Текст книги "Змея Сатаны"

Автор книги: Барбара Картленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Он стал подниматься по лестнице; Офелия последовала за ним, но до этого оглянулась на графа с таким выражением в глазах, что тому захотелось броситься за ней, схватить ее в объятья, прижать к себе.

– Ей пришлось выдержать очень неприятное приключение, – сказал он себе, – но держится она молодцом.

Он знал, что если бы что-либо подобное случилось с леди Харриет или с кем-нибудь из его других подруг, они бы падали в обморок, истерически визжали и снова и снова кричали бы о том, что они только что пережили.

Граф знал, куда ему идти. Он прошел через холл и салон в задней части дома, выходившей в сад и розарий. Там, в солнечном сиянии, он увидел свою двоюродную бабушку. Как он и предполагал, она была в парике, цвет волос которого напоминал ей далекие годы девичества, и на ней красовались драгоценности, равные по стоимости сказочных кладов Востока, без которых она никогда не показывалась.

Как только граф открыл дверь, три спаниеля короля Чарльза подняли голову, а затем с лаем и визгом радостно бросились к нему.

– Добрый день, бабушка Аделаида, – сказал он, пересекая комнату.

– Рейк! – воскликнула его бабушка. – Это в самом деле ты, или я вижу призрак? Я не видела тебя столько времени, что думала, что ты уже умер.

Граф улыбнулся:

– Нет, я жив, – ответил он, – и приехал попросить вас об услуге.

– Я должна была догадаться, что ты не приедешь, если тебе ничего не нужно, – едко сказала графиня.

Граф поднес ее руку, тяжелую от драгоценностей, к губам и затем поцеловал в щеку.

– Не спрашиваю вас, бабушка Аделаида, как вы живете, – сказал он, – я никогда не видел, чтобы вы выглядели лучше, чем сейчас.

– Лесть вас никуда не приведет, молодой человек. Я сердита, и для этого есть все основания.

– Я был очень занят, – сказал граф, – и поэтому вы должны простить мою невнимательность.

– Не понимаю, почему бы я должна тебя прощать?

– Только потому, что вы единственный человек в мире, которому я могу довериться в этот момент. Вот почему я приехал к вам с просьбой.

– Что же на сей раз? – спросила графиня недовольным голосом. – Если это опять эмигранты, то я их больше не желаю. Последние, которых вы привезли, были совершенно невыносимы. Они жаловались на все на свете, а дети разбили два моих лучших блюда с короной Дерби.

Эту старую историю граф слышал уже много раз. На самом деле он возместил стоимость этих блюд, но об этом факте его двоюродная бабушка регулярно забывала.

– Французская революция некоторое время назад окончилась.

– Но теперь во Франции этот монстр Наполеон, – фыркнула старушка. – Он способен на все.

– Не монстр Наполеон занимает меня в данный момент, – сказал граф, – а Цирцея Лангстоун.

– Цирцея Лангстоун?

Голос графини прозвучал громче, чем раньше, а ее глаза зажглись от любопытства.

Она сочла бы жизнь невыносимой, если бы не могла быть в курсе всех скандалов и сплетен высшего общества, и каким-то непонятным образом ей это удавалось.

Граф вкратце рассказал ей, что произошло, понимая, что графиня наслаждается каждым словом его рассказа.

– Конечно, я слышала об этой женщине, – сказала она. – Я даже знаю, что ты называешь ее Змеей Сатаны; по-видимому, это очень точное определение.

– Я тоже так думаю, – сказал граф. – Но теперь я хотел бы просить вас позаботиться об Офелии какое-то короткое время, пока я смогу убедиться, что подобные вещи снова не произойдут.

– Каким образом ты собираешься это сделать? – спросила графиня.

– Я скажу вам позже, – ответил граф, вставая, потому что услышал шаги за дверью.

– Мисс Лангстоун, миледи, – объявил Доус, и Офелия вошла в комнату.

Она слегка нервничала, но граф увидел, что она привела в порядок свои прекрасные волосы и смыла с лица дорожную пыль. Она выглядела очень юной, совершенно весенней и в то же время немного испуганной и встревоженной.

Спаниели короля Чарльза бросились к ней, и она нагнулась, чтобы их погладить; граф подошел, встал с ней рядом и взял ее за руку.

Он подвел ее к окну через всю комнату, и когда они остановились перед графиней, сказал спокойным голосом:

– Могу ли я, бабушка Аделаида, представить вам Офелию Лангстоун, мою будущую супругу.

Некоторое время спустя, оставив Офелию с двоюродной бабушкой, граф направлялся в сторону Беркли-сквер.

На его губах играла улыбка, по которой Джейсон понял, что он доволен собой, но разговаривать ему, очевидно, не хотелось, и они ехали молча.

Граф вспоминал удивление в глазах двоюродной бабушки, когда он представил ей Офелию, и изумление в глазах Офелии.

Затем оно сменилось сиянием счастья, преобразившим ее лицо. Страх, беспокойство, напряжение – все исчезло, словно бы сметенное солнечным лучом. И когда она посмотрела на него, он подумал, что ни одна другая женщина не может быть столь прелестной.

– Мой дорогой мальчик! – воскликнула графиня. – Почему же ты не сказал мне об этом! Я и не подозревала! Боже, как я рада!

– Я счастлив, что доставил вам удовольствие, – сказал граф.

– Удовольствие! – повторила графиня. – Последние десять лет мы не могли дождаться, чтобы ты наконец женился!

Она протянула руки к Офелии:

– Подойдите ко мне, дитя мое, и расскажите, как это вы оказались такой умной, что заполучили этого самого неуловимого и самодовольного холостяка во всей стране?

– Не нужно смущать Офелию, – вмешался граф, чтобы избавить ее от необходимости отвечать. – Она жила у Нэнни, и Нэнни наговорила ей столько всего, что сейчас я, может быть, герой всех ее снов и мечтаний. Мне не хотелось бы ее разочаровывать.

– Ну, я думаю, что только ты один можешь это сделать, – ответила графиня.

Граф легкой улыбкой и поклоном дал ей понять, что ценит остроту ее языка.

Во время небольшого ленча, поданного только для него и Офелии, потому что графиня уже поела раньше, Офелия все время посматривала на него с недоверием, как будто бы весь мир перевернулся у нее перед глазами, и она не понимала, что теперь ей делать. И одновременно в ее глазах читалось, что это чувство было для нее невыносимо волшебным.

Перед самым отъездом, когда графиня в сопровождении Доуса отправилась на свое обычное место в салоне, они остались вдвоем.

Он ничего не говорил, стоял и смотрел на нее, а она спросила неуверенным голосом:

– Вы действительно... подразумеваете именно то, что сказали, или... это для того, чтобы я выглядела более респектабельно?

Он подумал, что это было бы вполне разумным объяснением того, что здесь произошло. Через минуту он сказал ей очень спокойно:

– А вы хотели бы, чтобы это так и было?

– Я думаю о вас...

– А я прошу вас подумать о себе, – сказал граф. – Это то, что вы, в отличие от большинства женщин, постоянно забываете делать.

– Но вы же не можете... действительно хотеть... жениться на мне...

– Почему же?

– Потому что вы такая важная персона... так великолепны... и знаете, что я совершенно не гожусь в жены для такого человека, как вы.

– Думаю, что это я решаю, – ответил граф. – Вы должны простить меня, дорогая, за то, что я не спросил сначала вас, как следовало бы, а сразу сказал двоюродной бабушке, потому что знал, что она позаботится о вас так, как мне бы того хотелось.

– Вы действительно... хотите сказать... что так и есть? – неуверенно спросила Офелия.

– Именно это я и хотел сказать, – ответил граф, – что больше всего в жизни я хочу, чтобы вы стали моей женой.

Ему показалось, что комната внезапно осветилась светом тысячи свечей, когда он встретил взгляд Офелии. Затем, пробормотав что-то неразборчивое, она приблизилась к нему и спрятала лицо у него на плече.

– Я... мне снится сон, – прошептала она. – Я даже не осмеливалась молиться, чтобы вы когда-нибудь полюбили меня...

– А вы хотели этого?

– Я вас любила... я думаю, уже миллион лет, – ответила она. – В вас есть все, что должно быть в настоящем мужчине... Мне ни на секунду и в голову не могло прийти, что я могу что-то для вас значить.

Граф повернул ее лицо к себе.

– Когда у нас будет немного больше времени, – сказал он, – я расскажу вам, что вы значите для меня и как я вас люблю.

С этими словами он наклонил голову, и его губы коснулись ее губ. Он не мог вообразить, что губы женщины могут быть такими нежными, покорными и в то же время такими волнующими.

Сначала он целовал ее очень нежно, почти как ребенка, которым он ее и считал. Затем, чувствуя, как она всем телом прижимается к нему, ощутив, что внезапный порыв страсти заставляет ее ответить на его поцелуй, он понял, насколько это отличается от всего, что было когда-либо ранее. В нем пробуждались чувства, доселе незнакомые ему, в которых было нечто священное и вместе с тем гораздо более волнующее и чудесное, чем все, что может испытывать человек.

Офелии казалось, что он наполняет собою мир, землю и небо и что это и есть то, чего она всегда хотела, – это любовь, являющаяся частью Бога.

Объятия графа приносили ей чувство безопасности и надежности, присутствие его рядом отгоняло прочь все страхи и даже воспоминания о том, что когда-либо заставляло ее бояться.

Ей чудилось, что он возносит ее на небеса, что она не стоит больше ногами на земле, а слышит музыку сфер, и все темное и угрожающее осталось позади.

– Я люблю вас... я люблю вас, – прошептала она, когда наконец он поднял голову и, глядя в ее лицо, сказал:

– Я люблю вас, моя дорогая.

Его голос прозвучал необычно, слегка хрипло и неровно. Затем он снова привлек ее к себе и целовал до тех пор, пока она не подумала, что невозможно чувствовать то, что чувствует, и не умереть от счастья.

Она не знала, что в этот момент граф вспомнил, как чуть не потерял ее.

Он отпустил ее и сказал:

– Я должен кое-что сделать, дорогая. То, что необходимо сделать. Но вы останетесь в безопасности с бабушкой Аделаидой. И если я не вернусь сегодня вечером, то вернусь завтра утром. И тогда мы решим, как скоро мы поженимся.

– А может это быть... очень скоро? – спросила Офелия.

– Как только вы позволите это сделать, – ответил граф. – На самом деле, как только вы будете готовы.

– Я готова сейчас, – ответила Офелия.

Он засмеялся:

– Вы должны дать мне время получить специальное разрешение, если хотите, чтобы нас обвенчали со всей полагающейся помпой на Сент-Джордж-Ганновер-сквер.

Офелия слегка вскрикнула:

– Нет... пожалуйста, только не торжественная свадьба! И... – Она остановилась.

– Что вы хотели сказать? – спросил он.

– Я не могу вынести... что мачеха будет там и будет... ненавидеть меня.

– Ее там не будет, – твердо сказал граф. – Предоставьте это мне.

Он поцеловал ее снова, еще более нежно, и затем, обняв за плечи, привел в салон.

– Присмотрите за ней, бабушка Аделаида, – попросил он. – Это драгоценная личность, и я не могу теперь представить себе жизни без нее.

Он говорил с искренностью, заставившей графиню бросить на него быстрый взгляд.

– Ты удивляешь меня, Рейк, – сказала она, – и в то же время я тебе верю.

– Вы должны мне верить. Помните, вы единственный человек, которому мы доверяем наш секрет в надежде, что вы его сохраните.

– Вы доверяли мне и в прошлом, – сухо заметила графиня.

– И вы никогда меня не подводили, – подтвердил граф, – но происходящее сейчас для меня гораздо важнее всего, что со мной когда-либо случалось.

Он поцеловал руку графине и затем Офелии.

Они посмотрели друг другу в глаза и замерли в неподвижности.

Когда граф закрыл за собой дверь, графиня обратилась к Офелии:

– Я вижу, что вы совершенно необыкновенная молодая женщина, и именно та, которая нужна моему непредсказуемому и невозможному внуку, чье поведение в прошлом зачастую было предосудительным.

Глава 7

В наступивших сумерках на Лимбрик-лейн появилась высокая женщина. Нервная походка выделяла ее среди прохожих, хотя на этой грязной улице не было ничего, что могло бы ее испугать, если не считать старика-старьевщика, собиравшего мусор в свой грязный мешок. Длинные седые волосы спутанными космами свисали на плечи, неприглядная черная шляпа была низко надвинута на лоб, прохудившиеся сапоги и драная куртка делали его похожим на пугало. Его двухколесная тележка, в которой не хватало половины спиц, стояла на углу улицы, уже нагруженная тремя наполненными мешками.

Однако женщина, шедшая посередине улицы, была озабочена только тем, чтобы найти нужный дом. Отыскав его и зайдя в парадное, она постучала, и дверь немедленно отворилась. Сумерки осветились светом изнутри, и улица наполнилась острым и сладковато-терпким запахом ладана.

Дверь не успела закрыться, когда еще один человек показался на улице. На этот раз это был пожилой мужчина, хорошо одетый, с бородой и с длинными волосами, уже вышедшими из моды. Через некоторое время за ним последовал еще один человек – бледный, утонченного вида; его руки были глубоко засунуты в карманы плаща, и видно было, что ему не по себе. Он постоянно озирался по сторонам, подходя к дому, и прежде, чем постучать в дверь, оглянулся через плечо.

Старьевщик продолжал наполнять свой мешок.

Номер 13 по Лимбрик-лейн примыкал вплотную к дому 14, но между номерами 12 и 13 был проход, благодаря которому обитатели обоих домов могли пользоваться и черным и парадным ходом.

Дорожка вдоль боковой стены дома заросла бурьяном. Старьевщик и туда заглянул в поисках тряпок или бумаг, которые стоило бы подобрать. Он посмотрел на черный ход, потом вернулся, так же как и пришел, отметив, что окна дома темны и в них не заметно никакого проблеска света.

Еще несколько человек зашли в дом через парадное. Среди них – женщина средних лет, с припухшими глазами и расслабленным ртом, что выдавало в ней пьянчужку, и мужчина с военной выправкой, придававшей ему такой повелительный вид, словно он хотел править всем миром.

Какое-то время посетителей больше не было, а потом в конце улицы показался экипаж.

Он подъехал к дому, и лакей с кокардой спрыгнул с запяток, чтобы открыть дверцу экипажа.

Из экипажа грациозной походкой вышла дама в черной бархатной накидке с собольим мехом и капюшоном, закрывавшим лицо. Когда дверца открылась, можно было заметить ее рыжие волосы и зеленые глаза.

Экипаж немного отъехал по улице, и в это время дверь дома 13 открылась, и женщина с беспокойством выглянула наружу. Она была немолода и одета во что-то яркое на цыганский манер; с повязки на голове свисали золотые монеты и ожерелья, блеснувшие в свете, падавшем из двери.

Она оглядела оба конца улицы и, видимо не увидев того, что хотела, разочарованно вернулась в дом и закрыла за собой дверь.

Старьевщик, словно очнувшись, внезапно преобразился и начал энергично действовать.

Он подхватил два мешка со своей повозки, направился с ними к дорожке вдоль боковой стены, поставил один мешок у двери, а другой под окном с задней стороны. Он покрутился около этих мешков, затем вернулся за третьим, плотно прислонил его к стене у парадного и что-то сделал у основания мешка. После этого он вернулся к опустевшей тележке и медленно поволок ее по улице.

Он не успел уйти далеко, когда у задней стены дома 13 прогремел взрыв. Через мгновение под окном прозвучал другой взрыв. Третий – у парадного – был громче, чем два других; казалось, что отголосками эха он разнесся по всей улице. В то же мгновение появились языки пламени, заплясавшие в темноте.

Доносились еще более слабые отзвуки взрывов, раздавались треск горящего дерева и пронзительные крики. Не дожидаясь развития событий, тряпичник, ускорив шаги, удалялся с перекрестка, растворившись в сбегавшейся толпе.

Граф переоделся, сменив костюм для верховой езды на более элегантный, и завязывал накрахмаленный белый галстук новым, сложным образом: камердинер восхищенно наблюдал за ним.

Раздался стук в дверь спальни.

– Войдите! – сказал граф, и майор Мазгров появился в комнате.

– Доброе утро, Мазгров, – сказал граф, – как вы доехали?

– Отлично, милорд, – ответил майор Мазгров, – не могу представить себе, чтобы какие-нибудь лошади могли скакать быстрей ваших.

– Меня бы очень раздосадовало, если бы такие лошади нашлись, – ответил граф.

Он взглянул на камердинера, и тот немедленно исчез.

Когда дверь за ним закрылась, граф спросил:

– Вы получили специальное разрешение?

– Оно у меня с собой, милорд. Я захватил также коробки с одеждой для домика в деревне, как вы мне приказали.

– Спасибо.

Они замолчали, затем майор Мазгров сказал:

– Я принес утренние газеты – в них есть кое-что, что может вас заинтересовать.

– Что это? – спросил граф.

– Леди Лангстоун умерла.

Помолчав, граф спросил:

– Отчего?

Майор Мазгров открыл газету, которую держал под мышкой, и ответил:

– Здесь говорится, что она умерла от передозировки опиума. Горничная сказала репортеру, что леди Лангстоун страдала от сильной боли, когда легла в постель, и что она может только предположить, что ее хозяйка приняла слишком много опиума по ошибке.

Граф молчал какое-то время, затем обернулся и спросил:

– Можно посмотреть газету?

– Это «Морнинг пост», милорд. То же сообщение появилось и в «Таймс».

Граф взял газету у управляющего и, не обратив внимания на первую полосу, листал страницы, пока не нашел то, что искал.

Это была маленькая заметка, гласившая:

«Пожар в Челси.

Пожар вспыхнул в среду вечером в доме на Лимбрик-лейн, где собрались несколько человек. Пожарная команда не сразу могла добраться до дома, и поскольку среди находившихся в доме поднялась паника, то большинство из них было доставлено в больницу с ожогами.

Единственное лицо, серьезно пострадавшее, —хозяйка дома, мадам Зенобия, иностранного происхождения. Ее оставили в госпитале, в то время как большинство других лиц были отпущены домой после оказания первой помощи.

Как сообщает наблюдатель, дама, лицо которой было сильно обожжено, уехала в экипаже, прежде чем ее смогли опознать.

Дом сгорел до основания, и невозможно распознать ничего, что в нем находилось».

На лице графа появилась улыбка. Он отбросил газету.

– Вы намерены сообщить мисс Лангстоун, что ее мачеха умерла? – спросил майор Мазгров с некоторым сомнением в голосе.

– Во всяком случае, не сегодня, – ответил граф, – так что спрячьте газеты, чтобы они не попались на глаза.

– Да, я это сейчас сделаю, – ответил майор Мазгров. – Могу я еще что-нибудь для вас сделать?

– Вы можете передать специальное разрешение священнику, который придет в капеллу примерно через десять минут, – сказал граф. – Как я уже говорил, вы будете единственным свидетелем этого бракосочетания, которое должно сохраняться в полном секрете.

– Я понимаю, милорд.

– Поскольку моя будущая жена будет в трауре, это послужит отличным предлогом, чтобы позже объяснить, почему свадьба была такой скромной. Вы можете послать заметку в «Лондон газетт» через две недели, но не раньше.

– Прекрасно, милорд.

Майор Мазгров вышел из комнаты графа, а камердинер вернулся. Он помог графу надеть прекрасно сшитый облегающий фрак, не скрывавший ширину и мощь его плеч и вместе с тем придающий ему атлетическую элегантность, выделявшую его среди ровесников.

Граф привел в порядок воротник фрака и вышел из комнаты, но не в коридор, куда перед тем вышел майор Мазгров, а через боковую дверь, ведущую в соседнюю спальню.

Это была изящная комната с большой кроватью под бледно-голубым балдахином. Его голубизна перекликалась с голубым цветастым ковром на полу и с небом на плафоне, в котором резвились богини и купидоны.

Внимание графа, однако, было обращено не на всю эту обстановку, но только на цветы, заказанные им и расставленные теперь на всех столах и столиках комнаты. Все они были белыми, благоухали, и в каждой вазе стоял букет из особого сорта лилий.

Он подумал, что в них есть что-то символическое и что они не только напоминают ему Офелию, но и должны ей понравиться.

Он спустился вниз, чтобы проверить цветы, украсившие другие комнаты, превратившиеся – особенно салон – в беседку, утопающую в благоухании и красоте.

Стоя у окна, он смотрел в сад и думал, что любой мужчина, будь у него возможность выбора, выбрал бы именно такую свадьбу: тихую, интимную, когда ничто не отвлекает от торжественности самой церемонии.

Он понимал, что от него меньше всего ожидали такой свадьбы. При его положении в свете любая женщина, выходящая за него замуж, непременно захотела бы устроить огромный прием для всех друзей и пышное бракосочетание в какой-нибудь очень модной церкви, на котором принц Уэльский был бы почетным гостем.

Теперь же граф знал, что не хочет ничего, кроме того, чтобы Офелия принадлежала ему, и кроме уверенности в том, что ее любовь к нему не будет больше смешана со страхом и беспокойством, но будет окрашена удивлением и восхищением, какие он вызывал в ней всякий раз, когда они были вместе.

Раньше он и не предполагал, что какая-либо женщина может излучать любовь с такой силой, как ее глаза, нежные и сияющие. Это был не огонь страсти, который граф так часто возбуждал в других женщинах, но нечто божественное и святое, что никогда до сих пор не являлось в его жизни.

Это совсем что-то новое, что-то иное, не то, что раньше, думал он уже в тысячный раз.

Когда вчера вечером он отвез Офелию от своей двоюродной бабушки в деревню и передал ее Нэнни, он знал, что оба они с одинаковым нетерпением думают, что теперь лишь двадцать четыре часа отделяют их от того мгновения, начиная с которого они навсегда будут вместе.

– Сегодня ночью вы будете в полной безопасности, мое сокровище, – сказал он, – ничего не бойтесь.

– Я ничего не боюсь... только одного... что вы когда-нибудь перестанете любить меня, – ответила Офелия.

– Это невозможно, – ответил граф. – Я не только люблю вас, но с каждой минутой, проведенной вместе, я люблю вас все больше и больше.

– Я тоже это чувствую, – сказала она просто.

Граф обнял ее, поцеловал и целовал до тех пор, пока у них не перехватило дыхание, и им не показалось мукой расстаться даже на одну ночь.

– Нэнни говорит, что считается плохой приметой, если я вас увижу раньше, чем мы встретимся у алтаря, – сказал граф. – Поэтому Нэнни привезет вас в замок, а майор Мазгров приедет рано утром из Лондона и доставит вас в капеллу.

– Вы уверены, что тоже туда приедете? – спросила Офелия.

– Совершенно уверен, – сказал граф с улыбкой.

Он поцеловал ее снова и вернулся в замок, чувствуя, что весь мир перевернулся, сделав тысячу оборотов, и он совсем не знает, встанет ли все на свои места. За все годы распутства и насмешек над тем, что люди называют любовью, он никогда не мог вообразить, что когда-нибудь почувствует себя захваченным и завороженным, столь всецело, до нелепости счастливым, что ему будет трудно узнать самого себя.

Он с трудом мог поверить, что любовь пришла к нему так стремительно, и до сих пор не верил до конца, что это на самом деле случилось.

Никогда он не мечтал о том, что сможет влюбиться с такой силой, что чувства захватят его, как семнадцатилетнего мальчика.

Однако это произошло, и в силу своего возраста он смог понять и оценить, каким это было чудом после стольких лет пресытившей его имитации любви.

Прежде чем лечь спать, он постоял у открытого окна, глядя в сторону деревни, думая об Офелии, лежащей в крошечной комнатке под соломенной крышей.

Завтра она станет хозяйкой полудюжины замков, наполненных сокровищами, скапливающимися столетиями. Однако он знал, что по сути дела, она не изменится.

Она обладала инстинктом, подсказывавшим ей, что в жизни важно и правильно, и благодаря ему ни богатство, ни что-либо другое не сможет ее испортить.

– Я люблю ее! Боже, как я люблю ее! – говорил себе граф, ловя себя на мысли о том, что ему не терпится дождаться, чтобы прошла ночь и он снова ее увидел.

Для Офелии мир внезапно превратился в зачарованное место, волшебную страну, которую она воображала себе ребенком. Она все еще не могла поверить, что граф выбрал и полюбил именно ее, и одновременно она знала, что существует некая связь между ними, и не просто человеческая связь, но нечто духовное, часть некоего таинства, часть ее молитв.

– Если я принадлежу ему, то ничто больше не сможет меня испугать, – говорила она себе, зная, что принадлежать друг другу означает нечто большее, чем простое исчезновение страха.

Она знала, что граф, с его опытом, его мужеством и его ненавистью к жестокости, сможет многому ее научить.

Она обещала себе, что будет молиться каждую ночь о том, чтобы принести добро, а не зло в замок и во все другие места, где они будут жить.

Когда она проснулась, солнечный свет, пробивающийся в окно, попал ей в глаза, и она почувствовала, что с этого момента все начинает блестеть и сверкать.

Нэнни распаковывала коробки, которые майор Мазгров привез из Лондона и оставил по дороге в замок. Она вскрикнула от восторга, увидев свадебное платье. Оно было очень простым, из тонкого муслина, с мягкими кружевами и усиливало впечатление от красоты Офелии. Фаты не было, потому что никто не должен был знать о предстоящей свадьбе, а ее могли увидеть одетой невестой, когда она поедет из деревни.

Вместо фаты был венок из настоящих ландышей. Офелия выглядела в нем как богиня весны, особенно, когда у входа в замок майор Мазгров вручил ей букет тех же цветов. Он подумал при этом, что она самая красивая девушка, какую он видел в жизни, и что граф, по какому-то невероятно счастливому стечению обстоятельств, нашел такое дополнение себе. Если, несмотря на свою скандальную репутацию, он был великолепен и выделялся своей внешностью среди других мужчин, то Офелия была необыкновенно обаятельна, ее очарование было чистым и духовным, и это обеспечивало равновесие между ними, способное создать, когда они поженятся, единое совершенное существо.

Майор Мазгров провел Офелию по длинным коридорам замка в капеллу, которая находилась в, центре замка и была самой старой его частью. Они шли молча, и когда она смотрела на картины, доспехи, старинные знамена, украшавшие стены, она чувствовала, что не может думать ни о чем, кроме как о том человеке, который ждет ее и к которому сердце ее летело, как птица по небу.

Когда она вошла в капеллу, граф, стоявший в дальнем конце, почувствовал, что все словно осветилось утренним светом, исходившим из ее души. Потом он увидел выражение ее глаз, заполнявших все ее лицо, и понял, что ее любовь устремлена к нему, и почувствовал, что его сердце бьется вместе с ее сердцем.

Священник, пожилой человек, прочел текст брачного обряда с глубокой искренностью, и каждое слово звучало истинным и личным для тех двух, что стояли перед ним. Когда он благословил их в конце обряда, Офелия почувствовала, словно ее мать тоже благословляет ее, счастливая, что дочь обрела безопасность и любовь.

Бокалы шампанского для священника, майора Мазгрова и Нэнни.

Затем граф отвел Офелию в оранжерею, где для них был накрыт стол. Это было очень романтическое место. Цвели апельсиновые деревья, выращиваемые там несколько столетий, а кроме того, были другие экзотические деревья, как раз в эту пору расцветавшие.

– Как здесь прелестно! – воскликнула Офелия, сжимая руки.

– Так же, как и вы, – сказал граф. – Здесь мы начнем наш медовый месяц, путешествуя к звездам, и никто не потревожит нас, пока мы не будем готовы снова спуститься на землю.

Она улыбнулась, как ребенок, слушающий волшебную сказку. Затем он сказал:

– Я подумал, что у вас не будет достаточно сил отправиться в путешествие так скоро после тяжелой болезни, и решил, что мы останемся в замке около недели, а потом, когда вы совсем поправитесь, мы отправимся в один из других моих домов и посмотрим, может быть, там вам понравится больше.

Офелия засмеялась:

– Я буду счастлива, где угодно, если вы будете там же. Но я не могу представить себе ничего более привлекательного и великолепного.

– У нас огромное количество сокровищ, которые мне хочется вам показать, – сказал граф. – Но для этого у нас будет много времени. Что нужно сделать немедленно, так это начать узнавать друг друга. Я чувствую, что вы знаете очень мало обо мне, а я знаю так мало о вас. Кроме того, конечно, что люблю вас так, что ничто другое не имеет значения.

– Я хотела первой это сказать! – воскликнула Офелия.

С этими словами она протянула руку, чтобы дотронуться до него, словно желая убедиться в его реальности.

Из оранжереи они вышли в сад и там, под цветущими деревьями, граф поцеловал Офелию опять и целовал до тех пор, пока ей не стало казаться, что все вокруг зачаровано, как в сказочной стране.

И в самом деле, слишком многое они должны были сказать друг другу, и часы, проведенные вместе, летели, как минуты. Прежде чем они поняли, что происходит, они уже успели поужинать и перейти из маленькой столовой в салон, заполненный цветами.

Граф вместе с Офелией подошел к открытому окну и, глядя на закат, спросил:

– Вы не устали, мое сокровище?

– Я чувствую, что никогда больше не устану, – ответила она. – Благодаря вам мне хочется летать в небе, нырять в озере и танцевать на лужайке! – Она вздохнула и воскликнула, растрогав его: – Я так счастлива... так невероятно счастлива!

Граф обнял ее.

– Это я тоже хотел вам сказать, но мне хотелось бы сказать вам кое-что еще.

Она посмотрела на него вопросительно:

– Что... это?

– Ничего, что могло бы вас испугать, но что-то, что я хотел бы, чтобы вы знали.

– Что же это? – спросила она снова.

– Вы прошли через такие ужасные испытания, моя дорогая, и были так больны, что если вы устали и хотите отдохнуть сегодня ночью, то я смогу это понять. – Казалось, она не понимает, и он продолжал: – Я хочу сказать вам, моя радость, что это наша брачная ночь, и я хочу, чтобы мы любили друг друга и чтобы вы стали моей женой не только по названию, но и на самом деле, чтобы наши тела стали одним существом так же, как наши души составляют одно существо. – Граф помолчал и продолжал: – Но если Богу будет угодно, то перед нами много-много лет, и самым разумным будет, если вы сейчас отправитесь в постель и мирно заснете.

Говоря это, он понимал, насколько будет трудно, зная, что Офелия спит в соседней комнате, удержаться от того, чтобы не открыть дверь, соединяющую две комнаты.

Но он так ее любил, что, может быть, впервые за всю свою жизнь граф мог забыть о своих собственных желаниях, потому что любил кого-то больше, чем самого себя.

Он подождал ее ответа, и наконец Офелия сказала очень тихо:

– Я думаю... да... я действительно хотела бы пойти и лечь в постель, как вы советуете... Но, пожалуйста, я бы очень хотела... чтобы вы тоже пошли со мной.

– Вы уверены? – спросил граф. – Вы действительно уверены, любовь моя?

– Прошлой ночью, когда я была одна, – ответила Офелия, – я думала, какое волшебство быть рядом с вами. – Она слегка покраснела и прильнула к нему. – Я не совсем понимаю... не совсем уверена... что мужчина и женщина делают, когда они любят друг друга... но что бы вы ни сделали, все это будет совершенно, это будет частью Бога.