Текст книги "Фасолевый лес"

Автор книги: Барбара Кингсолвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Ну и ну, облегчиться можно, – сказала я Черепашке. – Эта называется «Моментальное облегчение». Видишь, тут таблетка «Алка-зельтцера», которая застыла, только начав растворяться.

В такие дни я начинала чувствовать, что потихоньку схожу с ума. Так бывает, когда все твои деньги умещаются в одном кармане и у тебя нет ни работы, ни перспектив. Здешние бедняки, как я поняла, за небольшие деньги в местном центре сдавали кровь на плазму, но я твердо провела красную линию.

– Кровь – это самый большой орган тела, – говаривал Эдди Рикеттс, а мне не хотелось торговать своими органами. Во всяком случае, пока жива. Я поинтересовалась в Центре плазмы насчет возможной работы, но тамошний начальник, одетый в белый халат и белые мокасины, спросил меня:

– А есть ли у вас лицензия лабораторной медсестры, выданная штатом Аризона?

Говорил он таким тоном, будто я была червяком, извивающимся на кончике иглы для забора крови. На этом вопросе все и закончилось.

В одном квартале от Центра плазмы крови располагалось заведение под названием «Бургер-Дерби». Молодежь, которая там работала, была одета в красные кепки, красно-белые полосатые рубашки и красные шорты, которые казались сделанными из пластика. Одна из тамошних девушек, у которой на груди висел бейджик «Привет! Я – Сэнди», носила в ушах маленькие сережки с лошадьми. Вряд ли они были частью спецодежды – мне кажется, по закону никого нельзя заставить проколоть уши.

Сэнди в утреннюю смену обычно работала одна, и мы познакомились. В моем номере в «Республике» стояла плитка, на которой можно было разогреть суп, но иногда я ела в городе просто ради компании. Здесь было уютно и спокойно. Никто не подходил и не спрашивал, где у меня накопилось напряжение.

Сэнди оказалась помешана на лошадях. Когда она узнала, что я из Кентукки, то стала обходиться со мной так, словно я лично выиграла дерби.

– Как тебе повезло! – говорила она. – Я так мечтаю иметь собственную лошадь! Я бы вплела ей в гриву цветы, я бы гарцевала в манеже и выигрывала бы разные призы!

Сэнди была уверена, что в Кентукки[2]2
  Штат Кентукки славится конными заводами.


[Закрыть] у каждого жителя есть свой породистый скакун, а то и два, и мне немалых трудов стоило убедить ее, что я ни разу не подходила к лошадям настолько близко, чтобы меня можно было лягнуть.

– В той части Кентукки, откуда я родом, жителям не до того, чтобы холить чистокровных лошадей, – говорила я. – Они бы сами не отказались жить, как эти лошади.

Известно ведь, что у каждой породистой лошади должен быть свой бассейн. А в округе Питтмэн бассейнов не было отродясь – ни для лошадей, ни для людей. Я рассказала Сэнди, какой у нас был переполох, когда какие-то богачи купили за шесть миллионов американскую легенду – жеребца Секретариата. К тому времени он уже закончил карьеру на скачках, но они рассчитывали получить от него дорогое потомство. Однако вопреки ожиданиям, он оказался «неохотным осеменителем», что в переводе с канцелярского означает «геем»: за весь сахар Гавайских островов не хотел связываться с кобылами.

Сэнди была ошеломлена новостями о сексуальной жизни самого дорогого жеребца Соединенных Штатов.

– Разве ты не слышала? – спросила я ее. – Наверняка про это говорили во всех новостях.

– Нет! – отозвалась Сэнди, яростно начищая до блеска плиту и глядя по сторонам – нет ли в ресторанчике кого-нибудь еще, кроме нас. Но никого не было. Я всегда заходила сюда в половине одиннадцатого – это было не самое подходящее время для хот-догов, но я старалась, чтобы мы с Черепашкой питались два раза в день.

– И как тебе здесь работается? – спросила я ее однажды. В витрине уже пару недель висело объявление «Ищем сотрудника».

– Ой, замечательно! – ответила она.

Да уж, не сомневаюсь! Таскать по ресторану подносы с чили-догами «Тройная Корона» и бургерами «Твоя ставка» и выпроваживать алкашей и нищих, которые объедают со столов пакетики с растительными сливками – работа мечты. На вид ей было лет четырнадцать.

– Приходи к нам, – сказала Сэнди. – Ты из Кентукки, тебе вряд ли откажут.

– Почему бы и нет, – кивнула я.

Она что, думает, что я генетически запрограммирована курицу жарить?

– И сколько здесь платят?

– Три двадцать пять в час. Плюс бесплатно еда.

– Совсем забыла – у меня же ребенок, – опомнилась я. – Придется платить кому-нибудь, чтобы с ней сидели, больше, чем я смогу здесь заработать.

– Да это не проблема! – воскликнула Сэнди. – Можно оставлять ее в детском центре. Я так и делаю.

– А у тебя есть ребенок? – спросила я.

– Ну да! Мальчик. Ему почти два года.

Я-то думала, Питтмэн – единственное место на Земле, где обзаводятся детьми до того, как выучивают таблицу умножения. Я спросила Сэнди, что такое детский центр.

– Он бесплатный! – ответила она. – Это такое место в торговом центре, где за твоим ребенком присматривают, пока ты ходишь по магазинам. Но они же не знают, где ты на самом деле! Понимаешь? Главное – появляться каждые два часа, чтобы они думали, что ты покупательница. Я так и поступаю, когда у меня перерыв. Пятый автобус идет отсюда прямо до торгового центра. Или прошу съездить кого-нибудь из друзей. Людям, которые там работают, без разницы. Представь – там у них миллиард детей: ходят, ползают, играют. Откуда им знать, где чей ребенок и кто чья мать?

Говоря это, Сэнди вставляла маленькие белые корзиночки с цветной капустой, измельченной морковью и нутом в специальные углубления на стойке с салатами – приближалось время, когда люди повалят в ресторан на ланч. По какой-то странной прихоти на льду, который должен был держать салаты в холоде, был разложен искусственный виноград.

– Я съезжу и посмотрю, что там и как, – сказала я, хотя уже примерно представляла себе, что это за местечко.

– Если поедешь прямо сейчас, может, проведаешь и моего мальчика? – попросила Сэнди. – Его зовут Сиэтл. Я уверена, что он там один с таким именем. Просто посмотри, все ли с ним в порядке, хорошо?

– Сиэтл? Это в честь Сиэтла – города в штате Вашингтон?

– Нет, в честь Сиэтла Слу, знаменитой скаковой лошади. Он светленький, ни с кем не спутаешь. Похож на меня, только волосы светлее. Да, в этом центре нужно, чтобы ребенок умел ходить. Твоя дочка ходит?

– Конечно, ходит, – ответила я. – Когда есть куда пойти.

Стебель сельдерея выпал из корзиночки. Сэнди подняла его с пола и откусила кусочек.

– Я же не могу теперь с чистой совестью скормить его посетителю, – сказала она.

– Да не смотри ты на меня так! – отозвалась я. – Мне-то что? Можешь съесть хоть весь сельдерей, да еще эти искусственные виноградины. За три двадцать пять в час – имеешь право.

С минуту Сэнди задумчиво жевала зеленый стебель. Ее ресницы, накрашенные голубой тушью и слипшиеся, торчали в разные стороны, как цветочные лепестки.

– Ты знаешь, твоя девочка совсем на тебя не похожа, – сказала она после минутного молчания. – Не в обиду будь сказано. Но она очень миленькая.

– Она мне не дочка, – объяснила я. – Просто так получилось. Мне ее навязали.

Сэнди, замерев на мгновение, внимательно посмотрела на нас. Щипцы для салата зависли в воздухе.

– Очень хорошо понимаю, – сказала она наконец.

4. Таг-Форк

Миссис Логан – бабушка Лу Энн – и новорожденный младенец спали в большой комнате. Жара стояла невероятная, и шторы на окнах были задернуты. Последние две недели бабуля Логан топала по дому, постоянно задергивая шторы, которые Лу Энн только успела распахнуть, пока та наконец не сдалась, и теперь они проводили дни напролет в тускло освещенном полумраке.

– Можно подумать, тут кто-то умер, а не родился, – продолжала слабо возмущаться внучка.

Бабушка же заявляла, что январь выдался неестественно теплый и, если малыша не оградить от жары, он вырастет слабым и болезненным.

Проснувшись, бабуля Логан принялась отрицать, что вообще спала. Она просто дала глазам отдохнуть перед путешествием в Кентукки – все-таки три дня дороги! Да еще на автобусе.

На кухне Айви Логан и Лу Энн паковали в бумажный пакет бутерброды с болонской колбасой и желтые яблоки. Отдельно уложили термос с холодным чаем. Айви, с ее массивными руками и животом, укрытым передником, производила впечатление непререкаемого авторитета – даже здесь, на кухне в доме дочери, где все ей было незнакомо. Себе под нос она монотонно бурчала стих из религиозного гимна: «все грехи и печали наши снесем…», чем достала Лу Энн настолько, что та готова была закричать.

Лу Энн отбросила со лба упавшую прядь влажных светлых волос и сказала матери, что будет очень рада, если та останется еще на несколько дней. Каждый раз, когда Айви смотрела на нее, Лу Энн будто видела в ее взгляде темные усталые круги под собственными глазами.

– У тебя даже минутки не было, чтобы пообщаться с Анхелем, – сказала она матери. – У него во вторник выходной. Мы можем взять машину и куда-нибудь поехать. Как-нибудь поместимся. Или я останусь с Дуайном Реем, а вы поедете без нас. Так же нельзя – в кои-то веки приехать, из такой дали, и ничего не увидеть!

К удивлению Лу Энн, Анхель согласился вернуться на время, пока в доме будут гостить ее мать и бабушка. Лу Энн трудно было говорить с ним, да и смысла в разговорах не было, но, по крайней мере, он понимал, что матери и бабушки – великая сила. Если бы бабуля Логан узнала о предстоящем разводе, ее хватил бы апоплексический удар. И, конечно же, они с Айви стали бы в один голос настаивать, чтобы Лу Энн вернулась домой.

– Милая моя, да мы столько всего насмотрелись из автобуса! – ответила Айви. – Боженьки мои! И кактусов огромных, и всего прочего! А какие дома у вас в центре! Все из стекла. Да еще, наверное, поглядим, когда обратно поедем.

– Но ведь вы почти из дома не выходили! Все время с ребенком.

– Так мы для того и приехали, милая моя! А теперь, когда с ребенком все устроилось, уж очень хотим домой. Здесь так жарко, что мама Логан едва не сходит с ума.

– Я знаю, – ответила Лу Энн.

Она медленно вдыхала воздух, пропуская его через нос. После того, как бабушка заявила, будто здешний сухой и жаркий воздух ядовит, Лу Энн была готова ей поверить.

– Жаль, что мне не удалось вас получше устроить, – сказала она.

– Ты нас отлично устроила, лучше не надо. Что же до мамы Логан, то ей все равно: даже если бы ее поселила у себя Царица Савская, ей это было бы не по душе. Единственное место, где она может спокойно спать, это ее собственная кровать.

Айви развязала тесемки дочкиного передника, сняла его и широкими ладонями разгладила спереди свое темно-синее платье. Лу Энн помнила это платье по сотням совместных ужинов в помещении церковной общины. От одного его вида к горлу подступил вкус запеканки с картофельными чипсами и пирога, замешанного на «Кока-коле».

– Мама! – сказала Лу Энн и, вдруг, осознав, что говорит еле слышно, начала снова:

– Мама! А когда папа был жив…

Она не знала, что собирается спросить. Разговаривали вы друг с другом? Был он тем, для кого ты припасала свои самые сокровенные мысли? Или все было так же, как сейчас? Полный дом женщин, и только на них можно положиться, только с ними можно поговорить. Айви не смотрела на дочь, но руки ее непривычно замерли. Она ждала.

– …бабушка Логан жила с вами всегда, с самого начала? – закончила Лу Энн.

Айви заглянула в коричневый пакет, а потом скрутила верхний край в тугую трубочку.

– Не она с нами, а мы с ней, – сказала она.

– Это вы так захотели? – смущенно спросила дочь.

– Пожалуй, я всегда думала, что было бы неплохо пожить одним, без родителей, – отозвалась мать. – Но у нас было так много работы! Не до удовольствий. Да и, к тому же, я до смерти боялась куда-то уехать и жить одной.

– Ты бы не одна жила, а с папой.

– Пожалуй, – сказала Айви. – Но мы обо всем этом так не думали.

Она повернулась к раковине помыть руки, потом стянула полотенце с деревянного кольца над раковиной, заново сложила его и повесила назад.

– Сбегай-ка к маме Логан, скажи, что пора собираться.

Айви не разговаривала со свекровью. Почему, по какой причине – этого Лу Энн никогда не понимала. Интересно, как они проведут вдвоем эти несколько дней и ночей в автобусе? Да уж как-нибудь, наверное, найдут общий язык. В прошлом, когда возникала необходимость, мама и бабушка Лу Энн умудрялись общаться даже через совершенно посторонних людей.

– Бабуля Логан!

Лу Энн погладила плечо бабушки, чувствуя твердые кости под гладкой поверхностью темного платья. Та открыла глаза, и в это же самое время ребенок заплакал.

– Хорошо поспала, бабуля? – спросила Лу Энн, поспешив взять ребенка на руки и покачать на бедре. Ей почему-то всегда казалось, что он задыхается.

– Я не спала, – сказала бабуля Логан. – Просто закрыла глаза, чтоб отдохнули.

Она крепко взялась за ручки кресла и долго осматривалась, пока не поняла, где находится.

– Я говорила тебе, – продолжала миссис Логан, – от такой жары у ребенка начнутся колики. Нужно поставить ему горчичник, чтобы вытянуть тепло.

– Мама говорит, пора укладывать твой саквояж, – сказала Лу Энн. – Вечером вы уезжаете.

– У меня все уложено.

– Отлично! Поужинаете перед отъездом?

– А чего б тебе не поехать с нами, детка? Тебе и ребенку?

– Мне, ребенку, а еще и Анхелю, бабушка! Я уже пять лет как замужем, ты не забыла?

Лу Энн чувствовала себя обманщицей, притворяясь, что у нее все благополучно. Все равно, как если бы она на Рождество подарила матери и бабушке большую красивую коробку, а внутри была бы лишь оберточная бумага. Насколько Лу Энн помнила, до этого она никогда не лгала родным, но что-то внутри нее противилось тому, чтобы признать, что они оказались правы насчет Анхеля.

– У Анхеля отличная работа на заводе по розливу, – сказала она бабуле Логан, и, по крайней мере, это было правдой. – И нам здесь нравится.

– Не представляю, как человеку может нравиться место, где совсем не бывает дождей. Господи! У меня все внутри пересохло. Дай-ка мне стакан воды!

– Через минутку принесу, – проговорила Лу Энн, перекладывая ребенка на другую руку. Она знала, что через несколько мгновений бабуля Логан забудет о своей просьбе. – К этому можно привыкнуть, – продолжала она. – Когда мы сюда приехали, у меня все время горло болело, и я до смерти боялась, что заработаю рак горла – как та девица, что пела по телевизору. Ну, как ее зовут? Ей еще пришлось прекратить выступать.

Лу Энн вдруг спохватилась, осознав, что для бабушки Логан что «Эн-Би-Си», что фасоль пинто – все равно.

– Но потом привыкла. И мальчика жара нимало не беспокоит.

Она подняла малышу подбородок указательным пальцем и заглянула в затуманенные голубые глаза.

– Наш Дуайн Рей – настоящий тусонский парень, верно?

Лу Энн родила не на Рождество и даже не днем позже. Дуайн появился на свет утром первого января, всего на сорок пять минут опоздав, чтобы стать «Первым младенцем года» в больнице Святого Иосифа. Лу Энн потом думала: если бы она поэнергичнее тужилась, то обеспечила бы себя бесплатными подгузниками на целый год – таков был приз для первого ребенка года от Службы «Последний доллар», и они были бы очень кстати, особенно теперь, когда ее копилка, где лежали деньги на стиральную машинку, почти опустела, потому что ее содержимое перекочевало в карманы соседских детишек.

– Не возьму в толк, как можно ро́стить табак без дождя! – не унималась бабуля Логан.

– Да здесь табак и не выращивают, – сказала Лу Энн. – Здесь и полей-то почти нет. Только фабрики и заводы. А еще туристы приезжают зимой, когда в горах очень красиво. Мы бы вам все это показали, если бы вы так не торопились уезжать.

Ребенок вновь кашлянул, и Лу Энн принялась качать его.

– Вообще в январе обычно не так жарко, как сейчас. Ты же слышала, бабуль, как по радио сказали, что в этом году у нас самый теплый январь за все время наблюдений.

– Ты даже говорить стала иначе. Так и знала, что станешь задаваться!

– Но, бабушка, это неправда!

– Не спорь со мной, детка! Я же слышу. Ты, пожалуй, и ребенка научишь, будто вся твоя родня – деревенщина и неучи.

Вошла Айви, неся с собой пакеты с едой и свой чемодан, перехваченный кожаным ремнем. Лу Энн узнала ремень – этим ремнем ее порол отец, когда был жив.

– Детка! – сказала Айви. – Не давай маме Логан опять тебя грызть. Нам пора в дорогу.

– Скажи Айви, чтобы занималась своими делами, – отозвалась бабушка Логан. – А я буду заниматься своими. Вот, я кое-что припасла для твоего малыша.

Достав свою старую бархатную сумку, когда-то бывшую черной, а теперь, со временем, порыжевшую и потертую вокруг замка, она открыла ее и, запустив внутрь свои медленные опухшие пальцы, принялась рыться. Лу Энн старалась не смотреть.

Наконец бабуля Логан извлекла оттуда бутылку из-под кока-колы, наполненную какой-то мутноватой водой. Погнутая металлическая крышка была прижата к горлышку и обернута несколькими слоями целлофана, а вокруг целлофана была намотана бечевка.

Лу Энн вновь переложила ребенка на бедро, заправила прядь волос за ухо и свободной рукой взяла бутылку.

– Что это? – спросила она.

– Вода из реки Таг-Форк, чтобы окрестить твоего ребенка.

Вода в бутылке казалась беловатой и холодной, а на дне ее скопился мелкий коричневый осадок.

– Помню, когда тебя крестили в Таг-Форк, ты была совсем крохой, всего боялась. Священник еще даже не окунул тебя, а ты уже так разоралась! Божечки, как сейчас помню.

– Здорово, бабуль! Ты помнишь то, чего не помню я.

Как, интересно, себе представляет это бабушка – крещение в бутылке из-под кока-колы? Да и вообще, изначальный план состоял в том, чтобы просто брызнуть на Дуайна Рея водой, как это заведено у католиков, но бабушка умрет, если об этом узнает. Впрочем, теперь, когда Анхель ушел, даже эта идея оказалась под вопросом.

– Куколка! – сказала Айви. – Мы готовы. Ох, как не хочется уезжать! Дай-ка мне еще раз подержать своего внука! Смотри, Лу Энн, чтобы он хорошо кушал. У меня всегда было много молока для тебя и твоего брата, но ты не такая плотная, как я. Никогда не была полненькой. Не моя вина, что ты никогда не съедала все, что перед тобой ставили.

Она взяла ребенка и покачала его, прижав к своей плиссированной груди.

– Ох, батюшки! – сказала она. – Он ведь, пожалуй, будет совсем большой, когда я снова его увижу.

– Мама, с тех пор, как забеременела, я растолстела как свинья, и ты это знаешь.

– Не забывай давать ему обе груди. Если будешь давать одну, пропадет молоко.

– А я уж, наверное, его и вовсе не увижу, – проворчала бабуля Логан. – И он не увидит свою прабабку.

– Мама, – сказала Лу Энн. – Может, вы все-таки дождетесь Анхеля, и мы отвезем вас на станцию? Вы запутаетесь с автобусами – там же надо в центре пересаживаться.

Они обе все это время так старались избежать встречи с Анхелем, что ему вообще не обязательно было возвращаться домой.

– Грех работать в воскресенье, – пробурчала бабуля Логан. – В день Господень он обязан быть дома, с семьей. – Она тяжело вздохнула. – Хотя чего еще ожидать от мексиканского язычника?

– Он работает по сменам, – в который раз принялась объяснять Лу Энн, – и идет на работу тогда, когда ему говорят. Только и всего. И он – не язычник. Он родился в Америке, как и все мы… – Хоть его и не крестили в грязной луже, – добавила она тихо, чтобы слова ее не долетели до ушей бабушки Логан.

– И кто ему это говорит? – требовательным тоном спросила та.

Лу Энн посмотрела на мать.

– Ничего, мы справимся – и с автобусами, и со всем остальным, – успокоила ее Айви.

– И все равно это неправильно! Что какой-то другой язычник велит ему идти на работу в день Господень!

Лу Энн нашла клочок бумаги и написала на нем название автобусной остановки и номер автобуса, на который им нужно будет пересесть в центре. Айви передала ей ребенка и взяла бумажку. Внимательно прочитав, она сложила ее и отправила в сумку, после чего принялась помогать миссис Логан надеть пальто.

– Бабушка, – сказала Лу Энн, – тебе не понадобится пальто. На улице почти восемьдесят градусов[3]3
  Около 27 градусов по Цельсию.


[Закрыть], клянусь тебе.

– Поберегись, не то до преисподней доклянешься. – И не надо мне говорить про пальто, детка! На улице – январь!

Она пару секунд похватала сморщенной ладонью воздух; наконец Айви молча поймала руку свекрови и направила ее в рукав плотного черного пальто.

– Лу Энн, детка, – сказала Айви, – не позволяй ему играть с авторучкой! Не дай Бог, выколет себе глаза, даже не успев жизнь повидать.

Младенец слабо тянулся к синей ручке, торчащей у Лу Энн из нагрудного кармана, хотя схватить ее и потащить к себе он бы вряд ли смог – даже если бы от этого зависела его жизнь.

– Хорошо, мама, – спокойно сказала Лу Энн.

Несмотря на жару, она завернула ребенка в тонкое одеяло, зная, что, если этого не сделает, кто-нибудь из старших женщин непременно начнет кудахтать.

– Давай помогу тебе спуститься по лестнице, – обратилась она к бабуле Логан, но та отвела ее руку.

Волны тепла, поднимающиеся над мостовой, бежали рябью по коричневой траве и стволам пальм, растущих по краю тротуара. Глядя на деревья, Лу Энн вспомнила мультфильм, где пальмы танцевали гавайский танец хула. Наконец они добрались до маленькой автобусной остановки, где стояла бетонная скамейка.

– Не садитесь на нее, – предупредила мать и бабушку Лу Энн. – В такую жару на солнце она бывает раскалена как кочерга.

Миссис Логан и Айви, словно испуганные дети, одновременно сделали шаг назад, и Лу Энн испытала немалое удовлетворение оттого, что смогла рассказать им нечто, чего они не знали. Все трое выстроились вдоль скамейки, вглядываясь туда, откуда должен был появиться автобус.

– Вот навонял! – пробурчала мама Логан, когда он подкатил к остановке.

Айви обняла Лу Энн и младенца, после чего подхватила оба чемодана и, высоко поднимая ноги, поднялась по двум ступеням в салон. Наверху она обернулась к свекрови и, протянув руку, крепкой мозолистой ладонью обхватила пальцы миссис Логан с набухшими костяшками. Водитель автобуса, облокотившись на рулевое колесо, смотрел перед собой.

– Жаль, что мы живем так далеко, – сказала Айви под шипение закрывающихся дверей.

– Я знаю, – проговорила Лу Энн одними губами и, наклонившись к младенцу, произнесла:

– Помаши ручкой прабабушке.

Но они этого уже не увидели, потому что сели на другой стороне.

Лу Энн представила, как бросается за автобусом, барабанит в двери, забирается в салон и устраивается с малышом на широком сиденье между мамой и бабушкой. И бабушка говорит:

– Скажи своей матери, пускай передаст мне термос с чаем. Не то я высохну, как дощатый забор, к тому времени, как мы приедем в Кентукки.

В квартале от остановки, через дорогу, старина Бобби Бинго торговал овощами со своего полуразвалившегося грузовика. Лу Энн как-то соблазнилась видом помидоров, которые у него выглядели гораздо симпатичнее, чем твердые розовые, что можно было купить в магазине. Магазинные вообще на помидоры не похожи – вид какой-то болезненный, городской, словно их вырастили прямо на складе, а не на земле. Лу Энн тогда, немного поколебавшись, решилась наконец подойти и спросить, почем помидоры, и с удивлением узнала, что у Бобби они дешевле, чем в магазине.

Теперь, идя с остановки домой, она решила купить еще.

– Приветствую вас, любительница помидоров! – воскликнул Бобби. – Я вас запомнил.

Лу Энн покраснела.

– Они у вас по-прежнему по сорок пять центов за фунт?

– Нет, мадам! По пятьдесят пять. Увы, конец сезона!

– Ничего! Все равно хорошая цена, – отозвалась Лу Энн и, выбрав в ящике шесть помидоров, свободной рукой протянула их продавцу один за другим. Другой рукой она поправила ребенка, стараясь поддерживать головку, как ее учили, чтобы не болталась.

– Ваши помидоры – лучшие из тех, что я видела здесь с тех пор, как приехала из дома, – сказала она.

Произнеся слова «из дома», Лу Энн почувствовала, как сердце ее странным образом дрогнуло.

Кожа на лице Бобби Бинго напоминала печеный картофель. Типичный огородник, подумала Лу Энн, которой, тем не менее, нравился этот человек.

Бобби посмотрел на нее, прищурившись.

– Так вы не отсюда! Я так и думал.

Выбрав из стопки пластиковых пакетов подходящий, с красными буквами, он уложил туда помидоры, взвесил на руке и сказал:

– Семьдесят пять, – и только потом положил на весы.

После этого выбрал большое красное яблоко и помахал им мальчику.

– И яблочко для Джонни!

– Его зовут Дуайн Рей, и он вам очень благодарен, но у него еще и зубов нет, – смеясь, сказала Лу Энн.

Ей стало неловко, но смеяться было так приятно, что она даже испугалась, что следом расплачется.

– Так это хорошо! – рассмеялся Бинго в ответ. – Когда у них появляются зубы, они начинают кусаться. Вы знаете моего мальчика?

Лу Энн отрицательно покачала головой.

– Вы должны его знать! Его каждый вечер показывают по телевизору, он машины продает. Большой человек в этом бизнесе.

– Извините, – отозвалась Лу Энн. – У меня нет телевизора. Муж забрал его к себе на новую квартиру.

Вот так, две недели обманывать собственную мать и бабушку, а потом выложить все про свой рухнувший брак совершенно незнакомому человеку! Ей не верилось, что она сделала это.

Бинго покачал головой.

– Не переживайте, – сказал он. – Каждый раз, когда я его там вижу, меня мутит. Он даже не называет себя своим именем. «Билл Бинг». Вот как он там зовется. «Билл Бинг Кадиллак. «Билл Бинг найдет вам авто в один миг!» Я всегда хотел, чтобы он выбился в люди. А теперь посмотрите на него! Он даже не ест овощей. Если бы он сейчас оказался здесь, сделал бы вид, что со мной не знаком. Он говорит мне: «Да выбрось ты свой грузовик! Зачем ты торгуешь этой дрянью? Я хоть сейчас куплю тебе дом в Беверли-Хиллз». А я говорю: «Что? В Беверли-Хиллз? Ты с ума сошел? Они же там наверняка не едят овощей. Едят, наверное, только королевских крабов с Аляски да хлебные палочки! – Если хочешь меня осчастливить, купи мне «кадиллак», и я буду продавать свои овощи с него».

Покачав головой, Бобби Бинго спросил:

– Винограда хотите? На этой неделе хороший виноград.

– Нет, мне только помидоры, – ответила Лу Энн и протянула ему семьдесят пять центов.

– Вот, возьмите винограда. Джонни его можно. Он без косточек.

И, положив большую гроздь винограда к помидорам, добавил:

– Вот что я вам скажу, любительница помидоров. То, чего хочешь больше всего на свете, чаще всего выходит боком.

Придя домой, Лу Энн уложила ребенка, после чего тщательно вымыла помидоры и виноград и отправила в холодильник. Все это время она чувствовала, будто за ней внимательно наблюдают глаза матери.

– Выходит боком… выходит боком… – повторяла и повторяла она себе под нос, пока эти слова не начали ее раздражать.

Проходя по комнатам, Лу Энн вдруг заметила, что держится ближе к стенам – так, словно ее тучная мать и требовательная бабушка все еще здесь и занимают большую часть пространства; дом был и пустым, и переполненным одновременно, и Лу Энн захотелось вдруг чего-то, но она не могла понять, чего именно – может быть, какой-нибудь еды, которую она ела много лет назад. Она распахнула шторы на окнах в гостиной и впустила в дом свет. Небо ворвалось в окна – сухое, чистое и прозрачное. Как ни странно, Лу Энн все еще иногда удивлялась, когда открывала это окно и не видела за ним Кентукки.

Она заметила на крышке низкого комода бутылку из-под кока-колы. Рядом лежали две шпильки для волос, забытые бабулей Логан. Эти старомодные вещицы пробудили в душе Лу Энн глубокую печаль. Однажды, еще дома, в табачном сарае она нашла рабочие перчатки отца. Они по-прежнему хранили изгибы его ладоней – несмотря на то, что он уже давно умер.

Из бутылки натекло на деревянную поверхность, и Лу Энн попыталась вытереть круглое пятно краем джемпера. Не хотелось портить имущество, ведь оно принадлежало не ей – дом сняли уже с мебелью. Она долго думала, что делать с бутылкой, пока наконец не поставила ее на стеклянную полку шкафчика в ванной.

Позже, когда Лу Энн кормила ребенка в гостиной, она закрыла глаза и попыталась вспомнить, как ее крестили в реке Таг-Форк. Она увидела маленькую девочку в белом платьице, с крепко прижатыми к телу локотками загорелых рук. Девочка вскрикнула, когда ее колени подогнулись и зеленая вода сомкнулась над лицом, но Лу Энн не почувствовала страха этой девочки. Пробивающийся через прикрытые веки яркий свет стал приглушенно-водянистым, точь-в-точь как тот, что она видела в Таг-Форк. Воспоминания вставали перед глазами, но она ничего не ощущала. Лу Энн вспомнила Айви и тут же, почти автоматически, дала ребенку другую грудь.

Она все еще кормила ребенка, когда пришел Анхель. Лу Энн открыла глаза. Вечернее солнце, упав на горные склоны, окрасило их в розовый цвет и сделало плоскими – словно это была почтовая открытка.

Она услышала, как Анхель что-то ищет на кухне. Он довольно долго расхаживал там, ничего не говоря, и Лу Энн вдруг осознала, насколько его присутствие воспринималось иначе, чем присутствие женщин. Он мог быть в доме, а мог и отсутствовать – ну и что? Это как жук или мышка, скребущаяся ночью в буфете – вы можете встать и прогнать ее, а можете на все плюнуть и опять завалиться спать.

И это было хорошо, решила Лу Энн.

Когда Анхель вошел в комнату, она услышала позвякивание его ноги.

– Уехали? – спросил он из-за спины Лу Энн.

– Да.

– Я упаковал свою бритву, – сказал он.

У Энджела были усы, но остальное он брил, и иногда – дважды в день.

– Ты не видела пряжку от моего ремня? Ну, серебряную, с колышкой.

– С чем?

– С колышкой. Ну, это такой узел. Веревка и узел.

– А я-то думала, что это такое…

– Значит, видела?

– Видела. Но давно.

– А мою бейсболку с эмблемой «Торос»?

– Синюю?

– Да.

– Так ты оставил ее в машине Мэнни Квироса. Не помнишь?

– О, черт! Мэнни переехал в Сан-Диего.

– Ничего не поделать. Ты ее там оставил.

– Вот черт.

Он стоял сзади так близко, что Лу Энн слышала исходящий от него слабый, сладковатый запах пива. Он был ей знаком, но сегодня она думала о нем совершенно иначе, чем раньше – это был запах баров, запах завода по розливу спиртного, запах других мест, где Анхель бывал каждый день, но которых она никогда не видела. Она повернулась как раз в тот момент, когда он выходил из комнаты. Рукава его рабочей рубашки были закатаны по локоть и, как всегда, испачканы в чем-то, но она не знала, в чем. На один краткий миг, не дольше биения сердца, ей вдруг показалось ужасно странным, что она жила под одной крышей с этим человеком, который ей даже не родственник.

Нет, конечно же, родственник. Он – мой муж. Был моим мужем.

– А это что, черт побери? – раздался его голос из ванной.

Лу Энн откинулась на спинку кресла-качалки, в котором сидела, глядя на восток через большое окно.

– Это вода из реки Таг-Форк, в которой меня крестили. Меня и всех остальных в моей семье. Бабуля Логан привезла ее, чтобы я покрестила Дуайна Рея. Сам знаешь, она не могла приехать и не вытворить чего-нибудь странного.