Текст книги "Баку - 1501"

Автор книги: Азиза Джафарзаде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

7. КОРШУН

Прорвав серое одеяние горы, высоко в небо вознеслась черная скала. На голом и остром пике ее неподвижно, точно и он был изваян из камня, сидел коршун. Зоркими глазами он оглядывал окрестности, особенно пристально вглядываясь в похожие сверху на ряды разноцветных бусинок, шеренги воинов. Старый стервятник, проживший на свете почти столько же, сколько и эти скалы, узнавал военный лагерь по запаху. Он с наслаждением преследовал войско по пятам: знал – там, где появляется подобное скопище людей, обязательно прольется свежая кровь, будет много трупов – о, эта ароматная, теплая еще кровь!... От предвкушения у старого коршуна перехватывало дыхание. Как ему хотелось приблизить миг блаженства – но он не трогался с места, по опыту зная, что спешить не следует. Сначала должны засверкать, как молнии, прикрепленные к поясам мечи, обрушиться удары на щиты, надо, чтобы из закинутых за спину разноцветных колчанов стрелы засвистели в воздухе. Лишь тогда потечет на землю такая вкусная кровь... Ах, так и хочется кинуться на человека, пока он еще не упал!..

Войско двигалось, и неотступно следил за ним коршун. В мозгу умудренного годами стервятника пробуждались новые и новые мысли. Вскоре эти существа станут его кормом. Странно. Он чует, таких по запаху – столько уже повидал подобных схваток и сражений! И... люди в таком большом количестве собираются вместе только тогда, когда они готовятся стать кормом для стервятников. Кто же их побуждает к этому?! Коршун – не змея и не сколопендра, он не станет пикировать с седьмого неба, чтобы разорвать намеченную жертву. Люди сами убивают себя. Сами! И он не понимает – почему? Вон, пониже его, кружат вороны – охотницы до глаз и мозга человека... Следят... Вкусные глаза и мозги. Неужели это и есть жемчужина природы, царь всего живого – человек? Вот это и есть человек, превосходящий птиц разумом? Почему же то мягкое, вкусное вещество, именуемое мозгом и более всего отпущенное людям, почему оно не предупредит их, не спасет от смерти – от мечей и клювов?

О человек, взгляни на вершину скалы! Смерть в облике коршуна – над твоей головой. Он уже ощущает запах твоей, не пролившейся еще, крови. Даже дыхание задержал... Как и те, летающие ниже, жадные до мозга вороны...

Молодой кази давно заметил старого коршуна. Вот уже несколько дней стервятник следует за ними. Теперь, с приближением битвы, ему стало казаться, что неподвижный взгляд птицы устремлен именно на него, что она его высмотрела, отметила среди всех. Этот невидимый, но ощутимый взгляд жег сердце воина – оно будто предчувствовало что-то. Не выдержав, юноша вынул из колчана стрелу, вложил ее в лук, натянул тетиву и, прицелившись, выстрелил. Но в тот самый момент, когда стрела вылетела из лука, коршун взвился ввысь и исчез где-то за черной скалой. Воин, шедший рядом с молодым кази, рассмеялся:

– Если б у него не было крыльев – ты бы попал в него! Не трудись понапрасну. Коршуны хитры и коварны. Кто знает, сколько лет этому и чего он только не повидал на своем веку?! Так что, не трать стрелы зря.

Молодой кази злился в душе на коршуна и на товарища: не суметь подстрелить птицу с близкого расстояния! А войско двигалось вперед, кызылбашские кази с воодушевлением распевали стихи своего муршида, едущего впереди на белом коне, с лицом, закрытым шелковой вуалью.

Сопели хиджазские верблюды, ржали арабские скакуны, скрипели арбы со снаряжением и провизией. Войско наступало...

* * *

Шел третий день, как село перекочевало на скалу. До вчерашнего дня внизу не появлялся ни один чужак, и поэтому первые страхи и волнения бесследно прошли. Люди забыли об осторожности. Девушки и молодые женщины, спускаясь с кувшинами на плече к реке Гюнешли, ворчали, что им приходится теперь таскать воду на вершину горы.

Айтекин проснулась чуть свет. Она и раньше не была лежебокой, вставала раньше зорьки, подметала двор, управлялась со скотом. Но теперь, поскольку двора не было, а скот брат Гюнтекин угнал куда-то далеко вместе со всем стадом, делать ей было нечего. И отец не показывался: ушел еще раньше, чем она проснулась. Из всех утренних обязанностей Айтекин осталась только одна – сходить за водой. Взяв кувшин, девушка направилась по вырубленной тропинке к реке Гюнешли. Дорога была длинной. Перепрыгивая, как горная козочка, с камня на камень, Айтекин спустилась из лагеря к реке. Меж крупных черных камней росли кусты роз, дикий инжир, козелец, съедобные травы. Время от времени девушка наклонялась и, сорвав травинку, отправляла в рот, а соком некоторых стебельков, похожим на молоко, ставила себе "родинки" на щеках и подбородке.

Когда она добралась до реки, солнце только-только выглянуло из-за горизонта. Девушка подошла к берегу, чтобы наполнить кувшин. Прозрачнейшая вода притягивала к себе: Айтекин ополоснула руки, лицо. Сев на прибрежный камень, опустила ноги в воду и, как в детстве, кокетливо и шаловливо принялась болтать ими. Посмеялась над собой и, поднявшись, хотела уже наполнить кувшин... Внезапно девушке показалось, что кто-то на нее смотрит. Она не слышала шороха, но быстро обернулась в ту сторону, откуда почувствовала взгляд – и замерла на месте.

В десяти шагах стоял незнакомый парень. Он был в невиданной ею до сих пор разноцветной одежде и, видно, из богатой семьи; шаровары из голубого бархата, сафьяновые сапожки с загнутыми носами, голубая чуха с золочеными галунами, атласная кофта с белым воротом. Серебряный пояс и кинжал украшены цветными каменьями и черной эмалью. Седло и сбруя коня, которого он держал на поводу, тоже были из отделанных серебром ремешков. Юноша смотрел изумленно, видно, не ожидал встретить здесь человека.

Сердце Айтекин затрепетало. Она так резко выпрямилась, что камень под ней качнулся, и девушка, потеряв равновесие, беспорядочно замахала руками и ногами, стараясь не упасть в воду. Это рассмешило молодого всадника. Еще мгновение – и девушка, бросив кувшин, помчалась прочь. Она слышала сзади голос парня, но не могла осознать смысла его слов:

– Эй, девушка, погоди, я тебя не трону, не бойся, погоди-и-и...

Айтекин думала только об одном: куда ей бежать, как спрятаться, чтобы вражеский всадник, наблюдая за нею, не смог узнать о ведущей в горы дороге! Она забежала за валун и, не слыша за собой шагов, остановилась. От страха, от быстрого бега вверх по крутизне, сердце ее колотилось так, будто хотело вырваться из груди. Отдышавшись немножко, она осторожно выглянула, К ее неописуемой радости напугавший ее всадник уже ускакал. Лишь теперь, убедившись, что ее не преследуют, Айтекин без сил опустилась на землю. Отдохнув, она поднялась, чтобы идти, но вернуться за кувшином не осмелилась. По тропинке, известной только ей и ее соплеменникам, вернулась в лагерь. Тропа была узка: еле разминуться двоим, и в конце ее стоял Мухаммед-Булуд. Увидев дочь, старик изумился:

– Ты откуда, Айтекин? Что случилось? На тебе лица нет!

– У реки была, отец.

Прижавшись к отцу, девушка вдруг заплакала:

– На берегу реки я встретила чужого человека. Он был вооружен, на коне...

– Он тебя заметил?

– Да, отец, но ничего не сказал. Я испугалась и убежала. А он сел на коня и ускакал.

– Он видел куда, в какую сторону ты побежала?

– Нет, я не кинулась сразу к тропе, а спряталась сначала за большим камнем. Я видела, как он уехал – значит, не разобрал, куда я исчезла!

– Хорошо, дочка, возвращайся домой. Скажи Гюнтекину: если он уже поел, пусть идет сюда.

Мухаммед-Булуд успокаивающе прижал к себе дочь, взяв за подбородок, поднял опущенную голову и пытливо заглянул в глаза. Отцовское сердце сжималось болью: не принес ли всадник несчастья дочери? Нет, ни следа оскорбленного целомудрия в этих широко раскрытых глазах, только тень пережитого страха, луд несколько успокоился. А Айтекин, подумав о хорошо вооруженном всаднике, смертельно испугалась за брата:

– Отец, где спрятал наш скот Гюнтекин?

– На Ганлы гышлаке. Не бойся за него, дорогу туда сама судьба не найдет.

– Брат вернулся, а кто же со скотом остался?

– Твой дядя Самандар с сыном старухи Чичек.

При словах "Ганлы гышлак" ("Кровавое зимовье") девушка вздрогнула:

– Почему это место так страшно называется, отец?

– Потом расскажу, дочка, в свободное время. Знай только, что когда-то дочь одного из наших предков показала врагу местонахождение своего племени. Оказалось, она полюбила юношу из вражеского стана, поверила ему. И по приказу ее отца на этом самом гышлаке кровь девушки пролил родной ее брат. Отсюда и название... Ладно, теперь не время, остальное потом доскажу, ступай.

Этот короткий рассказ напомнил Мухаммеду-Булуду о его недавних подозрениях, сердце его защемило от жалости к дочери. Он снова погладил ее по склоненной головке, ободрил:

– Не бойся, дочка, даст бог, мы избавимся от этой напасти. Передай матери, пусть женщины больше не ходят за водой этой дорогой. Теперь все вы будете пользоваться подкопом. Это, конечно, трудновато, но что поделаешь? Будь стойкой, мое разумное дитя! Время сейчас такое, что даже вы, девушки, должны, как храбрые мужчины, смело смотреть врагу в глаза, а если и нужно будет, то пролить кровь. Думать надо только о чести! Иди, детка, скажи Гюнтекину, пусть придет ко мне.

Девушка подавила рыдания, вытерла концом келагая слезы. Еще мгновение постояла, прислонясь к отцовскому плечу, повторяя про себя его слова. Они проникли в самое сердце.

– Сюда прислать Гюнтекина, отец?

– Нет, к дяде Урфулле. Я буду ждать его возле их землянки.

Когда Айтекин повернулась, чтобы идти, отец снова остановил ее:

– Не проговорись там, что видела врага, не надо пугать людей раньше времени.

– Хорошо, отец.

По узенькой тропинке девушка поднялась вверх, к лагерю. Она торопилась, почти бежала. Подойдя к дому, увидела Гюнтекина – поев, тот готовился идти в горы, к скоту.

– Отец зовет тебя, брат. Велит тебе скорее идти к хижине дяди Урфуллы.

– Хорошо.

Парень поспешно зашагал по склону, а Айтекин побежала выполнять поручение отца.

* * *

Молодым всадником, встреченным Айтекин, был кази Рагим-бек – тот, что накануне пытался достать стрелой коршуна. Хотя лет ему было не много, кази пользовался большим уважением в войске. Молодой, красивый, а, главное, один из самых близких, преданных мюридов, Рагим-бек происходил из очень религиозной и, к тому же, близкой к тайным сторонникам шаха семьи, приходился родным племянником могущественному Байрам-беку Гараманлы. Находясь под покровительством дяди, молодой человек прошел блестящую военную подготовку. Байрам-бек всегда сокрушался: ах, если бы хоть толику того рвения, что уделяет племянник искусству владения мечом, он посвятил бы наукам, письму и чтению! Тогда в будущем он смог бы стать одним из самых почитаемых придворных, приближенных шаха. А теперь вся его карьера связана только с воинской доблестью...

Ожидалось, правда, что он будет великим военачальником, ведь деды недаром говорят, что истинный храбрец бывает в дядю. Вот он и пошел по стопам своего дяди Байрам-бека Гараманлы.

... Напоив коня у реки, где он встретил неожиданно появившуюся и столь же внезапно исчезнувшую красавицу, Рагим-бек направился в лагерь. Вокруг покинутого племенем села уже стояли многоцветные шатры и палатки государя, эмиров, военачальников; вся армия расположилась лагерем на равнинном приволье. Рагим-бек ехал медленно, погруженный в думы, и все оглядывался по сторонам. Девушка, встреченная им в ущелье, где не видно было ни одного человека, казалась ему видением. "Может быть, задремал, и она мне пригрезилась?" – думал он. Стояла весна, сны его были переполнены такими видениями. То он летал, взмахивая, как птица, крыльями и всматриваясь в возлюбленную с высоты. А то сражался в жестоких битвах, осаждал вражеские крепости и в конце непременно брал в плен прекрасную деву. Он просыпался в холодном поту, еще ощущая на губах ароматное дыхание юной пленницы... Может быть, и встреченная сегодня девушка тоже была сном, только еще более необыкновенным? Нет! Девушка была живой, из плоти и крови. Нежными ножками она по-детски болтала в прозрачной воде, шлепала ими, поднимая тучи брызг. Как она была счастлива до того, как встретилась взглядом с Рагим-беком... До того! А увидев его, как испугалась... Съежилась, будто цыпленок, завидевший коршуна... Убежала... Куда? Кто она? Может, из этого села, жителей которого проводник назвал гяурами? А ведь эти "гяуры", проведав откуда-то о походе войска, покинули насиженное место и куда-то сбежали... Во всех случаях он должен, конечно, сообщить дяде, что видел на берегу реки человека – это может понадобиться. Но ему бы так не хотелось, чтобы такой красивой девушки коснулась беда!

Рагим-беку казалось, что он не вынесет, если несчастье коснется этой изумительной, по-детски забавной красавицы. В этих пугливых глазах джейрана не должно быть и тени страха...

Молодой кази подъехал к лагерю. Байрам-бек, стоя перед палаткой, разговаривал с проводником.

– Доброе утро, дядя!

– Доброе утро, Рагим-бек. Откуда так рано?

– Прогулялся немного по берегу реки.

Байрам-бек с гордостью оглядывал статную фигуру соскочившего с коня племянника; его сияющее молодостью слегка загорелое лицо, на котором проглядывал нежный пушок, с закрученными, как у самого Байрам-бека, и лихо торчащими кверху усами, пронзительно черные глаза под будто нарисованными тушью бровями. "Настоящий игит пойдет в дядю, благородная девушка – в тетю", – вспомнил он поговорку. Молодой кази немало стараний прикладывал к тому, чтобы гладкие от природы усы его закручивались, как у дяди. Не только лицом, но и характером пошел он в Байрам-бека, любившего юношу, как сына, как невозвратную свою молодость...

– Утренняя прогулка очень полезна, сынок, – сказал он.

Рагим-бек подошел ближе:

– Дядя, на берегу реки я встретил человека...

Язык не повернулся сказать: "Встретил девушку!" Но Байрам-бек и проводник, казалось, только и ждали этих слов. Оба внимательно посмотрели на молодого кази, и Байрам-бек быстро спросил:

– Где?

Рагим-бек поднял зажатую в правой руке плетку, показал место вверх по течению:

– Вот там... немного выше...

– А куда он ушел?

– Мне не удалось узнать. Он, увидев меня, сразу же исчез среди скал.

Байрам-бек с подозрением взглянул на проводника:

– Кто бы это мог быть? Может, кто-то из соглядатаев, людей Ширваншаха?

Проводник с сомнением покачал головой:

– Не думаю. Ширваншах Фаррух Ясар собирает войско в стороне Гебеле. Шемаха пуста. А сын его Гази-бек – в бакинской резиденции. Это я знаю наверняка. Значит, человек этот только из тех гяуров, о которых я вам говорил. Наверное, прослышав о нашем приходе, они сбежали из села и укрылись где-нибудь в горах, забились там в пещеры. Вот их, дорогой господин, просто необходимо силой меча обратить в истинную веру. Это можно сделать попутно. И аллаху будет приятно, и рабу его, потому что они хуже гяуров! – проводник давно уже был не в ладах с жителями племени...

Тем временем двое слуг принесли большую булаву, с трудом волоча ее по земле. Рагим-бек свободно поднял ее и принялся за свои обычные утренние упражнения: поднимал булаву над головой, клал ее себе на плечи, перекидывал из одной руки в другую. Разговаривая с проводником, Байрам-бек с удовольствием следил за ловкими движениями юноши.

– Хорошо. Тогда ты вместе с Рагим-беком поезжай к тому месту, еще раз осмотрите там все. А я сообщу об этом шаху.

Рагим-бек, раскрутив булаву в правой руке, сделал неожиданный выпад будто опустил на чью-то голову и, не прицеливаясь, отбросил ее точно между стоявшими поодаль и наблюдавшими за ним двумя слугами. Те испуганно вздрогнули. Байрам-бек улыбнулся одобрительно, с гордостью, проводник угодливо. А Рагим-бек снова вскочил на коня. В сердце его росло необъяснимое нетерпение. Воину казалось, что чем скорее он вернется к тому местечку у реки, тем больше у него шансов опять застать там спугнутое видение... Забрался на коня и проводник. Байрам-бек направился к шахской палатке, а всадники поскакали к ущелью.

Когда они подъехали к тому месту, где Рагим-бек встретил утром девушку, молодой кази вздрогнул: большой кувшин боком лежал на прибрежном песке. Сердце юноши затрепетало, ему показалось, что таинственная красавица где-то здесь. Но теперь ему вовсе не хотелось этого: невыносима была даже мысль о том, что ее увидит и проводник.

Позади послышался шорох. Обернувшись, они увидели приближающихся верховых – государя и Байрам-бека. Рагим-бек и проводник осадили коней и, встав на расстоянии, переложив поводья в левую руку, правую приложили к груди и низко склонили головы. Рагим-бек, тотчас забыв и девушку, и свои мечты, устремил горящий, преданный взгляд на юного шаха. По едва заметному жесту этого юноши, которого мюриды уже теперь, до церемонии коронования, называли между собой шахом, он готов был умереть, с восторгом пожертвовал бы жизнью! – вот что светилось во взгляде молодого кази. Исмаил спросил:

– Ты здесь видел человека, Рагим?

– Да, мой государь, здесь.

– Когда?

– Только что.

– А куда он исчез, ты не заметил?

– Я долго смотрел, повелитель, но не уследил – он исчез среди камней, как сквозь землю провалился. Я думаю: может, он спрятался? А после моего ухода поднялся туда, – молодой всадник показал рукой на отвесные скалы.

Но стена огромных скал казалась в этом месте неприступной, проводник хотел было что-то сказать, но не посмел заговорить в присутствии шаха. И потом, мнения его никто не спрашивал... Но государь, уловив это движение проводника, взглянул на него поверх плеча и повернулся к Байрам-беку:

– А что думает по этому поводу проводник?

Услышав этот косвенно обращенный к нему вопрос, проводник склонил голову, и глядя на Байрам-бека, запинаясь, проговорил

– Там неприступные скалы, нога человека еще никогда не касалась их. Не существует дороги, по которой можно было бы забраться наверх.

– Может быть, с другой стороны...

– С той стороны тоже горы – высокие, непроходимые.

Исмаил, все так же обращаясь к Байрам-беку, сказал, усмехнувшись:

– Ну не с неба же свалился сюда человек! Давайте перейдем на тот берег – возможно, там отыщется разгадка.

С этими словами государь направил коня в реку Гюнешли. Дно постепенно понижалось, вода доходила уже до брюха лошади. Сильное течение закручивало посреди реки водовороты. Байрам-бек знал об отваге юного шаха, хорошо помнил, как тот въехал на коне в могучую Куру. Но и он забеспокоился: в узкой горловине реки в любую минуту мог возникнуть неожиданный сель – в это время года их бывает много! Подкрадываются они всегда бесшумно, мгновенно усиливаются. И кроткая обычно река вдруг начинает яростно бушевать, грохотать оглушающе. Попадись ей в эту минуту даже верблюд – собьет с ног, потащит за собой. А пережди на берегу могучего потока еще немного – и вода, так же быстро, как и поднялась, спадет, успокоится, превратится в нежный и кроткий, словно ягненок, ручеек. И только громадные камни, обломки веток и тяжелый ил останутся молчаливыми свидетелями недавнего буйства стихии.

В один миг пронеслось в голове у взволнованного Байрам-бека страшные картины надвигающегося селя. Он только раскрыл рот, чтобы предупредить шаха об опасности – но уже сам Исмаил почувствовав, что дно круто уходит из-под ног, повернул коня влево, вниз по течению. Пришпорив и без того испуганное животное, Исмаил поднял в воздух целые фонтаны воды и с озорством разгоряченного юнца перепрыгнул на другой берег. Байрам-бек, Рагим-бек и проводник последовали за ним.

Но и с этого берега на отвесном склоне не было видно ничего живого. Не было и намека на дом, палатку или какое-нибудь жилье... Всадники долго оглядывали скалу. Потом медленным шагом прошли против течения и вскоре достигли самой узкой части горловины реки, стиснутой с обеих сторон отвесными голыми скалами. Но и здесь было безлюдно. Пришлось повернуть назад. И снова перед глазами поплыли скалы, черной стеной нависшие над водой. Вдруг взгляд государя привлекла большая впадина у основания одной из скал. Вода ли вымыла ее? Нет, хотя впадина находится на уровне реки, она дело рук человеческих.

Исмаил, заинтересовавшись впадиной, натянул повод коня. Но не успел он сказать что-либо спутникам, чтобы привлечь и их внимание к этому проему, как вдруг из густой тени под скалой высунулись две руки, опустили кувшин в воду, подняли его и исчезли. Теперь же в объяснениях не было надобности: сопровождавшие Исмаила люди тоже увидели руки и кувшин. Проводник, забыв, что надо дождаться, когда к нему обратятся, изумленно воскликнул:

– Гяуры там, повелитель! Они, видимо, сверху провели подкоп под скалу, чтобы доставать воду!

– Ясно... ясно...

Байрам-бек с упреком сказал проводнику:

– Значит, со стороны горы есть проход на вершину этих скал, проводник?

– Видимо, так, да буду я твоей жертвой, мой господин!

– Байрам-бек, отдай войску приказ: пусть окружают скалу.

– Есть, повелитель!

Рагим-бек, подъехав ближе к государю, попросил:

– Разреши моему отряду, повелитель!

Сын Шейха Гейдара внимательно посмотрел на молодого человека, всего лишь двумя-тремя годами старше его самого. На взволнованном лице Рагим-бека были написаны преданность и верность, мольба и покорность. Шрам над левой бровью воина все еще краснел – государь хорошо помнил историю этого шрама, еще и года не прошло с тех пор, как был ранен молодой кази. Тогда, после шести лет, проведенных под гостеприимным кровом правителя Мирзали, он покинул Лахиджан и направился со своими людьми в Ардебиль. Однако правитель Ардебиля Джеирли Султанали-бек от имени принца Элванда Мирзы отказался впустить его в город. Юный Исмаил не принял еще тогда шахского звания. Среди полутора тысяч преданных ему кызылбашских всадников самыми близкими и родными ему людьми были дядька Гусейн-бек, Абдулла-бек, дядька Хюлафа-бек, братья Рустам и Байрам Гараманлы, Хыныслы Ильяс-бек, Айгут-оглу, Гарапири-бек Каджар. Перейдя через Деилем, они, с согласия талышского правителя, вошли в Астару. Зиму провели в Арджуванде. Тут-то и случилось событие, на память о котором остался у Рагим-бека шрам над бровью.

Оказывается, с одобрения принца Элванда Мирзы, Джеирли Султанали-бек подготовил покушение на Исмаила. В ту ночь перед шатром сына Шейха Гейдара дежурили люди Байрам-бека, а в дверях стоял на часах его племянник Рагим-бек, оказавшийся настолько бдительным, что сумел раскрыть заговор и спасти Исмаила. Сам он при этом был ранен в голову. Тогда же они узнали, что Ширваншах Фаррух Ясар, послав талышскому правителю тысячу туманов, потребовал выдать ему Исмаила. Тот с приближенными вынужден был покинуть Арджуванд. Раненого Рагим-бека увезли с собой в укрепленном на коне паланкине. Так его и возили, пока не выздоровел – переезды ведь длились долго, около года.

Целый год, день за днем – они всегда были в дороге! Поскольку оба предательства были раскрыты кызылбашскими эмирами, Байрамом и Рустамом Гараманлы и одно из них устранено рукой Рагим-бека, – они еще более возвысились в глазах Исмаила и приближенных мюридов. Покидая Арджуванд, приверженцы Исмаила разослали своих глашатаев в Турцию, Дамаск и другие города, призывая их жителей к единству в борьбе за веру, против убийц Шейха Джунейда и Шейха Гейдара – Ширваншахов. Сами же направились в Карабах, в Геокчай... В Геокчае эмир карагоюнликцев Султан Гусейн решил устроить в их честь торжественный прием, замышляя на самом деле черное предательство: убийство Исмаила во время приема. Но кызылбашские эмиры не поддались его сладким речам и увезли Исмаила в Чухур Садда, а на прием пошли сами. Таким образом, эмиры снова спасли своего муршида от покушения. В Эрзинджане был созван меджлис всех кызылбашских эмиров. Исмаил отправился на это собрание раньше всех в сопровождении представителя проверенного рода Гараманлы Рагим-бека, здоровье которого, несмотря на тяжесть постоянных переездов, быстро улучшалось.

В Эрзинджане было принято два важных решения: первое – начать неотложную борьбу против злостного врага Сефевидов Ширваншаха Фарруха Ясара и второе – собрать военное снаряжение и снарядить войско для наступления.

Для сбора средств Хыныслы Ильяс-бек направился в Манташскую крепость, а Хюлафа-бек – в Ахалцикскую. Заготовив необходимое снаряжение, Ширваншах Фаррух Ясар был тотчас объявлен ими врагом веры. Начав священную войну газават, кази организовали поход из Эрзинджана на Ширван. Теперь уже в войске Исмаила было более семи тысяч всадников и столько же пеших воинов. И всегда бессменными стражами у его шатра были воины лучшего шахского полка, руководимого военачальником Байрам-беком Гараманлы, и среди них – племянник Байрам-бека Рагим-бек. Ведь только благодаря мужеству этого молодого кази, спасшего его от покушения, Исмаил смог целым и невредимым добраться до Ширвана, стать победоносным военачальником и государем. Ему невольно вспомнилась одна очень давняя сцена... О, как часто он обращался к прошлому. Правда, это прошлое его никогда и не отпускало, оно будто таилось в поэтическом уголке его души и временами всплывало наружу.

Говорят, детская память бывает очень острой. И действительно, как в выпуклом зеркале проходила сейчас перед Исмаилом его встреча с дядей. По просьбе его отца Султана Гейдара Аламшах-беим направилась в резиденцию своего брата Султана Ягуба ибн-Узун Гасана. В поездку мать взяла с собой и маленького Исмаила: не могла и на день расстаться с любимцем-последышем, да к тому же хотелось показать ребенка его дяде. Султан Ягуб жил тогда в Тебризе. Исмаил был не по возрасту развит и любознателен, с интересом рассматривал все новое, запоминал увиденное и услышанное. В течение нескольких дней, что они гостили в Тебризе, между братом и сестрой шли горячие споры о суннитской и шиитской сектах ислама. В сознании ребенка, как клеймо, выжженное раскаленным железом, навсегда отпечатались слова дяди Султана Ягуба, сказанные им при расставании с его матерью: "Моя дорогая сестра, заступаясь за своего мужа, ты уничтожаешь нас. Наверняка станешь врагом взрастившему тебя отцовскому очагу, врагом своему родному брату. Весь мир знает, что Ширван от края и до края населен суннитами. Твой любимый муж мечтает их всех перебить, а мы, если он начнет, пойдем на вас. Если ты разбираешься в государственных делах, в политике, если хочешь пойти по пути нашей бабушки Сары-хатун – подумай хорошенько. Рассуди, на кого вернее оказывать влияние, чьей быть советчицей. Подумай: кому во вред и кому на пользу братоубийственная война? Во всяком случае, я, конечно, знаю, что ты не откажешься от стремлений своего мужа, не пойдешь с нами. Потому что его победа – это и твоя победа. И все же подумай!"

Весь во власти нахлынувших воспоминаний, Исмаил все не давал ответа молодому кази. Он думал: "Ты спас меня от опасности, и я тоже должен беречь тебя. Здесь, правда, пока нет никакой опасности. Маленькое племя забралось на вершину скалы. Хотя они и гяуры, как сказал этот проводник, но, видно, очень упрямы. Но нет, я не прав – эта битва может быть и тяжелой. Ведь вот же, во имя жизни пробили гору, не побоялись гяуры никаких лишений, наверняка будут бороться до конца. Порой группа таких отчаянных людей бывает опаснее целого войска. Это мне неоднократно говорили и Хюлафа-бек, и Леле-бек. Самый бездарный военачальник тот, кто считает неприятеля слабее себя, не принимает его в расчет. Если раной пренебречь – начнется заражение крови..."

Исмаил протянул правую руку едущему на расстоянии от него Рагим-беку:

– Хорошо. Только будь осторожен, Рагим-бек! Один твой ноготь ценнее для нас тысячи гяурских голов.

Рагим-бек наклонился и почтительно, с любовью поцеловал белую с нежной кожей, но крепкую и сильную руку государя.

То, что молодой человек воспринял приказ об истреблении племени с таким видимым удовольствием, пробудило легкое сожаление в сердце государя-поэта.

Перед его мысленным взором ожила потрясшая его сцена впервые увиденной смерти. В сущности, еще ребенком он был свидетелем многих смертей. Видел повешенных, убитых стрелой, кинжалом и даже ядом. Но все те убийства осуществлялись чужими руками – нанятыми слугами, предателями, а в большинстве своем – палачами. А это... впервые в жизни он сам, своей рукой, ударом меча отсек голову врагу. В первую минуту он почувствовал страшное потрясение: ужас, изумление, жалость обуревали его. Он замер в этот миг: вся поэтическая душа его всколыхнулась – своей рукой он положил конец человеческой жизни! Он убил человека – человека, значительно старше себя, гораздо больше повидавшего на свете, имевшего, возможно, семью, детей!.. "Насильно отобрать у живого существа жизнь, дарованную ему милостью божьей!"

...Но в тот же самый миг, когда в нем вспыхнули эти мысли, до него донеслись возгласы дядьки Гусейн-бека Бекдили и Байрам-бека Гараманлы: "Браво, мой государь! Отлично! Да будет всегда твой удар разящим, мой шах!" Он увидел восхищенно сияющие глаза Рагим-бека – и забыл обо всем. Надежные друзья охраняли его со всех сторон, и он, юноша, чьей силе и храбрости раздавались хвалы, с безумным неистовством принялся рубить направо и налево. Первая кровь ослепила его, затуманила совсем еще детский разум, сосредоточив все мысли в одной точке, и стерла зародившиеся было в сердце юного поэта чувства изумления и жалости. И впоследствии эти испытанные в день первого убийства чувства, хотя и пробуждались время от времени в его сердце на поэтических и музыкальных меджлисам, беспокоили его, но на поле боя они не возникали уже никогда...

Через день после этого, перевернувшего всю его душу, случая между дядькой и старым воином, обучавшим его военному искусству, произошел странный разговор. Воин сказал муршиду: "Может быть, тебе лучше самому подготовиться к принятию власти? У этого ребенка, по-моему, больше тяги к книгам, чем к мечу. Боюсь, из него ничего не выйдет". – "Не бойся, выйдет! – ответил тот. – Я воспитал в нем такое жестокое сердце, что и палач позавидует. Такого еще, быть может, и мир не видал! Он сам будет стыдиться своих поэтических склонностей. Что же до моего правления... Нет! У черни к нему большое доверие. Она верит в род Шейха Сафиеддина[13]  13 Шейх Сафиеддин – родоначальник династии Сефевидов.


[Закрыть] и пойдет за ним с закрытыми глазами. А это-то нам и нужно".

Хотя Исмаил никогда не узнал об этом диалоге, но впоследствии, на полях сражений, он полностью подтвердил пророчество своего дяди...