Текст книги "Баку - 1501"

Автор книги: Азиза Джафарзаде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Джафарзаде Азиза
Баку – 1501

РОДНАЯ ЗЕМЛЯ

1. ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

Принц Гази-бек скучал. Уже несколько дней, как умер его учитель, кази дворца Ширваншахов Мухаммедъяр, и музыкальные, развлекательные собрания были на время прекращены. Принц с самого утра не находил себе места: чем бы заняться? Дни тянулись один скучнее другого.

Так и сегодня. Вздыхая, он долго ворочался в постели, потом, кликнув надима[1]  1 Надим – дружок.


[Закрыть] Салеха, велел ему готовиться к прогулке. А сам нехотя, без аппетита, сел завтракать. Поковырял нежнейшую чихиртму[2]  2 Чихиртма – жаркое из любых компонентов, но с обязательным добавлением яиц.


[Закрыть] из цыпленка, выпил пиалу молока.

У выхода на широкую дворцовую веранду его встретил Салех.

– Кони готовы, принц!

– Хорошо.

Принц в охотничьем костюме спустился во двор. Постоял в раздумье: "И на что мне этот охотничий наряд? Находись я сейчас на богатых джейранами равнинах Ширвана, он был бы кстати. А в этом краю песков добыча мне вряд ли попадется. Ну из ладно... Пусть будет удача!" – пожелав самому себе счастливого пути, он вскочил на коня, приказав надиму следовать за собой.

– Спросят – скажешь, гулять уехали, – бросил он низко склонившемуся слуге.

Пришпорив коней, всадники выехали из дворца. Им было, в сущности, все равно, куда ехать. Лошади сами вынесли на мягкую песчаную дорогу вдоль берега моря, живописно обрамленную скалистыми холмами. В этот яркий весенний день Хазар был удивительно спокоен. В прозрачной тени скал тут и там поблескивали маслянистые черные пятна, и легкая моряна, не в силах развеять неприятный нефтяной запах, досадливо морщила море мельчайшей рябью. Ни деревца, ни кустика вдоль дороги – но, приветствуя весну, склоны холмов тут и там покрывались верблюжьей колючкой, ромашками, зеленой травой.

Но броская своеобразная красота этих мест была чужда молодому принцу. Глядя в бирюзовые дали Хазара, он с тоской вспоминал сочные луга и полные цветов сады Шемахи, густые леса и богатейшие охотничьи угодья, населенные быстрыми джейранами и косулями, пугливыми куропатками и турачами. Он жаждал снова вдохнуть полной грудью горный воздух Фита и Гюлистана, с нетерпением ждал, чтобы Ширваншах Фаррух Ясар отдал приказ о переселении семьи и всей дворцовой челяди на летние месяцы в Шемаху – на яйлаг. Гази-бек всей душой любил вольное загородное лето. Только проводя целые дни на охоте, оживлялся принц, с удовольствием спал в палатках, а то и просто на голой земле, укрываясь высоким небом, а под голову подложив седло вместо подушки. С аппетитом, которому бы подивились во дворце, ел нанизанные на самодельные шампуры из обструганных веточек собственноручно добытые и поджаренные охотничьи трофеи – нарезанное на мелкие кусочки мясо косуль или джейранов.

В последнее время не только охотничья страсть уводила Гази-бека за пределы дворца. Юноша вступал в пору зрелости, и сердце его, волнуемое неясным томлением, вдруг открыло, для себя изумительный мир – мир любовной лирики. Он не умел писать стихов, но беззвучно повторял строки, созданные великими поэтами и настолько созвучные ему сейчас, что, казалось, они созданы о нем самом и о той, которую он мог бы полюбить... Уставившись задумчивым взглядом в голубые дали Хазара, он вспоминал кази Мухаммедъяра. Ему очень повезло с учителем: обязанный обучать принца шариату, прививать ему строгие религиозные правила, кази оказался большим знатоком и страстным почитателем древнеарабской, персидской, азербайджанской литературы. Духовный сан не мешал Мухаммедъяру быть ученым широких взглядов, человеком поэтического склада ума. Кази с увлечением рассказывал юноше о поэтах родной земле, научил его понимать глубину строк, ценить недосказанное, наслаждаться благозвучием. Часто цитировал ему стихи Насими, но, спохватываясь, благочестиво добавлял:

– Правда, к концу жизни Сеид Имадеддин стал безбожником, приравнял себя – мыслимое ли дело! – к аллаху, нанес тем самым большой вред святой вере и понес за это справедливое наказание. Но никто так не воспел любовь, как он, любовь, возносящую человека до небес, на недосягаемую высоту. Нет в нашей поэзии равного его божественным газелям!

И, подняв глаза к искусно расписанному потолку дворцового покоя, Мухаммедъяр благоговейно, с упоением читал нараспев:

 
Под нежный рокот струн – неси тот
вдохновляющий напиток.
Пусть чаша жизни мной не до конца испита,
Я всю ее отдам, и мне не жалко, пусть!
За поцелуй один медовых этих уст.
 

«Жаль, очень жаль, что учитель покинул этот мир, – думал принц. Такой человек попадается раз в жизни. Бывало, он говорил: „Есть на земле правитель – изначальный, вечный. Перед его вратами все равны – шах и нищий; могущественное богатство бессильно перед ним. Смерть! Да, смерть неотвратимая, необъяснимая тайна вселенной!“ Теперь и сам он стал частицей этой тайны. Как странно все: был человек, жил, думал, и вот нет его. Бог знает, кого назначат на его место?! Верно, какого-нибудь бездарного моллу. При нем, надо думать, не только стихи Насими – даже имя поэта упомянуть будет непозволительно. „Ах, ах, какое богохульство“, – скажет молла. А для меня это не богохульство, а высшее проявление жизни, дар божий...»

Гази-бек пребывал в том смутном состоянии духа, когда душа юноши, еще не изведавшего любви, уже томится ее предчувствием. С кем разделит он эту любовь – с дворцовой красавицей или хорошенькой невольницей, купленной с торгов по велению отца – принц не знал. Но душа его, как говорят поэты, созрела для любви, всевластное это чувство стояло вопросом в глазах юноши, настежь распахнуло двери в святая святых его сердца – где та, что войдет сюда?

Дорога привела их на Биби-эйбатский пир[3]  3 Пир – святое место.


[Закрыть]. Пустынен он бьш в этот час: ни единого шиха[4]  4 Ших – служитель.


[Закрыть] вокруг. То ли сегодня с утра было много паломников и теперь в каждом дворе принимают гостей, то ли, наоборот, никого нет и шихи услаждают себя приятной беседой, собравшись под большим тутовым деревом во дворе пира, в прохладной тени. Не доезжая святилища, путники спешились у черных скал. Гази-бек очень любил это место, называемое в народе «Гырх гызлар»[5]  5 «Гырх гызлар» – сорок девушек.


[Закрыть], часами мог сидеть на самом краю утеса, нависшего над голубыми водами Хазара. В рокот бескрайнего моря, казалось ему, вплетается неясный шепот: это черные скалы, сквозь которые тут и там сочится прозрачная, как девичьи слезы, вода, раскрывают ему свою трагедию. Старые люди рассказали ему эту давнюю историю «Гырх гызлар».

... После смерти восьмого имама шиитов Рзы, отравленного халифом Мемуном, его сестра Окюма-хатун бежала, преследуемая врагами. Вместе с сорока преданными служанками отплыла она на корабле некоего Эйбата, чтобы искать прибежища на западном берегу Хазара. Здесь, в этих пустынных местах, сошли они с корабля. Вскоре умерла Окюма-хатун. Похоронили ее безутешные девушки – и сами, одинокие, бесприютные в огромном чужом мире, тут же у могилы госпожи превратились в черные камни. Сочащаяся сквозь скалы вода их слезы. Печальные стенанья, смешивающиеся со вздохами Хазара – их плач. Матерей ли зовут, или по родине тоскуют несчастные – кто знает?..

Спрыгнув с коня, Гази-бек поднялся к скалам "Гырх гызлар":

– Салех! Не будем торопиться, успеем еще налюбоваться постными физиономиями шихов. Давай здесь отдохнем немножко.

Салех обрадовался. Еще бы! За всю дорогу принц и словом с ним не обмолвился, ехал задумчивый – видно, по умершему учителю своему горевал. Надима грызла мысль, что он не исполняет прямой своей обязанности, не развлекает принца. Что, если Гази-бек на него рассердится, пожалуется, не дай бог, шаху: "Кого это вы приставили ко мне? Ни приятным разговором, ни песней, ни стихами не умеет он отвлечь своего господина от тяжелых мыслей! Не нужен он мне", – заявит принц, и тогда – прощай, завидная служба, он потеряет такой спокойный кусок хлеба.

Салех заметно приободрился, видя, как ласково разговаривает с ним молодой принц: не сердится, значит!

– Ты прав, мой господин, чем позже – тем лучше. При виде этих шихов и мне тошно делается!

Гази-бек внезапно нахмурился. Он дурно высказался другому о своих подданных – и немедленно услышал в ответ дурное же. Прав был покойный учитель Мухаммедъяр, всегда говоривший; "Подданные твои – все равно что твои дети. От тебя они будут перенимать и хорошее, и плохое. Старайся быть милосердным и справедливым к ним".

– Знаешь, Салех, ведь эти бедняги-шихи не виноваты в своей участи. Ты только оглядись вокруг! На этих бесплодных даже в пору весеннего цветения скалах именно они с огромным трудом вырастили маслины, фисташки. У них почти нет земли, пригодной для обработки, нет пастбищ. Живут они в стороне от караванных путей – торговать тоже не могут. Ничем не одарил их аллах в достаточной мере – ничем из того, что могло бы прокормить. Что же им, горемычным, делать? До седьмого пота обрабатывать свои крохотные посевные участки? Все равно пользы мало. Но чем-то ведь они должны жить! Вот и ухватились за паломников на лодках их перевозят, услуги им всевозможные оказывают. Тем и кормятся...

Салех тем временем достал из переметных сум фляги, почтительно протянул принцу наполненный вином кубок. "Да-а, это не его слова покойного учителя. Интересно знать, будет ли принц так думать и дальше, получив власть в свои руки? Или станет обращаться с подданными так же, как отец и дед?!" думал молодой слуга, всей позой выражая живейшее внимание я восхищение словами принца. Глаза он отвел в сторону: боясь, что Гази-бек прочтет его истинные мысли, прилежно глядел вдаль на одинокую лодку, чуть покачивающуюся на морской зыби.

Они снова вскочили на коней, миновали Биби-Эйбат, село Шихлар, где плоские крыши, казалось, припечатывали к земле невзрачные каменные домишки, и уже повернули было к берегу Хазара, к песчаному пляжу, манившему отдохнуть и искупаться, как вдруг Гази-бек резко осадил коня. Принц изумленно прислушался, поспешно соскочил на землю, передал повод Салеху:

– Спускайся к берегу, я потом приду...

Его остановила песенка, исполняемая нежным и чистым голосом. Невидимая за кое-как сложенным каменным забором, пела девушка, прищелкивая в такт мелодии пальцами. Пленительная юная беззаботность слышалась в этой простой песенке:

 
Тюбетейку набок надвинул, надвинул,
Опустил на самую бровь.
Ах, джигит, проходивший мимо.
Разбил мое сердце в кровь!
 

Очаровательный голосок «разбил в кровь» и сердце принца, заставил его подойти к самому забору, найти отверстие между неплотно пригнанными камнями... Господи, на что только не способны человеческие руки! Маленький дворик, затерянный в этом безводном песчаном мире, был поистине райским уголком. В центре двора находился колодец, вокруг, по золотому песку, вились ярко-зеленые лозы, перед приземистым одноэтажным домиком росли пышные кусты роз. Невысокие инжирные деревья жались к забору. На натянутых между их стволами веревках, как крылья присевших отдохнуть чаек, плескалось выстиранное белоснежное белье. А у колодца стояла она – поющая девушка. Тонкие руки быстро вертели рукоять ворота, вода из ведра с веселым плеском разливалась по цветнику. Девушка трудилась не покладая рук – но так, словно это была не работа, а праздник, будто ведра были невесомы и, не зная усталости, доставала и доставала она воду, разбрызгивая вокруг свежесть и радость. Всем своим существом погрузилась она в работу и песню. Восхищенный принц затаил дыхание: никогда еще не встречал такой девушки Гази-бек!

Алого цвета, как лапки куропаток, порхающих среди мшистых скал Ширвана, были ее выкрашенные хной руки и ноги. Пару кос, чтобы они не мешали работе, заправила девушка за пояс. Тонкая юбка, намокнув, облепила ее стройные бедра и ноги. В круглом вырезе простенькой ситцевой кофты краснела нитка некрупных кораллов – все ее украшения. Принцу, привыкшему к раззолоченным нарядам, многоцветным шалям, богатым уборам из золота, жемчуга, алмазов, в которых красовались дворцовые ханум, странным показалось, что столь бедно одетая девушка может быть такой красивой.

Щелочка, через которую Гази-бек заглядывал во двор, не устраивала его. Ему страстно захотелось увидеть глаза девушки, поближе рассмотреть ее. Не раздумывая, что он делает и как будет встречен, принц решительно пошел вдоль забора, в поисках ворот. Нашел. Крашеная деревянная дверь была не заперта, легко открылась под нажимом руки. Гази-бек замер в дверном проеме, восхищенно глядя на девушку. Ему и в голову не пришло, что из дома может кто-нибудь выйти, неласково обойтись с непрошеным гостем.

Ни скрипа, ни шороха не раздалось – но какое-то странное ощущение заставило девушку вздрогнуть. Ей показалось, что чей-то чужой взгляд бродит по ее телу, пронизывает насквозь. Обернулась к воротам – и замерла, увидев незнакомого парня. Она, конечно, не знала принца, но по одежде поняла, что перед ней человек высокого положения. В здешних краях не могло быть столь богато одетого мужчины! "Видно, это паломник, разыскивает дедушку, хочет снять комнату, отдохнуть", – подумала девушка. Она была из семьи шихов, привыкших к посещению паломников, а потому не растерялась, со свойственной деревенским девушкам смелостью пошла навстречу гостю, почтительно приветствовала его. И остановилась: пусть молодой человек сам скажет, что ему нужно. Но юноша... юноша забыл и о себе, и обо всем на свете. Весь мир для него теперь сосредоточился в этой паре глаз, похожих на кюдринских джейранов, в нежных щеках, напоминающих лепестки дикой розы, растущей в Гюлистане, в алых губках, цветом соперничающих с кораллами на девичьей шее. А девушка, почувствовав в госте, нечто необычнее, растерялась под этим жарко горящим взглядом, невольным движением высвободила из-за пояса длинные косы, помедлила еще, ожидая, когда пришелец, наконец, нарушит молчание, и, не выдержав, заговорила сама:

– Что вы хотели, братец?

– Девушка, не дашь ли мне глотка воды?

Встревоженное сердце успокоилось, красавица справилась с волнением, улыбнулась:

– Почему же не дам?

Вернулась к колодцу, наполнила из ведра узорчатый медный ковшик и поднесла принцу:

– Пожалуйста, пейте на здоровье.

– Большое спасибо!

Гази-бек выпил и по всему телу разлилась прохлада:

– Какая чудесная вода! Будто и не колодезная, а родниковая,

– Верно, в этих местах нет колодца, равного нашему. Мой покойный отец продолбил скалу на большую глубину, оттого вода идет и пресная, и холодная.

"Говори – как сладок твой язык! Говори – какая ты смелая девушка!" думал про себя принц. Ему очень хотелось узнать ее имя, но – не решился спросить.

– Чей это дом? – поинтересовался он.

– Наш. Дедушкин.

– Как зовут твоего дедушку?

– Ших Кеблали.

– Где он?

– В пире. Ждет паломников.

– Так вы паломников принимаете?

– Конечно. Как и все наше село.

– Тогда, может быть, и для нас чай приготовишь?

– Почему не приготовлю! Сколько вас?

– Двое. Дружок мой к морю спустился, сейчас придет.

– Тогда я пошлю за дедушкой?

– Посылай!

Принц вышел за калитку. Оставаться дольше он не мог. Но, отойдя на несколько шагов, остановился: девушка, взобравшись на забор, звала кого-то из соседнего двора:

– Тетя Хейранса, ай, тетя Хейранса!

– Что тебе, Бибиханым?

"Значит, ее зовут Бибиханым. Родилась, видно, после обетов, подношений на Биби-Эйбате, потому и назвали так. Нет, отныне твое имя будет Султаным-ханым. Ты станешь моей царицей, моим султаном, иначе этот просторный мир будет тесным для меня, иначе я не смогу жить в нем", – думал принц.

–... Тетя Хейранса, ради аллаха, пошли Агадаи в пир, пусть сбегает, найдет моего дедушку. Предупредит пусть его: к нам гости приехали.

– Хорошо, дочка, только, где мне этого сорванца найти?! Эй, Агадаи, Агадаи-и-и! Где ты, паршивец, а ну-ка, скорей иди домо-ой-ой...

Принц спустился к берегу, где стояли стреноженные Салехом кони. Молодой надим уже искупался и теперь отдыхал на прибрежном песке. Увидев Гази-бека, вскочил, заулыбался, склонился в низком поклоне:

– Что нашел, что увидел, мой дорогой принц?

– Самую драгоценную на свете жемчужину! Такой мне еще в жизни видеть не приходилось...

– Жемчужина? В этих развалинах?

– Так в развалинах-то, говорят, и находят самые драгоценные сокровища!

– И на нем, свернувшись, дремлет змея?

– Этого я еще не знаю. Но моя жемчужина – такая гурия в саду Ирем, подобные которой встречаются лишь в сказках.

Салех подумал было, что Гази-бек его разыгрывает. Он улыбнулся, с губ его уже готова была сорваться шутка... Но увидел глаза принца – и запнулся.

– Это правда, принц?

– Я не шучу, Салех, и ты будь осторожен! Если с уст твоих слетит хоть одна неуместная шутка – пеняй на себя.

Салех не на шутку испугался. "О, аллах, что он такое говорит?! Мало ему дворцовых красавиц! – подумал он. – Если его отец узнает об этом, он в мою шкуру соломы набьет".

– Встань, оденься, почисть коней. Я тоже окунусь разок, чтоб время растянуть. А потом пойдем к ним в гости.

– А, это другое дело...

– Я сказал тебе – не забывайся! Мы паломники. А они – семья шиха, принимающая паломников. И все.

... Когда они приблизились к маленькому домику, ших Кеблали уже ждал их, нетерпеливо переминаясь перед воротами: видно, давно не заглядывали сюда паломники. Старик сердечно встретил молодых людей, хотя и удивился: что-то не похожи они на настоящих паломников.

– Да будет принято ваше моление! Да поможет пир всем вашим намерениям исполниться!

– Да услышит тебя аллах!

Под тутовым деревом во дворе уже был расстелен серый палас. На нем белоснежная скатерть с набором чайной посуды, дымящимся чайником, сушеным инжиром, тутом, дошабом, инжирным джемом, виноградом, разными сладостями. Здесь же лежали сыр, масло, соль, свежий тендырный чурек и только что сорванная с грядок зелень.

Бибиханым пожарила яичницу, разлила чай и поставила полные чашки перед молодыми людьми и стариком. Она подавала чай, а принц думал: "Неси, неси эту живую воду, мой ангел! Чай с корицей, который я раньше терпеть не мог, теперь будет мне казаться вкуснее самого изысканного вина во дворце".

Девушка села в отдалении, предупредив шиха:

– Дедушка, я заворачиваю для гостей четыре-пять ниток долмы. Вода уже кипит.

– Вот молодец, дочка! Долма сейчас – из самых первых, нежнейших листиков. Тогда мы со сладким не будем торопиться, – обернулся он к молодым людям.

Бибиханым прилежно заворачивала комочки рубленого мяса в мелкие виноградные листочки, иголкой насаживала долму на нитку, а когда ряд заполнялся, соединяла концы нити узелком. Ни разу не подняла она глаз на сидящих вокруг скатерти, ни словечка не вставила в их разговор, ловко и споро занимаясь стряпней. Вскоре девушка поставила перед каждым по кясе с зеленоватым, с золотистыми кругами жира на поверхности, бульоном и по тарелке с нанизанной на нитки долмой. Никогда еще принц не ел такой вкусной долмы!

* * *

Весной 1501-го года разнеслась весть о том, что Исмаил, сын Шейха Гейдара, перешел Аракс. Говорили, что однажды ночью он увидел вещий сон и наутро поднял свою семитысячную армию: "Святой дух наших невинных имамов послал нам знамение: направить наши славные знамена на Ширван". Молва говорила, что Исмаил идет отомстить Ширваншаху Фарруху Ясару ибн-Ибрагим Халилулле за кровь своего деда, Шейха Джунейда, и отца, Шейха Гейдара. Узнав об этом, Фаррух Ясар сказал: "Пусть сунется, его постигнет участь собственного отца!" – и, поручив оборону своим полководцам, не стал отвлекаться от начатого строительства. Однако через некоторое время, услышав, что бои усиливаются, что идут кровопролитные схватки то у Махмудабада, то на Ширване, бросил все свои дела и поскакал к войску, отправленному для обороны Гюлистана. Возложив защиту Бакинской крепости на своего сына Гази-бека, Ширваншах Фаррух Ясар спешно отправился в Шемаху. Он еще не знал о силе сына Шейха Гейдара, верил в скорую победу и возвращение.

2. ДЕНЬ, ПРОВЕДЕННЫЙ В КОРЗИНЕ

Сады Лахиджана очень понравились маленькому Исмаилу, Здесь он обрел хоть относительный покой. Не каждому взрослому были бы под силу горести, что выпали на долю этого семилетнего мальчугана. Вот почему Исмаил был более развит, чем его сверстники. Теперь, в Лахиджане, во дворце правителя Гилана-Мирзали, он, наконец, почувствовал себя свободно. Правда, и сама эта свобода тоже была относительной... Всякий раз, как в окрестностях дворца появлялся незнакомый человек, Исмаила поспешно прятали. С колотящимся сердечком шел он в укрытие, покорно ожидая, когда сможет выйти. Только книги, с которыми он никогда не расставался, были его неизменными спутниками. Миновала опасность, и мальчика выводили наружу, и, словно опьяненный свободой, он пускал в ход свой маленький меч, копье, лук и стрелы. Военное обучение Исмаил проходил вместе с сыновьями правителя Мирзали и других ханов, под присмотром Мухаммед-бека или его брата Ахмед-бека. Для своих семи лет сын Шейха Гейдара превосходно владел мечом и управлялся с конем. Это заменяло мальчику игры.

Хотя такие "игры" и нравились Исмаилу, они не могли заставить его забыть о перенесенных невзгодах, не могли вытравить горечь из исстрадавшегося сердца. После того, как где-то в Дагестане, на границе с Ширваном, был убит его отец Шейх Гейдар, ардебильские суфии сильно ослабели, и потому сын Гасана Длинного Султан Ягуб легко смог захватить Ардебиль. Исмаил совсем не помнил своего отца, даже смутно не представлял себе его лицо, фигуру. Но мать – Марту Аламшах-беим – помнил. Сестра Султана Ягуба, дочь Гасана Длинного от брака его с дочерью Трабзонского императора Хомнена Катерины, Деспине-хатун – Аламшах-беим вместе с сыновьями содержались в крепости. Помнил, как они находились в заключении в крепости Истехр.

...После смерти Султана Ягуба между братьями Исмаила начались распри: каждый хотел сосредоточить власть в своих руках. Убитого Шейха Гейдара сменил старший его сын Султанали. Он определил младшего брата к шейхам-сефевидам, а сам вместе со средним братом Ибрагимом и другими шиитами отправился воевать с выступившими против него сыновьями Гасана Длинного. Оба брата погибли в боях, и мюриды, забрав маленького Исмаила из Ардебиля, тайными путями переправляли его из края в край, ища безопасное место – и привезли, наконец, в Лахиджан,

Но и в Лахиджане было тревожно. Сын Гасана Длинного падишах Рустам часто слал к правителю Гилана гонцов с требованием о выдаче ребенка. Но Мирзали под любыми предлогами отказывал падишаху. Так продолжалось некоторое время, пока однажды ночью один из преданных людей не сообщил Мирзали, что падишах Рустам снова шлет гонца, и на этот раз – с войском. В ту ночь Мирзали спал очень беспокойно.

...Снилось ему, что его преследуют и, когда всадники почти настигают его, чья-то рука поднимает Мирзали в воздух и водружает на вершину единственного в пустыне дерева. От боли в руке и от страха Мирзали вскочил. Была глубокая ночь; болела придавленная тяжестью тела рука. Странный сон не шел из головы: ему все чудилась какая-то связь между сообщением, переданным еще вечером дозорными – и этим ночным кошмаром.

Правитель напряженно думал, ворочаясь с боку на бок в пышной постели. Совсем извелся, но заснуть так и не удалось. Мирзали встал, прошел в комнату, где спал Исмаил, вгляделся: маленький шейх сладко посапывал во сне. Кругом было тихо. "Если в такую неспокойную пору у моих дверей с тобой случится беда – с каким лицом предстану я перед духом твоего отца и перед пророком святой веры?!" – горестно подумал Мирзали. Он вернулся к себе и снова лег, то вспоминая сон, то раздумывая о том, какой предлог выставить на сей раз, если утром действительно явятся люди падишаха Рустама.

Солнце еще не взошло, как в ворота громко застучали. Мирзали тотчас вскочил. Слуги еще спали. Правитель вышел на веранду и одновременно с полусонным привратником подошел к воротам. Вестник был одним из его друзей.

– Ага, дорогой, триста всадников из людей падишаха Рустама стоят всего в одном переходе от Лахиджана. В полдень будут здесь.

Всадник ускакал. Мирзали, в сущности, уже приготовил ответ. Оставалось только спокойно осуществить свой план. В первую очередь, нужно повидать Исмаила, подготовить его к новой беде. "Хотя он очень рано поднялся до сана шейха, но ведь все же еще совсем ребенок, – болело о мальчике отцовское сердце Мирзали. – Правда, на него свалилось много роковых событий, много испытаний. Для своего возраста он столько уже перевидел! Этот ум, эта сообразительность, редко встречающиеся даже и у двадцатилетних парней, несомненно, даны ему аллахом! Это – дар божий. Но, вместе с тем, он все же еще ребенок..."

С этими мыслями Мирзали вошел в комнату Исмаила и, изумленный, остановился. Мальчик был уже одет, и одет так, как будто приготовился к дальнему путешествию. На нем было длинное зеленое с черными полосками одеяние. Под ним виднелась плотно облегающая тело кипенно-белая рубашка, вышитая черным с золотом узором. Кончик маленькой чалмы свисал под подбородком – при виде чужого человека мальчик обязательно прикрывал им лицо. Сильный стук в ворота, видимо, разбудил ребенка и, наученный горьким опытом, он сразу все понял.

Правитель Мирзали удивленно проговорил:

– Да буду я твоей жертвой, что ты так рано поднялся?

Мальчик невесело усмехнулся, ответил с серьезностью, не подобающей его маленьким тонким губкам:

– Я подумал, что надо быть готовым к отъезду.

– К какому отъезду, да буду я твоей жертвой?

– Если не предстоит никакой отъезд, то с чего бы это в твои ворота стали так рано стучать и отчего ты так взволнован?

Правитель Мирзали про себя еще раз восхитился проницательностью ребенка; сердце его разрывалось от жалости к его горькой судьбе.

– Да буду я твоей жертвой, мой шейх, ты прав! Беда пришла именно за тобой. Доверенные люди донесли мне, что мои отговорки не удовлетворили падишаха, и теперь он выслал сюда триста всадников – они находятся уже в одном переходе от Лахиджана. Через короткое время будут здесь. Видимо, они въедут во дворец и могут вынудить меня дать клятву...

Исмаил с несвойственным ребенку хладнокровием спросил:

– Что ты советуешь?

– Мой совет – с тобой, мой шейх! У меня есть одна мысль. Если согласишься, дашь разрешение – я сделаю так, что мы отведем беду.

– Что бы ты ни посоветовал – я согласен.

– Отлично, сынок! – воскликнул, не сдержавшись, Мирзали. Но, смущенный тем, что дал волю чувствам, тотчас же взял себя в руки. – Прости меня, мой шейх, язык мой не так повернулся.

Исмаил не знал отцовской любви. Он помнил, правда, как любили и ласкали его мать и братья, когда они вместе были в заключении. Дядька Гусейн-бек, братья Туркманы, Мухаммед-бек и Ахмед-бек тоже были дороги ему – ведь они относились к мальчику, как самые близкие люди. Когда его увозили, скрывали – каждый из них защищал его ценой собственной жизни. Он видел большое уважение от мюридов – кази Ахмеда, хатиба Фаррухзада, правителя Тулунава, Амира Исхага в Реште и других. И каждый, подвергая опасности собственную жизнь, на определенное врег" вя укрывал маленького шейха в своем доме. Среди целой вереницы преданных ему людей особенно запомнились Исмаилу две женщины. Одну из них звали Ханджан, он жил у нее в течение месяца. Другая – была знахарка по имени Убан – она лечила раны мальчика. Всех, кто был добр к нему, Исмаил любил, не забывал, постоянно поминал в молитвах. Добрые люди берегли его как зеницу ока: ведь он родная кровинка святого Шейха, осенен его духом, благостью.

Но сейчас слова правителя Мирзали: "Отлично, сынок" – проникли глубоко в сердце Исмаила. На мгновение забыв о своем сане и величии, о постоянно прививаемом ему мюридами шейхстве, он сделал невольный шаг к Мирзали. Мальчику так захотелось обнять его, прижать свою несчастную голову к могучей груди мужчины... Но слова правителя: "Прости меня, мой шейх, язык мой не так повернулся", – напомнили о его высоком положении. Он остановился.

– Говори, что ты советуешь, – приказал он.

– Мой шейх, чтобы они не требовали твоей выдачи, не обыскивали в случае отказа дом – я должен буду поклясться на Коране, что тебя здесь нет. Разреши, мы применим одну хитрость,

Сегодня ночью я видел во сне твоего великого отца, он протянул руку и спас меня от преследователей. И теперь я знаю, как навсегда спастись от притязаний падишаха Рустама. Дай только разрешение, мой шейх!

– Какое разрешение?

– Я должен поклясться, что тебя нет в пределах моих земель.

– Но до их появления я не успею удалиться от твоих земель! И дядьки моего здесь нет. Без него...

Мирзали поднял обе руки вверх:

– Что ты, что ты! Да пусть отсохнет мой язык, если я предложу тебе хоть на шаг ступить из этого дома! Ты никуда отсюда не уедешь, я не позволю...

– Но тогда...

Правитель Мирзали повернулся к двери, позвал:

– Гулам, а ну принеси ту корзину!

В комнату вошел слуга. Он поставил на пол сплетенную из рисовой соломы большую и мягкую корзину, поклонился и вышел, Исмаил переводил недоуменный взгляд с корзины на правителя, и Мирзали вынужден был приступить к объяснениям:

– Да буду я твоей жертвой, – сказал он, – да буду я жертвой твоих слов, пусть не заденет это твоего сердца! Те несколько часов, что гонцы падишаха будут здесь и я буду произносить клятву, ты спокойно проведешь в этой корзине, которая будет висеть на дереве. А я сумею поклясться, что тебя на этой земле нет. Вот в чем заключается мой план.

Исмаил стоял в изумлении. Потом подумал о перенесенных мучениях: днями, неделями его держали в тайных подземельях, тендырах, кузнечных мехах; что стоит теперь час-другой провести в корзине?!

Когда Исмаил сказал: "Согласен", – Мирзали не смог сдержать вздоха облегчения. Он поспешно вышел из комнаты, чтобы все самому подготовить: никто из слуг не должен знать об этой тайне...