Текст книги "Ящерица"

Автор книги: Банана Ёсимото

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Банана Ёсимото
«ЯЩЕРИЦА»

Молодожён

Лишь однажды за всю свою жизнь, в электричке, я столкнулся с по-настоящему великим человеком. Это было давно, однако воспоминание об этой встрече свежо и по сей день.

Тогда мне было двадцать восемь. С тех пор как я женился на Ацуко, прошел, наверное, месяц. В ту ночь я, жестоко пьяный, не успел сойти на своей остановке и остался в вагоне, в котором в это позднее время находилось, не считая меня, три человека.

Мне не хотелось возвращаться домой. Кажется, именно поэтому я и упустил момент, когда нужно было выйти. Вначале в поле моего пьяного зрения появилась, медленно приближаясь, знакомая платформа. Неподвижно застыла. В открывшиеся двери подул зябкий ночной ветер. Потом двери, как будто навечно, плотно закрылись, и в тот же момент электричка тихо тронулась с места. За окнами замелькали неоновые огни знакомых вывесок. Не двигаясь, я пристально смотрел на них.

Вскоре – на одной из следующих станций – в вагон зашел тот самый старик. Типичный бомж в драной одежде, со свалявшимися грязными волосами и всклокоченной бородой. Он распространял своеобразный запах. Трое, ехавшие до этого со мной, будто сговорившись, потихоньку перебрались в соседние вагоны. Мне не удалось сдвинуться с места, и я остался сидеть как сидел – солидно, в самом центре вагона. Во-первых, мне было наплевать, а во-вторых, я недолюбливаю людей, так откровенно выбирающих компанию в общественном транспорте.

Старик, уж не знаю почему, уселся рядом со мной. Я задержал дыхание и сделал вид, что ничего не замечаю.

В окне напротив отразились наши лица – мое и старика. Выплывший чуть наискосок прекрасный ночной вид наслоился на отражение двух мужчин, сидящих рука об руку в полумраке пустого вагона. Я погрузился в себя. При этом мое лицо приняло несколько интригующе-страдальческое выражение.

– Эх! И почему же это так не хочется возвращаться домой?! – довольно отчетливо прохрипел старик.

Я не сразу понял, что эти слова откосятся ко мне. Вероятно, мои мысли были сосредоточены на запахе, исходившем от говорящего. Закрыв глаза, я делал вид, что сплю. Но старик снова, словно заглянув внутрь меня, спросил:

– В чем же истинная причина такого нежелания?

Поскольку стало окончательно ясно, что вопрос обращен именно ко мне, я решил и дальше сидеть с закрытыми глазами. Ритмичный стук колес по рельсам зазвучал неестественно громко. Потом я услышал:

– Настолько не хочется домой, что ты готов и дальше ехать с таким приятным попутчиком, как я?

Хоть я ничего и не видел, но понял, что в говорящем произошла какая-то перемена. В середине фразы голос стал выше, как будто ускоренно проигрывали пластинку. Мне показалось, что пространство на мгновение искривилось, и у меня закружилась голова. Через несколько секунд ужасный назойливый запах исчез. Вместо него медленно поплыл сладкий аромат нежных цветочных духов. С закрытыми глазами я смог очень тонко прочувствовать этот запах. Запах женской кожи – легкий, чистый, словно смешанный с запахом живых орхидей… Поддавшись соблазну, я открыл глаза.

Мне показалось, что сердце мое вот-вот остановится.

Рядом со мной – откуда? как? – сидела женщина. В замешательстве я огляделся по сторонам – пассажиры соседних вагонов казались существующими в иных измерениях. С усталыми лицами, как и минуту назад, они тряслись в ночной электричке. Никто не смотрел в нашу сторону. У меня возникло ощущение, что между вагонами выросла невидимая стена. «Что же произошло? Когда они успели поменяться местами?» – думал я, уставившись на женщину.

Женщина сидела, напряженно глядя перед собой.

Интересно, откуда она? Шатенка, глаза карие. В черном простом платье, а на ногах, заложенных одна на другую, – черные лакированные туфли. Несомненно, ее лицо мне знакомо. Одно из лиц типа «кого-то-она-мне-напоминает». Кого же: любимую актрису, первую любовь, двоюродную сестру, мать? А может быть, ту женщину – она была значительно старше меня, – к которой я испытывал влечение в юношеские годы? К платью на высоко вздымавшейся груди был приколот букетик из сухих цветов. «Наверное, с вечеринки возвращается. Хм… но ведь только что здесь сидел этот грязный старикан…» – я просто не знал, что и думать.

– Ну так что? Все еще не хочешь домой? – сладким, почти испускающим аромат голосом произнесла женщина.

«Теперь ясно, – подумалось мне. – Я напился и вижу дурной сон по мотивам „Гадкого утенка". Ужасный бомж превращается в красивую женщину». Более логичного объяснения тому, что со мной происходило, не было, и мне не оставалось ничего другого, как поверить в то, что я видел перед глазами.

– При таких обстоятельствах и подавно домой не хочу. – Я удивился той легкости, с которой произнес эти слова. Похоже, что мой рот начал самовольно разглашать сердечные тайны.

Тут мы подъехали к очередной станции, электричка остановилась, но почему-то в наш вагон никто не вошел. В соседние вагоны один за другим заходили пассажиры со скучающими лицами, но никто из них даже не обернулся в нашу сторону. Я был почти уверен, что в глубине сердца эти люди мечтали уехать куда-нибудь далеко-далеко…

– Не увиливай, – прервала мои размышления женщина.

– Это не так просто, как тебе кажется.

– Почему? – Она заглянула мне в глаза.

Букетик на груди задрожал. Я увидел отражение густых ресниц в огромных зрачках, и откуда-то из глубины, издалека, всплыло воспоминание – круглый потолок планетария, в который я впервые попал, будучи ребенком: в маленьком пространстве была заключена целая вселенная.

– А ведь только что здесь сидел грязный старик… – в никуда сказал я.

– Ну, – произнесла женщина с едва уловимой улыбкой, – кто бы ни сидел – тебе одинаково неуютно. Ведь правда? А что за человек твоя жена?

– Она очень маленькая, – я вдруг увидел себя со стороны: разболтался тут, как на исповеди… – невысокого роста. У нее длинные волосы. Глаза такие узкие, что, даже если она сердится, кажется, будто она смеется.

– Это когда она открывает дверь? – уверенно спросила моя собеседница.

– Когда она открывает дверь, она всегда улыбается – вежливая улыбка по обязанности, как у некоторых священнослужителей. В доме на столе непременно какие-нибудь сласти либо цветы. Из комнаты слышится звук включенного телевизора. Моя жена сидит и вяжет кружева. На алтаре, [1]1
  Существует буддийский обычай устанавливать дома божницу – домашний алтарь, на который кладут приношения для умерших предков.


[Закрыть]как всегда, стоит свежесваренный рис… В воскресное утро первое, что я слышу, когда просыпаюсь, – звук пылесоса и стиральной машины… С соседкой жена разговаривает особенно приветливо. Подкармливает окрестных собак и кошек. Когда смотрит сериалы – глаза у нее на мокром месте. Она поет в ванной себе под нос. Выбивая свою любимую плюшевую игрушку, разговаривает с ней. Если мне звонит школьная подруга – натянуто смеется и передает трубку. Со сверстницами-землячками и бывшими одноклассницами часами болтает по телефону, покатываясь со смеху. Все это вместе создает особую атмосферу – некую ауру, – от которой в комнате становится на порядок светлее. Только вот мне отчего-то хочется завыть, закричать изо всех сил: «А-а-а!!! Хватит!!! Прекрати!!!» Словно во мне что-то бунтует.

Я перевел дух после длинного монолога. Собеседница согласно кивнула:

– Да-да, я понимаю.

– Думаешь, мне легче, если меня понимают?

Она рассмеялась в ответ. Ее улыбка нисколько не напоминала улыбку моей жены. Однако у меня возникло ощущение, что этот смех знаком мне с незапамятных времен. Я вдруг вспомнил себя шестилетним – мы с товарищем в тот год пошли в школу. Зима стояла такая холодная, что наша извечная присказка: «Ух как холодно» казалась абсурдной до глупости, и мы, позабыв обо всем, смеялись друг над другом. Потом я вспомнил все остальные случаи – вплоть до сегодняшнего дня, – когда мне удалось так же искренне с кем-нибудь посмеяться. Неожиданно у меня поднялось настроение. Тут женщина спросила:

– И с каких пор ты в Токио? – В слове «Токио», слетевшем с ее губ, мне послышалось нечто странное.

– Постой-ка! На каком это языке ты со мной говоришь? – Я окончательно запутался в ситуации.

Женщина покачала головой:

– Вообще-то, ни на каком. Этот язык понимаем только мы с тобой. И только мы с тобой можем на нем разговаривать. Для каждых отдельно взятых собеседников существует такой язык. Честно-честно. Для тебя и твоей жены, твоей бывшей девушки, твоего отца. Для тебя и твоего друга. Единственный в своем роде «язык на двоих».

– А если собеседников не двое? А? Что тогда происходит с этим языком?

– Тогда язык изменяется. Если вы разговариваете втроем, то это – «язык на троих»: только здесь и только сейчас. Если к вам присоединился четвертый – это уже совсем другой язык. Я давно живу в этом городе. Увидела тебя в полном одиночестве и сразу поняла, что ты приезжий. Таких здесь много. И в данный момент я говорю на «языке людей, равноудаленных от Токио», который, кроме тебя и других приезжих, никто не в состоянии понять. Но если бы здесь сидела какая-нибудь симпатичная одинокая старушка – с ней бы я говорила на «языке одиноких людей». С мужчиной, который собирается снять себе на ночь девушку, – на «языке страсти». Вот так.

– Ну хорошо, а если бы нас было четверо: я, старушка, этот «съемщик» и ты сама?

– Что-то ты слишком много вопросов задаешь. Но если бы такое случилось, я наверняка использовала бы «язык проносящихся в ночных электричках человеческих жизней». Кто бы ни были эти четверо из всех живущих в нашем мире – я найду язык, который подойдет только им.

– Ах вот оно что…

– Ну так с каких пор ты живешь в Токио?

– С восемнадцати лет. Сразу после того, как умерла мама и я уехал из дома. Все это время я жил в Токио.

– И как тебе живется с женщиной в доме?

– Иногда мы подолгу беседуем ни о чем, о каких-то повседневных мелочах, уже намозоливших мне глаза, и тогда у меня возникает странное чувство отчуждения. Но Ацуко – моя жена – принадлежит как раз к тому типу женщин, которые считают, что нет ничего важнее этих мелочей. Хоть и памяти не хватит припомнить, когда это было, она так же отчетливо видит – как если бы это происходило сию секунду – спину малышки-кузины, рыдающей над мертвым котенком; нога матери в шлепанцах – топ-топ-топ, – осторожно проходящей мимо дочкиного изголовья. [2]2
  Во многих домах в Японии принято спать на расстеленном прямо на полу футоне – спальном матрасе. Днем футон складывают и убирают в шкаф.


[Закрыть]Получается, что она как бы становится инородным телом среди теплоты и отзывчивости других людей. Очень неприятное чувство.

– Да, я полагаю, это не очень приятно.

– Собственно говоря, куда ты едешь? – поинтересовался я после короткой паузы.

– Да так. Просто езжу в электричке, смотрю по сторонам. Я будто несусь по бесконечной прямой – уж и не помню, когда это все началось. Большинство людей этого не понимают. Они считают электричку такой специальной коробочкой, которая с завидным постоянством приезжает по утрам забрать их, предъявивших свой проездной контролеру на пропускном пункте. А по вечерам электричка неизменно привозит их обратно – каждого на свою станцию. Ты со мной согласен?

– Но ведь если бы это было не так, люди ощущали бы безудержный страх, абсолютную неуверенность в происходящем.

Женщина кивнула и продолжила:

– Так ведь я и не призываю никого, подобно мне, ездить без конца в электричке. Это – психологическая проблема. Если посмотреть на все с точки зрения человеческого существования, то, в случае исчезновения границ между социальной функцией электрички и дома, почти все находящиеся в вагоне люди, используя только наличные средства, имеющиеся у них в кошельке, могут уехать на удивление далеко.

– Ну, наверное…

– Я все время об этом думаю, когда еду в электричке.

– Все равно больше нечего делать.

– Пока мы в электричке, мы все поставлены в одинаковые условия. Некоторые читают, некоторые рассматривают рекламу, некоторые слушают музыку. А я, например, размышляю об огромном потенциале, заложенном в электричке.

– А почему ты вдруг решил превратиться в красивую женщину?

– Потому что мне захотелось поговорить с тобой – с человеком, не захотевшим выйти на своей остановке. Хотел привлечь твое внимание, просто так… без задней мысли…

Тут я совсем перестал понимать, с кем и о чем я говорю. Я бездумно наблюдал, как электричка после очередной остановки вновь соскальзывает прямо в ночь и объятый тьмой район, в котором я живу, все удаляется и удаляется…

По отношению к человеку, сидящему рядом, я испытывал некое теплое чувство. На меня повеяло воздухом тех мест, где любовь перемешивается с ненавистью так, что и не отличишь одно от другого. Однако вместе с тем я почувствовал, что в моем новом знакомом сокрыто нечто, к чему почти невозможно приблизиться, к чему опасно прикасаться. Я испугался до сердечного трепета. И вовсе не потому, что был пьян или не в себе, – скорее, от инстинктивного осознания своей ничтожности, малости. Такое чувство, вероятно, охватывает дикое животное, столкнувшееся с гораздо более сильным соперником. Больше всего это ощущение похоже на безудержное желание убежать.

– Знаешь, ничего страшного, что ты снова и снова будешь проезжать свою остановку. Это вполне естественно. – Услышал я ее голос.

«Что она говорит?» – подумал я, и сразу воцарилась тишина.

Под ритмичный перестук колес и покряхтывание покачивающегося вагона я закрыл глаза. Всплыло воспоминание о станции, рядом с которой я живу. Послеполуденный час. Посреди станционной площади на клумбе растут красные и желтые цветы – не знаю их названия. Напротив расположена книжная лавка. Через стеклянные двери виден ряд спин так называемых «читателей стоя», перелистывающих заинтересовавшие их журналы. Кажется, на этом месте воспоминания я превратился в вокзал – неотрывно вглядываюсь в привокзальную площадь. Из китайской забегаловки поплыл запах супа. Перед лавкой с японскими сластями столпились покупатели, жующие самые вкусные во всем городе мандзю. [3]3
  Мандзю – пирожки со сладкими бобами, обычно в виде кленовых листьев. Готовятся на пару.


[Закрыть]Появилась стайка старшеклассниц в одинаковой школьной форме. Они, перешептываясь и посмеиваясь, до странности медленно пересекают дорогу. Вот прокатилась новая волна смеха. Мимо девушек несколько напряженно проходят ученики соседней мужской школы. Хотя есть среди них и спокойные. Эти, наверное самые популярные, идут себе с безмятежными лицами. А вот сонная на вид офис-леди с безупречным макияжем. Она с пустыми руками – скорее всего, ходила по поручению и теперь возвращается. Сразу видно, что ей ужасно не хочется возвращаться на работу. Это все из-за хорошей погоды. У киоска пьет витаминный сок (вместо завтрака) начинающий бизнесмен. Тут и там стоят люди, договорившиеся о встрече на станции. Кто-то читает карманную книгу, кто-то рассматривает прохожих, а кто-то, завидев того, кого ждал, бежит ему навстречу. Вот медленно вплывают в поле зрения старики. Идет мать с ребенком на закорках. На площади вереница разноцветных такси: подобрав пассажиров и хлопнув дверцами, как крыльями, они отъезжают от станции. Станционный квартал с одной стороны обрамлен ветхими, но опрятными домами, а с другой проходит шоссе.

Стоило мне подумать, что никогда больше я не попаду на свою станцию, как все эти сцены мгновенно возникли у меня перед глазами. Подобно образам из старого фильма, они наполнились каким-то особенным смыслом, отголоски которого дошли до самых глубин моего сердца. И все люди, прошедшие передо мной в воспоминаниях, показались мне такими милыми… Когда-нибудь, после моей смерти, летней ночью моя душа вернется домой [4]4
  Пятнадцатого августа в Японии отмечают День поминовения усопших – О-бон. Считается, что в этот день души умерших предков возвращаются в родной дом.


[Закрыть]и, без сомнения, мир предстанет перед ней таким же прекрасным, каким я ощущаю его теперь.

Но вот у станции показалась Ацуко. Устало бредет по площади в этот летний день. Хоть я и запрещал ей тысячу раз – все равно она по-старушечьи туго стягивает волосы и завязывает их в узел на затылке. Узкие-узкие глаза, я даже сомневаюсь, видит ли она как следует. Кажется, что она сияет, освещенная солнечными лучами. Вместо корзинки для покупок – такие бывают в супермаркетах – она держит в руках огромную сумку. Около станции с тележки торгуют ообан-яки [5]5
  Ообан-яки – сладкое горячее блюдо. Две оладьи, положенные одна на другую, с прослойкой из сладкой фасоли в виде пасты.


[Закрыть]– приостановилась: не купить ли? Похоже, передумала – проходит мимо. Заходит в аптеку. Рассматривает полку с шампунями. Ну сколько можно сомневаться? Шампуни-то по большому счету друг от друга не отличаются. И не надо делать такое серьезное лицо. Присела на корточки посмотреть, что есть на нижней полке, все еще сомневается. Какой-то мужчина в спешке налетел на Ацуко. Она слегка покачнулась. Ну при чем здесь «извините»?! Ты ведь пострадала – не надо извиняться. Будь строгой, как со мной, – ведь это он виноват! Наконец-то шампунь выбран. Теперь с продавщицей разговаривает. Улыбается. Засмеялась. Выходит на улицу. Я вижу ее узкую, медленно удаляющуюся танцующими шагами фигуру. Тонкая, постепенно исчезающая линия, пропитанная воздухом нашего маленького района

Дом – это вселенная, принадлежащая Ацуко. Женщина наполняет дом маленькими вещами с маленькой сущностью. Эти вещи, все до единой, тщательно отобраны, как упомянутый уже шампунь. Когда появляется новая вещь, лицо Ацуко приобретает странное – не женское, не материнское, – почти нечеловеческое выражение.

Прекрасная паутина, сплетенная женщиной с нечеловеческим лицом, кажется мне чем-то оскверненным, но в то же время настолько невинным, что я хочу удержаться на ней. Страшное – до судорог – чувство, что я весь на виду. Я пал жертвой врожденной женской магии. С каких же это пор?

– Короче говоря, ты молодожен, – подытожила женщина. Я, вздрогнув, пришел в себя. Она продолжила: – Да… страшен день, когда из тесного мирка новобрачных вдруг переносишься в большой мир.

– Да, это так. И сколько я об этом ни думаю – все без толку. Я как был, так и остаюсь ребенком. Все время испытываю чувство неуверенности… Ну всё – поеду домой. На следующей станции выйду. Я уже протрезвел.

Я засобирался. Женщина сказала:

– Приятно было познакомиться.

– Угу, – я кивнул.

Электричка двигалась бесшумно, так сыплется в песочных часах песок, стирая ценные мгновения. По электронному табло над дверью потекло название следующей станции. Мы молчали. Расставание было тяжким. Мне казалось, что я еду в электричке уже очень-очень долго. Я словно бы объехал весь Токио, воспринимая его с точки зрения различных средств сообщения, зданий и людей. Я чувствовал себя дышащим живым организмом, вместившим боль всего, что только есть в этом городе: начиная от станции, на которой я живу и которая мне несимпатична, как и вся моя жизнь, и заканчивая профилем Ацуко. Я вдыхал полной грудью бесконечные пейзажи, нарисованные воображением людей, населяющих этот город.

Мне захотелось сказать что-нибудь на прощанье, но, повернувшись, я увидел, что женщина исчезла, а рядом со мной спит, посапывая, грязный бомж. Я потерял дар речи. Электричка, как корабль, медленно подплывала к платформе. Доплыла. С глухим стуком остановилась. Двери открылись. Вставая с места, я подумал: «Прощай, великий человек».

Ящерица

На протяжении этого рассказа я буду называть ее Ящерица. И если вы думаете, что я делаю это из-за ящерицы, вытатуированной на внутренней стороне ее бедра, то вы ошибаетесь.

У нее черные круглые глаза – как у рептилий. Абсолютно отчужденный взгляд. Сама она крохотная. Тело у нее, где ни тронь, прохладное до того, что хочется согреть ее у себя в ладонях. Но ящерица – это вам не птенец и не крольчонок. Холодок бежит по коже, когда она, вертясь, чиркает о ладонь острыми коготками. Я приглядываюсь и вижу показавшийся на секунду ярко-красный язычок. В ее стеклянных глазах отражается мое беспомощное лицо, на котором ясно прочитывается желание любить кого-нибудь, заботиться о ком-нибудь…

Это похоже на то, что Ящерица испытывает ко мне.

Я был уже в постели и успел задремать, когда она пришла ко мне той ночью.

– Я устала, – сказала Ящерица, входя в комнату.

У-у, какой недовольный голос. В темноте не было видно ее лица, только силуэт в белой ночной рубашке, но я знал, что у нее ужасное настроение.

На часах – два ночи. Я протянул руку, чтобы зажечь свет, и почувствовал ее тело на себе. Она сильно, до боли, вжалась лицом мне под ключицу, просунула холодные ладошки мне под пижаму. Приятное чувство – холодные как лед руки на голом теле.

Мне двадцать девять. Я консультант и лечащий врач в маленькой больнице для психически больных детей. С тех пор как я встретился с Ящерицей, прошло уже три года. С некоторого времени Ящерица не разговаривает ни с кем, кроме меня. Вообще-то жить, не разговаривая с другими людьми, практически невозможно. Поэтому для Ящерицы я являюсь в некотором роде страховочным тросом.

Итак, она изо всех сил прижалась лицом к моей груди. Это всегдашняя история. Она словно вгрызается в меня, причем с такой силой, что иногда я почти задыхаюсь. Когда это произошло в первый раз, я решил, что она плачет. Не угадал. Некоторое время спустя она подняла глаза, и я увидел ее просветлевшее лицо. Мягкий, ласковый взгляд.

Наверняка таким образом она освобождается от всех дневных неприятностей (это как плакать в подушку). Или просто пытается забыться. По крайней мере, я так думал.

И вот, в ту ночь Ящерица неожиданно все разъяснила.

– Знаешь, в детстве я была слепая. – Услышал я в полумраке ее признание.

– Что, совсем? – Мое удивление было искренним.

– Ну да. Совсем слепая.

– Как же так?

– Доктор сказал, что это из-за психологической травмы. С пяти до восьми лет я вообще ничего не видела.

– А как же ты снова начала видеть?

– После лечения в специальной больнице. Там все были такие заботливые. Ты в похожем месте работаешь.

– Вот как… – протянул я и, подумав, добавил: – Извини, конечно, за нетактичный вопрос, но почему все-таки ты ослепла?

Ящерица сглотнула.

– Ну это… Потому что у нас в доме случилось ужасное… а потом… ну, в общем, я все видела…

– Если тебе тяжело об этом вспоминать, то не стоит рассказывать, – сказал я ей.

Родители ее в добром здравии. Не разводились. Я даже встречался с ними. Братьев-сестер у нее нет. Короче, я впервые услышал, что в их семье были какие-то серьезные проблемы.

– Так вот, в детстве я была слепой и поэтому теперь всегда прикасаюсь ко всему – иначе я не могу быть уверенной в том, с чем имею дело. Особенно когда я устаю и все чувства притупляются – тогда я ужасно нервничаю и никак не успокоюсь, пока не закрою глаза, пока не прижмусь… пока не схвачу… Тебе больно? Извини, пожалуйста

– Не волнуйся за меня. У нас в больнице многие дети цепляются, когда им страшно. Так что я понимаю, о чем ты говоришь.

– Я знаю.

– Слушай, давай поженимся. Переедем куда-нибудь, будем жить вдвоем, – вырвалось у меня то, о чем я уже некоторое время думал.

Ящерица, вжавшись в мою грудь, молчала. Ее молчание взволновало меня. Я услышал, как быстро бьется ее сердце, и мгновенно осознал, насколько она далеко от меня – чуждый мне организм, состоящий из внутренних органов, отличающихся от моих. Посторонний человек, который ночами видит свои, непохожие на мои, сны.

– Ум, – произнесла она тихо, но отчетливо. Потом замолчала

Я попытался закончить ее фразу про себя: «Умный какой», «Умру лучше», «Умерь свой пыл», «Ум»?

Она прижалась ко мне еще сильнее, и с ее губ слетело приглушенно:

– У меня есть тайна.

Я познакомился с Ящерицей в спортивном клубе, где в то время занимался плаванием дважды в неделю. Она выполняла там обязанности инструктора по аэробике.

«Бывают же такие странные женщины», – подумал я, впервые увидев ее.

Маленькая, плотно сбитая, с раскосыми глазами, в которых таилось что-то темное, – она была разительно не похожа на других девушек, работавших с ней. В отличие от их незатейливой легкости и веселости, настроение Ящерицы не поддавалось описанию – было непонятно, хорошее оно или плохое. Не то чтобы странная, но она без особых причин выделялась на общем фоне. Каждый раз, когда я заканчивал тренировку и выходил из бассейна, у нее был урок в одном из залов. Я видел ее маленькое тело, застывшее изваянием в неестественной позе перед морем женской плоти. Она двигалась очень изящно и, казалось, могла принять любую позу. Как бы громко ни играла музыка, создавалось ощущение, что Ящерица находится в своем собственном, абсолютно беззвучном мире.

Однажды, когда я бесцельно наблюдал за происходящим в зале, произошел памятный случай.

В тот день (я уже закончил тренировку и проходил мимо зала для аэробики) она, как обычно, была на своем рабочем месте и обучала упражнениям на мате. Я, потягивая сок, остановился посмотреть и вдруг подумал, как мне будет скучно, если в один прекрасный день эта девушка уволится. Незадолго до описываемых событий я прервал затянувшиеся отношения с одной замужней женщиной. Учитывая это, а также то, что расстались мы по инициативе моей партнерши, попросту прогнавшей меня, – никому не покажется удивительным, что у меня не было ни сил, ни желания пускаться в новое романтическое приключение. Тем не менее при мысли о девушке из спортивного зала во мне шевельнулось и пустило ростки некое чувство.

Такое чувство охватывает в ранний весенний вечер. На улице прекрасная погода. Покачиваясь в электричке, как на волне, я размышляю о том, куда приглашу сегодня – кафе? ресторан? – почти незнакомую, но расположенную ко мне молодую женщину. И совсем не важно, где мы закончим с ней этот вечер, будет ли что-нибудь между нами, – подобные мысли не занимают меня. Глядя на нее: ее движения, узор шейного платка, надетого специально для меня, чуть разлетевшиеся полы пальто, улыбающееся лицо – словно при взгляде на прекрасный пейзаж вдалеке, – я чувствую, что могу очиститься, стать лучше, светлее. В этот момент во мне оживает, подобно невесть откуда донесшемуся аромату, позабытое ощущение радости, беззаботности…

Так вот. Когда я уже уходил, решив, что пора наконец-то возвращаться домой, раздался крик: «Ой, как больно!» Повернувшись, я увидел, что одна из женщин держится за ногу. Пока я размышлял, судорога это или что-то посерьезней, Ящерица, поспешив к пострадавшей, принялась осматривать ногу. В полутемном зале, где продолжала играть музыка, хладнокровно, как врач, она стала массировать сведенные судорогой мышцы своей ученицы. Мне показалось, что я целую вечность наблюдаю за происходящим. Сидя на полу, вытянув и чуть опустив руки, Ящерица походила на прекрасное изваяние, поблескивающее в сумеречном свете.

Чуть погодя женщина радостно заулыбалась, и Ящерица тоже сложила в улыбку ярко-красные губы.

Звуки и голоса, проходя сквозь стекло, превращались в еле слышный шепот, и оттого происходящее казалось чем-то необычным. И тут, наблюдая за поднимавшейся с полу Ящерицей – для равновесия ей пришлось чуть расставить ноги, – я разглядел вытатуированную на ее бедре, почти в паху, маленькую ящерку.

Я окончательно потерял голову. Так начался наш необычный роман.

Само собой разумеется, что на такой работе, как моя, порой ужасно устаешь.

Если по-настоящему хочешь помочь пациенту, ни в коем случае нельзя ему потакать, нельзя обнаруживать свое сочувствие к его страданиям. Однако очень сложно противостоять человеку, требующему, чтобы ты настроился на его волну, ждущему от тебя понимания. Это не менее сложно, чем противостоять чувству голода, наблюдая, как перед твоими глазами накрывают роскошный стол, – ведь противоположная сторона, я имею в виду пациента, рискуя жизнью, добивается от тебя отзывчивости и понимания. Всю свою энергию эти люди устремляют на достижение одной-единственной цели, чтобы хоть как-то избавиться от своих страданий.

Поэтому, подобно профессиональному официанту, нужно уметь отключаться. Если официант – пусть даже голодный – во время работы охвачен непреодолимым желанием что-нибудь съесть, то грош ему цена. Надо выкручиваться. Забывать о своих сиюминутных желаниях. «Я должен их вылечить», «они должны выздороветь» – вот основные руководящие принципы, которым я обязан следовать. Я не могу зацикливаться на себе.

Ужасно выматывает, когда ты изо всех сил пытаешься помочь пациенту, а он абсолютно индифферентен к твоим потугам. Особенно если у тебя и своих забот достаточно.

За обедом я размышлял, что же это за тайна у Ящерицы. Не верится, чтобы она могла придумать такое только из-за нежелания выходить за меня замуж.

Я всегда обедаю в одном и том же маленьком ресторанчике, где подают вкусную собу. [6]6
  Соба – лапша из гречневой муки.


[Закрыть]Он находится в том же районе, где я работаю, но на порядочном расстоянии от больницы – неподалеку от парка. Я могу быть уверен, что не натолкнусь там случайно на кого-нибудь из своих пациентов. За окном пахнет травой. Парк тихо купается в полуденном солнце. На скамейке сидят старики, рядом с ними представительный молодой человек – бездельничают, подставив лица солнечным лучам. Если взглянуть на эту сцену как на образчик отлаженно функционирующего совершенного механизма, можно прочувствовать бесконечную красоту, заключенную в общности, называемой «человечество». Сразу поднимается изнутри какое-то древнее, данное нам от рождения чувство. И на ум приходят несложные мысли вроде: «Эх, сейчас потружусь на славу». Хочется думать, что Ящерица, которая трудится и живет со мной под одним небом, тоже испытывает нечто подобное.

В ту ночь я дождался ее после урока и впервые пригласил в ресторан. Привычный для меня спортивный костюм она сменила на банальный черный свитер и джинсы. Ничем не выдающийся туалет. Как будто она скрывает от меня что-то – вдруг стала абсолютно непримечательной, поменяв трико на обычную одежду.

Но это ошибочное впечатление. Достаточно взглянуть на ее походку, и становится ясно, насколько она не похожа на других, уникальна. Когда она улыбается, видны десны. На щеках полным-полно веснушек – их не в состоянии скрыть даже ее чрезмерный макияж.

Почему-то при взгляде на нее в голову мне всегда приходило слово «предназначение». Я чувствовал всю ту серьезность, с которой она ежедневно давала безоговорочное согласие нести некую тяжкую ношу. Именно это привлекало меня больше всего. Когда такой человек улыбается – показались десны, растянулся рот, обозначились щеки, – это ли не проявление настоящего, искреннего чувства? Сразу осознаешь истинное значение слова «улыбка».

Мы ужинали в небольшом японском ресторане. Сидели друг против друга в тихом пустом помещении – кроме нас, посетителей не было. Я волновался как никогда в жизни. Ящерица не проронила ни слова. Она едва дотронулась до еды, слегка пригубила саке.

– Ты очень хорошо танцуешь. Очень, – наконец сказал я, и Ящерица вдруг разговорилась:

– Да, неплохо. Но все равно я уволюсь оттуда. В следующем месяце.

– Почему? – удивился я, и она улыбнулась в ответ:

– Потому что я хочу заняться совсем другим.

– Чем, например? – произнес я и поспешно добавил: – Не знаю, конечно, имею ли я право спрашивать. Просто мне кажется, что у тебя талант, поэтому мне немного обидно…

– Да ладно. Я не обижаюсь. Я хочу пойти в школу альтернативной медицины. Иглоукалывание, исцеление травами и тому подобное.