Текст книги "Тень греха"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
– Так, может быть, пора привыкать. И для начала научиться их выслушивать.
– Зачем?
– Затем, чтобы не растратить жизнь впустую. Чтобы наслаждаться юностью, красотой и, конечно, любовью.
– Вам уже известно, что я думаю о любви.
– Вы же ничего о ней не знаете.
– И очень этому рада! – твердо заявила Селеста.
Граф ответил не сразу, и она замерла в ожидании – сердце в груди колотилось быстро-быстро. Какое-то странное чувство – может быть, страх? – поднялось из груди и подступило к горлу.
Внезапно граф повернулся и, пройдя через библиотеку, остановился у большого стола в центре комнаты, за которым когда-то работал прежний хозяин.
Взгляд его, скользнув по тяжелому, украшенному гербом Роксли бювару и массивной чернильнице с выгравированной на ней геральдической короной, остановился на ноже для разрезания бумаги. На его рукоятке был изображен стоящий на задних лапах лев, под которым располагался развернутый свиток с надписью на латыни: «Верен нашему идеалу».
– Мне нужно многое вам рассказать, – произнес наконец граф, и Селеста услышала в его голосе новую, незнакомую и непонятную нотку.
– О чем? – спросила она, ступая на ковер и глядя на собеседника с некоторой неуверенностью.
– О вас.
– Что-то не так? Что вы пытаетесь сказать?
Ей вдруг стало не по себе. А что, если он передумал? Что, если потребует, чтобы они с Наной освободили коттедж и убрались с его земли? И куда же тогда идти?
– Вы слишком красивы, чтобы и дальше жить так, как живете сейчас. Рано или поздно кто-то найдет вас здесь, и тогда… Одному лишь господу ведомо, что может случиться.
– Не понимаю. Что может случиться?
– Я хотел бы, – словно не услышав ее, продолжал граф, – предложить вам свое покровительство. Я был бы добр к вам… Очень добр и очень мягок и, полагаю, смог бы обеспечить ваше счастье.
– Я… Мне кажется, я не вполне вас понимаю, – смущенно произнесла Селеста, растерянно глядя на него. – И в ту же секунду, словно тьму непонимания прорезала вспышка молнии, смысл его слов дошел до нее. – Хотите сказать… Вы имеете в виду…
Договорить она не смогла. Граф повернулся и шагнул к ней.
– Вы сказали, что не желаете выходить замуж. Что ж, я тоже не намерен жениться. Но я могу дать вам все то, чего вам не хватает, и принести такие радости, о которых вы даже не догадываетесь.
– Как… как вы можете? Как можете вы предлагать мне такое? Вы знаете мою мать и думаете, что я похожа на нее? Что я способна поступить так же? Вы думаете, что я буду жить с мужчиной… быть его любовницей? Вы это пытаетесь мне сказать?
– За грубым словом может стоять нечто чудесное. Поверьте, у меня и в мыслях не было оскорбить вас. Я всего лишь предлагаю удобный и взаимовыгодный выход для нас обоих.
– Я хочу лишь одного – чтобы меня оставили в покое.
– Таково ваше нынешнее желание, но уверяю вас, моя дорогая, это не только непрактично, но и несбыточно.
Селеста гордо вскинула голову.
– Я принимаю к сведению, что вы, милорд, не имели намерения оскорбить меня, хотя в это трудно поверить. Но позвольте заявить, что я скорее умру, чем приму ваше предложение!
– Интересно, что вы скажете об этом через год, – невозмутимо заметил граф.
– Через год, через два, даже через десять мой ответ будет таким же. Нет, милорд! Нет, нет и нет!
Она ждала, что он станет спорить, но граф лишь улыбнулся, как показалось ей, насмешливо.
– В таком случае давайте поговорим и другом. У меня нет ни малейшего желания расстраивать вас.
– Вы уже меня расстроили, – ответила Селеста. – И пожалуйста, я хочу вернуться домой.
– И воздвигнуть между нами стену? Стену, которую вы станете достраивать кирпичик за кирпичиком, снова и снова думая о моем предложении. Нет, моя дорогая, я хочу, чтобы вы запомнили меня другим, и прошу вас продолжить знакомить меня с домом.
Селеста всей душой хотела отказаться.
Больше всего на свете в этот момент она мечтала убежать от графа и от тех странных ощущений, что рождало ее воображение. Она чувствовала прикосновения его рук, его пугающую близость, исходящие от него волны властности и силы.
Он подавлял ее волю, управлял ею, командовал, и она со страхом понимала, что как бы ни старалась, как быстро бы ни бежала, уйти от него невозможно.
И, склонившись перед этой силой, признав поражение, Селеста заставила себя подчиниться и показать графу все, что он пожелал увидеть.
Но когда они вошли в тесное убежище священника и граф закрыл дверцу, чтобы она смогла продемонстрировать, как найти потайную задвижку, открывающую секретную панель, ей сделалось по-настоящему страшно.
Даже там, в полной темноте, Селеста ощущала его присутствие так явственно, словно он стоял в полосе солнечного света.
Огромный, сильный, властный и всемогущий, граф занимал едва ли не все свободное пространство, и исходившие от него вибрации тревожили ее тело и душу.
Селеста думала, что граф воспользуется темнотой, чтобы снова обнять ее, но ничего подобного не случилось, и они лишь соприкоснулись пальцами, когда она показывала, где находится задвижка.
Прикосновение это, пусть даже и мимолетное, отозвалось в ней странным, необъяснимым эхом.
Потом панель бесшумно сдвинулась, и они вместе шагнули в комнату, бывшую хозяйской спальней.
– Как видите, теперь здесь сплю я, – молвил граф.
Селеста скользнула взглядом по золотым кисточкам, стоявшим на туалетном столике, которым пользовался ее отец, по атласному халату, небрежно брошенному на обитое бархатом кресло у камина.
– Запомните, – сказала она, – если вам когда-либо придется бежать, поднимайтесь в убежище, потом спускайтесь по винтовой лестнице и уходите через потайной ход. В таком случае вы выйдете возле часовни в западном крыле.
– Может быть, и пригодится – кто знает? – пожал плечами граф.
Из главной спальни они направилась к комнатам на втором этаже.
– Какая спальня ваша? – поинтересовался граф.
Селеста открыла дверь в небольшую необставленную комнату.
– Все, что здесь было, я перевезла в Садовый коттедж, – объяснила она и тут же, словно вспомнив о чем-то, вскинула руку к губам. – Наверное, мне следовало сказать вам об этом раньше, ведь теперь все, что есть в коттедже, тоже принадлежит вам.
– Мне понравилась ваша комната, – сказал граф. – Очень милая.
– Если желаете что-то вернуть…
– Я готов обеспечить вас крышей над головой, кроватью, в которой вы можете спать, и стулом, на котором вы можете сидеть. Мне бы только хотелось, чтобы вы пользовались всем этим не слишком эгоистично.
– Эгоистично?
– Чтобы вы разделили их с человеком, которому они принадлежат.
Селеста отвернулась.
– Я лишь надеюсь, милорд, что вы не будете больше говорить об этом. Мой ответ вы уже знаете.
– Неужели вы всерьез полагаете, что я так легко сдамся? Уверяю вас, когда мне что-то нужно, я становлюсь не знающим пощады охотником и неутомимым бойцом.
Она замерла.
– Пожалуйста… Пожалуйста, милорд, забудьте обо мне. Вы пугаете меня. Я убежала бы без оглядки, но бежать мне некуда.
На какое-то время в комнате воцарилась тишина. Первым ее нарушил граф:
– Вы замечательно ловко пользуетесь тем оружием, что есть в вашем распоряжении. – Он усмехнулся. – Позвольте вас поздравить, вы только что одержали небольшую победу.
Они спустились вниз, и граф, повернувшись к застывшим в услужливой позе лакеям, бросил:
– Карету для мисс Роксли.
– Уже подана, милорд.
Селесте помогли надеть накидку. Протянув графу руку, она негромко сказала:
– Благодарю вас, милорд.
Понял ли он, что она благодарит его не только за приглашение на обед?
– Завтра я уезжаю. – Граф склонился над ее рукой. – Надеюсь, мисс Роксли, мы встретимся в самом недалеком будущем.
Селеста сделала реверанс и, не оглядываясь, вышла из холла и села в карету.
– Вам понравилось? – спросила Нана, встретив хозяйку. – Его светлость уже произвел какие-то перестановки? Кто еще там был?
Селеста положила накидку на стул и постаралась, как могла, утолить любопытство старой служанки. Ей хотелось поскорее удалиться в свою комнату и остаться одной, но удалось это не сразу.
Нана убрала в шкаф платье, помогла ей переодеться в ночную рубашку, расчесала волосы и заботливо укрыла одеялом, как делала на протяжении уже многих лет.
– Спокойной ночи, дорогая, – сказала она уже от двери. – Поблагодарим Господа за то, что мы с вами смогли остаться здесь. Вы не хуже меня знаете, что больше идти нам некуда. Да и денег у нас слишком мало.
– Ты права, Нана, и я тоже рада, что нам позволили остаться.
– Спокойной ночи, душечка. Не тревожьтесь ни о чем, просто спите. Вот бы и мне так же…
Дверь закрылась, и Селеста наконец осталась одна.
Лежа в темноте, она перебирала последние события, такие тревожные, такие разрушительные. Неужели все это произошло в один день?
Как могло случиться, что Джайлс проиграл в карты родной дом? Как могло случиться, что они с Наной остались в Садовом коттедже только благодаря милости графа Мелтама? Ей не хотелось в это верить.
Впрочем, граф ведь предложил ей другое место.
Но как он мог подумать, что она примет такое предложение? Как мог подумать, что она станет его любовницей ради одного лишь комфорта, потому что ей, как ему кажется, необходимо покровительство?
Снова и снова Селеста задавала себе эти вопросы и не находила ответов.
– Здесь, с Наной, мне бояться нечего, – произнесла она в темноте. – Здесь я в безопасности.
Если только появление в поместье графа Мелтама не угрожает ее нынешнему мирному, безбедному существованию.
Ведь теперь к новому хозяину станут приезжать гости, мужчины, которым, если они найдут коттедж, может быть, тоже захочется поцеловать ее, как уже сделал граф.
Если они узнают, что она здесь одна, их уже не остановишь. И они будут делать с ней то же, что делал с ее матерью какой-то мужчина?
От одной мысли об этом Селеста содрогнулась.
Любовь внушала ей ужас.
Любовь была чем-то настолько безудержным, безрассудным, неподвластным разуму, что женщина забывала о приличиях и достоинстве и могла отбросить все – прошлое, мужа и детей – ради чувства к постороннему, чужому мужчине.
Если так поступила ее мать – женщина, неизменно владевшая собой, уравновешенная и здравомыслящая, – то разве она сама не может при сходных обстоятельствах подпасть под влияние той же силы?
Селеста вздохнула.
Может быть, если бы она любила графа, ей было бы легче согласиться на сделанное им сегодня предложение стать его любовницей в обмен на покровительство и заботу?
И что бы она сделала, если бы он, когда они вошли в убежище, действительно обнял ее и поцеловал, как утром в саду?
Селеста поежилась. Что-то подсказывало ей – случись такое, она снова не нашла бы сил ни закричать, ни оттолкнуть его. И от этого ей стало не по себе.
Поддавшись чарам графа, она приняла поцелуй; в прикосновении его губ было что-то обезоруживающее, до невозможности пленительное.
– Ненавижу любовь! Ненавижу! – повторяла девушка. – Она порочна и зла! Она уничтожает все, во что мы верим!
Но, шепча эти слова со всей искренностью страсти, Селеста ловила себя на том, что думает о вечере в компании графа, о том, как интересно было разговаривать с ним, рассказывать ему историю Роксли и видеть, с каким вниманием он слушает ее.
Селеста никогда еще не обедала наедине с мужчиной и до сего дня не представляла, как легко говорить, когда тебя не окружает шумная, смеющаяся толпа.
Она чувствовала, что хорошо справилась со своей задачей, была остроумна, – даже непонятно, как ей удавалось изъясняться столь красноречиво и изысканно.
Рассказывая о сражениях прошлого, она увлеклась и словно сама оказалась на месте тех беглецов, что дрожали от страха, слыша за тонкой панелью шаги и голоса обыскивающих дом солдат.
– Мама всегда говорила, что у меня живое воображение, – прошептала Селеста.
И тут же мысли свернули в сторону. А что почувствовала мать, когда маркиз Герон впервые поцеловал ее?
Сколько раз они встречались, может быть, в лесу, на границе двух владений, прежде чем он обнял ее?
Может быть, она тоже не нашла в себе сил ни убежать, ни воспротивиться, когда ее коснулись его губы?
– Но так нельзя! – горячо прошептала Селеста. – Так не должно быть! Она не должна была встречаться с ним снова!
За поцелуем следует многое другое, и в конце концов женщина убегает из дома посреди ночи, как поступила ее мать, оставившая мужу записку, которую он прочитал лишь на следующее утро.
И снова, прежде чем она успела что-то сделать, мысли вернулись к той части разговора с графом, когда он попытался оправдать поведение ее матери.
«Сколько лет было вашему отцу, когда он умер?»
Селеста как будто услышала голос графа и свой собственный: «Шестьдесят семь».
– Ну и пусть папа был на двадцать пять лет старше мамы, – пробормотала она. – Это не оправдание. Она была его женой и нашей матерью! Ей следовало остаться с нами!
И снова голос графа: «Любовь – экстаз и сокрушительная сила, сопротивляться которой невозможно».
Селеста повернулась на другой бок.
– Нет, я никогда не влюблюсь, – прошептала она. – Никогда! Никогда!
Но пока Селеста повторяла эти заклинания, в голове ее билась другая мысль: а все-таки что это такое?
Глава третья
На следующий день около одиннадцати часов утра граф Мелтам уже ехал по Пикадилли.
Дорога от Монастыря, бывшего поместья Роксли, до Лондона заняла меньше двух часов; кони графа были великолепны.
Он направлялся в Карлтон-Хаус, на встречу с королем.
Все последние месяцы плотники, столяры, маляры и обойщики не покладая рук трудились в Вестминстерском аббатстве и Вестминстерхолле.
На следующий день, 19 июля, была назначена коронация Георга IV.
Король ожидал графа посреди нарочитого великолепия Карлтон-Хауса, в котором древних сокровищ и бесценных произведений искусства больше, чем в рождественском пудинге изюма, во всем блеске восточной роскоши, отличавшем Китайскую гостиную.
Лицо его при появлении старого товарища осветилось радостной улыбкой.
– Вас не было в Лондоне, Мелтам, и я уже боялся, что вы забыли о нашей сегодняшней встрече.
– Сир, я только что вернулся из поместья и, уверяю вас, ни на минуту не забывал о том, что вы желаете меня видеть, – сказал граф.
– Хочу, чтобы вы взглянули на мои коронационные одежды, – продолжал король. – Их закончили шить только вчера, а я, как вам прекрасно известно, дорожу вашим мнением.
Он произнес это с пылом и живостью, присущими скорее юноше, а не мужу, коему шел пятьдесят девятый год.
Король, как уже заметил граф, избавился от рыжеватых бакенбард, до недавнего времени щетинившихся на его щеках колючей порослью и придававших его лицу вид холерический и даже буколический.
Теперь он выглядел на удивление моложавым и бодрым, что объяснялось, вероятно, вполне понятным волнением перед предстоящей коронацией.
Король лично и во всех деталях распланировал грядущую церемонию, и, надо признать, никто не сделал бы это лучше.
Следуя за ним (его величество нес свое грузное тело с поразительной легкостью), граф оказался в вестибюле, где висели коронационные одежды, обошедшиеся казне, как поговаривали, в двадцать четыре тысячи фунтов.
Только на мех горностая для монаршей мантии было потрачено восемьсот восемьдесят пять фунтов.
Сшитая из алого бархата и украшенная золотыми звездочками мантия поражала воображение, а ее шлейф тянулся на двадцать семь футов.
– Думаю, к ней подойдет вот эта шляпа, – сказал король, беря в руки черный головной убор в испанском вкусе, увенчанный перьями страуса и цапли.
– Смею уверить вас, сир, вы будете выглядеть изумительно, – ответил граф.
– Члены Тайного совета будут в голубых с белым атласных елизаветинских костюмах.
Граф уже слышал об этом от леди Купер, которая, поделившись с ним сей важной новостью, злорадно добавила: «То-то все со смеху полягут!»
Мелтам, однако, полагал, что его величество, пусть и склонный порой к излишней пышности, в целом обладает хорошим вкусом, и коронационные одежды, выглядевшие в вестибюле несколько вызывающими, произведут должное впечатление в соответствующей событию обстановке.
– Я пытался все продумать и предусмотреть, – посетовал король.
– Уверен, сир, вам не о чем беспокоиться. Мы все с нетерпением ожидаем церемонии, даже если она и обещает быть несколько утомительной.
– Остается лишь надеяться, что все пройдет гладко, – чуть слышно пробормотал король.
Граф сочувственно взглянул на монарха, чьи опасения имели под собой солидное основание.
События прошлого года, и в особенности суд, на котором королева предстала перед палатой лордов, обвинивших ее в «скандальном, постыдном и порочном поведении» и посчитавших ее недостойной носить титул королевы-консорта, обернулись для него настоящей катастрофой.
И действительно, никто из правителей, занимавших равное королю положение, еще не терпел такого ущерба для своей репутации вследствие проступков супруги, развлекавшей скандалами всю Европу и доставлявшей немало радости врагам и недругам его величества.
В Генуе ее провезли по улицам в позолоченном, украшенном перламутром фаэтоне.
В Бадене она предстала перед публикой оперного театра в нелепом крестьянском кокошнике, украшенном развевающимися ленточками и сверкающими блестками.
В той же Генуе королева присутствовала на танцах в костюме Венеры, обнаженная по пояс, и откровенно демонстрировала, как доложили королю, бюст более чем внушительных размеров.
Более того, по пути в Константинополь она проводила немало времени в палатке на палубе корабля в компании личного камергера, шустрого молодого итальянца шести футов росту с роскошными черными волосами и усами, о которых один свидетель написал, что они «могли бы протянуться отсюда до Лондона».
И этому человеку королева присвоила звание «гроссмейстера ордена Каролины», учрежденного ею в Иерусалиме. О безобразном и порочащем королевское достоинство поведении обоих как на публике, так и в приватной обстановке доносили его величеству многочисленные шпионы.
Перечисленные факты были лишь малой частью свидетельств, представленных вниманию палаты лордов. К несчастью, подтвердить их могли только слуги; сама же королева пользовалась популярностью у простого народа, относившегося к ней с симпатией и сочувствием.
Отвечая на обвинение в супружеской измене, она с гордым видом бросила: «Я совершила прелюбодеяние один лишь раз – с мужем миссис Фицгерберт»[3]. Такая смелость пришлась по вкусу толпе, шумно приветствовавшей свою любимицу, когда она появилась на улице.
Заседания продолжались почти три месяца, после чего правительство поняло, что провести предлагаемый билль через палату общин не удастся, и сняло выдвинутые обвинения.
Три ночи подряд по всему Лондону жгли факелы и костры; те же, кто отказывался выражать радость по случаю одержанной победы, расплачивались за свое молчание разбитыми окнами.
Выставленный на посмешище король впал в глубочайшую депрессию и удалился в Виндзор.
Королева в полной мере воспользовалась плодами триумфа и оказанной ей общественной поддержки.
В разговоре с графом леди Сара Литтлтон заметила, что «ее величество разъезжала во всему Лондону в обшарпанной почтовой карете и ночевала в самом запущенном из всех возможных домов, дабы показать, что ее не пускают во дворец».
А всего лишь неделю назад лорд Темпл заявил, что «страх перед возможными беспорядками затрудняет установку торговых палаток по пути коронационной процессии».
Выразив свои опасения одной фразой, король не стал вдаваться в пояснения. Он прекрасно сознавал, что граф Мелтам, как и другие его ближайшие друзья, глубоко озабочен возможными инцидентами во время коронации.
– Мелтам, вы действительно думаете, что все пройдет спокойно? – осведомился его величество.
«Как ребенок, – подумал граф, – которому требуются постоянные подтверждения, что бука не придет и не утащит его в темноту».
– Уверен, сир. Вы сами приняли необходимые меры предосторожности, ясно дав понять, что ее величество не будет допущена в аббатство.
– Распоряжения я действительно отдал, но, как вам прекрасно известно, она твердо вознамерилась выставить меня дураком.
– Храбрости вам не занимать.
– Что верно, то верно, – согласился король.
Граф знал, что за кажущейся безучастностью тучного короля кроется натура не просто добродушная, но и необычайно тонкая и чувствительная.
Двадцать пять лет назад, побывав в Брайтоне на поединке, закончившемся смертью одного из боксеров, он наотрез отказался посещать впредь подобного рода развлечения и слово свое сдержал.
Его неприязнь к кровавым потехам с участием животных, в частности к травле быка собаками и петушиным боям, привела к тому, что эти забавы постепенно вышли из моды у представителей высшего лондонского света.
И наконец, самое важное, о чем сейчас никто уже, похоже, и не помнил, заключалось в том, что он всячески старался смягчить предусмотренные законом наказания и отменил множество смертных приговоров.
Граф до сих пор хорошо помнил разговор, состоявшийся у него около года назад с министром внутренних дел сэром Робертом Пилем.
– Знаете ли вы, что произошло, пока я находился в Павильоне[4]? – спросил у него сэр Роберт.
– Нет. И что же?
– Король прислал за мной за полночь.
– Для чего? – удивился граф.
– Очевидно, приближающаяся казнь некоего преступника так расстроила его величество, что он не мог уснуть. Когда я предстал перед ним, он заявил буквально следующее: «Вы должны помиловать его, сэр Роберт».
– И что вы сделали?
Министр улыбнулся.
– Разумеется, я ответил согласием, и король там же, на месте, пылко меня расцеловал.
– Боже мой! – воскликнул граф.
– При этом его величество обратил внимание на мой халат.
– Ваш халат?
– Да, довольно старый и весьма потрепанный, – объяснил сэр Роберт. – «Пиль, – воскликнул он, – как вы можете носить такой халат! Я покажу вам, каким он должен быть».
– Позволю себе предположить, что он продемонстрировал свой собственный, – усмехнулся граф.
– Вы не ошиблись, именно это он и сделал.
А потом еще и заставил меня надеть его.
Таким образом, король являл собой невероятное смешение самых разных качеств: проницательности, остроумия и крайней эмоциональности.
Но даже злейшие враги не могли пожелать ему худшей участи, чем заключение супружеского союза с принцессой Каролиной Брауншвейгской.
Граф, многократно видевший эту женщину в разных обстоятельствах и считавший ее грубой, вульгарной и неуравновешенной, не мог понять, как подобная особа могла привлечь внимание мужчины, носившего неофициальный титул Первого джентльмена Европы.
В какой-то момент он поймал себя на том, что всерьез тревожится, как бы эта взбалмошная, непредсказуемая женщина не нарушила церемонию коронации.
– За всю жизнь, Мелтам, я совершил две глупейшие ошибки, – задумчиво заметил король.
– Всего лишь две, сир? – улыбнулся граф. – Другие наделали их побольше.
– Две, имевшие серьезные последствия, – пояснил король. – Первая – это моя женитьба, вторая – тот проклятый суд.
– Согласен, ваше величество, но с этим уже ничего не поделаешь.
– Одно могу сказать вам, Мелтам, – с чувством произнес король, – ради всего святого, будьте осторожны в выборе жены.
– Ваш пример, сир, для меня наука. Пока, по крайней мере, таких планов у меня нет.
– Вы правильно делаете, что не спешите. Совершенно правильно, – одобрительно кивнул король. – Женщину можно получить и не вступая в брак, супруга же может оказаться сущей дьяволицей.
Покидая Карлтон-Хаус, граф не сомневался, что королева обязательно постарается проникнуть в Вестминстерское аббатство. Но ради спокойствия короля он не стал делиться этими мыслями.
Лорд Худ, состоявший при королеве распорядителем двора, уже открыто заявил, что доставит свою госпожу на коронацию любым способом, даже если ее придется сбросить с Тауэра.
С другой стороны, люди, отвечавшие за церемонию, были столь же твердо намерены не допустить, чтобы кто-то, пусть даже сама королева, сорвал церемонию, на проведение которой парламент выделил неслыханную сумму в двести сорок три тысячи фунтов.
Из Карлтон-Хауса граф отправился на ланч в свой клуб, находившийся на Сент-Джеймсской площади.
Едва переступив порог, он наткнулся на своего близкого друга, капитана Чарльза Кеппла, щеголявшего в форме Королевской конной гвардии.
– Хотел встретиться вчера, но мне сказали, что тебя нет в Лондоне. – Капитан пожал другу руку. – Как дела, Видал?
– Был в поместье. Знакомился с новым приобретением.
Граф сел за стол напротив Кеппла и попросил подать бокал хереса.
– С новым приобретением? – воскликнул капитан. – Так это правда! Говорят, ты выиграл в карты имение Роксли?
– На сей раз слухи тебя не обманули, – подтвердил граф.
– Боже мой! Зачем тебе еще какие-то владения? Что ты будешь с ними делать? Тебе и без того принадлежит половина Британских островов!
Граф рассмеялся.
– Ты, как обычно, преувеличиваешь.
– Большие ставки не в твоем стиле. Ты никогда не играешь по-крупному и, помнится, всегда говорил, что карты – занятие для дураков.
– Так и есть, – кивнул граф. – На свете есть немало развлечений более простых и дешевых, чем швырять деньги на карточный стол в компании кретинов.
– Здесь я полностью на твоей стороне, – согласился Кеппл. – Но что же случилось в этот раз?
Прежде чем ответить, Мелтам сделал глоток.
– Я собирался всего лишь заглянуть в комнату, где играли в карты, посмотреть, кто там есть, но на пороге столкнулся с Дарли. «Уходите?» – спросил я. «Не могу смотреть, как играет этот чужак, Кроуторн, – ответил он. – Обдирает юнцов как липку. Противно. Меня от него тошнит».
– Ничего удивительного, – согласился Чарльз Кеппл. – Здесь к нему все так относятся. Он знакомится с юнцами, притворяется их лучшим другом, а потом обирает до нитки.
– Именно этим он и занимался на прошлой неделе, – продолжал граф. – Когда я подошел к столу, Кроуторн сидел с двумя мальчишками, которые лишь недавно приехали в Лондон и ни во что, кроме «снапа» или «разори соседа», в жизни не играли.
– Да уж, он преподаст такой урок, что навсегда запомнится, – сухо заметил Чарльз Кеппл.
– Именно это он и делал. С ним там был Роксли. Юнцом его не назовешь, но я сразу, едва только посмотрел на него, понял, что парень уже проигрался, а встать и уйти не может.
– Старый плут знает, как удержать их за столом, и просто так никогда не отпускает, – вставил Чарльз Кеппл.
– Я подошел поближе и услышал, как Кроуторн говорит: «Ну же, Джайлс, не робей. Ты же не трус». На Роксли было жалко смотреть – глаза бегают, губы пересохли. Ясно, что ему дали последний шанс и на карту поставлено все.
– Да, игрок он не слишком ловкий, – согласился капитан. – Когда волнуется, всегда себя выдает. Ты, Видал, наверное, и сам заметил.
– Я тоже вступил в игру, чего они явно не ожидали, – продолжал граф. – Что поставил Роксли, меня не интересовало, но, когда партия закончилась и я выиграл, Кроуторн был вне себя от злости. Раскраснелся, только что не лопнул.
– Жаль, меня там не было! – воскликнул капитан.
– Я поднялся из-за стола и предложил обоим юнцам выпить со мной в баре.
– И они согласились?
– Да, с благодарностью. Кроуторн как будто заколдовал их. Мы выпили, я заплатил и отправил обоих домой.
– Кроуторн, должно быть, рвал и метал!
– Я даже не знал, что выиграл, пока стюард не сказал, что Роксли поставил на кон Монастырь, свое родовое поместье.
Чарльз Кеппл громко расхохотался.
– Ну, Видал, разве это не в твоем стиле?
Сесть играть, не зная, что на кону, а?
– Теперь знаю.
– Монастырь? Вроде бы что-то слышал, – нахмурился Кеппл, – но что именно, вспомнить не могу. Может, только название?
– Я только что от короля, – сменил тему граф. – Мне его жаль. Завтра коронация, и он опасается, как бы чего ни случилось.
– Другими словами, не знает, как поведет себя королева. Ты это имеешь в виду?
– Именно. Ему кажется, что она постарается испортить эту великолепную, торжественную, столь памятную для него церемонию, в подготовку которой он вложил всю душу.
– Да, уж она испортит, если только сможет, – предрек капитан Кеппл.
– Я так ему сочувствую, – вздохнул граф. – Он, конечно, тщеславен, но ни один мужчина не достоин тех страданий, что выпали на его долю по вине этой женщины.
– Другими словами, опыт короля окончательно отвратил тебя от женитьбы? – с ухмылкой полюбопытствовал Чарльз Кеппл.
– Мне это и не требовалось, – ответил граф. – Подобных намерений у меня никогда не было. Я и королю объяснил, что не собираюсь жениться.
– Рано или поздно этого не избежать. Разве ты не хочешь оставить наследника?
– Ты забыл, что у меня есть младший брат, – напомнил граф, – весьма здравомыслящий и способный молодой человек.
– Верно, – согласился Чарльз Кеппл. – Если есть на свете хороший солдат, то это Джонатан. Мне довелось служить с ним. Он храбр как лев, и его люди готовы следовать за ним на край света.
– Думаю, он сумеет меня заменить.
– Боже мой, Видал, ты так говоришь, словно уже завтра в гроб ложишься.
– Вовсе нет. И я вовсе не намерен ограничивать себя удовольствием от общения с одной женщиной. Надеюсь, их будет еще немало, прежде чем я устану от маленьких радостей жизни.
Граф допил херес, и ему тут же поднесли второй бокал.
– Все думаю о нашем короле, – продолжал он, возвращаясь к прежней теме. – Ты бы заглянул к нему сегодня. В такое время его лучше не оставлять одного: мы все знаем, какой он чувствительный.
Капитан рассмеялся:
– И вспыльчивый. На днях схватил сэра Бенджамина Блумфилда, совершенно безобидного малого, королевского казначея, за шиворот да как ни с того ни с сего его встряхнет!
– Да, он часто бывает непредсказуем, – согласился граф.
– Слышал, что сказал о нем герцог Веллингтон?
– Нет, и что же?
– Сказал, что, мол, король – это исключительно редкое сочетание таланта, остроумия, упрямства, шутовства и добродушия. Другими словами, смесь противоположных качеств с сильным преобладанием доброго начала.
Граф рассмеялся:
– По-моему, довольно верная характеристика нашего друга. Мне он нравится. И всегда нравился.
– А ты нравишься ему, – сказал Чарльз Кеппл. – В некотором смысле он полагается на тебя и в то же время восхищается тобою.
Граф оставил это заявление без комментариев, и капитан продолжал:
– В тебе есть все то, о чем каждый из нас может только мечтать. Ты энергичен и напорист, нравишься женщинам, очень умен. Ты – настоящий спортсмен и в то же время циник. Ты безжалостен и, как король, готов идти до конца в достижении поставленной цели.
– Ты льстишь мне, – сухо отозвался граф.
– Всего лишь говорю правду. – Чарльз Кеппл улыбнулся. – Давай перекусим, а потом я, как ты и предложил, загляну в Карлтон-Хаус.
А ты чем думаешь заняться?
– Есть планы, – туманно ответил граф. Дальнейших разъяснений не последовало.
После ланча он сел в фаэтон и, демонстрируя достойное восхищения искусство управления экипажем в плотном потоке лондонского движения, направился по Пикадилли в сторону Челси.
