Текст книги "Проданная невеста"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Барбара Картленд
ПРОДАННАЯ НЕВЕСТА
Примечание автора
Молодые щеголи эпохи Регентства [1]1
Регентство – время с 1811 по 1820 г., когда Англией правил в связи с недееспособностью отца, короля Георга III, принц Уэльский Георг, носивший титул принца-регента (с 1820 по 1830 г. он правил страной уже как король Георг IV). – Здесь и далее примеч. перев.
[Закрыть]не были заняты делом и потому тратили время на игру в карты, попойки и ухаживание за хорошенькими куртизанками.
В Лондоне существовало множество игорных домов, в каждом клубе были особые «карточные комнаты», где игра шла по самым высоким ставкам.
Лондон был полон соблазнов для любого молодого человека, когда он после окончания войны и нелегкой службы в армии Веллингтона возвращался к гражданской жизни.
Многие аристократы проигрывали не только фамильные драгоценности, на которые не распространялось право майората, но и недвижимость – даже целые улицы и площади Лондона, цена на которые в наше время достигает астрономических цифр.
Трудно не пожалеть этих юнцов, которые хоть и были неразумны и безрассудны, но обладали гордостью, сохранявшейся в любых обстоятельствах, – даже при полном разорении.
Показанное в книге благоговейное отношение китайцев к своим древним реликвиям сохраняется и доныне, и священные резные изображения, передаваемые от отца к сыну, служат объектами поклонения для всех членов семьи.
Глава 1
1818 год
Члены клуба «Уайтс» [2]2
«Уайтс» – один из старейших аристократических клубов Лондона (основан в 1693 г.).
[Закрыть], мирно восседавшие с утра в буфетной, в изумлении воззрились на графа Блэйкни, бурно ворвавшегося в комнату.
– Ради Бога, дайте мне чего-нибудь выпить! – обратился граф к одному из лакеев клуба.
Заметив в другом конце комнаты лорда Фулборна, граф подошел к нему и бросился в кожаное кресло.
– Со мной все кончено, Чарлз! – заявил он. – Целиком и полностью!
– Полагаю, – сказал Чарлз Фулборн, – что ты потерял свои деньги.
– Я потерял все, что имел, и даже больше того, черт побери! – ответил граф. – Если никто за меня не поручится, то в следующий раз ты увидишь меня уже во «Флите» [3]3
«Флит» – долговая тюрьма в Лондоне (существовала до 1842 г.).
[Закрыть].
Лорд Фулборн взглянул на графа с удивлением и убедился, что, упоминая о «Флите», его друг вовсе не шутит.
– Как мог ты быть таким дураком, – заговорил лорд понизив голос, так как видел, что все присутствующие навострили уши, – чтобы играть, не имея на то никаких возможностей?
– Это был мой единственный шанс раздобыть денег для кредиторов, и вот теперь Кэйтон требует с меня свой выигрыш. А Кэйтона не разжалобишь!
В эту самую минуту лорд Энтони Кэйтон, высокий, красивый молодой человек, вошел в буфетную, словно само упоминание его имени вызвало его сюда.
Он огляделся, увидел графа и направился к нему.
– Если вы, Блэйкни, воображаете, что вам удастся избежать уплаты долга, – зло проговорил он, – то вы ошибаетесь. В прошлый раз вы не заплатили проигрыш, но теперь я добьюсь, чтобы вас выгнали из клуба!
– Я и сам из него уйду! – отрезал граф.
Он поднялся с кресла и встал прямо перед лордом Энтони. Молодые люди смотрели друг на друга, точно разъяренные звери.
На физиономиях некоторых наблюдателей этой сцены появились легкие улыбки. Было известно, что две недели назад граф и лорд Энтони поссорились из-за одной очаровательной куртизанки.
Победа досталась Графу; лорд Энтони был взбешен и поклялся отомстить.
Куртизанка, обнаружив, что у графа в карманах гуляет ветер, предпочла ему буквально через неделю какого-то богатого содержателя, но это отнюдь не умиротворило лорда Энтони.
– Я собираюсь послать вам вызов! – громогласно объявил лорд Энтони.
– Можете заниматься этим, пока не посинеете, – парировал граф. – Я уезжаю в деревню и посмотрю, что там еще можно продать. Но тем, что останется после того, как на имущество наложат лапу кредиторы, даю вам слово, не накормишь и цыпленка!
– Если вы будете продолжать в том же духе, я вас ударю! – выкрикнул лорд Энтони.
Лорд Фулборн, поняв, что Кэйтон вполне готов осуществить свое намерение, поспешно вскочил и встал между противниками.
– Немедленно прекратите это, вы оба! Энтони, ты не хуже меня знаешь, что у Дэвида ни гроша за душой. – Он повернулся к графу и продолжил: – А ты, Дэвид, не имеешь права играть, понимая, что состояние твое рушится и тем, кто от тебя зависит, нечего есть.
Его слова пристыдили графа.
Лорд Энтони круто повернулся и, бормоча себе под нос какие-то угрозы, вышел из буфетной.
Лорд Фулборн положил руку графу на плечо.
– Отправляйся-ка домой, Дэвид, – негромко предложил он. – У меня такое чувство, что дела еще хуже, чем ты себе представляешь.
– Я знаю, насколько они скверны, – ответил граф. – Лучшее, что я могу сделать, это пустить себе пулю в лоб.
С этими словами он удалился, а в комнате сразу после его ухода началось как бы некое жужжание голосов: застывшие в молчании при виде развернувшейся у них на глазах драматической сцены члены клуба принялись обсуждать происшедшее.
Лорд Фулборн уселся на свое место, и почти тотчас какой-то джентльмен поднялся с кресла в углу, где он сидел и читал «Таймс», подошел к лорду Фулборну и, подсев к нему поближе, заговорил:
– Мое имя Уинтон. Я был знаком с вашим отцом. Я лишь недавно вернулся в Англию, и мне любопытно узнать, из-за чего поднялся весь этот шум.
Лорд Фулборн взглянул на него и решил, что никогда и в глаза не видел этого человека.
На вид ему года тридцать четыре, наружность примечательная, на лице печать властности. Пожалуй, даже красив, только взгляд жестковатый и очень уж твердая складка губ.
Что и говорить, лицо привлекает внимание. Интересно, кто он такой и каким образом стал членом клуба?..
Клуба привилегированного, одного из старейших в Лондоне и известного тем, что членами его становились только отпрыски наиболее знатных фамилий. Попасть в него было труднее, чем в любой другой аристократический клуб.
Но незнакомец ждал ответа на свой вопрос, и лорд Фулборн сказал:
– Вы же слышали, что граф Блэйкни попал в беду, и, к несчастью, это правда. Он унаследовал кучу долгов после смерти отца и вынужден был существовать, продавая из дома предков все, что имело хоть какую-то ценность.
Мистер Уинтон – если это было его настоящее имя – слушал с напряженным вниманием, и лорд Фулборн добавил:
– Я полагаю, что долги достигли огромных размеров и кредиторы добьются распродажи всего оставшегося имущества.
– А если это их не удовлетворит? – задал вопрос человек по имени Уинтон. – Тогда граф и в самом деле окажется в долговой тюрьме?
– Это вполне реальная возможность, – отвечал Чарлз Фулборн. – Поставщики устали от джентльменов, живущих в долг, и граф неделю назад получил уведомление о возбуждении против него судебного преследования. На его примере будет, так сказать, преподан урок другим безответственным молодым людям.
Мистер Уинтон минуту помолчал, потом заметил:
– Думается, я помню покойного графа.
– Его все любили, – сказал лорд Фулборн, – однако он был игроком, и вот теперь его дети страдают от последствий.
– Дети? – переспросил Уинтон.
– У Дэвида есть сестра, – ответил Фулборн, – и если бы у нее была возможность провести сезон в Лондоне, она, несомненно, заслужила бы титул Несравненной. – Он сделал паузу, как бы выбирая соответствующие слова. – Она очень хороша собой, а правильнее было бы сказать – прекрасна, но в отличие от брата слишком горда, чтобы брать то, за что не в состоянии заплатить. Поэтому она живет в деревне.
– Печальная история, – сказал Уинтон. – Если я не ошибаюсь, дом графа Блэйкни находится в Хартфордшире?
– Блэйк-холл всего в пятнадцати или двадцати милях отсюда, – сообщил Фулборн, – именно там кредиторы и собираются предъявить графу все счета. – И добавил со вздохом: – Я считаю, что те из нас, кто может себе это позволить, должны купить там хотя бы что-то ненужное – во имя дружбы.
Его нежелание сделать что-либо подобное было вполне очевидно, и мистер Уинтон смерил Фулборна проницательным взглядом, прежде чем произнести не без иронии:
– В подобных обстоятельствах человеку всегда любопытно узнать, – сколько у него истинных друзей.
Он встал и направился в тот самый угол, который недавно покинул ради этого разговора.
Время уже близилось к вечеру, когда граф Блэйкни в фаэтоне, за который он не заплатил, запряженном лошадьми, которых он одолжил у приятеля, приехал в Блэйк-холл.
Пока он, въехав в давно не крашенные ворота, двигался мимо пустых домиков с заколоченными окнами, на лице у него было выражение отчаяния.
В конце аллеи показался дом; выстроенный в свое время из темного кирпича, за долгие годы приобретшего светло-розовый цвет, издали он выглядел прекрасно.
Но когда граф подъехал ближе, стали видны разбитые и не вставленные вновь стекла в окнах; во многих местах на крыше не хватало плиток черепицы.
Трава и мох проросли сквозь трещины в ступеньках, ведущих ко входу в здание.
Граф остановил лошадей и закричал очень громко, призывая кого-то.
Звук его голоса облетел вокруг дома и донесся до конюшни.
Седовласый старик медленно вышел из-за угла, и графу показалось, что старику понадобилось ужасно много времени, чтобы подойти к лошадям.
– Мы не ждали вас, м'лорд, – хриплым, каркающим голосом проговорил старик.
– А я и сам не думая, что приеду! – резко ответил граф, выбираясь из фаэтона. – Отведи лошадей в конюшню, Гловер. Завтра они понадобятся.
– Очень хорошо, м'лорд.
И Гловер, что-то бормоча себе под нос, повел лошадей к конюшне.
Граф вошел в дом через парадную дверь, которая была открыта.
Холл, обшитый темными дубовыми панелями, был слишком хорошо ему знаком, чтобы обращать внимание на пыль на полу или на то, что ромбовидные стекла с геральдическими изображениями были грязными и потрескались.
Граф бросил цилиндр на столик, который не мешало бы отполировать, и снова позвал как можно громче:
– Эйлида! Эйлида!
Ответа не последовало, и он уже собирался крикнуть еще раз, но тут послышались шаги.
Минуту спустя в холл вбежала сестра Дэвида.
– Дэвид! – воскликнула она. – Я тебя не ждала.
Брат не ответил ни слова; остановившись перед ним, девушка взглянула графу в лицо и быстро проговорила:
– Что случилось? Чем ты так встревожен?
– Всем! – коротко ответил он. – В этом мусорном ящике найдется что-нибудь выпить?
– Есть вода. Возможно, осталось немного кофе.
Граф недовольно хмыкнул, пересек холл и открыл дверь в гостиную.
То была комната великолепных пропорций; окна выходили в ту сторону, где когда-то располагался розарий.
Мебели в гостиной осталось немного.
Темные прямоугольники на стенах обозначали места, где прежде висели картины, над камином сохранились следы от снятого зеркала. Исчезли дрезденские фарфоровые статуэтки и севрские часы, которые граф помнил с детских, лет.
Дэвид повернулся спиной к пустому очагу; медный каминный прибор давно не чистили, а решетка потемнела.
Сестра пришла в гостиную следом за братом и обеспокоенно попросила:
– Будет лучше, если ты расскажешь мне худшее, Дэвид.
– Хорошо, – отвечал тот, – я расскажу. Кредиторы явятся сюда завтра и потребуют, чтобы мы продали все, что осталось в доме. Они полагают также, что найдут дурака, который купит и дом.
Эйлида вскрикнула в полном ужасе:
– Этого не может быть!
Брат промолчал, и, справившись с волнением, сестра продолжала:
– Я всегда считала, что дом перешел по наследству без права отчуждения и поэтому его нельзя продать.
– Так считал отец, – сказал граф, – но в действительности это самое «без права отчуждения», иначе говоря майорат, утратило силу после смерти седьмого графа, у которого не было сына. Наследовал двоюродный брат, но это не прямой потомок по мужской линии. Майорат перестал существовать.
– Я не имела представления об этом, – тихо произнесла Эйлида.
– Если бы папа об этом узнал, он бы продал дом со всем хозяйством! – сказал граф. – А мне теперь придется это сделать поневоле. – В голосе у него появилась горечь, когда он продолжил: – Правда, я не могу себе представить, что мы получим что-то за эту развалину, тем более что после войны ни у кого нет больших денег.
– Но, Дэвид, что же ты собираешься предпринять? – со страхом спросила Эйлида.
– Если кредиторы добьются своего, я попаду в тюрьму!
– О Боже! Нет! Ни за что!
– Они намерены таким образом дать урок тем, кто, как они полагают, собирается уклониться от платежей.
– Что же нам делать?
– Не имею ни малейшего представления. И ты, Эйлида, не хуже моего знаешь, что в доме нет ничего ценой хотя бы в шесть пенсов, иначе я это давно бы продал.
– Но должны же мы иметь хотя бы крышу над головой!
– У нас где-то есть небольшой домик в деревне, – задумчиво проговорил граф, – но ты, конечно, понимаешь, что он находится в еще более плачевном состоянии, чем этот дом.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга.
– Когда я попаду в тюрьму, – сказал Дэвид, – тебе придется жить здесь одной, без всяких удобств.
– А я так и живу, – ответила Эйлида. – Со мной только старая Бетси, которой просто некуда деваться, и еще Гловер… Он безумно боится угодить в работный дом.
Граф бросился на диван, не проданный до сих пор потому, что одна ножка у него была отломана и ее заменяли два подложенных кирпича.
Снова наступило молчание, потом Дэвид, обратив наконец внимание на выражение лица сестры, заговорил другим тоном:
– Прости, Эйлида. Я знаю, что вел себя как полный глупец, но теперь об этом поздно жалеть.
Сестра села радом с ним и накрыла ладонью его руку.
– Я понимаю, дорогой мой, что после войны тебе хотелось повеселиться.
– Не думаю, чтобы мои штучки особенно повлияли на то положение, в котором мы оказались, – Сказал граф. – Просто именно сейчас нам приходится взглянуть в лицо фактам. Если я попаду в тюрьму, ты будешь голодать, ведь никто о тебе не позаботится.
– Только один человек хотел бы этого.
– Ты имеешь в виду Шаттла?
– Он заезжал вчера сюда, предложил мне дом в Лондоне, бриллианты и собственный выезд.
– Черт бы побрал его наглость! – выругался граф. – Как он смеет оскорблять тебя?
– Это вряд ли следует называть оскорблением, – возразила Эйлида. – Ведь он понял, что я голодна. Кроме того, я его не ждала и на мне было не платье, а какое-то отрепье.
Граф поглядел на нее возмущенно.
– Ты собираешься принять его предложение?
– Я бы предпочла умереть, чем принять его! У него жена и дети. Меня просто тошнит от всего, что он говорит и делает.
Эйлида встала с дивана и подошла к окну.
– Я его ненавижу! – почти выкрикнула она. – Я ненавижу всех мужчин. И мне так… страшно.
– Мне тоже, – сказал граф.
Эйлида все смотрела в окно; при ясном солнечном свете растущие как попало цветы, вьющиеся растения и даже сорняки казались такими красивыми…
– Я подумала нынче утром, – заговорила Эйлида, – что у нас с тобой осталось лишь одно.
– И что же это? – поинтересовался брат.
– Наша гордость, – ответила Эйлида. – Что бы с нами ни случилось, мы – Блэйкни! Наши предки сражались в битве при Азенкуре [4]4
Азенкур – деревня в Северной Франции, возле которой английская армия короля Генриха V разгромила в 1415 г. войско французов.
[Закрыть]. Они были верными сторонниками королевской власти, их казнили по приказу Оливера Кромвеля. Наш дедушка был одним из лучших генералов армии герцога Мальборо.
– Можно подумать, что нам от этого какая-то польза! – пренебрежительно заметил граф.
– Они сражались за свою жизнь, а мы должны бороться за свою, – сказала Эйлида. – С какой стати нам отступать перед нашими долгами?
Она помолчала, как бы ожидая, что ответит брат, но он не произнес ни слова, и Эйлида продолжала:
– Каким бы скверным все ни выглядело, у меня такое чувство, словно призраки тех, кто раньше жил в этом доме, борются вместе с нами. Они умерли, но семья выжила… Нужно выжить и нам.
Едва она договорила, граф поднялся с дивана и подошел к ней. Он обнял сестру за талию, Эйлида придвинулась к брату поближе, и тот сказал:
– Посоветуй, что нам делать, Эйлида.
Слова его прозвучали словно жалоба перепуганного маленького мальчика, и Эйлида ответила:
– Как бы то ни было, мы должны встретить этих людей с высоко поднятыми головами и даже вызывающе, если хочешь. Пусть они заберут все, чем мы владеем, но мы останемся живы!
Она говорила так, а думала, что уже очень скоро их ожидает голод.
В течение последнего месяца, пока брат находился в Лондоне, у тех, кто оставался в доме, была еда лишь благодаря тому, что Гловер ловил силками кроликов. Случалось ему подстрелить голубя, дикую утку или другую пернатую дичь, пока еще был порох. Но порох кончился, а купить его было не на что. В качестве гарнира использовали овощи с огорода.
– Ты очень храбрая, Эйлида, – сказал граф, – и мне остается лишь надеяться, что я оправдаю твои ожидания.
– Ты только помни, что ты – Блэйкни, – посоветовала ему сестра. – Когда эти люди явятся, они сами увидят, в каком мы положении.
Граф ничего не ответил, но Эйлида понимала, о чем он думает: кредиторы не уедут отсюда с пустыми руками. Они заберут его с собой.
Ему придется гнить во «Флите», пока не свершится чудо: кто-нибудь купит дом и землю за такую сумму, которая окажется достаточной, чтобы графа освободили из тюрьмы.
– Лучшее, что я мог бы сделать, – проговорил Дэвид, – это пустить себе пулю в лоб.
– Это было бы трусостью, – с гневом ответила Эйлида, но в голосе ее послышались слезы, когда она продолжила: – Из всей семьи ты остался у меня один. Наши родственники никогда не одобряли папу, не одобряют они и тебя. Мы должны поддерживать друг друга, Дэвид, и я не могу… остаться в одиночестве.
– Найдется же кто-то, кроме этой свиньи Шаттла!
Эйлида рассмеялась.
– Ты всерьез считаешь, что здесь у меня есть возможность встретить мужчину? Я никого не могу пригласить в дом, потому что мы не в состоянии оказать хоть какое-то гостеприимство.
– Ты пристыдила меня, – смутился граф. – Я понимаю, что вел себя неблагодарно и эгоистично. Я должен был думать о тебе, а не развлекаться в Лондоне.
– Я все поняла, – возразила Эйлида. – Ведь когда ты вернулся с войны, мне было всего семнадцать лет.
– Теперь тебе почти девятнадцать, и ты хороша собой, Эйлида! Если бы я мог отвезти тебя в Лондон, я уверен, что ты получила бы дюжину предложений вступить в брак.
– Мне это совершенно не нужно, – возразила Эйлида. – Я тебе уже сказала, что ненавижу мужчин. Если бы у нас было хоть немного денег, я была бы вполне счастлива здесь… со своими лошадьми и собаками.
– Ты так говоришь только из-за грязных предложений Шаттла, сердито заметил Дэвид. – Как он вообще с тобой познакомился?
Эйлида рассмеялась.
– Он охотился, и лошадь потеряла подкову. Увидев издали, как солидно выгладит Блэйк-холл, он решил, что мы держим кузнеца.
Граф тоже не удержался от смеха.
– То-то он, должно быть, удивился, разглядев, что конюшни развалились!
– Он разглядел меня! – поправила брата Эйлида. – И этого оказалось достаточно! С тех пор он не оставляет меня в покое, и я вынуждена прятаться каждый раз, как завижу его на дороге к дому.
– К дьяволу его! Мне следовало давно уже вышвырнуть его отсюда!
– А между тем ты принимал, и даже с удовольствием, вино, которое он присылал.
– Но я понятия не имел, что он предлагает тебе стать его содержанкой!
– Ничего другого он и не имеет возможности предложить. Но если бы он овдовел, я не приняла бы ни его денег, ни его самого. Я его ненавижу! Меня от него просто в дрожь бросает. Последний его подарок я швырнула в экипаж, когда он отсюда уезжал.
– А что это было? – спросил Дэвид.
– Браслет с бриллиантами, как он утверждал, но я даже футляр не открывала.
Ей и без слов стало ясно, о чем подумал брат: этими бриллиантами можно было бы расплатиться хотя бы с частью долгов.
– Помни, что ты Блэйкни, – сказала она строго. – Если нам суждено пойти ко дну, потонем с развевающимися флагами и высоко поднятой головой!
Поздним вечером, после того как они скромно поужинали кроликом и овощами, Эйлида предложила графу открыть банкетный зал.
Они расставили немногие сохранившиеся стулья в конце зала, под балконом для менестрелей.
– Примем своих гостей здесь, сказала Эйлида, – и ты расскажешь им о нашем положении. Она видела, что граф собирается отказаться, и предупредила его отказ словами: – Тебе не нужно прибедняться, просто говори откровенно и честно.
– А почему именно так? – мрачно спросил граф.
– Потому что нет смысла быть грубым и скрытным. Будь откровенным и к тому же вырази сожаление, что так много им задолжал. Держись любезно, и тогда они, возможно, не поведут себя настолько мстительно, чтобы упрятать тебя в тюрьму.
Графа явно не убедили ее слова, и Эйлида продолжала:
– Проявляя вежливость, мы ничего не теряем, а угодив за решетку, ты уж, конечно, не найдешь себе работу.
– Работу?! – воскликнул граф. – Что ты имеешь в виду?
– Но ведь есть же что-то, чем ты в состоянии заниматься… Ты когда-нибудь пытался подвести счет своим дарованиям?
– У меня их нет.
– Чепуха! Мы все имеем какие-то дарования, определенные способности. Я вот думала, какие из моих нашли бы спрос.
– Нашли бы спрос? – спросил граф подозрительно.
– Разумеется, не у мужчины, который пожелал бы меня из-за хорошенького личика! – отрезала Эйлида. – Я думала о том, чему я могла бы обучать. Ведь я получила неплохое образование, умею играть на фортепиано, рисовать акварелью и, конечно же, ездить верхом.
И вдруг она вскрикнула:
– Именно это можешь делать ты, Дэвид!
– Ездить верхом? Само собой, я это умею. А что?
– Я помню, как ты рассказывал, что герцог Веллингтон был просто поражен, когда ты выиграл скачки с препятствиями, которые он велел устроить для офицеров оккупационной армии.
– Это правда, – согласился граф, – но я не понимаю, как я могу этим зарабатывать.
– Предположим, мы уговорим одного из твоих друзей помочь тебе… Ты бы объезжал лошадей, купленных по дешевке, а потом продавал бы их по дорогой цене.
На секунду лицо брата Эйлиды просветлело, потом он сказал:
– На деньги, вырученные от продажи одной или даже полудюжины лошадей, мы самое большее могли бы обеспечить себе пропитание. Это капля в море по сравнению с моими долгами.
Эйлида удержалась от слов, которые готовы были сорваться у нее с языка, и произнесла спокойно и мягко:
– Мы должны показать людям, преследующим тебя, что ты готов потрудиться ради выплаты долгов.
– Отлично, вот и держись своей линии! А я рассчитываю только на какой-нибудь немыслимо удачный поворот судьбы!
Это прозвучало не слишком обнадеживающе.
Ночью, лежа на своей постели в полной темноте, Эйлида призналась себе, что вряд ли удастся поладить с кредиторами и вряд ли кто-то снабдит графа лошадьми, которых он стал бы объезжать.
Ей было ясно, что в Лондоне он успел назанимать денег у своих друзей. Он проводил с ними время, гостил у них, ездил верхом на их лошадях, правил их фаэтонами. И, разумеется, брал у них деньги в долг и тратил каждый пенни на то, что Эйлида называла про себя разгульной жизнью.
Она не знала, что это в точности означает, но была уверена, что Дэвид пьет больше, чем следовало бы. И, наверное, немало времени проводит с женщинами, которых никак не одобрила бы покойная мать.
Но, говоря по правде, именно мать и отец портили Дэвида с самого его рождения.
По непонятным причинам, которых не могли объяснить врачи, девятый граф Блэйкни и его супруга только на пятнадцатом году совместной жизни, к великому своему удивлению и радости, произвели на свет сына.
Дэвид был красивым ребенком, родители его обожали, и он, можно сказать, с колыбели заправлял всем в доме. В результате он, понятно, считал, что весь мир вертится ради него.
Граф и графиня снова были в восторге, когда четыре года спустя у них родилась дочь.
Эйлида очень рано начала понимать, что Дэвид для родителей – свет их существования. Они, конечно, любили дочь, но далеко не так сильно, как ее брата.
Она тоже любила Дэвида – его нельзя было не любить. Вспыльчивый и эгоистичный, он тем не менее был смелым, добросердечным и далеко не глупым.
Сразу после окончания Итона, где он получал образование, Дэвид попал в армию. За храбрость он был дважды удостоен похвалы герцога Веллингтона, а после войны его наградили медалью.
Великий герцог захотел, чтобы Дэвид находился при нем в числе других офицеров в оккупационной армии.
Закончив службу и уйдя в отставку, Дэвид вернулся в Англию и очень скоро понял, что для графа Блэйкни Лондон – весьма приятное место.
Он попал в высший свет, и многие товарищи по военной службе ему завидовали.
Все это вскружило ему голову, и Дэвид совершенно забыл о том, что имение его полностью разорено вопреки усилиям отца поправить дела.
Сестра Дэвида превратилась почти что в прислугу, пытаясь поддерживать в доме хоть какой-то порядок.
Теперь граф столкнулся с реальностью, и Эйлида считала, что обязана успокоить и поддержать его, как поступила бы мать, если бы была жива.
– Дела очень плохи, мама, – произнесла она, все еще лежа в темноте без сна, – но я стану горячо молиться, чтобы Дэвид не попал в тюрьму. Пожалуйста, помоги мне… помоги нам обойм. Я не верю, что ты и папа не беспокоитесь о нас.
Девушка наконец уснула, убежденная, что мать услышала ее.
Наутро Эйлида спустилась вниз очень рано.
Она поискала в траве на заросшем сорняками бывшем птичьем дворе и нашла яйцо, снесенное старой курицей. Яйцо это она с осторожностью отнесла домой и подала его Дэвиду на завтрак.
Невзирая на все их тревоги, Дэвид сегодня выглядел намного лучше и веселее, чем вчера. Сказать по правде, Эйлида приписывала это тому, что ему ничего не пришлось выпить за их скромной трапезой. Большое количество кларета и бренди, которое он выпивал в Лондоне, явно шло ему во вред.
К завтраку приготовили и тосты из хлеба, полученного от булочника в обмен на пойманного Гловером кролика.
Масла не было, но владелец одного из коттеджей, знавший, как, впрочем, и все остальные обитатели деревни, в какой нужде живет Эйлида, прислал сотового меда со своей пасеки. Она расходовала этот мед бережливо, и сегодня хватило и Дэвиду, и ей самой.
Эйлида сидела за столом и размышляла, чем им придется пробавляться завтра, а Дэвид вдруг заявил:
– Должен сказать, что я не наелся.
– Может, кто-то из твоих друзей, которые собираются приехать из Лондона на распродажу, захватит с собой что-нибудь посущественнее, – предположила Эйлида, потом рассмеялась и добавила: – Баранья нога или кабанья голова будут приняты с гораздо большим удовольствием, чем ящик вина.
– Я бы хотел и того, и другого! – сказал Дэвид.
– В таком случае, как говорила мама, желание – твой хозяин.
– И если бы ты меня спросила, я бы тебе ответил, что оно весьма строгий хозяин и не слишком щедрый.
Оба расхохотались. Потом Дэвид вдруг воскликнул, словно только теперь разглядел сестру:
– Ты прекрасно выглядишь, такая нарядная!
– Это самое новое из оставшихся после мамы платьев, – объяснила Эйлида. – Я их носила очень аккуратно, но ведь надо же что-то на себя надевать. А это берегла для особых случаев.
– И сегодняшнее событие – именно такой случай? – не без горечи заметил Дэвид.
– Для меня да, – ответила Эйлида. – А ты пойди надень свой лучший сюртук и завяжи галстук в «математическом» стиле, я слышала, что он в моде в Сент-Джеймсском дворце [5]5
Сент-Джеймсский дворец – королевская резиденция в Лондоне.
[Закрыть].
– Кто тебе об этом сказал? – удивился Дэвид.
– Гловер. На прошлой неделе к нему приезжал сын, который служит лакеем у герцога Нортумберлендского, а уж герцог, я уверена, знает толк в моде.
– Тебе не стоило бы пускаться в разговоры со слугами, – сказал граф.
– А с кем же еще мне разговаривать? Только и слушать что кваканье лягушек да карканье грачей?
И Дэвид снова почувствовал себя пристыженным.
– Клянусь тебе, если удастся уберечь от этих жадных волков хоть какие-то деньги, я истрачу их на тебя до последнего пенни, – выспренне пообещал он, и Эйлида встала, чтобы сделать ему реверанс.
– Сердечно вам благодарна, сэр, – проговорила она, – но лично я не привыкла считать пенсы, пока не услышу их звона!
Граф не удержался от смеха.
Однако время шло, и поскольку оба они не знали, когда же в точности явятся кредиторы, то решили заранее подняться наверх.
Эйлида начистила ботфорты Дэвида накануне вечером перед сном. Приготовила она и несколько белых галстуков на случай, если Дэвиду понадобится сменить чем-то испачканный.
В комнате у Эйлиды лежала шляпа, подходящая к платью. К счастью, за пять лет, прошедших после смерти графини, фасон ее не устарел.
Платье с высокой талией и пышными рукавами, отделанное оборочками и рюшами, сшито было из голубого газа, под цвет глаз покойной графини и самой Эйлиды. У матери и дочери и фигуры были похожи.
В этом платье кожа девушки казалась особенно белой, а волосы отливали светлым золотом утренней зари.
Истинному ценителю внешность Эйлиды напомнила бы мадонн Боттичелли. В ее красоте было нечто глубоко человечное и вместе с тем одухотворенно-прекрасное; подобное лицо вряд ли можно было найти у одной из тех светских красавиц, которым законодатели бонтона присваивали титул «Несравненная».
Эйлида примерила шляпу; она оказалась мала. Девушка пошла в спальню матери и в гардеробной нашла еще две шляпы. Одна из них была отделана цветами, другая – страусовыми перьями. Эйлида выбрала вторую и нашла, что выгладит в ней весьма эффектно.
Она вышла из своей спальни в ту самую минуту, как ее брат вышел из своей.
Несколько секунд он молча смотрел на нее, потом воскликнул со смехом:
– Да ты просто сразишь их наповал!
– Именно этого мне бы и хотелось, – ответила Эйлида, – а ты, Дэвид, настоящая модная картинка!
– Ну, знаешь, такое определение меня задевает! – Дэвид сделал вид что обиделся. – Лучше уж я встречу кредиторов в рубашке, без сюртука. И рубашку выберу подырявее.
Он явно поддразнивал сестру, а она посоветовала:
– Ты бы лучше обдумал свою речь, это очень важно для нас обоих, помни!
– А я и не забывал.
Они вместе стали подниматься по лестнице.
Дверь банкетного зала Эйлида оставила открытой. Она также вытерла пыль и поставила на столик у камина розы в вазе.
Ей было ужасно жаль, что уже нет больших дедушкиных напольных часов, которые она очень любила.
Жалела она и барометр – старинный, ему было сто лет.
Исчезли большие кресла с выгнутыми спинками, персидский ковер, украшавший пол перед камином.
«Продавать тут нечего, – со страхом подумала Эйлида, – разве что лестницу и панели».
Потом, когда она вместе с Дэвидом спустилась вниз, то увидела через распахнутую дверь подъезжающую к дому большую карету.
