Текст книги "Черные лебеди. Новейшая история Большого театра"

Автор книги: Б. Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Осенью 2000 года Минкульт снял со своих постов руководство Большого театра, а именно Владимира Васильева и Владимира Коконина. Директором ГАБТ был назначен Анатолий Исканов. Михаил Швыдкой лоббировал своего бывшего коллегу: Исканов с 1998-го по 2000 год занимал пост заместителя генерального директора телеканала «Культура». Художественным руководителем театра стал дирижер Геннадий Рождественский. Но уже в апреле 2001-го министру пришлось принять прошение Рождественского об отставке.

  

В 2000 году директором ГАБТ был назначен «хозяйственник» Анатолий Геннадьевич (он же Тахир Гадельзянович) Иксанов, которого лоббировал тогдашний министр культуры Михаил Швыдкой

Геннадий Рождественский: «Я пришел в Большой театр с открытым сердцем…»

//– Геннадий Рождественский уходит из Большого театра – //

Сегодня стало известно, что руководитель Большого театра, дирижер с мировым именем Геннадий Рождественский решил покинуть свой пост. По информации газеты «Известия», такое решение продиктовано глубоким личным разочарованием и обидами.

Уход Рождественского связывается с премьерой «Игрока». Как пишут «Известия», именно после выхода в свет этого спектакля у руководителя Большого театра появился повод для обид. Работа шла трудно, а в результате, пишет газета, публике был явлен сырой спектакль, не имевший до премьеры ни одного полноценного прогона. Кроме того, «последней каплей стал привычный для новой российской прессы некорректный, часто оскорбительный тон рецензий».

В свою очередь министр культуры Михаил Швыдкой, комментируя информацию об уходе Рождественского, сказал, что в контракте с самого начала был пункт о том, что «Геннадий Николаевич волен покинуть свой пост, когда сочтет необходимым».

По словам Швыдкого, Рождественский осуществил свою мечту: поставить первую редакцию «Игрока», и мало кто усомнился в том, что музыкальный уровень спектакля доставил удовольствие меломанам. Министр считает, что уход Геннадия Рождественского – это «тяжелый удар, но катастрофы в Большом театре сегодня нет».

В свою очередь, генеральный директор Большого театра Анатолий Иксанов, говоря о возможном уходе Рождественского, заявил «Известиям», что «Геннадий Николаевич имеет право сам распоряжаться своей судьбой».

NEWSru.com, 14.06.2001

//– Геннадий Рождественский: «Большой театр губят нищета и равнодушие» – //

Уход Геннадия Рождественского, музыканта с мировым именем, с поста художественного руководителя Большого театра вызвал большой, почти скандальный резонанс. Маэстро показал обозревателю «Известий» Валерию КИЧИНУ черновик открытого письма министру культуры. Письмо резкое, откровенное, на 14 страницах. В нем знаменитый дирижер рассказывает скорбную историю постановки «Игрока», изобилующую доказательствами полного разлада всех служб главного театра страны. Он сетует на равнодушие руководства Большого к предстоящей премьере, усматривая в этом все признаки саботажа. Я прошу разъяснений: откуда, почему вдруг саботаж?

– Я же привел очень сильную команду из Театра Станиславского и Немировича-Данченко – театра, который находится на той же улице и по идее дружественного. А что было делать, если все дееспособные солисты Большого отказались от участия в спектакле – они заняты за рубежом! Контракты составлены таким образом, что они могут уехать хоть накануне спектакля. «Гости» пели великолепно, это певцы с мировой репутацией, но и Большой театр, и прессу это только разъярило.

– В письме многие страницы посвящены прессе и часто недобросовестным – готов это свидетельствовать – нападкам на «Игрока». Но разговор о прессе касается уже не состояния в театре, а культуры и компетентности отдельных критиков, и министр культуры тут ничего поделать не может.

– Он может ясно выразить свое отношение к этому, заявить свою позицию. И у него достаточно авторитета, чтобы к нему прислушивались, – по сравнению с предыдущими министрами культуры он просто гений. Он интеллигентный и широко образованный человек – ему и карты в руки. Трагедия в том, что происходит подмена понятий. Да, мы пользуемся свободами, о которых и мечтать не могли. Но свобода слова стала еще и свободой лжи, и свободой хамства. Интерес публики к классической музыке в России пока что очень велик. Но публику все время деформируют – подсовывают ей суррогат. На этот суррогат ее пытаются ориентировать – идет известного рода оболванивание. Мне это кажется чрезвычайно опасным. Помните концерт к юбилею Большого зала консерватории, превращенный в пошлый балаган? Все это очень настораживает – стремление к развлекательности, к одурманиванию, к сокрытию подлинной музыки.

– Это мировой процесс или особенность новой России?

– Я сталкиваюсь с этим везде, но не в таком масштабе. Россия в этом, увы, лидирует. В мире происходят и обратные процессы: в США лавинообразно растет интерес к опере, в Берлине оперные спектакли идут на городских площадях.

– Когда вы принимали решение занять пост художественного руководителя Большого театра, как я понимаю, вы не ждали легкой жизни.

– Разумеется, нет. Я понимал, в каком он состоянии, – видел результаты работы этого организма. Они становились все хуже, но я не представлял себе истинного состояния дел в театре. Целый год я пытался найти выход из положения и ответ на вопрос – когда же появятся средства для того, чтобы дать возможность театру и его артистам нормально существовать. Солист, поющий партию Германа в Большом театре, соглашается петь Трике за границей, потому что за эту крошечную партию он получит в пятнадцать раз больше, чем в Большом за главную. Разве это не преступная политика?

– Какие же все-таки нужны меры, чтобы Большой вернулся к жизни?

– Не искать каких-то новых и главным образом компромиссных форм контрактных взаимоотношений с артистами, а сделать так, как во всем мире: составить контракт на определенные партии и на заранее обусловленные даты. Тогда и артисту, и администрации есть с кого спросить. А у нас один на полном жалованье, другой на половинном, кто-то на свободном контракте – это ведет к развалу.

  

Выдающийся маэстро Геннадий Рождественский на посту главного дирижера и музыкального руководителя Большого театра в XXI веке не продержался и года. Чашу его терпения переполнила откровенно ангажированная кампания, развернутая против него в СМИ

– В своем письме министру вы обрисовываете ужасающее состояние постановочных служб театра.

– Да, так оно и есть. Хотя им невозможно отказать в энтузиазме: постановочная часть работала героически. Но она потеряла очень многих квалифицированных работников – они ушли из-за грошовой оплаты. Когда-то, если спектакль задерживался на одну минуту, директор театра писал докладную председателю Моссовета. Сейчас «Русалка» была задержана на сорок минут: нет рабочих, которые могут квалифицированно забить гвоздь!

– Все ждали, что с вашим приходом в театр вернутся звезды…

– Меня весь сезон в этом обвиняли: где они? Я написал письма крупным дирижерам в России и в мире. От всех получил самые доброжелательные ответы: их безусловно интересует работа в таком театре, как Большой. Но каждое письмо заканчивалось одним и тем же: «Я свободен с 2003 года». Ожидая немедленных результатов, мы просто не понимаем системы мирового театра. В любом, даже захолустном театре Европы спектакль, допустим, «Аида», объявлен на 16 марта 2002 года – все планируется задолго, потому и работает.

– И там большие музыканты чувствуют свою востребованность – в отличие от России, где их, как вы сказали, травят? Каковы ваши планы теперь?

– Может, я кого-то и разочарую, но нет – я не уезжаю. И никогда из России не уезжал. Хотя когда я написал ораторию «Заповедное слово русскому народу» на текст Алексея Михайловича Ремизова, в нашей прессе меня обвинили в том, что я ее сочинил, сидя в кресле на балконе своей виллы и покуривая сигару, и вместе с «каким-то Ремизовым» оплевывал русский народ. А я никогда не был никаким эмигрантом. В свое время я был вынужден поехать искать работу, после того как в 1974 году меня выбросили из оркестра Всесоюзного радио за то, что я отказался уволить 42 еврея. Но я никогда не отказывался от российского гражданства и не прерывал работу в Московской консерватории – яи сейчас являюсь там заведующим кафедрой симфонического дирижирования. Кроме того, у меня много предложений, начиная от Московского театра имени Станиславского и Немировича-Данченко до крупнейших оперных и музыкальных коллективов мира.

Беседа с В. Кичиным. «Известия», 19.06.2001

//– Письмо министру – //

Уважаемый Михаил Ефимович!

Ваше предложение о встрече, честно говоря, не вызывает во мне особого энтузиазма. Я уверен, что Вам очень дорого Ваше время. Так же дорого оно и мне. По-видимому, Вы предлагаете встречу для того, чтобы узнать причины, побудившие меня подать заявление с просьбой о расторжении контракта. Постараюсь изложить Вам эти причины.

Нищета и «свобода»

Я пришел в Большой театр осенью 2000 года с открытым сердцем и с желанием сделать все, что в моих силах, дабы вернуть театру утерянную им репутацию. Я предполагал вывести его из дилетантской обывательской трясины на широкий путь мирового репертуара. Я находил невозможным отсутствие в репертуаре огромного количества шедевров и в ближайшем будущем собирался осуществить постановки опер Чайковского («Чародейка») и Яначека («Из мертвого дома»).

«Отчитываясь» перед Вами в деятельности генерального художественного директора, хочу сказать, что, кроме постановки «Игрока», я пригласил в Большой театр замечательного балетмейстера Ю.Н. Григоровича, блестяще воплотившего свою версию «Лебединого озера». Мне удалось очистить афишу от стопроцентной музыкальной макулатуры (балет «Дочь фараона») и предупредить появление на сцене двухсотпроцентной макулатуры – балета Д. Араписа «Александр Македонский».

Подготовка мировой премьеры оперы Прокофьева «Игрок» выявила катастрофическую неспособность Большого театра к решению подобного рода задач. Репетиционный план, принятый дирекцией Большого театра, был сорван во всех своих компонентах. Порой это производило впечатление откровенного саботажа.

При определении составов исполнителей для участия в премьере «Игрока» генеральным директором г-ном А.Г. Иксановым был подписан ряд приказов, определяющих составы поименно. Но целый ряд артистов театра не захотели работать над предложенными партиями и отказались (!) выполнять приказы директора (Эйзен, Гужов, Магомедова, Кунаев и др.). Их действия остались безнаказанными, так как согласно тексту подписанного ими контракта с театром они не обязаны подчиняться никаким приказам – они обязаны лишь информировать администрацию о своих гастрольных или каких-либо иных намерениях.

Так компенсируется нищенская оплата солистов оперы. Эта «свобода» – единственное, что удерживает певцов от ухода из Большого театра. Да еще в известной степени «марка» Большого, важная для получения заграничного ангажемента. Как ни прискорбно, сегодня лишь один театр в России – Мариинский – с финансовой точки зрения более или менее «благополучен», хотя это «благополучие» не идет ни в какое сравнение с условиями работы в западных театрах. Певцы Мариинского театра получают вознаграждение приблизительно в три раза большее, чем певцы Большого. Это «привилегированное» положение Мариинки во многом обусловлено, как известно, мощной поддержкой американо-кубинского мультимиллионера. В моем окружении нет таких господ, а поэтому артисты Большого театра могут себе позволить быть неуправляемыми. И их можно понять – они хотят есть.

Карточная колода

Вместо обещанного 1 января 2001 года партитуру оперы я получил к 10 марта, причем переполненную ошибками. Но изучение партитуры такой сложности требует не двух с половиной месяцев, а как минимум полугода. Четыре человека трудились днями и ночами над выявлением ошибок и внесением корректив в комплект оркестровых голосов, чтобы успеть к первой репетиции с оркестром. Деталь, но очень важная: на премьере оперы оркестровые партии не были сброшюрованы и лежали на пультах в виде «карточных колод», которые каждый миг могли развалиться, а спектакль, следовательно, остановиться. На сброшюровку не хватило времени.

  

Именно при Геннадии Рождественском в Большой вернулся Юрий Григорович, воплотив на его сцене свою новую версию «Лебединого озера»

17 мая, согласно плану, на сцене должны были быть установлены действующие, управляемые компьютерным способом элементы конструктивных декораций художника Д.Л. Боровского. Они были привезены к сроку, но не работали. Репетиции летели одна за другой. Мы с режиссером-постановщиком А.Б. Тителем бомбардировали генерального директора театра докладными записками (другого способа общения с ним мы были лишены: он ни разу не появился ни на одной репетиции – во всяком случае, я его не видел), но никакого ответа не получили. Я в общей сложности проработал в Большом театре 23 года, на моем счету 53 спектакля, но не припомню такой ситуации, чтобы в процессе постановки директор отсутствовал.

Сотрудники постановочной части, режиссеры, художник-постановщик работали несколько ночей подряд, пытаясь наладить неисправные конструкции, которые заработали только за день до премьеры! Я приложил немало сил для выпуска к премьере буклета: пригласил известного музыковеда, специалиста потворчеству Прокофьева Н.П. Савкину, предоставил редкие иконографические материалы. К сожалению, ни я, ни Н.П. Савкина не были ознакомлены с макетом буклета, который вышел в день премьеры в 2 часа дня! В результате в буклете появились такие перлы, как «телеграмма С. Прокофьева А. Алябьеву» (вместо Б. Асафьеву) и т. д.

У кого повернется язык назвать все это «условиями» для подготовки мировой премьеры? Можно ли при таком положении вещей нести какую-либо ответственность за качество спектаклей Большого театра, за его художественное состояние в целом?

Не могу не сказать о превосходном качестве игры оркестра Большого театра. Он играл блистательно, причем во время спектакля никто не решал кроссворды, что я с немалым удивлением наблюдал в оркестре Мариинского театра во время исполнения оперы «Золото Рейна» в Большом театре. Прекрасно показала себя в «Игроке» группа артистов хора (главный хормейстер С. Лыков), виртуозно исполнивших сольные партии в картине «Рулетка», что свидетельствует о большом творческом потенциале хора Большого театра.

Дирекция театра не сделала ничего, чтобы организовать запись «Игрока». Мне самому пришлось искать людей, способных оплатить этот недешевый процесс. К счастью, теперь она существует и служит неопровержимым доказательством качества спектакля, растоптанного прессой. Оркестр в этой записи ни в коем разе не воспроизводит «таперски-легкое звучание» (газета «Коммерсант»), а вокальное и дикционное мастерство солистов не «оставляет желать лучшего». Их речь не «сливалась в кашу», а выразительнейшим образом передавала красоту языка Достоевского и Прокофьева. Особенно хочу отметить выступление в партии Полины выдающейся певицы, солистки Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко Ольги Гуряковой, способствовавшей, в ансамбле с другими «станиславцами» – М. Урусовым, Л. Зимненко и Е. Манистиной, большому успеху спектакля. Участие «станиславцев» в «Игроке» в содружестве с замечательными солистами ГАБТа (В. Верестников, П. Кудрявченко и др.) означало разрушение «баррикады» между двумя театрами, находящимися на одной улице. Думаю, это очень полезная культурная акция, равно как и осуществленное по моей инициативе выступление на сцене ГАБТа Мариинского театра с операми Моцарта и Вагнера.

«Свои люди» – сочтемся

Я надеюсь, уважаемый Михаил Ефимович, Вам известно, что с самых первых дней моего «вхождения во власть» я подвергался непрерывным атакам со стороны прессы, безусловно кем-то натасканной. Меня обливали грязью, невзирая ни на мой возраст, ни на мои пусть незначительные, но все-таки некоторые заслуги перед русским искусством, служению которому я отдал 50 лет. Лживость и некомпетентность их высказываний не поддается описанию. Моя работа в Большом театре, мои симфонические концерты, композиторская деятельность, моя новая книга «Треугольники» подвергались жестокому «разносу». Я даже оказался виноватым в качестве представленных на выставке в Манеже декорационных работ художников Большого театра. Один из рецензентов предложил водить на эту выставку детей, чтобы в случае их плохого поведения им можно было бы пообещать вторичный визит в виде наказания.

Внутри Большого театра организаторы этой травли имели «своих людей». Пресс-центр театра, направляя мне вырезки из газет, производил их «селекцию»: положительные отзывы не доводились до моего сведения, отрицательные немедленно попадали на мой стол. Так произошло и с отзывами на выставку в Манеже. Из пресс-центра я получил только отрицательные рецензии, а когда выразил по этому поводу свои «соболезнования» организаторам выставки, они показали мне дюжину отменных рецензий, утаенных от меня.

Могу повеселить Вас анекдотическим фактом. Я дирижировал в Большом зале консерватории симфонией Гайдна № 60. Гайдн сочинил эту симфонию на материале своей музыки к пьесе французского комедиографа Реньяра «Рассеянный». Поэтому в 6-й части, по пьесе соответствующей приходу музыкантов, он написал в партитуре: «Остановить оркестр и попросить настроиться, после чего продолжать шестую часть». Очаровательная и какая «модерная» шутка гения! Я честно выполнил авторское указание и на следующий день прочел в «Коммерсанте», что оркестр под моим управлением играл так скверно, что я сам вынужден был его остановить и попросить настроиться!

Возмущенные артисты оркестра направили главному редактору письмо, подписанное 12 народными и заслуженными артистами России. «Мы не помещаем никаких писем читателей, – был ответ, – а наш рецензент не может ошибаться, у нее высшее музыкальное образование». Тяжба продолжалась месяц, пока газета не опубликовала извинение. Но автор пасквиля продолжает там работать.

  

Геннадия Рождественского, музыканта с мировым именем, из Большого театра вызвал скандальный резонанс

В один прекрасный день я прочел в «Независимой газете», что репетиции к юбилейному концерту в Большом театре проводил не я, а другой дирижер, поэтому мое появление за пультом было большим сюрпризом, а мои дни сочтены: я с часу на час буду уволен приказом министра культуры. Ссылались при этом на «хорошо осведомленные источники информации». Так как Вы, Михаил Ефимович, официально опровергли версию о приказе, я не стал заниматься этим вопросом, но попросил главного редактора газеты сообщить мне фамилию дирижера, который вместо меня готовил юбилейный концерт. Ответа на свое письмо я жду по сей день.

Версия о моем скором увольнении вновь возродилась в «Московском комсомольце». В заметке, подписанной В. Котыховым и Е. Кретовой, утверждалось: «Слухи о том, что маэстро Рождественского хотят попросить с высокого поста, кружились уже месяца три». Выходит, три месяца яи не подозревал, что над моей головой навис меч правосудия.

Страшно подумать о количестве читателей, которые принимают на веру эту невежественную писанину (газета ведь не ошибается!). Поставщики такой «информации» деформируют сознание людей и делают это совершенно безнаказанно. Они позволяют себе называть Юрия Григоровича «старым алкоголиком», Бориса Покровского – «маразматиком», Федора Федоровского – «сталинистом». Для них нет ничего святого, они пользуются предоставленной им свободой слова, превратив ее в свободу лжи.

В лживой статье «Капитан сошел с корабля первым», посвященной моему уходу из Большого театра («Коммерсант»), Е. Черемных и Т. Кузнецова ухитрились даже «процитировать» мое «прощальное письмо» министру культуры, которое тогда еще не было написано!

Резюмируя свои мысли о прессе, я обращаюсь к Московскому союзу музыкантов, к Союзу композиторов РФ, к Союзу театральных деятелей РФ, ко всем людям, кому дорога русская музыкальная культура, с просьбой высказать свое мнение о случившемся в средствах массовой информации, дать объективную оценку хулиганам, жертвой которых сегодня стал я, а завтра с успехом может стать каждый из вас.

Песня пьяных

И вот что еще мне кажется странным. Ни генеральный директор театра г-н Иксанов, ни возглавляемое Вами министерство, ни Вы лично, уважаемый Михаил Ефимович, не ударили, как говорится, «палец о палец», чтобы положить конец этим атакам, сообщить о Вашей позиции в данном вопросе. Вы до поры занимали позицию «стороннего за экзекуциею наблюдателя», а в определенный момент встали на сторону хулителей, оценивших выстроенную из лучших образцов русской классики программу для концерта к 225-летию Большого театра как «полный провал».

В эти же дни я прочел в одной из газет Ваше высказывание об открытии фестиваля, посвященного 100-летию Большого зала консерватории, – это был панегирик акции, которую иначе как надругательством по отношению к святому для московских музыкантов залу, хотя бы благодаря участию в концерте одного из ярых гонителей Прокофьева и Шостаковича – Тихона Хренникова с его «Песней пьяных», назвать не могу. Прочтя это, я понял, что у нас с Вами различные представления о многих понятиях в сфере искусства. Правда, некоторые соображения по этому поводу появились у меня и раньше, когда Вы попросили «облегчить» юбилейную программу, включив что-нибудь «развлекательное» типа «парада теноров» после «Славься» Глинки, долженствующего, по моей мысли, венчать концерт.

В связи с моими 70-летием и 50-летием творческой деятельности предполагался юбилейный вечер в Большом театре. Я хотел посвятить его творчеству Рахманинова и продирижировать оперой «Франческа да Римини», балетом «Паганини» и Второй симфонией. Однако после концерта в Большом зале консерватории 17 апреля, где во время моего вступительного слова я был «захлопай» группой подсаженных*сешогей*ганов, кричавших: «Хватит, музыку давай!», а кроме того, получив сигналы от «хорошо информированных источников» о готовящейся обструкции во время юбилейного вечера, я отказался от его проведения, написав официальное письмо с объяснением причин отказа генеральному директору театра. Вы, Михаил Ефимович, по всей вероятности, ничего об этом не знали – во всяком случае, никак не отреагировали.

Я не думаю, что мой вынужденный уход из Большого театра Вас очень огорчил, факты свидетельствуют об обратном. Я не думаю также, что Вас озаботит судьба «безработного» Рождественского, а если это так, то, пожалуйста, не горюйте. Несмотря на свою полнейшую «творческую деградацию» (по утверждениям московской прессы), я имею множество приглашений от лучших оркестров и оперных театров мира, в том числе от Московского театра им. Станиславского и Немировича-Данченко, оркестра Санкт-Петербургской филармонии, Симфонической капеллы России, Бостонского оркестра, миланского театра «Ла Скала», голландской Национальной оперы в Амстердаме, Парижского симфонического оркестра, токийского оркестра «Иомиури» и многих других. Так что работой я обеспечен до 2004 года, несмотря на то, что мне пришлось в истекшем сезоне отменить множество контрактов, что было непросто. Однако это не помешало присяжным острякам уже в начале сезона присвоить мне звание «виртуального руководителя», хотя за весь сезон я отсутствовал в общей сложности только два месяца.

По всей вероятности, уважаемый Михаил Ефимович, Вам придется отвечать на вопросы людей, интересующихся причинами моего ухода из Большого театра. Именно поэтому я избрал форму открытого письма, что предоставляет Вам право сделать его достоянием гласности. Само собой разумеется, я оставляю такое право и за собой.

Вот вкратце те причины, которые вынудили меня подать Вам заявление.

Думаю, их более чем достаточно для объяснения моего поступка.

В заключение прошу Вас по возможности скорее удовлетворить мою просьбу о расторжении контракта.

Примите, г-н министр, мои уверения в совершенном почтении.

Искренне не Ваш Геннадий Рождественский, народный артист СССР, лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического Труда, профессор

Москва, 17 июня 2001 года

//– Письмо министра – //

Уважаемый Геннадий Николаевич!

Что-то подсказывает мне, что я не должен отвечать на Ваше письмо, т. к. оно по существу является лишь попыткой более или менее благородно объяснить Вашу капитуляцию перед теми трудностями, с которыми Вы столкнулись в Большом театре. Но требования человеческой и, если угодно, исторической справедливости заставляют меня ответить Вам.

Я постараюсь, чтобы ответ этот был свободен от каких бы то ни было мелких обид и – не скрою – от захлестывающих меня эмоций.

Вы были приглашены в Большой театр в качестве художественного диктатора, получив все права, которые позволили бы Вам активно включиться в процесс излечения уникального, но тяжело больного организма. Уже на стадии подписания контракта с Вами меня насторожило Ваше желание избежать каких бы то ни было обязательств за судьбу Большого театра в целом. Оговорив все права генерального художественного директора Большого театра (эта должность была специально создана для Вас), Вы взяли на себя юридическую ответственность лишь за те постановки, которые будут осуществлены лично Вами. Тогда, в августе 2000 года, мне казалось, что это лишь форма осторожности. После прочтения Вашего письма понял, что это была принципиальная позиция гостя, по стечению обстоятельств получившего права хозяина.

В ином случае Вы должны были бы знать, что переговоры с Ю.Н. Григоровичем о возвращении в Большой я начал еще в конце апреля 2000 года, задолго до того, как Вы получили приглашение возглавить художественную часть театра. Вы должны были бы знать, что главной задачей, поставленной перед новой администрацией Большого театра Министерством культуры, стало изменение структуры управления театром и изменение трудовых отношений в коллективе, которые сегодня мешают творческому развитию труппы. Вы должны были бы знать, что работу театра, которую Вы возглавляете художественно, несколько месяцев исследовала одна из лучших консалтинговых фирм мира – компания «Мак-Кинзи», причем совершенно бесплатно, и что результаты этих исследований позволили выработать новую стратегию развития Большого.

Вы должны были бы знать, что Министерство культуры вместе с администрацией театра уже полгода работает над моделью особого экономического механизма, который позволит решить многие финансовые проблемы театра. Лично Вы должны были бы знать, что мне приходилось распутывать многие коллизии в балетной труппе театра, после того как Вы, не задумываясь о последствиях, отпускали в ее адрес язвительности, которые Вы сами не хотите терпеть от прессы. Вы должны были бы знать, по какой причине так мучительно шла работа над декорациями «Игрока» и где находился директор театра во время сценических репетиций. И, наконец, если бы Вас действительно волновала судьба театра, Вы бы нашли время для посещения тех координационных советов, на которых в жарких спорах обсуждаются и поныне различные подходы к реконструкции основного здания Большого.

Это не упреки – это лишь констатация фактов.

Этой мой счет к самому себе – я надеялся, что грандиозная творческая работа по реформированию Большого театра увлечет Вас и возобладает над естественным эгоизмом одинокого гения. Увы – это моя ошибка.

Сегодня Вы мыслите театр преимущественно как удачно звучащий оркестр. Но театр – это не только музыкальная партитура, – тогда бы Вы смогли разглядеть картонные руины некогда великой традиции, которые продемонстрировал концерт, посвященный 225-летию Большого.

Вас удручила моя просьба шире представить в этом концерте балет, который и поныне составляет славу первой сцены России, а меня ужаснула творческая нищета режиссерского замысла и ряженость исполнителей. Их не смогла преодолеть даже магия Вашей дирижерской палочки.

Для меня музыкальный театр – высшая форма художественного синтетизма, который требует совершенства всех его составляющих.

Я не стесняюсь того, что у нас с Вами разные художественные представления и предпочтения. Наши дискуссии на эту тему были всегда плодотворными и позитивными.

Вы, вероятно, знаете, что большую и, наверное, лучшую часть своей жизни я занимался только художественной (по преимуществу театральной) критикой. И вместе с Вами могу констатировать, что нынешняя журналистика порой нарушает профессиональные и этические нормы поведения. Но в то же время не могу не заметить, что появилось немало талантливых людей, которые делают честь этой профессии.

При нынешнем многообразии печатных изданий и электронных средств массовой информации невозможно представить чью-то единую злую волю, которая подчинила бы себе всю пишущую и вещающую братию и обрушила ее на Ваше творчество. Еще труднее себе представить возможность Минкульта и даже Минпечати действенно противостоять той свободе художественных суждений, которая есть одно из высших завоеваний демократии в России. Представляю себе, что Вы обращаетесь в Госдепартамент США или в Совет по искусству Нью-Йорка с требованием административного окрика за критику «Нью-Йорк тайме» или «Виллидж войс».

Что же касается моей позиции в этом вопросе, то Вы ее просто передергиваете. Разве Вас не было на специальном совещании в апреле с.г., где по моей инициативе мы обсуждали план публикаций и выступлений, посвященных выпуску «Игрока», Вам лично и Большому театру? И разве я не предлагал Вам различные варианты «примирения» с прессой, которая получила к тому времени немало «зуботычин» от Вас, – ияне сомневался в ее взаимности?!

Мне искренне жаль, что Вы ничего не захотели услышать и понять. У нас всех был замечательный шанс сделать начало XXI века в Большом театре «эпохой Рождественского», и видит Бог, и А.Г. Иксанов, и я были готовы сделать все, чтобы возвращение Большого было связано с Вашим именем.

Все закончилось Вашим письмом, полным несправедливых упреков Министерству культуры и дирекции Большого театра, непозволительных выпадов в адрес ваших петербургских коллег (настолько непозволительных, что газета «Известия» не решилась их напечатать).

Искренне сожалею об этом.

Первый театр России, Большой театр, корнево связан с той общественной, социальной средой, в которой он существует. Он зависит не только от общекультурной, но и от экономической ситуации, в которой он творит. Он как увеличительное стекло обнаруживает многие позитивные и негативные процессы, которые происходят вне нас и в нас самих. И смену вех, и попытки реванша, и попытки найти верный путь к спасению.