, стажеры, ассистенты и сестры, – да не тут-то было! В церкви св. Луки по воскресеньям служат только самое необходимое, а в будни там и вовсе ничего не происходит. И при мысли об этом у Эдвина возникли серьезные подозрения на тот счет, что хирург Марсии, мистер Стронг, набожностью не отличается… Припомнилось какое-то его высказывание, какой-то непочтительный отзыв о капеллане… Словом, почтить св. Луку негде, и в конце концов эту мысль придется оставить.

И тут Эдвину вдруг пришло в голову, что надо позвонить Летти. На похоронах она показалась ему какой-то одинокой, хоть и живет вместе с миссис Поуп. То, что Летти поселилась там, конечно, очень хорошо, но разве общение с женщиной, которой уже за восемьдесят, – это все, что ей нужно? И с этой мыслью Эдвин подошел к телефону и набрал ее номер, но там было занято. Тогда он решил сегодня больше не звонить, а отложить звонок на завтра или на какой-нибудь другой день, когда вспомнится. В конце концов спешить-то некуда.

23

Летти питала старомодное уважение к лицам священнического сана, но в семидесятых годах это уже устарело. Она не раз убеждалась, что священники такие же люди, как и все прочие, чтобы не сказать больше. Упор на человеческую природу – все мы люди, все человеки – был положен в основу проповеди, которую она недавно слышала в церкви миссис Поуп, словно проповедник готовил своих прихожан к каким-то чудовищным проявлениям человеческой натуры. Но в данном случае это проявилось лишь в том, что он распорядился убрать несколько задних скамей в церкви, чтобы освободить место для маленьких детей на время службы, что вызвало негодующие протесты некоторых прихожан.

– Он нас всех решил закабалить! – провозгласила миссис Поуп.

Удивившись такому яростному выступлению миссис Поуп, Летти хотела вступиться за священника, но тут зазвонил телефон. Минутой раньше (или позже) это был бы звонок Эдвина, отважившегося на дружеский жест по отношению к «такой одинокой» Летти, но, оказалось, звонила Марджори – «ваша приятельница, которая собирается замуж за того священника», как ее иногда рекомендовала миссис Поуп, и вдруг выяснилось, что Марджори

не собирается

выходить за него замуж. Судя по тому, что Летти поняла из ее невнятного словоизвержения – связь была неважная, и она не все расслышала, – по каким-то причинам помолвка была расторгнута.

– Бет Даути! – стенала Марджори. – И ведь я понятия не имела…

Первую минуту Летти не могла сообразить, кто это – Бет Даути, потом вспомнила. Директриса дома для пенсионеров из благородных, вот кто такая Бет Даути – деловая женщина с окаменевшей прической, та самая, которая так щедро разливала джин по рюмкам, знала, какие блюда предпочитает Дэвид Лиделл, и помнила о его пристрастии к орвието. В том, что две женщины с помощью яств и вин отбивают друг у друга любовь священника, чувствовалось что-то непристойное, но это было именно так. Все мы люди, все человеки…

Когда телефонная трубка наконец легла на место, основное, что воспоследовало из их разговора, было следующее: Летти должна как можно скорее выехать к Марджори. Разумеется, не сегодня вечером – сегодня и поезда подходящего не будет, – но завтра с самого утра обязательно.

– Да-а… – Летти повернулась к насторожившейся миссис Поуп. – Это моя подруга. Он нарушил свои обещания, – сказала она. – Там появилась другая женщина – директриса дома для престарелых.

В таком изложении все это звучало ужасно, но особенно резнуло ее словечко «престарелые», сказанное хоть и безотносительно к ней.

—

Ну, знаете

! – Миссис Поуп не находила слов, чтобы в полной мере выразить свои чувства. По сравнению с этим судьба нескольких задних скамей в их церкви была сущим пустяком. – Вам, конечно, надо к ней поехать, – добавила она не без зависти.

– Да, завтра с самого утра, – сказала Летти. Она чувствовала странную приподнятость, старалась подавить ее в себе, но волнение не исчезало. Надо было обдумать, как ей одеться в такую неожиданную поездку. Для октября погода стояла очень теплая, но не следует забывать, что за городом всегда холоднее.

– У него неполадки с пищеварением, и потом мать, ей уже за девяносто, и вообще… – Марджори запнулась, – …разница в возрасте. Он ведь на несколько лет моложе меня.

Летти сочувственно пробормотала что-то. Все это было уже известно, но теперь – когда Марджори объясняла, что произошло, и как Дэвид Лиделл избегал назначать день свадьбы, и что однажды свадьбу отложили из-за болезни матери, – теперь Летти казалось удивительным, как это он вообще соглашался жениться. Каким образом Бет Даути ухитрилась уломать его – вот в чем надо разобраться! Все прочие причины как были, так и остались, и Бет Даути не намного моложе Марджори.

Марджори, видимо, не знала, чем это объяснить, или же была слишком расстроена, чтобы вдаваться в подробности. Летти уже подумывала, не будет ли Бет Даути в свою очередь тоже отвергнута и найдется ли такая женщина, которой удастся подвести Дэвида Лиделла к желанному концу, но ничего об этом не сказала.

– На что только женщина ни пойдет! – воскликнула Марджори. – Этого нельзя ни предвидеть, ни объяснить.

Сущая правда, согласилась Летти и поймала себя на том, что думает о Марсии, которая завещала свой дом Норману и тем самым подтвердила непредсказуемость женской души. И теперь, когда Марсия умерла, ее поступка уже ничем не объяснишь.

– Куда же Дэвид Лиделл теперь уедет? – спросила Летти.

– Уедет? В том-то вся и беда – никуда он не уедет. Здесь останется.

– Решил

здесь

остаться?

– Решил – не решил, не знаю. По-моему, он просто не думает о переезде.

– Но ведь он не так давно у вас живет и, принимая во внимание некоторые обстоятельства… – Летти осеклась, не доверяя самой себе, и почувствовала, что продолжать не стоит. Но, если подумать как следует, зачем Дэвиду Лиделлу уезжать отсюда? Он ничего плохого не сделал, а только передумал, и ведь считают же люди, что лучше сразу разобраться в своих ошибках, чем откладывать это в долгий ящик. – А где он будет жить? – продолжала она. – Неужели в Холмхерсте, в доме для престарелых?

– Нет, вряд ли. Они, наверно, устроятся у него.

В том неприютном доме, где столько всего надо переоборудовать! – подумала Летти. Может, поделом ему? – А его не тревожит, что ты тут будешь рядом – и одна? – сказала она.

– Ах, Летти! – Марджори улыбнулась снисходительной улыбкой, прощая своей приятельнице ее простодушие. – А ты знаешь, у меня такое чувство, что недолго я здесь проживу одна.

– Вот как? – Услышав это признание, такое скромное, Летти подумала: что, собственно, Марджори имеет в виду? Неужели здесь, в поселке, успел появиться еще один возможный супруг? Не слишком ли быстро один за другим?

– Как ты не понимаешь… – Марджори пустилась в объяснения, и Летти сразу же все поняла. Теперь, когда надежды на замужество не оправдались, пусть Летти вспомнит о своих прежних планах на жизнь, ведь теперь ей ничто не помешает осуществить их. Она (разумеется) переедет сюда, к Марджори, как только сможет.

А что потом? – подумала Летти. Пройдет несколько месяцев или несколько лет, и у Марджори опять появится кто-нибудь, за кого она задумает выйти замуж, а что тогда будет с Летти? В прошлые годы, когда они были вместе, Летти всегда тащилась за Марджори, но стоит ли придерживаться этого обыкновения? Сначала она все обдумает как следует, а решать сразу не будет.

– А кольцо ты ему, конечно, отослала? – сказала она, намеренно возвращаясь к разговору о расторгнутом обручении.

– Да что ты! Конечно, нет! Дэвид хотел, чтобы я оставила его у себя. Вряд ли он стал бы требовать свое кольцо назад, принимая во внимание некоторые обстоятельства.

– Требовать, пожалуй, не стал бы, но, может, тебе самой не захочется его носить? – сказала Летти.

– Ах, оно такое красивое! Лунный камень в старинной оправе. Знаешь, мне всегда хотелось иметь старинное кольцо, – щебетала Марджори, расписывая, насколько такое кольцо интереснее, чем традиционное с бриллиантиком, которое ей преподнес ее первый муж. – С годами руки полнеют, пальцы становятся толще, и большое кольцо лучше выглядит. – Она протянула левую руку с лунным камнем, чтобы Летти убедилась в ее правоте.

24

– Чудеса за чудесами! Вот все, что я могу сказать. – Норман вынул из пластикового мешочка сандвич с солониной.

– Доказательств тому хоть отбавляй, – сказал Эдвин, берясь за чайный пакетик. – Вчера вечером я говорил по телефону с миссис Поуп, и она мне все рассказала. Был звонок от Леттиной приятельницы, оказывается, у нее все рухнуло – она не выходит замуж. Там, конечно, полное расстройство, поэтому Летти туда и поехала.

– А чем

она-то

может помочь? Будет выслушивать причитания своей подружки? По-моему, от нашей Летти мало проку в таких критических случаях.

– Много от нее ждать не приходится, но все-таки, когда рядом друг женщина… – Эдвин запнулся, не зная, какого рода помощь может оказать Летти.

– Да, я с вами согласен – иногда женщины приносят пользу.

– Особенно, когда они оставляют вам свои дома по завещанию, – шутливо сказал Эдвин. – Вы, наверно, уже привыкли к роли собственника?

– Я его продам, – сказал Норман. – Не хочется мне там жить.

– Вот это правильно. Он для вас слишком велик, – резонно заметил Эдвин.

– Да нет, не в этом дело, – обиженно проговорил Норман. – Дом самый обыкновенный, полу отдельный, такой же, как у вас, а ведь вам он не слишком велик. Не желаю я кончать свои дни в спальне-гостиной.

– Да, конечно. – Тон у Эдвина был умиротворяющий, как всегда в тех случаях, когда он хотел охладить этого раздражительного человечка.

– Дни свои я, скорее всего, кончу в доме для престарелых, – сказал Норман, открывая большую банку растворимого кофе. – Называется «Семейная». Чудн

о

! Ведь пользуются такими банками большей частью служащие в учреждениях. – Он высыпал в кружку ложечку кофейного порошка. – Небольшая экономия все же есть – так мы с Марсией считали.

Эдвин ничего на это не сказал. Молча он повертел ложкой чайный мешочек; кипяток окрасился струйкой золотистого цвета. Потом, как всегда, бросил в кружку ломтик лимона, надавил на него и приготовился пить чай. Слова Нормана, то, как он сказал: «Мы с Марсией», – навели его на мысль, что когда-нибудь эти двое могли бы и пожениться. Правда, немыслимо представить себе, как бы это все получилось. Допустим, встретились бы они много лет назад, когда оба были помоложе… Уж не говоря о том, как трудно представить их себе молодыми, они, может, и не увлеклись бы друг другом в те времена, а слово «увлечение» звучит как-то нелепо в связи с Норманом и Марсией. Но все же что сближает людей, даже самых несходных? У Эдвина остались только смутные воспоминания о том, как он ухаживал и как женился в те дни, когда он служил причетником в самой ортодоксальной англокатолической церкви, прихожанкой которой была Филлис. В тридцатые годы люди заключали браки не так, как сейчас, по крайней мере не так с этим спешили, уточнил он. А если бы Марсия не умерла, могли бы они пожениться и жить в ее доме? Но об этом, почувствовал он, спрашивать Нормана нельзя…

Норман сам вмешался в раздумья Эдвина и попросил его совета насчет того, что, видимо, не давало ему покоя.

– А платья и прочие вещи, что мне со всем этим делать?

– О чем это вы?

– О платьях Марсии и о ее домашних вещах. Правда, племянник, тот, который в кафтане и с бусами, кое-что взял, но предупредил, что его мамочка не желает с этим возиться и что я могу поступать с вещами Марсии как мне угодно. А я… я вас спрашиваю! – Норман с яростью поддел ногой корзинку для бумаг.

– Вы не советовались с соседкой и с той из патронажной службы, которые были на похоронах?

– С этой сексуально озабоченной блондиночкой и с сучкой-командиршей из благотворительниц? – Раздражение подбавило ярких красок в словарь Нормана. – Еще чего! Стану я с ними связываться!

– А что, если поговорить в тамошней церкви, может, у них найдутся желающие?

– Ну, конечно! Разве от вас дождешься другого совета? Не сомневаюсь, что ваш приятель, отец Г., пришел бы на помощь!

– А что? И придет! – сказал Эдвин, занимая оборонительную позицию. – Старье очень хорошо берут на распродажах.

– Старье? Благодарю покорно. Значит, по-вашему, вещи Марсии подходят под этот разряд?

– А вы вспомните, последний раз, когда мы встретились, вид у нее был довольно странный… – начал было Эдвин и замолчал. Эти бессмысленные препирательства никуда не приведут. Может быть, в воспоминаниях Нормана Марсия изменила свой облик – стала милой женщиной с серебристыми волосами, с мягким выражением лица – такой, как описала ее на смертном одре старшая сестра? – А вы не думали обратиться к Летти? – спросил он. – Я уверен, она не откажет.

– Да, это мысль дельная. – Норман был явно благодарен ему за такой совет. Лучше так, чем звать чужого человека.

– Но что нам делать со всеми этими молочными бутылками? – спросил Эдвин.

– Понятия не имею, – сказал Норман. – А

вы

что бы сделали – так и оставили бы их тут?

– Как-нибудь постепенно отделался бы. Выставлял бы каждый день молочнику по нескольку бутылок.

– Давайте сейчас и выставим, – предложила Летти.

– Молочники требуют: сполосни и выстави, – сказал Норман.

– А эти вон какие чистенькие, – отметил Эдвин.

– Марсия, наверно, рассердилась бы на нас за это, – сказала Летти. – Она, видно, с какой-то целью собирала и хранила их в сарайчике в таком порядке, такими идеально чистыми.

Все трое они с интересом провели полдня в доме Марсии, разбирая ее вещи. Летти больше всего удивило количество одежды, рассованной по шкафам и комодам, – платья тридцатых годов и еще более давние, те, что теперь опять входят в моду; некоторые явно принадлежали еще матери Марсии. Платья, которые Марсия сама носила в молодости, до того, как они с ней познакомились. Были там вещи, купленные сравнительно недавно, большинство, неизвестно почему, ни разу не надеванные. Берегла ли она их на какой-то особый случай, который так и не представился? Теперь этого уже не узнаешь.

Они начали свою работу с верхнего этажа, а когда спустились вниз, на кухню, то еще больше удивились, открыв стенной шкаф и обнаружив там настоящую выставку консервных банок.

– Зачем она столько всего накупила? – воскликнул Эдвин.

– А вы сами разве консервы не покупаете? – Норман сразу перешел в оборону. – Ничего удивительного в этом нет.

– Но она будто никогда ничего не ела, – сказала Летти.

– Сама говорила: «Я много не ем», – напомнил им Норман.

– Наверно, расчетливая была, как миссис Тэтчер, – сказал Эдвин. – Цены-то все время подскакивают…

– И будут подскакивать, кто бы ни стоял у власти, – отрезал Норман.

– Так все замечательно подобрано, одно к одному, и в таком порядке, – сказала Летти, не скрывая своего удивления. – Мясные консервы, рыбные, фрукты, а вот тут супы, запеканки, паштеты…

– Все на легкий ужин, – сказал Норман. – Я очень люблю запеканки. Они меня спасали, когда я возился с зубами.

– Представляю себе! – сказала Летти, теперь вся сочувствие.

– Я так считаю, пусть Норман забирает все это себе, – сказал Эдвин. – Если ее родственница со своим сыном разрешили вам распоряжаться тут…

– Сыну все-таки нужно кое-что дать… Молодой человек – хиппи, ютится в хипповом пристанище. Эти банки будут ему весьма кстати. Он, к счастью, не подозревает, сколько их тут. И давайте сами возьмем по несколько штук, – сказал Норман.

Нерешительно, потому что им было как-то неловко хозяйничать в шкафу Марсии, они, все трое, стали отбирать себе консервы. Выбор в какой-то мере отвечал склонностям каждого. Эдвин взял ветчину и тушенку, Летти – креветки и компот из персиков, Норман – супы, сардины, фасоль и запеканки.

Потом в нижнем углу шкафа они обнаружили бутылку хереса, неоткупоренную. Это был кипрский херес, изготовленный, как вас уверяют, из винограда, произрастающего в виноградниках, которые принадлежали когда-то царице Савской.

– Откупорим? – спросил Норман. – Скажите, а вам не кажется, что она припасла это нам, может быть, на такой вот случай?

– Вряд ли она могла представить себе, что мы соберемся здесь, – сказала Летти. – Соберемся, и без нее.

– Давайте послушаемся Нормана, – сказал Эдвин. – А что, если Марсия предвидела столь исключительные обстоятельства и так все и задумала? – Может, правильно он это истолковал, потому что не каждый день такое случается. И в самом деле, подумал он, если кто-нибудь и способен разгадать, что рисовала себе, что задумала Марсия, если кто-нибудь мог проникнуть в ее тайну, так это только Норман.

– Царица Савская, – сказал Норман. Он уже отыскал рюмки и теперь наливал всем щедрые порции золотистой влаги. – Мне это нравится. Итак, будем здоровы!

– Вы теперь, наверно, переедете за город, Летти, поскольку ваша приятельница замуж не выходит? – сказал Эдвин, когда херес добавил свое приятное тепло к тому удовольствию, которое он испытывал, зная, что виды на будущее у Летти улучшились. Ее судьба решалась самым благоприятным образом.

– Я еще не решила, – сказала она. – Что-то меня теперь за город не тянет.

– И правильно, – сказал Норман. – Чего не хочется делать, того и не делайте, и не позволяйте собой командовать. Сами все решайте. Жизнь-то она ваша, а не чья-нибудь другая.

– Но по-моему, вам нравилась деревенская жизнь, – недоуменно проговорил Эдвин, потому что по его понятиям женщины средних лет и женщины пожилые стремятся или должны стремиться за город.

– Да нет, не то что нравилась… – сказала Летти, вспомнив мертвых птиц и покалеченных кроликов и злую на язык тамошнюю публику. – Просто, когда мы сговаривались с Марджори, иногда казалось, что так и надо. А теперь я могу выбирать. – Она сделала большой глоток сладкого хереса, и у нее появилось приятнейшее чувство – почти ощущение своей силы. Такое же, как у Нормана, когда, решая, поселиться ли ему в доме Марсии, он открыл, что может повлиять на жизнь других людей. Теперь Летти поняла, что и Марджори, и миссис Поуп будут ждать ее решения.

– Но в Лондоне-то вы не останетесь? – приставал Эдвин.

– Не знаю. Надо будет как следует все обдумать, – сказала Летти. – Да, кстати! – добавила она. – Марджори интересовалась, не захотите ли вы как-нибудь провести день за городом? Можно поехать туда с утра, там и позавтракаем.

Она не удержалась от улыбки, потому что практически это зрелище выглядело довольно нелепо: все они – Марджори, Летти и двое мужчин – в тесноте ее «морриса».

– Эти твои приятели, с которыми ты работала в конторе… Эдвин и Норман, – сказала Марджори, старательно произнося оба имени, – почему бы их не пригласить сюда на денек?

Чем бы Марджори ни заинтересовалась, это надо подхватить, почувствовала Летти. Может быть, она отвлечется от постигшего ее разочарования, хотя трудно себе представить, что Эдвин и Норман могут стать предметами романтических мечтаний, а уж таких, кто бы меньше их любил загородное приволье, и вовсе не сыщешь. И тем не менее начинаешь понимать, что у жизни бесконечный запас возможностей – все в ней приходит на смену одно другому.

Примечания

1

Из стихотворения У. Вордсворта «Наоборот». – Перевод В. Муравьева.

2

Женская Добровольная Служба (благотворительная организация, помогает больным и нуждающимся). —

Прим. ред.

3

Да почиет в мире

(лат.).