Текст книги "Доллары для герцога"

Автор книги: Барбара Картленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Ах… папа!

В голосе Магнолии вновь послышался плач испуганного ребенка, внезапно ощутившего свою беззащитность.

На этот раз она не смогла удержать слез и, посмотрев на отца, отрывисто произнесла:

– Я думала… я надеялась, что ты спасешь меня. Я ждала, что ты наберешься храбрости возразить маме… Я была уверена, что ты придумаешь выход… Я не хочу выходить замуж за этого ужасного авантюриста, которого даже не волнует… белая я… черная… или мулатка… Что у меня может быть… заячья губа… или уродливая фигура… И все только лишь потому… что я богата!

– Ну, это не совсем так, – возразил отец. – Леди Эдит, несомненно, рассказала ему, что ты очень красива.

Увидев на лице дочери слезы, мистер Вандевилт прижал ее к себе и изменившимся голосом произнес:

– Не плачь, дорогая. Если тебе тяжело, подумай, каково мне. Можешь ли ты представить себе мое существование без тебя? Ты ведь знаешь, как я буду скучать по тебе?

Услышав в его голосе неподдельную муку, Магнолия расплакалась навзрыд на плече у отца, как в детстве, когда была еще совсем маленькой.

– Это… это так… так нелегко, папа! Сообразив, что своими признаниями он только еще больше расстраивает ее, мистер Вандевилт усилием воли заставил себя заговорить бодрее:

– В наше время можно пересечь Атлантику за девять дней, и я обещаю, что, если твой муж меня пригласит, я буду приезжать к тебе дюжину раз в год. Кроме того, я думаю, у герцога найдется несколько неплохих картин.

– Если… они… у него и были… он их, наверное, давно уже продал.

– Весьма вероятно, что он не имеет права этого делать, – пояснил мистер Вандевилт. – Впрочем, есть у него картины или нет, я теперь стану частым гостем в Англии, потому что не смогу жить без тебя.

Магнолия подняла голову.

Она была очень красива, несмотря на то, что ее длинные темные ресницы слиплись от слез, ручьями стекающих по щекам.

Глядя на нее, мистер Вандевилт думал о несправедливости судьбы, обрекающей его дочь на брак с человеком, который интересуется лишь ее банковским счетом.

Но он слишком хорошо знал: все, что он говорил Магнолии, – правда.

Среди тех мужчин, кого мистер Вандевилт хотел бы видеть своим зятем, никто не согласился бы жениться на столь богатой невесте.

Остальные же обладали настолько дурной репутацией, что он не мог даже помыслить о том, чтобы подвергнуть свою дочь унижению, которое неизбежно повлечет за собой такой брак.

Некий юный итальянский принц, например, скандально прославился в Нью-Йорке своими экстравагантными выходками, сразу же после того как женился на одной богатой американской наследнице. Мистер Вандевилт надеялся только, что слухи об этом еще не достигли ушей его дочери.

Говорили, что за семь лет, прошедших после свадьбы, принц умудрился потратить более пяти миллионов долларов из наследства жены.

Он тратил их направо и налево: на азартные игры, на женщин разного сорта и цвета, на яхты, на дома, на фейерверки, на танцы, на музыкантов и на целое море выпивки.

Такой образ жизни сделал принца знаменитым в Европе и Америке, в то время как его жена, чьи деньги он расходовал с устрашающей скоростью, наоборот, превращалась в какого-то призрака: ее давно никто не узнавал в лицо и постепенно о ней забывали.

«С Магнолией этого не произойдет!» – поклялся себе мистер Вандевилт.

До него доходили и другие истории того же рода, и они приводили его в ужас.

Беда была в том, что, если супруга мистера Вандевилта хотела что-либо получить, она целиком сосредоточивалась на этом, и ничто и никто не могло остановить ее на пути к поставленной цели.

Мистер Вандевилт много путешествовал по Европе и знал, что английский джентльмен всегда ведет себя крайне почтительно по отношению к супруге. У него существует врожденное отвращение к огласке и скандалам любого рода, что вынуждает его вести себя в большинстве случаев осмотрительно.

Более того, английские аристократы всегда считали своим долгом заботиться о тех, кто от них зависит. Это не только касалось престарелых пенсионеров, обедневших родственников, богаделен и приютов для сирот; в эту же категорию попадали и их жены.

Поэтому, обдумывая будущее Магнолии с дотошностью, с которой он делал все в своей жизни, мистер Вандевилт склонялся в пользу англичан, считая свою любимую дочь слишком умной и тонкой для «золотой молодежи» Нью-Йорка; англичане представлялись ему все-таки меньшим злом.

Магнолия поднялась с софы и, пройдя через комнату, подошла к стене, где висела первая приобретенная отцом картина Сислея. Свет из окна падал на полотно, и казалось, что оно светится изнутри.

Магнолия стояла перед картиной, и внезапно ее охватило чувство, что она тянется к чему-то прекрасному, но неосязаемому, к чему-то, что невозможно передать словами.

Это ощущение полета мысли, ощущение живой силы, поднимающей ее к свету, было невероятно сильным.

Казалось, стоит сделать еще одно маленькое усилие, и она увидит, познает тайну Вселенной.

Может, это был тот огонь, о котором говорил ей отец, огонь, ярко горевший в Древней Греции, огонь, зажженный богами.

Откровение, данное античным грекам вместе со светом этого огня, придало их помыслам величие и распространило их славу по всему миру.

Это ощущение Магнолия издавна пыталась вызвать в себе – ощущение света, несущего людям мысль, превращающую в богов их самих.

Но тут же, ибо даже магия Сислея не могла уберечь ее от осознания того, что она всего лишь человек, на глазах Магнолии вновь появились слезы, и она бросилась в объятия отца.

– Ах… папа… помоги… помоги мне! Как я могу… сделать то, что считаю… злом… и после этого… продолжать жить?

Глава 3

– Леди Эдит, ваша светлость! – провозгласил лакей. Герцог отложил в сторону газету, которую читал у себя в кабинете, и поднялся с кресла.

Вошла его кузина, одетая, как всегда, по последнему слову моды. Еще до того как леди Эдит заговорила, герцог по выражению ее лица понял, что она крайне возмущена.

– Не могу поверить, что может выпасть такая полоса невезения! – г воскликнула она.

Герцог протянул ей руку.

– Что же на этот раз не так? – поинтересовался он.

Леди Эдит ездила в Саутгемптон, чтобы встретить брачный кортеж мистера и миссис Вандевилт и Магнолии, ибо сам герцог твердо и категорически отказался взять на себя эту обязанность.

– Нельзя же проявлять такую невежливость, Сэлдон, – попыталась урезонить его кузина.

– У меня и без того много дел, – возразил герцог. – И нет ни малейшего желания торчать на причале в ожидании корабля, который и так уже опаздывает на несколько дней.

– Ну кто мог предположить, что буря в Атлантике способна так поломать все наши планы! – вздохнула леди Эдит.

– Вероятно, даже боги на моей стороне и стараются отложить свадьбу, – с усмешкой заметил герцог.

– Перестань, Сэлдон, – резко оборвала его леди Эдит. – Ты сам все портишь своим цинизмом! У вас с миссис Вандевилт такой ужасный характер, что я вообще уже начинаю жалеть, что взялась за это дело!

– Так же как и я! – откровенно признался герцог.

Леди Эдит рассерженно вздохнула.

Ей стоило огромных трудов доказать герцогу, что единственным выходом, позволяющим спасти замок, поместья и всех, кто от него зависит, является женитьба на Магнолии Вандевилт.

Еще сложнее было уговорить миссис Вандевилт, чтобы бракосочетание состоялось в Англии.

Миссис Вандевилт хотела сделать из свадьбы фантастическую феерию с воистину американским размахом, намереваясь поразить этим событием весь свет. И она отлично понимала, что, если они отправятся в Англию, венчание ее дочери не получит ни должного освещения в прессе, ни желаемого резонанса в обществе.

Леди Эдит пришлось проявить чудеса красноречия, чтобы убедить ее переменить решение и согласиться с намерением герцога ни в коем случае не делать из свадьбы «спектакля», на который будет приглашена вся Америка.

– Я наслышан, – говорил он своей кузине, – в какой карнавал американцы способны превратить свадьбу.

Он сделал паузу, чтобы убедиться, что кузина его слушает, и продолжил:

– Я читал о сотнях голубей, которых выпускают над головами счастливых новобрачных, о несметных толпах людей, которые давят друг друга, чтобы попасть внутрь церкви и отхватить цветок или ленточку для сувенира, и о том, что чаще всего это кончается вызовом полиции.

Герцог в гневе стукнул кулаком по столу и добавил:

– И если ты думаешь, что я собираюсь принять участие в церемонии подобного рода, даже если бы я женился на дочери самого Мидаса, то ты сильно заблуждаешься.

Герцог был непоколебим, но и миссис Вандевилт была исполнена не меньшей решимости, поэтому от леди Эдит потребовались часы терпения и все ее обаяние, чтобы убедить чету миллионеров покинуть свой любимый Нью-Йорк.

Ожидалось, что они прибудут в Саутгемптон еще неделю назад, но в Атлантике разбушевался невиданный шторм, из-за которого прибытие парохода было отложено сначала на три дня, а затем еще на четыре.

Наконец изрядно потрепанный корабль с поврежденным винтом медленно вошел в гавань; выяснилось, что во время шторма пострадали и пассажиры.

Поведав об этом герцогу, леди Эдит опустилась на стул и, расстегнув соболиную горжетку, обвивающую ее шею, добавила:

– Одним из пострадавших был мистер Вандевилт.

– Его смыло за борт? – с надеждой поинтересовался герцог.

– Нет, конечно же, нет! Все не так плохо! – воскликнула леди Эдит. – Но он сломал ногу, и пришлось договариваться, чтобы его доставили в Лондон на носилках. Из-за всех этих хлопот я и вернулась не вчера, как собиралась, а только сегодня.

– А я-то все гадал, почему ты не приехала вовремя, – заметил герцог тоном, который ясно показывал, что это беспокоило его меньше всего.

– Мистер Вандевилт сейчас в «Савое», – продолжала леди Эдит. – Миссис Вандевилт сняла там целый этаж. Мне удалось переложить заботу о нем на сэра Горация Дикона, который, как тебе известно, является одним из придворных врачей королевы. Он приставил к мистеру Вандевилту двух сиделок и пообещал, что он встанет на ноги меньше чем через месяц.

Глаза герцога загорелись.

– Не значит ли это, что свадьба будет отложена?

– Нет, не значит! – возразила леди Эдит. – Миссис Вандевилт считает, что все должно идти как намечалось.

Чтобы не огорчать герцога, она умолчала о том, что причиной тому были репортеры нескольких самых крупных нью-йоркских газет, чей приезд в Англию был оплачен миссис Вандевилт.

Они прибыли на том же корабле и, разумеется, не могли долго задерживаться с возвращением в Америку.

Герцога, который ожидал не слишком пышного и не слишком эффектного венчания, леди Эдит благоразумно держала в неведении относительно намерений его будущей тещи любыми средствами, не жалея ни сил, ни денег, сделать предстоящую свадьбу сенсацией, о которой будут трубить все газеты без исключения.

И для того, чтобы герцог не проявлял к этой теме излишнего любопытства, леди Эдит поспешно добавила:

– Миссис Вандевилт не хочет нарушать твоих планов, дорогой Сэлдон, и поэтому завтра, прибыв в Лондон, они остановятся у Фаррингтонов.

С присущим ей чувством такта леди Эдит подумала, что пребывание Вандевилтов в замке до свадьбы весьма нежелательно, и вообще, чем реже герцог будет видеть миссис Вандевилт, тем лучше.

Поэтому она договорилась с лордом Фаррингтоном, своим дальним родственником, чтобы тот принял Вандевилтов у себя, тем более что от его дома до замка было не больше часа езды.

Герцог на это лишь небрежно заметил:

– Убежден, что дом Уильяма гораздо комфортнее моего и семейство Вандевилт останется довольно его гостеприимством.

Леди Эдит продолжала:

– Я думаю, ты согласишься с тем, что при таком положении дел именно Уильям должен быть посаженным отцом. Магнолия, разумеется, очень расстроена, что ее отец не сможет выполнить эту обязанность.

– В таком случае пусть повременит со свадьбой до тех пор, пока ее отец не будет в состоянии выполнить столь важную миссию.

– Совершенно невозможно изменить все в последний момент, – отрезала леди Эдит. – Кроме того, мне кажется, что твои арендаторы и служащие с нетерпением ждут этого праздника.

Она намекала на то, что, согласно традиции, герцог должен был устроить для всех работников поместья и фермеров-арендаторов пир.

По этому поводу были заказаны бочки пива и огромное количество не менее хмельного местного сидра.

Повара в замке готовили кабаньи головы, огромные ростбифы и окорока по старинным рецептам, передаваемых из поколения в поколение.

На самом деле герцог прекрасно понимал, что если перенести свадьбу, это повлечет за собой огромное количество неприятностей.

Не менее шестисот гостей уже получили приглашения, разосланные леди Эдит при помощи секретаря, позаимствованного в конторе мистера Фоссилвейта.

В замок рекой стекались подарки, и картинная галерея была почти полностью ими заполнена. Леди Эдит беспокоилась, что некуда будет сложить дары, которые, по ее мнению, везет из Америки миссис Ванде вилт.

Герцога обилие подарков поразило несказанно.

– Но я же ни разу не видел половину этих людей или по крайней мере не видел их с детства, – говорил он, изумленно разглядывая груды коробок. – Не понимаю, зачем они тратят на меня такие деньги.

Леди Эдит только смеялась.

– Как ты наивен, Сэлдон! Ты должен понимать, что свадьба вообще большое событие в скучной сельской жизни – а тем более такая, после которой у тебя появятся деньги и ты сможешь в будущем тратить их так же широко, как твой отец.

Герцог помрачнел.

– Если ты думаешь, что я собираюсь тратить деньги жены столь же расточительно, как отец тратил свое состояние, то ты ошибаешься!

Он произнес это очень сердито, но леди Эдит вновь лишь весело рассмеялась.

– Конечно же, я не предлагаю тебе стать мотом! Но в то же время, мне кажется, твои соседи уже соскучились по пирушкам, надо сказать, иногда довольно беспутным, которые закатывал твой отец каждый раз, приезжая в замок.

– С пирушками покончено, – категорично заявил герцог. – По крайней мере до тех пор, пока не будут выплачены все долги и починены крыши на домах фермеров, пенсионеров и наемных работников.

– У твоей жены на этот счет может быть свое мнение, – заметила леди Эдит.

Она хотела всего лишь отвлечь его от мрачных мыслей и, только когда уже произнесла эту фразу, поняла, что допустила бестактность. Губы герцога сжались, на скулах заходили желваки.

Только сейчас он по-настоящему пожалел, что согласился жениться на состоятельной девушке и, что еще хуже, на американке!

Так как леди Эдит отличалась особенной проницательностью во всем, что касалось мужчин, она была намеренно немногословна, когда речь заходила о Магнолии, и никогда не расхваливала ее красоту.

«Пусть сам увидит», – думала она, надеясь на то, что ее молчание заинтригует герцога.

Но шли недели, горы писем и телеграмм с указаниями, требованиями и информацией пересылались туда и обратно через Атлантику, и леди Эдит замечала, что герцог все больше и больше уходит в себя и растущую между ними стену непонимания становится все труднее и труднее пробить.

Объявления о его помолвке в газетах еще сильнее испортили положение. Она понимала, что герцог под предлогом занятости специально избегает встреч со всеми, кто хотел его видеть.

Леди Эдит знала, что ему тяжело, но иного выхода из той ситуации, в которую их поставил его отец, она не видела.

Герцог подал ей бокал шерри. Леди Эдит отпила немного и улыбнулась:

– Не хочу жаловаться, Сэлдон, но я совершенно измотана. Тебе очень повезло, что на моем месте был не ты.

– Извини, что не могу сказать «спасибо» более любезно, – произнес герцог с той легкой грубостью, которая, по мнению кузины, делала его особенно привлекательным.

– И еще мне очень жаль, что ты не увидишь мистера Вандевилта до свадьбы. Он очень обаятельный и образованный человек; я уверена, вы с ним поладите.

Говоря это, она думала, что присутствие мистера Вандевилта хоть немного сгладило бы впечатление, которое, несомненно, произведет миссис Вандевилт на будущего зятя.

Она, как показалось леди Эдит, прибыла в Саутгемптон в наихудшем расположении духа, и то, что на протяжении всего плавания ей приходилось страдать от морской болезни, естественно, не улучшило положения.

Первым делом миссис Вандевилт потребовала подать ей экстренный поезд, который отвез бы в Лондон мистера Вандевилта, ее саму, Магнолию, а также груды багажа и целую армию слуг.

Организовать экстренный поезд в столь короткий срок было практически невозможно, поэтому ей пришлось довольствоваться целым вагоном первого класса, но, по мнению леди Эдит, и он был переполнен.

Даже она, привыкшая к причудам американских миллионеров, была поражена, увидев, какое количество багажа взяли с собой три человека в девятидневное путешествие.

Они везли с собой не только курьера, секретарей и помощников секретарей для ведения дел, но еще двух камеристок для Магнолии и миссис Вандевилт и двух лакеев для мистера Вандевилта.

Кроме того, леди Эдит заметила четырех, если не больше, охранников, неотлучно находящихся рядом с членами семьи, и еще нескольких молодых людей, которые, как она подозревала, были репортерами и фотографами.

Когда они прибыли в «Савой», оказалось, что багаж, занимающий два контейнера, состоит не только из невероятного количества подарков, но еще из предметов роскоши, которые, по мнению каждой американской миллионерши, были крайне необходимы в любом путешествии.

Вместе с бельем миссис Вандевилт и ее личной серебряной посудой через Атлантику переправлялись пледы для ног и горностаевое покрывало для кровати.

Леди Эдит сгорала от желания рассказать герцогу об этих причудах и вместе с ним посмеяться над ними, но, решив, что на него это не произведет хорошего впечатления, предпочла промолчать.

Вместо этого она сказала:

– Мне очень жаль Магнолию. Она обожает отца и сильно расстроена тем, что с ним случилось, и тем, что он не сможет присутствовать на венчании.

Герцог поджал губы, но ничего не сказал. Леди Эдит продолжала:

– Ты, конечно же, увидишь ее завтра на семейном ужине, который я организую накануне свадьбы. За столом будет всего тридцать человек или даже двадцать девять, если учесть, что мистер Вандевилт не сможет прийти.

– Фоссилвейт сообщил мне, – произнес герцог, – что получил письмо, которым его вызывают в Лондон сразу после прибытия Вандевилтов. Но, я полагаю, у них будет время поговорить с ним до того, как они переедут из Лондона к Фаррингтонам.

– Об этом можно не беспокоиться, – ответила леди Эдит. – Я встретила мистера Фоссилвейта в «Савое». Все бумаги были уже готовы, и он покорно ждал, пока мистер Вандевилт или его супруга не соизволят его принять.

– Я полагаю, – после секундной заминки произнес герцог, – что должен радоваться его деловитости, но даже сейчас, Эдит, я с трудом справляюсь с желанием отменить все это.

Леди Эдит ойкнула.

– Если ты хотя бы попробуешь такое выкинуть, я перестану с тобой разговаривать! – воскликнула она. – Приготовления к твоей свадьбе стоили мне нескольких лет жизни, и, если ты все испортишь, мне кажется, я тебя убью!

– Возможно, смерть будет лучше той пытки, на которую ты меня обрекаешь!

Герцог хотел сказать это беспечно, но в его голосе прозвучали серьезные ноты. Леди Эдит вздохнула:

– Ах, Сэлдон, зачем начинать все сначала, если только, пока я была в Саутгемптоне, ты не отыскал у себя в саду золотой жилы или гравий на аллее не превратился в алмазы. Тебе нужны миллионы Вандевилтов не меньше, чем им нужен твой герб. Это вполне справедливый обмен.

– Рад, что ты так считаешь, – сурово ответил герцог.

– Я устала от твоего нытья, – сказала леди Эдит. – Поднимусь к себе и отдохну. Увидимся за ужином. Кстати, кто из приглашенных уже прибыл?

Герцог быстро перечислил имена нескольких старших членов семьи, которые съехались из разных частей Англии и оказались в авангарде длинной череды гостей.

Им выпадет счастье первыми увидеть невесту, чьи миллионы кардинально изменят положение всего рода Оттербернов.

В то же время герцог понимал, что ни один из них ни в малейшей степени не будет признателен Магнолии за эти деньги.

Наоборот, они уже готовы раскритиковать его будущую жену, и только лишь потому, что она иностранка.

При этом, разумеется, они сделают это так тонко, что у герцога не будет повода возмутиться всерьез.

Он словно читал их мысли, но, вместо того чтобы рассердиться, ибо думал так же, как они, отчего-то лишь острее ощущал чувство вины.

«Мужчина я или мышь?» – спрашивал он себя.

Этот вопрос всплывал у него в голове снова и снова, и он опять принимался искать иной выход из создавшегося положения, чтобы не попасть в зависимость от женщины, которую он заранее ненавидел, ибо она выходила замуж не за него, а за его титул.

Во время одного из споров с леди Эдит он сказал:

– Как можно ждать от меня иного чувства, кроме презрения, к женщине, которая выходит замуж лишь потому, что я – герцог!

– Не говори глупостей, – возразила его кузина. – Тебе известно не хуже, чем мне, что от Магнолии ничего не зависело, ей было отказано даже в праве, которое имеет любая англичанка, – в праве отказаться от твоего предложения.

Ей показалось, что герцог удивился, и она раздраженно добавила:

– Можно подумать, что все эти годы ты витал в облаках, Сэлдон. Но ведь при твоей внешности у тебя наверняка было немало женщин в тех забытых Богом местах, куда тебя забрасывала судьба.

Герцог лишь улыбнулся.

Не было смысла объяснять кузине, что все женщины, которых он встречал в Симле или в любом другом месте, не значили для него ровным счетом ничего, даже на мгновение.

Это были привлекательные и опытные в любви женщины, чьи мужья трудились на пышущих жаром равнинах или уезжали по делам в другие части страны.

Поэтому его affares de Coeur 11
  сердечные дела (фр.).


[Закрыть], страстные и горячие, оставались лишь случайными эпизодами в его жизни, основанной на строгой дисциплине и полной опасностей. И, разумеется, от них герцог не мог узнать ничего нового о привычках и умонастроениях молодых девушек.

По правде говоря, он даже не мог припомнить, когда вообще разговаривал с ровесницами Магнолии.

Он с горечью сказал себе, что за деньги, полученные в результате женитьбы, ему придется заплатить годами невыносимой скуки.

– Бог знает, о чем можно разговаривать с восемнадцатилетней девушкой, – бормотал он бессонными ночами, обдумывая свое будущее.

Раньше оно всегда представлялось ему захватывающим и манящим, но сейчас ему виделись впереди лишь мрак и тоска.

Все дни он будет проводить в работе по восстановлению былого блеска поместий и замка, а слуги, фермеры и пенсионеры станут смотреть на него с той же смесью уважения и восхищения, с какой смотрели на него сипаи в Индии.

Ну что ж, если у него появятся средства, им не придется бедствовать.

Герцог был поражен вопросом, который задала ему леди Эдит незадолго до прибытия Вандевилтов в Англию:

– Миссис Вандевилт желает знать, куда ты повезешь Магнолию на медовый месяц.

– На медовый месяц? – безучастно переспросил герцог.

– У тебя будет медовый месяц, – втолковывала леди Эдит, – и люди очень удивятся, если вы не поедете за границу.

– Я не задумывался об этом, – просто ответил герцог. – По-моему, и здесь работы – непочатый край.

– Вы можете поехать на юг Франции – у твоего отца там была великолепная вилла.

– Вилла? – переспросил герцог.

– Несомненно, мистер Фоссилвейт говорил тебе, что за два года до смерти твой отец приобрел виллу в Бьюлье, неподалеку от Ниццы, и потратил целое состояние, расширяя ее и отделывая.

– Я об этом и не подозревал.

Герцог смутно припоминал, что в огромном списке расходов был пункт, касающийся Франции, но тогда он не стал детально изучать его: в других местах расходовались куда более крупные суммы.

По настоянию леди Эдит герцог послал за мистером Фоссилвейтом, и тот, к его удивлению, рассказал ему, что его отец приобрел не только виллу, но еще и яхту, которая стояла на якоре в гавани Виллафранс.

Эта яхта, полностью укомплектованная, была довольно важным пунктом расходов, который герцог каким-то образом пропустил.

Рассказывая об этом кузине, герцог добавил:

– Я собираюсь продать и виллу, и яхту. Леди Эдит схватилась за сердце.

– Ради всего святого! – воскликнула она. – Не делай этого, по крайней мере пока не кончится медовый месяц!

– Почему же?

– Да потому, что юг Франции – именно то место для начала вашей семейной жизни, о котором мечтает миссис Вандевилт. Ей не терпится похвалиться: «Моя дочь, герцогиня, проводит медовый месяц на юге Франции, где у моего зятя есть вилла и, конечно же, яхта, которая, как только им наскучит сидеть на берегу, унесет их в романтическое путешествие к островам Греческого архипелага».

Леди Эдит так искусно скопировала американский акцент миссис Вандевилт, что герцог помимо воли рассмеялся.

Он хотел сказать, что не собирается проводить таким образом медовый месяц с женщиной, которую ни разу не видел, но уже презирает.

Но потом он подумал: а почему бы и не позволить себе хотя бы на короткий срок удовольствие покататься на яхте?

Кроме того, решил он, в море легче переносить молчание, которое, как он не сомневался, будет сопровождать его и жену за столом; это не то, что тоска, царящая в ресторанах, не говоря уж о еще более ужасном безмолвии огромной пустой столовой.

– Разумеется, – вслух сказал он. – Миссис Вандевилт и ее дочь не будут разочарованы. Узнай, пожалуйста, у мистера Фоссилвейта размеры и состояние виллы, а также водоизмещение яхты, о чем я совершенно забыл его спросить.

Как леди Эдит и ожидала, миссис Вандевилт с восторгом отнеслась к такому варианту медового месяца и написала в ответ, что уже купила множество новых нарядов для дочери; некоторые из них просто предназначены для морских прогулок, так что Магнолия сможет носить их на борту яхты.

Леди Эдит, прочитав ее письмо, порадовалась тому, что герцог не интересуется светской хроникой в американской прессе. Она была уверена, что в них обсасывается каждая пикантная подробность свадьбы Вандевилт – Оттерберн.

Леди Эдит поднялась к себе, а герцог вышел из замка и направился к озеру.

Всякий раз после того, как ему приходилось обсуждать будущее венчание, он ощущал непреодолимую потребность в глотке свежего воздуха.

День был теплый, но в воздухе уже чувствовалась столь желанная герцогу прохлада.

Ему хотелось прикоснуться к чему-нибудь холодному и шершавому, словно это могло послужить противоядием от того едва ли не физически ощущаемого удушья, которое одолевало его при мысли о всяких экзотических и экстравагантных вещах, которые можно купить за деньги.

Он с бешенством думал, что ему положительно нравятся неудобства замка, нравится водопровод, который требует усовершенствования, нравится обвалившаяся штукатурка на стенах, нравится сырость и протекающие потолки.

Он знал, что сады требуют больших затрат, и говорил себе, что чем скорее они вернутся в первозданное состояние и станут напоминать джунгли, тем лучше.

Но после этого он вспомнил, что старик Бриггс, больше сорока лет служивший его отцу, а до того – его деду, через месяц или два уходит в отставку, и было бы очень хорошо обеспечить его достойной пенсией и комфортабельным домиком, в котором он сможет спокойно прожить остаток своей жизни.

– Я становлюсь чертовски неблагодарным, – упрекал себя герцог, и одновременно его затопляло чувство унижения, приправленного чванством.

Его кузина Эдит была права, говоря, что он слишком большой идеалист в отношении женщин. Впрочем, этот идеализм ничуть не мешал ему в армии, когда женщины играли в его жизни весьма незначительную роль.

Тогда он думал, что после свадьбы будет относиться к жене с тем уважением, которое само по себе есть проявление рыцарства. При этом он верил, что каждая женщина достойна защиты, любви и твердого мужского руководства.

Это, конечно же, значило, если говорить прямо, что она должна полностью от него зависеть.

Но американка, да, кроме того, еще и очень богатая, не похожа на англичанку, которая просит у мужа «денег на булавки» и безмерно благодарна за любой подарок.

«А на Рождество и день рождения мне придется дарить ей подарки, купленные на ее же деньги, – с горечью думал он. – Я буду пить за ее здоровье вино, оплаченное ее же деньгами, а любое приобретение или развлечение будут невозможны, пока мы не откроем ее кошелек и не залезем туда».

От этих мыслей его охватывало непреодолимое желание что-нибудь сломать или разрушить.

И нет смысла убеждать себя, что после свадьбы все деньги Магнолии Вандевилт согласно закону переходили в его полную собственность.

Он всегда будет помнить, что при первой же попытке выразить несогласие с любым пустяком может услышать в ответ:

– Это мои деньги позволяют тебе жить в твоем замке, мои деньги ты платишь слугам, на мои деньги покупаешь лошадей, и мои деньги обеспечивают тебе возможность развлекаться с друзьями.

Эти мысли терзали герцога ночью и днем. Понимая, что ему необходимо хоть как-то успокоиться, Сэлдон развернулся и почти побежал к конюшням.

Он знал, что сегодня сможет уснуть лишь доведя до полного изнеможения и себя, и лошадь.

В номере «Савоя», окна которого выходили на набережную Темзы, Магнолия, сжимая в ладонях руку отца, спрашивала его:

– Как ты себя чувствуешь, папа?

– Не так уж плохо, – ответил он. – Хирург, приглашенный леди Эдит, привел мою ногу в гораздо лучший вид. Он уверен, что перелом неопасный.

– Я так рада, папа! О Боже, ну как могло случиться такое несчастье!

– Должен признаться, я всегда гордился своей морской походкой, – проговорил мистер Вандевилт. – И кто бы мог подумать, что меня собьет с ног какая-то ненароком подвернувшаяся перекладина, которая к тому же едва не разнесла половину надстройки.

Он улыбнулся и добавил:

– Может быть, это наказание за то, что я возомнил себя опытным путешественником, способным бросить вызов стихиям.

Пальцы Магнолии крепче сжали его ладонь.

– Папа, я не… я не могу венчаться… если тебя там не будет.

– Я боялся, что ты это скажешь, дорогая моя, – ответил мистер Вандевилт, – но незачем расстраивать твою мать и, кроме того, сводить на нет усилия леди Эдит: ведь в замке твоего жениха уже все готово и гости собрались.

После недолгой тишины он услышал очень тихий голос Магнолии:

– Я… я не могу… предстать… перед герцогом… без тебя.

Мистер Вандевилт накрыл свободной рукой руку дочери.

– Мы уже говорили об этом, дорогая. Обещаю тебе, все будет не так плохо, как ты думаешь, а ты обещай мне, что постараешься вести себя достойно.

– Я… я попытаюсь… папа, но это… будет нелегко.

– Я думаю, тебе надо воспринять это как вызов, как нечто то, с чем нужно сражаться и победить.

Магнолия глубоко вздохнула:

– Я так люблю тебя, папа! Если бы только мы могли провести еще годы… вместе.