Текст книги "Правила боя"

Автор книги: Б. Седов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Но почему, я не понимаю, почему?

– Потому что так записано в судовом журнале.

– Да, – Пабло Родригес задумался, – что ж, похоже, ничего не поделаешь, придется потерпеть до завтра. Скажи мне, добрый капитан, а завтра мы можем пойти на Кубу?

– Конечно, сэр, надо только сделать соответствующую запись.

– Бедная Куба, ей придется еще сутки стонать под коммунистическим игом!

В точке рандеву стояла белоснежная яхта, точно такая же, как «Каналья», и построенная на тех же итальянских верфях. К правому ее борту было пришвартовано странное плавучее устройство, похожее на огромную, пятиметровой длины, авиабомбу с прозрачным куполом кабины. Только специалист мог определить, что это устройство – не что иное, как сверхмалая советская подводная лодка «мокрого» типа «Тритон-1М», построенная не для подводной охоты или наблюдения красот морской глубины, а с целью наносить вред кораблям враждебных государств.

И только специалист удивился бы факту нахождения «Тритона» в нейтральных водах Мексиканского залива, тем более, что за все время советского военного судостроения их было построено всего тридцать две штуки, часть из них была списана, часть – утеряна во время боевых операций, а немногие оставшиеся находились на строгом учете Главного Разведывательного Управления, именуемого с легкой руки Виктора Суворова «Аквариумом».

В «Тритон» по штормтрапу спустились два человека в черных блестящих костюмах легководолазов, мини-лодка отвалила от борта яхты и сразу же ушла в прозрачную глубину.

Капитан зашел в рубку, уточнил координаты яхты, в очередной раз сверил время и вышел на палубу.

Веселье на спардеке набирало первобытную мощь оргии, которая на сей раз приняла совершенно разнузданный вид. Капитан брезгливо смотрел на то, как здоровые мужики, обладатели многомиллионных состояний, имеющие не только огромные плантации конопли, опиумного мака и кокаиновых кустов, но и тысячи людей, готовых встать под ружье, эти кокаиновые бароны, графы и виконты, скинув плавки, гонялись друг за другом с явным намерением не столько запятнать соперника, сколько поиметь его самым гомосексуальным образом.

Если бы капитан Романофф знал классику советской эстрады, то в этот момент обязательно вспомнил бы любимую русским народом песню – «Стоят девчонки, стоят в сторонке…», потому что невостребованные девицы действительно скромно стояли в стороне и только ввиду скупости одежды не теребили платочков. Они с любопытством наблюдали за сексуальными играми пьяных генералов наркобизнеса и обменивались скабрезными шутками. И еще два человека не принимали участие в буйных забавах. Двое мужчин на юте, у кормового флага, были почти трезвы и смотрели в сторону моря.

Одного из них капитан знал, он был частым и почетным гостем Пабло Родригеса, к тому же фотографии сеньора Хосе Фраго периодически появлялись на первых полосах крупнейших американских газет. Сеньор Фраго был главой Западного картеля колумбийской мафии и усердно разыскивался Интерполом и ФБР. Вторым был неизвестный капитану американец, поднявшийся на борт в бухте залива Апалачи, и, судя по тому, с каким уважением обращался с ним сеньор Хосе, являлся очень крупной шишкой в американском истеблишменте.

Капитан в который раз за день посмотрел на часы, крикнул рулевому: «Стоп машина!» – и подозвал к себе двух заскучавших девиц, блондинку и негритянку.

– Девочки, держитесь сейчас меня.

Девочки послушно вцепились в белый капитанский китель.

– Ну, не так буквально, просто будьте поближе…

– Капитан, почему стоим? – крикнул запыхавшийся Родригес.

– Нужно взять пеленг, – ответил, не оборачиваясь, капитан.

– Бери, добрый капитан, только не долго! – крикнул Пабло Родригес и устремился в погоню за вертлявым немолодым мужчиной с татуированным пауком на спине.

А капитан в сопровождении двух девушек пошел на бак, где устроился на стоящем у борта ящика со спасательными принадлежностями.

– Посидим пока здесь, – сказал он удивленным девицам.

По правому борту, за рубкой, стоял педик повар в белом кителе и высоком белом колпаке. Крепко вцепившись в непонятную ему корабельную железяку, он не отрываясь смотрел на голых мужчин, бегающих по прогулочной палубе. Повар кусал и облизывал пересохшие губы и имел вид человека, измученного жаждой и прикованного неподалеку от фонтана.

С трудом оторвав тело от нагретого солнцем белого железа рубки, повар-гей, пробрался сквозь клубок обнаженных мужчин и подошел к тем двоим, что беседовали на юте.

– Мистер Фраго, – нежным голосом сказал он, – не желаете ли получить на обед что-нибудь особенное? Я могу приготовить для вас любое блюдо…

Сеньор Фраго с удивлением обернулся, не сразу поняв, кто и зачем его беспокоит, и с любезностью истинно латиноамериканского джентельмена, которые, как известно, превосходят своей любезностью всех прочих джентльменом мира, ответил:

– Голубчик, я разборчив в женщинах, а не в еде. Готовь, что хочешь… Впрочем, нет, постой, сделай для нас с другом, – он указал взглядом на стоящего рядом американца, – чулетас де пуэрка. Тебе знакома кубинская кухня?

– Конечно, мистер Фраго, конечно. Я несколько лет прожил на Кубе. Так получилось…

– Ну и прекрасно, я буду с нетерпением ждать обеда, – и сеньор Фраго легонько коснулся пальцами щеки повара.

К несчастью, именно в этот момент судно качнуло, слегка, совсем немного, но этого было достаточно, чтобы повар потерял равновесие и, чтобы не упасть, обнял за талию сеньора Фраго. Тень брезгливости промелькнула на лице колумбийца, но он сказал лишь:

– Держитесь, мой друг, держитесь!..

И повернулся к американцу, продолжая прерванный разговор.

Повар-гей скользнул ладонью по талии наркобарона и лежавший в его руке конверт, тщательно упакованный в полиэтилен от нечаянного разрушения водой, опустился в карман белых шортов сеньора Фраго. Случайный наблюдатель мог бы подумать, что это записка страдающего от неразделенной любви педераста.

После чего повар поклонился и начал пробираться обратно к рубке, и со стороны было не понять, то ли он сторонится обнаженных мужских тел, то ли наоборот, стремится прижаться к ним покрепче…

Когда на горизонте появилась белая точка приближающегося судна, капитан открыл спасательный ящик и вытащил оттуда три ярких надувных жилета.

– Пригодится, – коротко сказал он девицам.

И в это время где-то в середине судна, как раз под прогулочной палубой, раздался взрыв. Заложенная в тротиле сила разорвала корабль надвое, взметнула в небо столб белой на солнце воды, смела с палубы людей, кресла, тенты и еще какие-то вещи, совершенно не нужные на морском дне, и оставшейся еще в себе мощью разнесла беспомощные, тонущие половинки яхты в разные стороны.

Прибывшая через полчаса белоснежная яхта, как две капли океанской воды похожая на погибшую «Каналью», подобрала капитана с двумя девицами – негритянкой и белой, повара-гея, живого и невредимого, но хранящего на лице то же выражение мучительной неудовлетворенности, а также привязанный к спасательному поясу труп сеньора Хосе Фраго, разыскиваемого половиной полиций мира.

В белых шортах сеньора Фраго оказался тщательно запечатанный в полиэтилен конверт, который вскрыли уже в полиции.

* * *

– Кажется, теперь – все, – сказал Сергачев, когда кончился ночной выпуск новостей.

Мы сидели в моем номере, теперь уже вчетвером. Светланка едва успела накинуть халатик, а я так и остался светить обнаженным торсом.

Петр Петрович достал баночку с леденцами, потряс ею и звонко бросил на стол.

– Закурить, что ли? – сказал он и неожиданно выругался, впервые за все время нашего знакомства.

И сразу же извинился:

– Простите, Светлана Михайловна.

– Ничего, если хотите, я тоже могу.

– Вот этого не надо. Я, можно сказать, за весь мир отвечаю, а ты – за одного Лешу Кастета, а он тебе повода для брани пока не дает, чему и радуйтесь.

Она тихо этому порадовалась, но все еще не понимала причину внезапной сергачевской вспышки.

– Что случилось-то, ребята? – спросила она, отпуская мою руку и запахивая халатик. – Может, кофе выпьем?

– Спать плохо будешь, – сказал Паша.

– А мы сегодня спать и не планируем. Правда, Леша?

– Правда, – неуверенно ответил я.

События разворачивались по предсказанному Сергачевым сценарию. Что будет дальше он тоже, видимо, знал. Увертюра кончилась, и все шло к тому, что скоро начнется моя сольная партия в этой рок-опере, где слово «рок» обозначает судьбу, а не способ перебирать струны гитары…

– Паша, закажи кофе, плюшек каких-нибудь, и узнай – может, леденцы у них есть.

– А вы, Петр Петрович, вместо леденцов резинку жевательную возьмите, – посоветовала Светлана, – дыхание освежает и вообще…

Сергачев бросил на нее такой взгляд, который вполне мог сойти за второе ругательство.

– Светочка, дитя мое, – заговорил Петр Петрович, – может, ты устала с дороги-то, может, отдохнуть хочешь, выспаться? Так Паша тебя проводит, а мы с Лешей тут посидим еще маленько, покалякаем.

– Фигушки вам, – ответила Светлана и действительно показала кукиш, – фигушки с маслом! Вы, значит, Лешу опять будете на какое-нибудь смертоубийство уговаривать, а я – спать иди! Нетушки, дудки, я здесь посижу, я знать хочу, чего будет!

– Так, Светланушка, я и сам толком не знаю, что будет, и вообще – все в руке Господней.

Хорошо, хоть не стал пальцем в небо тыкать, подумал я.

И тут Сергачев устремил палец в небо и добавил:

– Там все решается, там, на небесах, а мы, аки черви и… – он сделал паузу, задумался, – и тлен… Нет, тлен не подходит, ну, в общем, ты понимаешь, о чем я…

– Я все понимаю, – продолжила свое обличение сергачевского коварства Светлана, но тут в номер вошла горничная, толкая перед собой изрядно нагруженный сервировочный столик, и Светке не удалось сорвать все маски с вероломного старца.

На столе появился кофейник, чашки, разные блюдечки и посудинки, и все остальное, что нужно засидевшимся допоздна полуночникам для того, чтобы попить кофе.

Потом горничная наклонилась к пашиному уху, уложив ему на плечо тяжелую, как вымя дармштадтской коровы, грудь и стала что-то ему в это ухо нашептывать.

Паша на грудь горничной внимания не обращал, но слушал внимательно, изредка кивая головой и говоря:

– Я, Я!

До меня не сразу дошло, что по-немецки «я» обозначает «да», и сначала пришлось поломать голову над тем, что же это такое Паша берет на себя, может быть даже покрывая всех остальных.

Паша в последний раз сказал – Я! – барственным кивком отпустил горничную и обратился уже к нам:

– Господа, есть важное сообщение. Может быть, конечно, оно не всем будет интересно, – тут он многозначительно посмотрел на Светлану, – но, тем не менее, прошу внимательно его выслушать.

Он наклонился к столу, приглашая и нас сделать тоже самое, и начал трагическим шепотом раненого в бою героя:

– Господа, во-первых, я хочу сказать, что фройляйн горничная, которая так любезно согласилась обслужить нас этой ночью, по своему, так сказать, экстерьеру вполне подходит для съемок во всемирно известных порнофильмах компании «Магма».

– Пошляк! – сказала Светлана и демонстративно отвернулась.

– Пошляк, – легко согласился Паша, – но, все-таки, во-вторых, фройляйн горничная…

– И хам, – на всякий случай добавила Светлана.

– И хам, – опять признал свои недостатки Паша. – Фройляйн горничная сказала, что, к сожалению, леденцов в гостинице нет. Она уже передала нашу просьбу старшему менеджеру, тот сидит за компьютером, и, может быть, найдет в Нижней Саксонии фирму, которая выпускает леденцы, тогда они разбудят ночного курьера и отправят его в эту фирму, поэтому придется немного подождать. И еще она сказала, чтобы мы не беспокоились, все расходы по доставке леденцов гостиница берет на себя.

Потрясенные услышанным, мы молчали, потом Сергачев тихо сказал:

– Мудак!

И стал наливать кофе.

Поговорить той ночью так и не получилось. Паша поначалу ерничал по поводу леденцов и карамелек, вызывая нешуточную сергачевскую злость. Потом он переключился на меня и стал отпускать двусмысленные намеки, связывая мое проживание в гостинице с ночными дежурствами вымястой горничной, а также горничных с других этажей и всего женского персонала гостиницы, чем вывел из себя и Светлану.

В итоге все расстались злые и недовольные друг другом. Правда, Светка дулась на меня недолго, только до совместного похода в душ. Потом мы еще больше упрочили наши отношения в постели, а когда Светлана уснула, смешно сопя носом и обхватив подушку руками, я встал и пошел к окну курить.

Табачное зелье прочистило мне мозги, и я понял, что весь этот спектакль был устроен только потому, что разговор между нами должен идти серьезный, совсем не для посторонних женских ушей, и что они – Паша с Петром Петровичем – знают о происходящем намного больше меня, и то, что они знают – тяжело и страшно, поэтому и им тоже нужно было повеселиться и расслабиться.

На этой, вообще-то невеселой, мысли я успокоился и, откинув одеяло, обрушился прямо на Светлану, отчего она только довольно пискнула во сне.

Глава пятая
Шашлык из невесты

Утро началось слишком рано – в десять часов.

Пришел Паша, долго, но деликатно стучал в дверь, заказал завтрак, напомнил о необходимости принять душ и почистить зубы и вообще вел себя как хорошо вышколенный камердинер английского аристократа, опаздывающего на заседание палаты лордов. Он старательно отворачивался, когда в поле зрения заходила неодетая Светлана, а потом, убедившись, что мы встали, и падать в постель больше не намерены, ушел курить на балкон.

После завтрака, совместного пития кофе и дружного перекура Паша повелел Светлане одеваться по-уличному, потому что они сейчас пойдут на какую-то штрассе для массированного налета на гамбургские магазины.

«Шоппинг» – магическое слово, значительно ускоряющее действия любой, даже полуспящей женщины, поэтому через считанные минуты Светлана уже была одета, обута, скупо накрашена и стояла в дверях, готовая к покорению предприятий немецкой торговли.

Паша вернулся после очередного перекура на балконе, окинул ее придирчивым взглядом, снял с плеча невидимую пушинку и сказал, со страстным придыханием: «Хо-ро-шо!» – и я был оставлен в гордом одиночестве, награжденный на прощание воздушным поцелуем и многообещающим взглядом сквозь густые, как черный иней, ресницы.

Однако гордое одиночество продолжалось не долго, можно сказать, совсем не продолжалось, потому что сразу же после ухода торгово-закупочной парочки на пороге возник Петр Петрович Сергачев с полиэтиленовым пакетом в руках.

– Ушли? – спросил он.

– Ушли, – подтвердил я со вздохом.

– Хорошо, – сказал Сергачев и вытащил из пакета огромную, килограмма на два, жестяную банку.

– Вот, – сказал он, устанавливая ее на стол, – купил, угощайся! – и кинул в рот целую горсть леденцов.

Я вежливо взял одну конфетку, покатал ее во рту, ощутил пластмассово-фруктовый вкус и быстренько проглотил. С детства помню, что конфеты портят зубы и отбивают аппетит.

Сергачев включил телевизор.

Транслировали не обычный выпуск новостей, а что-то вроде аналитической программы, которую вели несколько серьезных немецких мужчин в дорогих костюмах и двое людей в форме. Судя по количеству орденских колодок, нашивок и разного рода звездочек на погонах, рукавах и лацканах мундиров, форменные люди имели немалый чин и занимали какие-то высокие посты в армии и полиции, потому что один из них был в форме бундесвера, а другой – в полицейском мундире.

Для начала показали документальные кадры, снятые ARD, CNN, Chanel-1 и еще какими-то телекомпаниями, оказавшимися первыми на месте происшествия.

Иногда кадры не говорили вообще ничего, например, масляное пятно на поверхности Мексиканского залива и плавники акул, настойчиво круживших вокруг обломков яхты «Каналья» и радужных солярных разводов с одиноким спасательным кругом посередине.

Это выглядело конечно, впечатляюще, но неинформативно: погибло судно, погибли люди, но почему, отчего – понять было нельзя. И, если бы не письмо в кармане объеденного акулами сеньора Фарго, никто никогда не узнал бы о причастности таинственного Господина Головы к гибели яхты. В этом письме Голова опять продемонстрировал всему миру свою причастность к произошедшей трагедии.

Больше всего комментаторы возмущались тем, что он не требовал выпустить из тюрьмы своих соратников или сместить с поста министра внутренних дел, он просто хотел денег, много денег, несуразно, неприлично много, точно также, как и во всех остальных случаях.

Именно эта неприкрытая меркантильность больше всего бесила собравшихся в телестудии авторитетных аналитиков. Казалось, что они были готовы понять и простить любые, самые немыслимые, чудовищные злодеяния в мировом политическом сообществе, если только на них наклеен ярлык с красивым политическом слоганом.

Сергачев что-то переводил мне прямо с экрана, какие-то особо длинные тирады пересказывал, но все-таки больше слушал, наклонившись вперед к экрану и жестко сцепив пальцы в замок.

Меньше всего говорили о читинской катастрофе, ее даже не показывали. Подробности о ней мне рассказал Сергачев уже после окончания аналитической программы. Когда в заключение еще раз показали кадры горящей берлинской мечети, Сергачев указал на экран и сказал:

– Эти вот – самые страшные, у них сейчас экспансия, пассионарность, их ничто не остановит. Плохо иметь врагов, которые не боятся смерти.

Он выключил телевизор, встал, открыл балконную дверь, постоял в ее проеме, обратив лицо к небу и солнцу, потом вернулся в номер и снова включил телевизор.

– Лешенька, организуй кофе, побольше да погорячее. За кофе и поговорим.

И принялся бездумно переключать каналы.

На многих мелькали те же кадры разрушения и смерти – дымящиеся камни мечети, муфтий, взывающий к небу и людям, горсточка нищих, смотрящих не на мечеть, а в сторону от камеры, не прикрывая лиц, но и не показывая их, мужчина с ключами от автомобиля что-то спрашивает у полицейского, тот пожимает плечами… …желтая лента полицейского ограждения, за которой – раскрытая дверь итальянского ресторанчика в Чикаго, трупы, битая посуда, лужи вина и крови, полицейское «No comment», раскрытая ладонь в объектив телекамеры, итальянцы, стоящие за полосой ограждения, гитарист в длинном, до земли, плаще, с гитарой за спиной, смуглое, безразличное к виду смерти лицо… …сад камней, клочки одежды и человеческой плоти на причудливо изогнутых кустах, растерянные лица японских полицейских – один из погибших оказался высоким чином полицейской префектуры Токио… …снова – масляное пятно и спасательный круг с надписью «Каналья», теперь снятые с вертолета…

Попили кофе, который принесла горничная, другая, не та, что ночью, но с таким же добротным немецким выменем, живущим своей особой жизнью под форменным платьем.

Там, где был нашит вензель «Саксонского двора», под материей блузки торчал большой, с кнопку дверного звонка, сосок, вызывая мысли о детстве и колыбели, а вовсе не те, что ожидала горничная. Поэтому ушла она с обиженным видом, и изо всех сил старалась не раскачивать бедрами…

– А приличная вроде бы гостиница, – сказал Петр Петрович, проводив ее жадным взглядом, и, словно одернув себя, продолжил уже другим голосом, скучным, даже мрачным:

– Сейчас кино немножко посмотрим, а потом уже будем разговоры разговаривать.

Он встал, вынул из кармана плаща, брошенного на кресло у входа, видеокассету, вставил в магнитофонную щель. Вспыхнул телевизионный экран, прошли полосы и рябь, и на экране появился мужчина, сидевший за столом на фоне какой-то безликой декорации, какие в наших фотосалонах ставят для съемок на паспорта.

Мужчина был неуловимо похож на меня, хотя его лицо было замаскировано мозаикой, которую телевизионщики делают, когда хотят скрыть лицо преступника или свидетеля, которому угрожают смертью.

– Господа мировое сообщество, – начал говорить моим голосом мужчина, глядя в бумажку, – я, известный вам Голова, уполномочен российской братвой заявить, что нам надоел тот бардак и беспредел, который устроил Бен Ладен и ему подобные отморозки. Мы не хотим видеть на святой русской земле посланцев колумбийской наркомафии и эмиссаров «Золотого треугольника». Нам не нужны китайские крестьяне и рабочие, сажающие коноплю на нашем Дальнем Востоке и шьющие свои тряпичные куртки и штаны в подвалах наших домов. «Россия – для русских!» – так решил Большой сход Великой России. Потому я официально заявляю, что мы, российская братва, объявляем войну коррупции, наркоте и беспределу во всем мире. Отдельное слово для господина Бен Ладена – твои дни сочтены, Беня, распорядись копать себе могилу, если будет что хоронить, конечно.

Мужчина сделал глоток воды из стоящего перед ним стакана, сложил листочки и, уже не глядя в них, добавил:

– А предъява на деньги – это конкретно. Номера счетов мы укажем в нужное время. Готовьте бабки, господа!

Экран на мгновение погас, потом на нем появился двуглавый орел на фоне российского флага и зазвучал царский гимн «Боже, Царя храни…».

– Это что? – ошарашенно спросил я Сергачева, когда экран погас окончательно.

– Это – начало твоей Большой Войны…

И Петр Петрович рассказал мне такие вещи, от которых мои коротко остриженные волосы начали шевелиться.

– Вот ты, Леша, живешь тут в вольном городе Гамбурге и ничего не знаешь. Газет не читаешь, потому что языка не знаешь, а это великий язык между прочим, на нем писали Гете, Гейне, Кант, Шиллер…

– Кант в Калининграде родился, он русский, – поправил я Сергачева.

Он странно посмотрел на меня, сказал «ну-ну» и продолжил:

– А в газетах интересные вещи пишутся, да и газеты всякие бывают левые, правые, центристские… И если первый теракт, здесь, в Берлине, вызвал однозначно отрицательную реакцию, что и понятно, то чуть позже, в процессе следствия, обнаружились всякие интересные вещи, которые изменили отношение общества. Знаешь, как в калькуляторе нажал кнопку, и там, где был минус, стал плюс, или наоборот. Так и тут: в подвале мечети нашли наркотики, и много наркотиков, так много, что даже после взрыва их оттуда увозили мешками, а сколько еще было «унесено ветром», говоря «по-американски», никому не известно. При взрыве погибла вся верхушка мусульманской общины Берлина, а надо тебе сказать, что это совсем не те люди, которые посвятили свою жизнь изучению и толкованию Корана. Кстати, Леша, тебе не приходилось читать Коран? Это книга, в которой можно найти оправдание всему. Если тебе нужно убить врага, открой Коран, и найдешь там аят, где благословляется убийство врага. Если кого-то нужно одарить милостью – есть стихи, призывающие быть щедрым и милосердным. Но это так, к слову. Эти ребята, старейшины мусульманской общины Берлина, держали под собой все Восточные Земли, доставшиеся от бывшей ГДР, и очень много всякого грязного по всей Германии. А что такое коррупция, ты и по России знаешь. Можно поймать карманника, грабителя и даже убийцу, а преступников такого уровня не ловят и не сажают. Получился вроде как подарок немецкой юстиции: был преступник и нет преступника. И никакого тебе Хабеас корпус или презумпции невиновности. Очень удобно, между прочим. Вот после этого общественное мнение начало меняться. Печатные СМИ, которых ты не читаешь, более гибко реагируют на такие колебания во взглядах общества, и теперь большинство изданий, в том числе такие уважаемые, как «Штерн» в Германии или американский «Нью-Йорк Джорнал», относятся ко всему происходящему благосклонно. В Чикаго уничтожена верхушка итальянской мафии северо-востока Америки, в Мексиканском заливе взорвана яхта с главарями Западного картеля Колумбии и заодно конгрессмен, с этим самым картелем крепко повязанный. В Токио гибнет господин Мацумото, один из лидеров якудзы, а в Японии якудза что-то вроде священной коровы, их и критиковать-то не принято, а уж изобразить какие-то полицейские телодвижения в их сторону – вообще немыслимо. Якудза – это отдельная, большая и интересная, история, может быть, когда-нибудь об этом поговорим. Только, боюсь, что не скоро. Что там еще осталось? Читинский поезд это прямой удар по «триадам», по китайской мафии в Москве и по нелегальным мигрантам, то есть те проблемы, которые стоят даже не перед правительством, или силовыми структурами, а перед простыми людьми, которые не могут устроиться на работу, потому что на их место приняли китайца, чьи дети начинают курить анашу, а потом и колоться, потому что опий и производные идут из «Золотого треугольника» и много еще чего, что не так лежит на поверхности. Итак, вывод первый – мировое сообщество сейчас склонно акцептировать подобный способ борьбы с мировым злом.

– Чего склонно делать? – переспросил я.

– Поддерживать, – усмехнулся Сергачев. – Людям нравится, что делает с мафиями господин Голова. И сейчас важно не упустить это настроение… Теперь второй момент всей этой истории. Господина Голову в мире не знают, он известен только в России. И известен, в основном, в двух стыкующихся кругах – уголовном и правоохранительном. И в том, и в другом случае это некая полумифическая личность, устроившая Большой шухер в Большом Городе накануне Большого Праздника. Уркам такие вещи вообще нравятся, эти люди по своей натуре склонны к эпатажу…

Тут Сергачев сделал паузу, с подозрением посмотрел на меня и добавил:

– Эпатаж, Леша, это слово иностранное, оно означает…

– Я знаю, – перебил я Сергачева и без разрешения взял карамельку.

– Теперь главное. Так как в роли Господина Головы выступал ты, то ты и должен стать тем Господином Головой, который встанет во главе всемирной борьбы со всемирной гадостью. Я с братвой в России говорил, теперь они согласны, осознали свою всемирно-исторческую миссию…

– Погодите, Петр Петрович, что значит теперь? Они что, против были?

– А ты за?

– Нет, я этого не говорил, я слушаю пока…

– Поначалу, да, братва на дыбы встала, типа – а кто это такой Голова, какого хера он от всех честных урок говорит? Вызвать его на Большой сход, пусть ответ держит… Много всяких слов было сказано, а потом ничего, мои ребята поработали, объяснили, что к чему, так что люди у тебя будут…

– Какие люди? – поинтересовался я.

– А ты что – один собрался с гидрой мирового беспредела сражаться? Похвально, конечно, но, боюсь, не получится. Нет, Леша, без людей не обойтись.

– А я еще не согласился, – вяло сказал я. – Да и не могу я просто, у меня Светлана, мы крепкую российскую семью создавать будем, времени на мировую гидру совсем не остается…

– Ясно, аргументов у тебя нет, значит – согласен, – Сергачев встал и спрятал банку с леденцами в полиэтиленовый пакет, – я пойду, а ты вживайся пока в образ Великого Борца с мировым злом. Жития святых почитай, великомученика Георгия, который дракона победил, и вообще…

Он ушел, а я остался вживаться в образ, хотя слово «великомученик» мне очень не понравилось.

* * *

А после этого случилась трагедия.

В номер ввалился Паша со страшным, цвета несвежего покойника, лицом. Он рухнул в кресло и начал безумно озираться, жадно хватая воздух ртом. Я присел на ручку соседнего кресла и стал с интересом его рассматривать – таким Пашу я еще не видел.

– Сергачев ушел? – наконец выдавил он из себя.

– Только что.

– А куда?

– Он мне докладывает?

– Ну да. Беда у нас, Леха! – он схватил остывший кофейник и жадно, из носика, выпил остатки воды. – Светлану украли!

Я вскочил с кресла:

– Ты чего!

– Сейчас, – он еще раз глубоко вздохнул. – Мы ходили по магазинам. Петрович сказал, води ее как можно дольше, нам поговорить надо. Вот мы по всем подряд магазинам и ходили, Светлана больше смотрела, чем покупала. Бабам же это и надо, особенно когда деньги есть, ходит и чувствует себя хозяйкой положения…

– Паша, не отвлекайся! – взмолился я.

– Так вот, зашла она в магазин, где бельем бабским торгуют, трусики там, лифчики всякие, а я на улице остался, покурить. Вторую сигарету уж выкурил, а ее все нет и нет. Ты понимаешь, это ж такой магазин, белье, его не меряют, его сразу покупают. Это в одежном я понимаю, там сколько угодно времени можно провести, одно померяешь, потом – второе…

– Па-ша! – почти крикнул я.

– Ну что, я сигарету кинул, в магазин заглянул, нет там ее. Магазин хоть и большой, но по дневному времени народу немного, и все, кто есть, как на ладони. Я – к продавщицам, не видали, мол, такой девушки? Они говорят, как же, видали, она минут пять назад с молодым человеком так-то и так-то одетым вышла вон в ту дверь. А там у них не то, чтобы черный ход, а просто дверь на другую улицу выходит, даже не улицу – переулок, Шмутцигвег называется. Там, как понимаешь, ни Светланы, ни молодого человека, вообще – ни души. Ну, я – прямо сюда…

– А позвонить не мог?

– Мог. Не допер, да и магазин этот в двух шагах отсюда, быстрее добежать…

Он вытащил трубку, набрал сергачевский номер:

– Абонент вне зоны досягаемости.

– Бля! – сказал я и рухнул в кресло.